Отрочество

                (Продолжение повести "Начало")               
 
Первое время после похорон мне постоянно чудился плач – в петушиных криках по утрам, в музыке по радио, в дневной разноголосице. А когда бабушка подходила к портрету мамы и на высокой ноте душераздирающе кричала: «Дочечка моя, Нюсечка! Как же я не спасла тебя!...» я опрометью бросалась прочь, чаще всего в огород, и затаивалась там, в зарослях кукурузы.
Я всего боялась, постоянно была настороже, хорошо себя ощущала только среди  сверстников. Самым тяжёлым испытанием для меня были посещения кладбища. Я просто деревенела от ужаса, боялась прикасаться к земле на могиле. Рая вырывала сорняки, я клала цветы, которые мы приносили, и меня «отпускало» только когда калитка кладбища оставалась позади.
Разгорелось лето. Я включилась в деревенскую жизнь, как будто и не было предыдущих двух лет жизни в Каменец Подольске. Всё те же дела по дому: нарвать «хопту» - траву для коровы, воды принести, двор подмести, убрать в доме. Иногда  сварить кулеш или картошку.
Сходить на  «опуст»  (небольшое озеро, в которое сбрасывалась лишняя вода из большого пруда) постирать - пополоскать наши одёжки.
И – вольница! Хочешь – читай, хочешь - организуй поход в лес, хочешь – иди купаться.
Пристрастились мы  в это время играть в «лапту». Обычно собирались на улице у наших ворот, а иногда забегали к Степанишиным, которые жили в долине у колодца.
Возьмёшь ведро, пойдёшь за водой, да и застрянешь у них. Две девочки-сестрички,  да я, да ещё пара-другая детей – и затевалась «лапта». С визгом, криками, спорами «задел - не задел»
Мне нравилось прыгать  от мяча, я казалась сама себе ловкой, лёгкой. Однажды, вот так прыгая, я неожиданно наткнулась взглядом на отца девочек, Ивана Петровича, который колол дрова у сарая. Сама не понимая, что меня так привлекло, я остановилась, и меня «выбили» из игры. Я уселась на скамейку и стала наблюдать. Иван Петрович размашисто колол поленья. Обнажённый загорелый торс лоснился от пота. Поленья так и отлетали от каждого взмаха топора.
 Я не раз видела, как наш дедушка колол дрова. И ничего привлекательного не замечала. Во-первых, я вообще никогда не видела своего дедушку полураздетым, даже спал он в сорочке с рукавами. Я попыталась вспомнить, каким был Ремизов, второй мамин муж,  но вспоминалось только его лицо и так, вообще. Что уж говорить о Сигизмунде, третьем её муже, тощем, длинноносом, с тонкими бледными руками-ногами.
Иван Петрович был совсем другим, ни на кого не похожим. Разве только на рисунок в книге «Спартак», изображающем этого легендарного героя.
Подошла моя очередь снова включаться в игру. Я стала прыгать, взвизгивая, мне очень хотелось, чтобы  Иван Петрович обратил на меня внимание. А он, закончив свою работу, направился к нам, и обратился к своим детям  со словами:
- Девочки, пора обедать.
 Затем поднял свою младшую дочь на руки, она обняла его за шею и они пошли в дом.
А я ощутила жгучую зависть, такую жгучую, что чуть не заплакала.
Ночью мне приснилось, что Иван Петрович, оказывается, мой папа. Он узнаёт об этом одновременно со мной. И вот мы бежим друг другу навстречу – он из своего дома, а я из своего. И я плачу от счастья, отчего и просыпаюсь.
Перед сном я стала  придумывать себе всевозможные истории, где главной героиней была, конечно, я.
- Ну, вот, сейчас укутаюсь и начну!
И мои фантазии уносили меня в замечательный мир, где не было ничего похожего на действительность. Где я воображала себя  бесстрашной воительницей, несущейся на лошади, или я становилась необыкновенной красавицей, и Иван Петрович удивлённо восклицал:
- Какая замечательная девочка, как это я не замечал её прежде! Какая ловкая!
Мои сказки о себе помогали забывать о страшных тёмных окнах, за которыми таились невидимые мертвецы, о следящих за мной глазах с икон и портрета мамы.
