Адаптированный под современность глава четвёртая

Впервые за долгое время я напился. Не в усмерть, не в хлам, не в дрызг, но порядочно для того, чтобы развязался язык, и вещи, о которых говорить не надо, стали желанной темой для разговора. Например, история моих взаимоотношений с женой, что я на самом деле думаю о Фроловне, как я выживал последние месяцы, и на какую работу мне предстоит завтра выйти. К стыду своему и позору сознаюсь – я рассказал всё, без утайки, как есть. И к превеликой радости, в ответ получил только понимающее молчание, меня просто внимательно выслушали, не сказав ни слова. Это был сильный контраст в сравнении с моими приятелями, которые без идиотского смеха и неуместных шуточек ни о чём поговорить серьёзно не могут.
Ладно, надо быть честным с собой, я просто давно ни с кем не говорил по душам, и очень страдал от этого. А тут выдалась возможность пообщаться, рассказать и послушать. Почему бы и не приоткрыть свинцовый занавес, воздвигнутый между душой и внешним миром?
У этого семейства смешная фамилия – Шайдюк. Знал бы я это раньше, может, и не так раздражался бы на Фроловну, а только улыбался при её придирках. «Да, госпожа Шайдюк», - отвечал бы с поклоном, подобострастно заглядывая в глаза. «Конечно, уважаемая Шайдюк». Но когда мы с Толиком оккупировали кухню и стали там распивать шампанское (просидели часа два, и успели порядком проголодаться), она недовольно появилась в проёме, и, ничего не сказав, поставила на плиту кастрюлю с супом, а потом ушла. У меня, наверное, был взволнованный вид, и я не смог скрыть, что нервничал, когда пенсионерка что-то с грохотом переставляла за моей спиной, потому что её сын стал меня утешать.
- Она обедает в это время, мы ей не мешаем.
Чуть не вырвалось «точно не мешаем?», но Толя словно всё прочитал по глазам, и весомо и флегматично ответил «точно не мешаем». Ну и хорошо. Каково же было моё удивление, когда через пять минут женщина вернулась, и поставила на стол две большие тарелки с наваристым аппетитным борщом, достала из холодильника тарелку с нарезанным сочным салом, небрежно кинула головку чеснока, извлекла из хлебницы добротный ржаной хлеб. А когда закончила все эти действия, поставила пустой фужер на краешек стола.
- И мне налейте тоже, что вы тут пьёте.
Меня вначале прошиб холодный пот, а потом я просто засмеялся во весь голос, и до краёв наполнил тару. Лёгкий звон от удара горлышка бутылки по ободку фужера, показавшийся мне неимоверно торжественным, возвестил о перемирии, и стало светлее и уютнее в вычищенной до блеска кухне. Но, не смотря на внешнюю открытость, я всё ещё с недоверием посматривал на Фроловну, как она залихватски подхватила бокал, и залпом, в три глотка опорожнила его содержимое, а потом высказалась – «То-то, видно, что бешеных тысяч стоит».
- А вы что сидите? Ешьте!
И мы принялись поедать суп, маленькими ложками зачерпывая ароматные куски мяса, которые таяли на языке, а сало, будто сливочное, ручейком удовольствия текло в желудок. Уж поймите меня, я больше полугода живу холостяком, и такое пиршество стало настоящей радостью одинокого гурмана, кроме спартанских супов, пельменей и яичницы мало чего евшего в последнее время. Нутро ликовало, а борщ кончился уж слишком быстро.
- Ещё положить? – послышался над ухом строгий голос женщины.
- Спасибо, если можно – смущенно промямлил я, вконец ошалевший от такой щедрости. И вновь передо мной стояла тарелка супа, божественная и согревающая, дающая веру в жизнь и в завтрашний день. Хотя… Что-то много у меня благодетелей появилось в последнее время. Сначала никому не нужный, забытый всеми отшельник, а теперь и на работу зовут, и кормят, и подарки присылают. Ещё чуть-чуть, и я действительно начну верить в воздаяние за тяготы и лишения. Ну правда, столько совпадений буквально за три дня! Офигеть просто.
