Внук адмирала в ледовом плену

               


      Аборигены Ямальской тундры в течение полутора веков передавали из уст в уста легенду о спасении оленеводом Сейчем Сэротэтто команды моряков с корабля, погибшего во льдах Байдарацкой губы Карского моря.
      Сенсацией стало обнародование потомками Сейча документов, подтверждающих достоверность тех давних событий. Владимир Тангович Сэротэтто (1960 г.р.) передал в Ямальский районный музей шкатулку с документами капитана шхуны "Ермак" – начальника экспедиции Павла Павловича Крузенштерна (1834-1871) – и фотографии царственных особ.
       Высказывались различные версии гибели шхуны и появления шкатулки в чуме рядового оленевода-кочевника. Как его наследники смогли хранить тайну сто пятьдесят лет, в то время как в России происходили одна за другой смены государственных формаций. В недоумение привели и появившиеся в чуме фотографии императора Александра II и его супруги Марии Александровны, датированные 1874 годом.
       Чтобы понять, каким образом Павел Павлович Крузенштерн – внук знаменитого мореплавателя Ивана Фёдоровича Крузенштерна (1770-1846) – попал на Ямал, следует начать рассказ с истоков событий, предшествующих гибели шхуны "Ермак".
      

          Море Ледяное

       1 августа 1862 года шхуна «Ермак» покинула деревню Кую на Печоре, где она семь лет находилась на отстое. На следующий день моряки увидели Северный Ледовитый океан. Их путь лежал на северо-восток, к проливу Югорский Шар и дальше в Карское море, в которое на протяжении последних тридцати лет не проникало ни одно судно.
       Когда экспедиция находилась около Болванского Носа, наплыл густой туман. С большими трудностями в течение трех дней шхуна, искусно управляемая Крузенштерном-внуком, пробиралась между мелями. Затем разыгралась непогода. Ветер усилился. «Ермак» укрылся за Черной Лопаткой, ожидая, когда стихнет буря. Дождь лил как из ведра. Раскаты грома сотрясали воздух. Зловеще сверкали молнии. Штормовой ветер на тысячи голосов завывал в снастях шхуны. «Волнение было столь велико, что поддавало почти до марсов», – вспоминал об этих днях Крузенштерн.
       К утру 10 августа буря унялась, и «Ермак», пользуясь ровным ветром, покинул укрытие. В тот же день впервые встретился мелкобитый разреженный лед. Вечером «Ермак» выбрался на чистую воду и отдал якорь у острова Варандея. Здесь экспедиция в ожидании благоприятного ветра простояла три дня.
       14 августа в 3 часа дня экспедиция достигла Югорского Шара. В проливе, в особенности под берегом, густой массой держался лед. Крузенштерн спешил. Ему хотелось до наступления ночи выйти в Карское море. Часто измеряли глубину. Лот, снабженный храпами, не только удачно добывал грунт, но нередко приносил с морского дна ракушки, крестообразных и звездообразных моллюсков, которых Крузенштерн собирал и хранил в банках со спиртом.
       В 7 часов открылось Карское море. Насколько мог видеть глаз, оно было заполнено ледяными полями, среди которых возвышались подобные горам торосы. Крузенштерн приказал подойти к берегу Вайгача и отдать якорь. Он рассчитывал дождаться здесь рассвета. Место стоянки казалось капитану удачным. Оно было защищено от ветра и незаметно было сильных течений. Однако спокойствие оказалось непродолжительным. «Вода стала прибывать, – писал Крузенштерн, – и сделалось весьма сильное течение из океана в Карское море; оно доходило до 4 узлов. Лед начал валить огромными массами через Югорский Шар. Мыс, на защиту которого мы сначала надеялись, вовсе не отводил льдин, течение огибало этот мыс, а с течением и лед. От первого же напора этого льда шхуну стало дрейфовать и отнесло на четверть мили, пока, наконец, мы не успели отделаться от льдины. Минут через десять другая льдина подхватила и понесла шхуну».
       Командир приказал поднять паруса. Маленький экипаж действовал быстро. Прошло несколько мгновений, и корабль оделся парусами. Выбрали якорь. Но ветер был весьма слабый. Течение несло судно к высоким торосам, что виднелись на востоке в Карском море. Огромная льдина подхватила державшийся за шхуной бот «Эмбрио» и увлекла его за собой. В продолжение нескольких минут в тумане виднелась мачта и затем исчезла. Со шхуны, окруженной льдами, не могли помочь товарищам, попавшим во власть льдов и течений. С трудом Павел Павлович вывел шхуну из потока льда на середину Югорского Шара, где лед был, не так сплочен, как под берегом Вайгача.