И я, свернувшись калачиком и высунув из-под одеяла только нос, засыпала.
И уже не существовало на свете девочки бесконечно одинокой с затаённым от всех чувством  вины перед мамой, обострённо чувствующей отстранённость от всех членов семьи, даже не предполагавших о моих страданиях. И о моих мечтах стать как все и чтоб меня не жалели, а любили и даже восхищались мной.


                ***

Наступил сентябрь.
Каково же было моё  изумление и радость, когда  в наш шестой класс вошёл Иван Петрович со словами:
- Я буду вести у вас алгебру и геометрию.
 На нём был серый костюм, а я представляла себе  его таким, каким он был тогда, летом – обнажённым по пояс. И лицо его со следами перенесённой оспы, и крупный с горбинкой нос -  всё казалось  необыкновенно красивым.
 Я опускала глаза, чтобы никто не догадался, о том, что я чувствую. Мне казалось это стыдным.
Конечно же, я очень старалась, и стала первой по успеваемости в классе. Особым шиком считала первой решить контрольную работу и выскочить из класса.  Вот, мол, я какая, не только правильно, но и быстрее всех.
Я спрятала подальше документы, которые привёз Сигизмунд из Каменец-Подольской школы, в которых была такая ужасная фраза: «Мать жаловалась на плохое поведение дочери».
Документы с такой записью  решила не показывать в школе.
- Не привезли ещё,  - сказала я классной руководительнице. И она согласилась:
- Хорошо, когда привезут, принесёшь.
В шестом классе я сдружилась с Джумыгой  Ниной. Общим у нас с  ней было то, что она тоже  носила позорное клеймо. Даже более позорное, нежели я.  Мой дедушка служил попом, «батюшкой», а  её деда при немцах назначили старостой, а отца – полицаем, «шуцманом». Её дед и родители  отсиживали срок в лагерях в Сибири.
Мы иногда ссорились, обзывая друг друга самыми обидными прозвищами – «попадья» и «шуцманка».
Но снова мирились. Нина приходила ко мне готовить уроки, часто списывала, училась она неважно.
Очень любила дразнить мою старенькую бабуню.  Заучивая задания по английскому языку, мы произносили разные непотребные слова, например, «лис ис гавноу?». Бабуня изумлённо вскидывала голову, удивляясь:
- И чему только детей учат, боже  милостивый!?
А мы смеялись.
 И снова подошло лето, свободного времени было полно. Нина частенько сманивала меня играть куда-нибудь подальше от дома.
Однажды мы пришли на школьный двор, стали заглядывать в окна. Неожиданно Нина обнаружила, что окно не закрыто на задвижку.
- Давай залезем, посмотрим, что там как, - предложила она.
Непривычно пустой была школа. Мы заходили в классы, огрызками мела писали на досках. Зашли в учительскую – святая святых, но там ничего интересного не было.
Уже собирались покинуть здание, когда Нина обнаружила, что в выгороженном в коридоре буфете стоят бутылки с ситром,  за прилавком - ящики с конфетами и пряниками.
- Иди сюда, сказала она шёпотом.
  Я понимала, что мы совершаем что-то совершенно недозволенное. Позже я часто удивлялась тому, как это буфетчице в голову не приходило, что кто-то может ограбить буфет.
- Пойдём отсюда! – решительно сказала я.
- Ну, давай хоть конфет возьмём.
И Нина стала заталкивать конфеты в штанины трусов – тогда носили трусы  с резинками в штанинах.
- На, коробочку возьми!
Я взяла и тоже засунула её  в штанину.
Мы выпрыгнули из окна школы и побежали.
Меня охватил страх. Мы – воровки. Что скажет дедушка? Какой позор, когда все узнают!
Домой мы не пошли. Забрались в кусты в конце огорода и засели там.
- Попробуй, чё ты?
Нина ела конфеты. Мне совсем не хотелось, но я всё-таки развернула подтаявшую помадку и положила в рот. Мне она показалась приторно сладкой.
- Я оставляю коробку здесь.
- Ну и дура, - сказала Нина, - тогда я её заберу.
И мы разошлись по домам. Ночью меня мучило раскаяние, я думала:
- Наверное, во мне затаилась вороватость, из-за которой я когда-то таскала у бабушки мелочь на конфеты.  Что мне с этим делать?