- Вот этот нормально ест – Фроловна ткнула в меня пальцем, назидательно обращаясь к сыну. – А ты? Мать родную не уважишь! Как с детства суп ковырял, так и сейчас.
- Мам, я поел дома.
- А не надо было! В чужую хату сытыми не ходят, а уж тем более к родне.
И она опять пристально уставилась на меня, то ли с любопытством, то ли со злостью. По её оплывшему лицу и подвижным скулам трудно понять, что замыслила пенсионерка, тем более строгость была её естественным состоянием, а беззастенчивое рассматривание собеседника обычным делом.
- Как меня скрутил – наконец, заговорила. – Я ж брыкалась со всех сил, а ты удержал. Мужицкое в тебе есть, не то что в моём.
- Мама, иди лучше полежи, успокоительное же ещё действует, ты заснуть должна.
- А я уже отоспалась, мне достаточно. Ох, как скрутил то.  – и после паузы добавила. – Не могу я дома сидеть, душно. Пойду ка прогуляюсь.
- А вдруг тебе опять плохо станет?
- Не станет. Уйди, не надо мне от тебя ничего.
С этими словами пенсионерка вышла из кухни, и буквально через минуту хлопнула входная дверь, чуть потянув сквозняком из зябкого подъезда. Странные тут температурные различия, за окном вроде 20 градусов, а перед лифтом успеваешь немного замёрзнуть. Но я давно привык, а Толик, видимо, нет, потому что я увидел, как он весь съёжился. Однозначно, не тут живёт.
- Допьём? – указал я на остатки шампанского, уже чувствуя, как тяжелеет голова и развязывается язык.
- Наливай – равнодушно ответил мужчина. – Курить хочется. Пойдём прогуляемся сейчас?
- Пошли.
Вот там то, на засиженной до бледности лавочке, на загаженной собаками аллее, я и рассказал ему всё. Вернее, почти всё, умолчав подробности своего неудавшегося брака. Откуда я, что тут делаю, какие у меня проблемы, о приёмных родителях, сколько я плачу за съёмную квартиру, рассказал обо всём, что наболело, что волнует. А Толя просто молча курил, кивал, понимающе смотрел на меня, но не произнёс ни слова. Лишь в самом конце, когда рассказ дошёл до выхода на новую работу, он глянул себе под ноги, задержал там взгляд, и сказал:
- Что же, повезло. Желаю удачного первого рабочего дня. – и после долгого молчания, добавил – Меня вот сократили. Работа была сказка, работал главным инженером на военном предприятии, дали жильё, зарплата хорошая. А потом – раз, и погнали меня оттуда, сам не знаю за что. Из квартиры выселили, отступных никаких не дали, сказали, что кризис, денег нет. Жена с детьми в деревне остались, у брата, а я сюда, искать что-то, устраиваться. Не знаю даже. Как матери сказал всё, она заорала, что эту ведьму, то бишь жену мою, на порог не пустит. Поругались мы с ней так прилично, я на неё кричал, что она сухарь последний, приютить нас не хочет в своей трёшке. А мать всё опять про ведьму кричит, говорит, изживёте вы меня со свету, как помру, тогда только и приезжайте вместе. А потом схватилась за сердце и как затряслась, я испугался, к ней, она меня не замечает. Сразу же скорую вызвал, руки трясутся, не могу успокоиться, думал, и вправду помирает.
- Да, а потом ты в подъезд вышел.
- Ну. Вот теперь не знаю, чего делать. Накуплю газет, и буду звонить по объявлениям о работе.
Он глубоко затянулся, и быстро выдохнул густой сигаретный дым, затушив окурок о край урны. Мне стало жалко его. Представляю, чего он натерпелся, ещё и наверняка винил себя в том, что у матери случился приступ. Ну, или что там она изображала. Хотя Толик всё равно был мне непонятен, как лишённый семьи не поймёт того, у кого она была с самого начала. И мне стало жутко грустно, волки завыли в душе, а вечереющее небо, загустевая и окрашиваясь тёмным, словно печалилось вместе со мной. Сейчас как никогда остро я ощутил своё одиночество, оторванность от какой-либо почвы, вечное скитание жизни и метания своей души. Если у меня всё будет плохо, и негде будет взять денег, деваться некуда, или в петлю, или опускаться дальше, но уже на улице. Мне не к кому идти, у меня нет мамы, папы, братьев и сестёр, у которых можно переночевать хоть ночку-другую, или поесть вкусного борща.