Я очень боялась, что нас кто-нибудь мог увидеть, и когда через год услышала, что буфетчицу посадили за растрату, совестилась, что и моя доля вины в этом есть.
         Нина любила пошутить. И её шутки были злыми.
 Однажды, мы играли у райисполкома,  прыгали с высокого крыльца, кувыркались на его перилах. Нина, стоя вверху, протянула мне руки: «Давай подтяну!».
Я ухватилась, стала подниматься, упираясь о стенку ногами и, когда ноги были уже на уровне её рук, Нина внезапно со смехом выпустила меня. Я упала на колени, и выгнулась назад. В пояснице что-то хрустнуло, перехватило дыхание.  Кое-как перевалилась на бок, задышала, заплакала от боли и обиды.
Долго помнила ужас, который охватил меня, когда  не могла вдохнуть и подумала, что умираю.
Спустя пару лет наша Рая шла со школы вместе с Ниной. Училась она уже в старших классах в десятилетке, расположенной за прудом. Зимой, когда пруд застывал, расстояние сокращали, двигаясь не по гребле, а прямо через пруд.
И тут их догнал одноклассник Раи, обиженный на неё за то, что не решила ему контрольную.
 -Ах ты, поповская морда,  я тебе сейчас устрою! 
Он схватил Раю за воротник и повалил на лёд. Потом стал пинать её ногами.  Рая вскочила, попробовала сопротивляться, но он ударил её кулаком в висок, и она потеряла сознание.
И они с Ниной ушли, оставив её.
Позже на неё наткнулись школьники и помогли ей.
С тех пор мы перестали знаться с Ниной.
 
 
   
                ***

       Когда я была в седьмом классе к нам пришла новенькая девочка – Валя Горошко. Она как будто явилась из другого мира, такая вся беленькая, с прозрачной,  мраморной   кожей лица, настолько, что просвечивали жилки на висках.   Длинные, пушистые пшеничного цвета волосы, заплетённые в две косы. Большие, чуть ли не синие глаза, опушённые густыми  ресницами, светлые, чётко выделенные  брови. Она даже двигалась не так как все – ступала неслышно, легко.
 Весь класс потрясённо смотрел на это чудо. Она казалась неземной – просто ангел. Или принцесса из сказки.
Я стала выталкивать из-за парты своего соседа Петьку, он ушёл на свободное место последнего ряда, и Валя села рядом со мной.
 Как оказалось, наша учительница по украинскому языку и литературе была её сестрой. Даже представить себе, что они сёстры было невозможно,  так они различались.
 Старшая  - яркая, цветущая, просто кровь с молоком, тоненькая воздушная  Валя рядом с ней казалась ещё более хрупкой.
 Родителей, врачей, перевели в нашу больницу из Винницкой области.
Позже, когда Валя пригласила меня к себе домой, я поразилась тому, что папа и мама её оказались пожилыми людьми.
Валя - поздний ребёнок, неожиданная и очень любимая всеми членами семьи.  Был ещё старший брат, тоже врач. Как говорила Валя, её родители - потомственные врачи.
Я обрадовалась, когда поняла, что она недопонимает  алгебру и геометрию. И с удовольствием ей помогала. Валя попросила скрывать это, и мы ещё больше сдружились.
  Я так её любила, так дорожила нашей дружбой, что часто думала: 
- Если бы  Вале угрожала какая-нибудь опасность, я заслонила бы её, умерла бы за неё.
Когда Валя уехала на зимние каникулы к своей бабушке, я считала дни, оставшиеся до её приезда. И я была собственницей, пресекала попытки других девочек сблизиться с ней.
Я никогда не завидовала Вале, ни тому, что все её любят, ни тому, как красиво её одевают.
 Валя, так же, как и я, любила читать. Но я была более начитанной, и любила рассказывать, а Валя слушать. Мы одинаково реагировали на многие вещи, часто понимали друг друга без слов. Только Валя была спокойнее, менее восторженной.
Но даже Вале я никогда не рассказывала о своих страхах и переживаниях, не хотела, чтоб она меня «жалела».

                ***

Этот учебный год пролетел  быстро.  Как-то стремительно растаял снег, на нашем огромном пруду появились полыньи, а затем наступила такая тёплая погода, что почти сразу за распустившимися почками вербы, зацвели грушевые и сливовые деревья.
Приблизились майские праздники. Бабушка купила мне первые в моей жизни капроновые чулки и босоножки. Я нарядилась, надела новое штапельное платье. Но оно оказалось длинным, я надела старенькое коротенькое – и сама себе понравилась. Ощущение своей привлекательности было таким волнующим, что я просто сияла.
То и дело смотрела на свои ноги, шагала осторожненько, чтобы не запылить босоножки.  Рая не преминула съязвить по этому поводу:
- Подумаешь, сияет, как медный грош!
Настроение у меня было такое чудесное, что я не стала вступать с ней в перепалку.
 Валя пришла в  синеньком платье, украшенном пушистой белой тесьмой у горловины. И  выглядела она очень красиво, особенно на фоне деревенских девчонок в нелепых цветастых платьях.
Я навсегда запомнила этот день. Солнце сияло, благоухали распустившиеся вербные почки, над которыми вились ошалевшие от радости пчёлы.
 Праздничную колонну школьников, прошагавшую к центру и обратно с песней «Май течёт рекой нарядной по широкой мостовой…», праздничный концерт, и какое-то  новое чувство обновления и веры в то, что впереди  со мной случится  что-то замечательное.
Потом были экзамены за седьмой класс. Мы с Валей сдали всё на пятёрки. После последнего никак не хотелось расходиться по домам. Заходили в опустевшие классы нашей семилетней школы, писали мелом на доске: «Прощай, школа»!
Потом пошли к Вале домой, где её мама накрыла праздничный стол.   
 Мне было неудобно, я не знала, как правильно держать вилку и нож, торт  ела, взяв кусок в руку. Так стеснялась, что не почувствовала вкуса. В довершение всего уронила торт на скатерть и поскорее выскочила из-за стола. Валя замешкалась, а когда вышла, в руках её был пакетик, а в нём кусок торта. Валя ведь всё улавливала и понимала.
Наблюдая, как торжественно родные поздравляли  Валю с окончанием седьмого класса, я прибежала домой и радостно сообщила бабушке, что закончила учёбу на  «отлично».
- Вот, посмотрите, похвальная грамота!
 Бабушка, не прерывая свою работу в огороде, ответила:
- Ну, молодец, молодец. А принеси-ка мне воды полить рассаду.
Такое событие считалось в нашей семье само собой разумеющимся.
А вечером за ужином дедушка сказал:
- Лариса, мы тут с бабушкой посоветовались и решили, что ты должна поступить на учёбу в техникум. Ты сирота, выучишься и будешь иметь профессию, заработаешь свой кусок хлеба.
Я не знала, как мне отреагировать на это сообщение, сначала даже обиделась: «Говорят, что всех нас любят одинаково, и  Раю не выделяют. Однако, ни её, ни Юру, двоюродного брата, в техникум не посылают. А я, значит, сирота, меня нужно поскорей из дома. И ещё – а как же Валя?»
А дедушка продолжал:
- Поедешь в Каменец-Подольский, там тебе всё знакомо. А в какой техникум поступать – сама выбирай.
И тут я загорелась. Каменец-Подольский! Мой любимый город, где столько связано с детством, с мамой. Я всегда гордилась, что прежде жила в Каменец Подольском.
 Мама во время летних каникул (мне тогда было девять лет, и я жила и училась в селе) привезла нас, детей, чтобы показать «наш с ней» город.  Я просто светилась от радости, угощая Раю, Юру  и Лиду мороженым, которого в сёлах ещё не видели.  Наслаждалась, показывая им свои любимые места и достопримечательности.   «Мой» двор у «дома актёров», «мой» высоченный мост, «мой» великолепный лесопарк, «мою» скалу. И речушку Смотрич внизу.
 С мамой я жила  не постоянно. И только два последних года её жизни, когда я училась в четвёртом и пятом классе мы были вместе.  В детстве, пока не расформировали областной музыкально драматический театр, у нас была своя комната в коммунальной квартире. Потом, когда мама сменила профессию и работала медиком, нам приходилось жить на съёмных квартирах. Мама  часто меняла их, мы жили в разных районах города, поэтому я  хорошо его знала.