- Толя – дрогнувшим голосом сказал я. – А почему мы такие плохие? Курим в подъезде, пьём.
- Разве плохие? – серьёзно, без иронии отозвался он. – Нет, мы не плохие, нам просто плохо. 
- А если всем плохо станет, то вся страна пить начнёт?
- Ну а разве не пьют?
Алкоголь всё ещё не отпускал, превращая тоску в какой-то низкопробный фарс, проступающий в диалоге двух подвыпивших мужиков.
- Мне давно плохо, а я только сейчас выпил. Толя! – я приобнял его за плечи. – Ну а почему нам плохо? Потому что проблемы у нас?
- Да…
- Толя, мы не мужики. Мы не мужчины. Слизни! У нас проблемы, а мы пьём. Пол страны слизняков, ползают по улицам, довольные, а изо рта отрыжка с перегаром вылетает. Мрак.
- Не утрируй. И у тебя же работа есть.
- Ох, боюсь я этой работы.
- Что, навыков нужных нет?
- Есть.
- Значит, ты не слизень, и из проблем своих выпутаешься.
- Я опуститься боюсь, Толька. Если жена вернётся, и увидит, что я человеком живу, а не червяком, она поймёт, что ошибалась. Что я могу быть современным человеком.
В течение ещё 10 минут мы просто сидели рядом, вечер окончательно вступил в свои права, включив все фонари на улицах. Похолодало заметно, и мы решили расходиться по домам. Засидевшиеся на скамейках бабушки, неусыпно несущие дозор, правда, без своей предводительницы, с явным неодобрением посмотрели на нас. Ну а ещё бы, я в непонятном спортивном костюме, Толя с кругами под глазами, весь озябший, неуверенно ступающий. То ли дело, прошли бы гордо, полные сил и уверенности в завтрашнем дне, покручивая на пальце ключи от дорогого авто, купленного за наличные. Нет, всё едино, на нас бы точно так же посмотрели. Всё дело в этих бабках, они всем недовольны. Их эпоха прошла, их страна стала нашей, а мы стали слизняками. Всё закономерно, этим никто не может быть доволен. Точка, и плевать, что тезис получился нелогичным и размытым. Я пьян.
- Я у матери буду, пока не найду работу. Ты заходи, как время будет, ладно?
- Замётано.
- И ты зря про неё плохо говорил – Толя испытывающе глянул мне в глаза. – Она добрая женщина, и если у тебя будут проблемы, всегда можешь к ней обратиться.
- Ну уж нет – с улыбкой ответил я. – Побаиваюсь её, она что фурия, непредсказуема в своём неудовольствии. Уж не знаешь, что ей понравится, а что нет.
- Я серьёзно, Серёга. Матушка моя добрая женщина. У неё просто жизнь тяжелая была. – и когда мы уже пожали руки на лестничной клетке, в том самом месте, где мой новоиспечённый приятель растерянно покуривал, он сказал: - В общем, заходи, будем рады.
- Хорошо.
И когда я, после этого необычного дня зашёл в свою квартиру, то испытал неимоверное облегчение. Хоть болела голова, было пустовато в желудке, и сухость в горле хотелось немедленно залить водой, но вечер наступил, и без метаний и гнетущего одиночества. Мне было хорошо у них, они принесли мир в мою душу. Уже было не так плохо, как раньше.
Кухонный кран, словно приветствуя меня, закапал яростнее, будто дворняга завиляла хвостом. Давай вместе порадуемся, посижу с тобой, подумаю. Всё равно все дела уже сделаны, выходные ботинки начищены, рубашка наглажена. Делать нечего, давай капать вместе, дорогой друг! Как мы это обычно делаем, ты капаешь водой, а я слезами. Хотя нет, сегодня что-то не хочется, будем просто сидеть. Ты ведь не от грусти капаешь, а потому, что тебя так сконструировали? Чтобы ты, сука, постоянно протекал?