Я подумала:
- С Валей  буду переписываться, а на каникулах мы будем вместе проводить всё время.
 И  согласно кивнула головой.
Вскоре бабушка вручила мне сто рублей со словами:
- От Хмельницкого  поедешь автобусом, деньги зря не трать, сразу отложи на обратный билет. А вот тебе ещё на попутку до Хмельницкого. Как пройти к автобусной станции спросишь у кого-нибудь, найдёшь. В Каменец-Подольске у тебя  остались  подружки? Попросишься на ночь, я думаю, не откажут.
 Бабушка положила мне в авоську кулёк с домашними пирожками, и мы отправились в центр села, «на мисто» так называемый центр .
Провожали меня все, кроме дедушки.
 До Хмельницкого можно было добраться только на попутке.  На «мисци» толпились люди, ждали. И  когда показалась машина, все ринулись занимать места поближе к кабине.
При моём маленьком росте – метр с половиной это было непросто.
- Цепляйся за борт, взбирайся на колесо, командовала бабушка, подсаживая меня.
 И вот поехали. Настроение приподнятое, я  -  в центре внимания. Рая, Юра,  маленькая Лида и  бабушка махали мне руками. Я смотрела на их уменьшающиеся фигурки, и вдруг почувствовала такую нежность, что мне захотелось плакать.  Показалось, что я могу их всех потерять.
 По-новому  смотрела на удаляющийся огромный лоскут пруда, на раскинувшиеся поля за селом, на весь этот зелёный, залитый солнечным светом мир.
 Впервые я так остро поняла значение  слова Родина. Земля, по которой я бегала босиком, где знаком был каждый бугорок, каждое деревце. Где я росла, где провела большую часть своей жизни –  сразу после рождения, когда мама оставила меня месячную у своих родителей, прячась от немцев, потом, после войны, отправляя меня сюда на время своих гастрольных поездок. Потом и вовсе я три года  жила здесь, пока мама меняла свою профессию актрисы по настоянию родителей. Здесь прошли все мои летние каникулы и последние два года после смерти мамы.
 Хотелось вобрать в себя, впитать эти чувства и запомнить.
По мере того, как машина удалялась от Михайловки, мысли мои переключились на то, что там, впереди? Куда пойти по приезде в Каменец-Подольский? Наверное, к Элле Задорожной, моей закадычной подружке, проживающей в пригороде Подзамче, где мы с мамой и Сигизмундом снимали нашу последнюю квартиру. Как меня встретят её родные? Больше всего я боялась расспросов о маме.
Потом я переключилась на ближайшие проблемы. Где остановится машина, как оттуда добраться до автобусной станции?
- Язык до Киева доведёт, -  говорила бабушка, - ты у нас бойкая.
И я всегда старалась подтвердить такое мнение о себе, хотя в душе робела.
Последний отрезок дороги был мучительным. Меня сильно укачало, стошнило.
 В Хмельницком, тогда ещё небольшом городе, я легко добралась до автобусной станции, и успела на рейсовый автобус.
А дальше всё складывалось, как и задумывала. Конечной остановкой междугороднего автобуса был центр Каменец-Подольского.
Мне показалось, что город не изменился за эти два года. И номер автобуса до пригорода Подзамче был тот же. 
 Волнуясь, вглядывалась в знакомые улицы. Вот школа, центральная женская русская школа, считавшаяся престижной. 
Вот гостиница, в номере которой мы жили, когда ремонтировали наш «дом актёров», я тогда была ещё совсем маленькой. А вот и сам  «дом актёров», в котором проживали тогда семьи артистов музыкально-драматического театра. Вот  знаменитый  мост между «новым планом» и старым городом.  За прошедшие два года не изменилось ничего. Только в старом городе стало меньше разрушенных войной  зданий.
Как-то слишком быстро мы пересекли город, он показался мне значительно меньше. Вот и  Подзамче. Приехала!
Я волновалась и не сразу зашла в одноэтажный приземистый дом Эли. Но встретили меня радостно и доброжелательно. Элька взвизгнула, закружила  по комнате, мама пригласила умыться с дороги, и мы сели пить чай с пирожками моей бабушки.
Самое главное, никто не спрашивал о маме, чего я так боялась.
Решено было, что завтра мы поедем подавать документы сначала в педагогический техникум, а если там нет приёма после семилетки, то - в медицинское училище.
Я не чувствовала желания становиться учительницей, тем более быть медиком. Но в культпросвет техникум мне совсем не хотелось, так как выпускники его распределялись по сельским клубам. А я хотела жить в городе. Был  ещё индустриальный техникум и, по словам  Эли, там были хорошие факультеты.
На следующий день мы с самого утра поехали  сдавать документы. Оказалось, что в педагогическом техникуме принимали сразу на третий курс после десятилетки. Именно с этого года отменили приём после семилетки.  То же самое ожидало нас и в медицинском училище.
- А давай сходим в кино, не спеши с документами. Завтра поедем на «польские фольварки» в индустриальный техникум, - предложила Эля.
Мы  пошли в кино, потом побродили по лесопарку, прошлись узенькой тропинкой  над обрывом. Посидели, понаблюдали, как там, внизу под обрывом течёт своя жизнь. По обоим берегам мелкой речушки Смотрич, почти прилепляясь к обрывистой  скале, ютились маленькие домики в окружении абрикосовых и вишнёвых садов. Щипали травку козы и гуси, сновали люди. Казалось, что всё это существует испокон веков. Эта древняя речка, которая в далёком прошлом нашла в себе силы  прорвать ущелье, а теперь едва покрывает каменное слоистое дно. Я вспоминала, как мы с мамой спускались туда, вниз по прорубленной в скале  крутой  лестнице и бродили вдоль берега. Я взбиралась на каменные плиты, прыгала, бросала в воду камешки, пугая многочисленных лягушек, как ловила в воде пригоршнями головастиков, и как щекотно было. И какая красивая была моя мама, как заразительно  смеялась.
 Потом мы с Элей вволю поели замечательно вкусное мороженое. И мне доставляло большое удовольствие угощать Элю, я чувствовала себя богачкой.  Вспоминали, как вместе ездили в школу, Эля рассказывала мне об одноклассницах  и о злой Наталье Николаевне, нашей классной руководительнице.
 Потом мы сидели у фонтана под сенью каштанов. Эля всегда была  очень миловидной, а в этот период – особенно. Я невольно залюбовалась ею и вдруг вспомнила слова портнихи в свой адрес: «У такой красивой матери такая дочь»!
И вдруг осознала, какое у  меня нелепое  платье, почувствовала, что я уже совсем не та Лариса, которую  мама красиво одевала, чтоб не хуже других, а лучше.
- Поехали к тебе, Эля, и давай подрежем моё платье. А то бабушка всё на вырост заказывает.
- Да, давай  подрежем, так в городе не носят.
 Весь вечер мы провозились с платьем, подрезали, оторвали нелепую оборочку, а наутро поехали на «польские фольварки», где располагался индустриальный техникум. И  я узнала это старинное здание, бывший институт благородных девиц. Здесь я была с мамой в раннем детстве. На третьем  этаже, в большом зале шёл концерт, и моя мама пела. А я сидела, замирая от восторга и гордости  в зрительном зале.
Мы вошли в вестибюль, в котором толпились девочки и мальчики нашего же возраста. Эля быстренько расспросила что тут и как, и выяснила, где находится приёмная комиссия. Там у меня приняли документы и сказали, чтобы приходила через пять дней писать диктант и проходить собеседование. Отличникам сдавать вступительные экзамены не нужно было.
Я оробела, глядя на нарядных горожанок, почувствовала себя неловкой, нелепо одетой деревенщиной и поскорее выскочила на улицу. Ничего не объясняя,  решила, что на диктант сюда специально опоздаю.
- Что ты скисла, - спросила Эля, - ты видела, как много людей сюда стремятся!? Этот техникум считается очень престижным.
Все пять дней мы с подружкой наслаждались жизнью. Ходили в кино, как маленькие  качались  на качелях, -  в городе появилась первая детская площадка с горками, вертушками и качелями разных видов. Деньги таяли, но на обратную дорогу я отложила, остальное было в нашем полном распоряжении. Единственное, что омрачало моё настроение, это мысль о том, как я буду объясняться дома.
- А, решила я, - скажу, что не было приёма после семилетки. Отчасти так оно и было.