Холодный душ, как я люблю, быстро вернул мне трезвое расположение духа, и я взглянул на события этого дня с практичной стороны. Пока я не получу зарплату, мне можно подкармливаться у Шайдюков, периодически заглядывая в гости. И Фроловна, надеюсь, прекратит терроризировать меня своими нападками, тем более что я уже давно не делал ничего запрещённого её кодексом чести. Мои скудные накопления, жалкие две тысячи рублей полностью уйдут на дорогу до работы в этом месяце, так что только так. Питаться одной гречкой на завтрак, обед и ужин настолько мерзко, что при слове есть в стенах дома на меня нападает апатия. А тут выход, новый вариант, за который я был безмерно благодарен своим новоиспечённым приятелям. Придёт время, и у меня будет возможность отблагодарить их за всё.
А сейчас я просто наслаждался тишиной своей квартиры, и той сладостной уверенностью, что жизнь рано или поздно наладится, и благодать снизойдёт.  Счастья надо выстрадать, его надо заслужить, где-то мне попадалась эта цитата. Если говорить про меня, то без ложной скромности можно констатировать, что настрадался я вдоволь. Хватит! Что бы там ни было на новой работе, я готов практически на всё, и даже чуть больше.
К слову, работа предстояла не очень приятная – быть ответственным сотрудником по связям с государственными органами. Я с детства ненавидел все эти кабинеты в учреждениях, куда приходилось подавать документы, недовольные лица толстых тёток за стеклом, царственно отгороженных от простых смертных, бесконечное ожидание, задержки, нерасторопность и некомпетентность. Почти никогда визит в эти стены не проходил без скандала, препирательств или окриков. Сложись моя жизнь иначе, я ни за что бы не пошёл на такую работу. И я понимаю, что иметь дело мне придётся не с ошалевшими от безнаказанности хамками, а с их начальниками, серьёзными представительными людьми со строгим взглядом, но разве это не хуже? Скажу честно – ко всем государственным людям я относился с сильной иррациональной неприязнью, подкреплённой многочисленными историями о воровстве и беспределе чиновников. Ну как можно их любить, если они уже давно превратились в обособленную касту, со своей особой системой морали, корпоративной культурой, если так можно выразиться, и взглядами на жизнь, которые уж точно противоречат интересам большинства жителей страны.
Скажете, я просто неудачник, который вечно всем недоволен, и рассуждает о том, чего в глаза не видел? Может быть, господа, может быть, каждый имеет право на свои заблуждения. Уверен, что вскоре я смогу разувериться в них, и вы с полным правом втопчете меня в грязь, и торжественно наречёте собакой, лающей вслед уходящему каравану. Может быть, господа, может быть.
В квартире погас свет, на кухне и в комнате, с интервалом в несколько секунд, потому что мне нравится сидеть в темноте, когда на душе хорошо. Я выключил всё, что могло светиться, подождал, пока глаза привыкли к темноте, а потом занавесил шторы. Класс! И не сомневайтесь в моей нормальности, кто в детстве так не играл в прятки? Или в жмурки? Это одно из лучших ощущений. Нужно только поверить, что ты и вправду от всех спрятался, и никакие ненужные люди тебя не посетят.
Мои дурачества, правда, скоро закончились, и начались рутинные приготовления ко сну. Я несколько раз проверил видавший виды электронный будильник на батарейках, примитивно пищащий по утрам, скорее раздражая, чем помогая проснуться. Всё нормально, он заведён на правильное время.
А потом… Потом был сладкий сон без пробуждений, какого не было уже давно. И оборвался он не внезапно и беспощадно, а плавно, ровно за две минуты до того, как зазвонил будильник. Хороший знак, я не буду клевать носом, приступлю к работе в хорошем настроении. И неспешно, методично начались утренние сборы, какие 5 дней в неделю совершают почти все нормальные люди, а теперь ещё и я. Наконец-то! Теперь и мне есть куда ехать с утра, теперь и мне будет, где доставать деньги на свои прихоти.