Наступил день диктанта. Я нарочно делала вид, что сплю, а Эля в самом деле  любила утром поспать. Потом мы долго собирались, я тянула время. Дело шло к обеду, когда мы вошли в здание техникума, и я отправилась забрать свои документы.
Секретарь увидела меня и воскликнула:
- Быстрее поднимайся в актовый зал, сейчас начнётся диктант. Ручку не забыла? Возьми и беги скорее.
Я ахнула про себя: «Вот попала!»
 Вошла в зал. За столами сидели абитуриенты, преподаватель раздавала листки.
- Усаживайся, сейчас начнём, строго сказала она, указывая на свободное место.
И тогда  мне не оставалось ничего другого. Самолюбие не позволяло специально делать ошибки в диктанте, и я старалась.
 Потом все сдали листки и нам велели придти завтра на собеседование. Те, кто допустил ошибки, будут сдавать все  экзамены.
Ко мне обратилась девочка с вопросом, как я написала какое-то слово, я ей ответила и она обрадовалась:
- Я тоже так написала.
И вдруг я почувствовала себя легко и свободно. Не так всё плохо, здесь не все воображалы, и у меня найдутся подружки. Я выбежала к Эле, мы поехали домой. Теперь уже я переживала, не допустила ли  ошибок. Но всё обошлось.
На следующий день я одна приехала в техникум, поднялась на второй этаж и увидела  толпу ровесников, ожидающих приёма.  Вызывали по списку. Моя фамилия Янковская  всегда располагалось  в конце списка, поэтому было время осмотреться и познакомиться с ребятами. Я сразу заметила, как различаются девочки горожанки и приезжие из сёл. Последние скромненько притулялись к стенкам, горожанки держались свободно, многие были знакомы между собой.
Скрывая робость, я подошла к девочке очень яркой наружности и спросила:
- Ты в какой школе училась?
Она мне ответила, мы познакомились. Девочку звали Наташей.
- А я в центральной русской, - сказала я, желая скрыть, что кончала семилетку в селе. 
- Это лучшая школа  в городе, - уважительно сказала она.
Мне стало легко и весело, хотелось произвести впечатление. Завязался диалог.
- Ты любишь петь? – спросила я.
- Нет, я пою плохо.
-А я очень люблю, хочешь, спою тебе?
- Ну, давай.
Мы спустились на первый этаж, прошли по длинному коридору  в дамский туалет и я запела. В просторном туалете была хорошая акустика, мне казалось, что пою я очень хорошо. И Наташе понравилось. На моё пение сбежалось ещё несколько девочек, и прекратила этот мой дебют техничка, сердито прогнавшая нас.
Я чувствовала себя отлично, по крайней мере, беспечной и благополучной. Спряталась где-то глубоко пугливая, не уверенная в себе девочка, очень ранимая и мнительная.
 -  «Никто не знает здесь о том, что я сирота, и о том, что мой дедушка священник.  Я никому этого не выдам, и буду, как все», - думала я.
  И я уже страстно хотела, чтобы меня зачислили  в учащиеся.
 Собеседование шло своим чередом. Кто-то выходил довольным – приняли! Некоторые, допустившие в диктанте ошибки, выходили подавленные, им придётся теперь сдавать все экзамены.
Дошла очередь и до меня. Я ошиблась только с запятой, и мне это простили.
- Ты иногородняя, в общежитии нуждаешься?
- Да, - ответила я.
- На какой факультет записываешься?
Я замялась, не зная, что ответить, так как понятия не имела, что значит «горный электромеханик», «горный», «электротехнический». А о «геологоразведовательном» мама Эли сказала, что для женщин эта профессия не подходит. «Будешь, как неприкаянная мотаться по свету».
И я сказала наугад: горноэлектромеханический.
На этом собеседование закончилось.
Поблагодарив Элю и её семью за гостеприимство, я отправилась домой. Также, автобусом до Хмельницка, а потом на попутке. Еще в коридоре, в ожидании собеседования я обратила внимания на мальчика с замечательным и непривычным именем  Руслан. Этот четырнадцатилетний мальчик показался мне настоящим красавцем. И он оказался в автобусе почти рядом со мной, что меня взволновало и обрадовало.  В свои четырнадцать лет у меня был полный сумбур в голове. Романтические представления о любви, понятия о дружбе по-гайдаровски. И ещё это имя, прямо принц из сказки.
Я посматривала на него, старалась привлечь  внимание. Я не понимала, зачем мне это нужно, наверное, продолжала играть роль бойкой девочки. Когда автобус остановился «на перекур» я вышла за ним и спросила:
- Ты поступил?
Он ответил утвердительно. Я помялась, чувствуя неловкость, но ничем себя не выдала.
- В общежитии будешь жить?
Он опять кивнул.
Я ещё что-то спрашивала, будто не понимая, что ему не очень хочется со мной общаться. Просто не знала, как выйти из ситуации. И надеялась как-то его заинтересовать.
Не оставила Тимура в покое и в автобусе. В конце концов, спросила:
 -  Будем с тобой дружить?
Он кивнул, а когда автобус приехал, выскочил и, не попрощавшись, убежал. Я  почувствовала, что вела себя глупо. Поняла, что показалась ему странной и назойливой, даже нахальной. И ощутила жгучий стыд, как будто совершила что-то постыдное. Потом я каждый раз вспоминала это с сожалением и досадой на себя.
Вышла на конечной остановке и отправилась туда, где был выезд из города в направлении Михайловки.
 Существовало неписаное правило забирать в кузов попутчиков, автобусы в те времена ещё не ходили по нашим грунтовым дорогам.
И вот я приезжаю. Опять волнение при виде родных  мест, и ещё чувство торжества. Как же! Я теперь вступаю в новую, совершенно самостоятельную жизнь.
 Бегу огородами, сокращая путь. Меня встречают, вопросительно смотрят, а я  кричу:
- Поступила, поступила!
Потом, уже в доме, бабушка и дедушка  требуют подробностей. И я рассказываю, как искала куда податься, как проходило зачисление, как бойко я себя вела.  Только на вопрос кем  я буду, по окончании учёбы, я ответить не могу – сама не представляю.
Рая тоже радовалась за меня, но и завидовала. Убирая в комнатах, она изрекала:
- Я понимаю, что ты теперь  студентка, и посуду тебе мыть не по чину, но всё-таки…,

Брат Юра, которому доверили в колхозе лошадь с телегой, приезжал на обед, чувствовал себя в свои четырнадцать лет взрослым мужиком. Все были при деле, только девятилетняя Лида безмятежно играла, не имея обязанностей. И я пользовалась этим.
- Лида, ты же знаешь, как я не люблю мыть посуду, вымой за меня. А я перед отъездом дам тебе денег на конфеты.
- А сколько? – спрашивала она.
- За каждое мытьё по рублю.
 Лида соглашалась и мыла посуду.
Время быстро проходило. Всё было как всегда летом. Походы в лес, чтения, купания в пруду. Но я, как будто прощалась со всем этим. Очень скучала по моей любимой подруге Вале Горошко, уехавшей на каникулы к своей бабушке.
И вот наступил день отъезда. Бабушка  напекла в дорогу струдлики, уложила  в старый мамин чемодан вещи, вручила мне деньги с наказом  зря их не тратить. Пояснила, что сможет присылать мне по сто рублей в месяц из пенсии за моего отца.
- Будешь жить на стипендию и на эти деньги. Остаток пенсии – сто девяносто рублей я накоплю и куплю вам с Раей новые пальто.
Я позвала Лиду за дом, чтобы отдать ей долг за то, что она мыла за меня посуду, сметала в совочек мусор и так далее. Долг накопился немалый, почти половина того, что дала мне бабушка. Но Лида великодушно согласилась на пять рублей и почувствовала себя богачкой. Конечно же, я дала и Юре пять рублей. Рая не взяла бы, я ей и не предлагала.
 Я снова уезжаю. И снова меня провожают и помогают забраться в кузов грузовика. Дедушка на прощанье сказал:
- Я надеюсь, Лариса, что ты будешь стараться. Учись так, чтобы нам не было за тебя стыдно.
Машина трогается, я опять  с волнением смотрю на родные лица, волна любви накрывает меня с головой и  я чуть не плачу от избытка чувств.
Но скоро мысли мои переключаются на будущее. Впереди -  Каменец-Подольский, новая совсем самостоятельная жизнь.

                (Продолжение  в главе "Юность")