       До рассвета шхуна оставалась на якоре. Одна за другой налетающие льдины сносили ее на восток. Казалось, она не выдержит жестоких ударов. 15 августа судно снялось с якоря и направилось к острову Сокольему, расположенному вблизи материка. Крузенштерн надеялся отыскать удобную и безопасную стоянку. Однако, когда экспедиция была в четырех километрах от цели, ветер внезапно стих. Паруса безжизненно повисли. Шхуна оказалась во власти льдов, которые течением несло из Баренцего в Карское море. Надо было принять решение, от которого могла зависеть судьба экспедиции и жизнь людей. Стать на якорь в потоке несущихся с большой скоростью льдин или вместе со льдом и течением пуститься на восток? В том и другом случае судно и люди на нем подвергались серьезному испытанию. Лед мог или повредить шхуну, или раздавить ее совсем.
       В то время, как командир предавался грустным размышлениям, вахтенные заметили в море парус исчезнувшего бота. Маленькое суденышко пробиралось к Югорскому Шару. Крузенштерн, пользуясь тем, что ветер немного засвежел, приказал идти навстречу боту. Вскоре суда встретились. Бот в памятную ночь на 15 августа получил большую пробоину выше ватерлинии. Словно скорлупку, его «носило и терло всю ночь». И командир бота унтер-офицер Короткий и четверо его помощников показали себя молодцами.
       С фок-реи увидели неширокое разводье, которое имело направление на север, затем поворачивало на восток и уклонялось к югу в направлении материка. Капитан  рассчитывал этим каналом чистой воды добраться до удобной якорной стоянки, где бы можно было подождать улучшения ледовой обстановки. Но прошло несколько часов, и надежды рухнули – разводье заканчивалось высокой стеной льда. Решили вернуться в Югорский Шар и подняться до Карских Ворот. Но при слабом ветре шхуна едва преодолевала сильное встречное течение из Югорского Шара. Тогда спустили шлюпки и решили буксировать шхуну с их помощью. Но и эта попытка оказалась безрезультатной. Лед окружил судно. Сплоченность его все увеличивалась. Вскоре не осталось ни одной полоски чистой воды. Шхуна вместе с большой льдиной дрейфовала к северо-востоку, между тем как бот «Эмбрио», благодаря своим небольшим размерам, сумел продвинуться ближе к материковому берегу.
       Наплывший туман рассеялся только утром 16 августа, и то ненадолго. В это время со шхуны заметили на юго-западе, километрах в пяти, бот «Эмбрио». Но снова появился туман, он держался два дня при полном штиле.
       Когда прояснило, то моряки «Ермака», к немалому своему огорчению, обнаружили, что разлучились со своими товарищами на боте, у которых имелся всего лишь двухмесячный запас продовольствия.
       Крузенштерн еще не хотел признавать, что его судно попало в ледовый плен. Он приказал поставить все паруса, надеясь, что шхуна носом раздвинет льдины и пробьется к чистой воде, Павел Павлович в этот день записал горькие строки в своем дневнике: «Наши усилия были бесплодными, не подвинули шхуны ни на один шаг, и я опять прикрепился к тому же месту».
       «Ермак» продолжал дрейфовать вместе со льдами. На юге и юго-востоке виднелась береговая линия материка. Крузенштерн и его спутники были спокойны, занимались корабельными работами, промеряли глубины, брали пробы грунта с морского дна, определяли местоположение корабля.
       21 августа начались подвижки льда. «Некоторое время я думал, – писал Крузенштерн, – что нас раздавит совершенно, но ледяные горы, столкнувшиеся за кормою и перед носом шхуны, спасли нас, хотя и оставляли нам свободным лишь небольшое пространство. Шхуну совершенно накренило льдом на левый бок, но не причинило важных повреждений».
       На следующий день сжатие льдов возобновилось. Со страшным грохотом и треском льдины громоздились друг на друга. Шхуна неожиданно содрогнулась всем корпусом от сильного толчка, за ним последовал еще более сильный удар. Обшивка трещала и лопалась. Капитан ожидал, что в любое мгновение судно может быть раздавлено, и распорядился о том, чтобы спустить на лед шлюпки, бочку масла и 4 бочки соленого мяса. Однако сжатие прекратилось. Полил дождь, который к вечеру сменился снегом. Поднялся ветер, и в снастях «Ермака» на разные голоса завыла полярная вьюга...
       Один из участников экспедиции на «Ермаке» следующим образом описывал первые дни пребывания в ледовом плену: «Гигантские льдины стеснили так шхуну со всех сторон, что она не могла никуда подаваться, трещала и стонала всеми пазами. Луч зрения ограничивался одним твердым непрозрачным льдом и при этом царствовал мертвый штиль. В первые дни своего безвыходного положения мы не падали духом, надеясь, что наконец лед раздвинется и откроет нам выход или перед носом или перед кормою, — но тщетно. Вместе с массою окружающего льда течение постоянно несло нас к северо-востоку. Уже шпангоуты судна начали сжиматься, так что из 21 фута шхуна сделалась шириной 19 фут. Страшен был стон и треск судна среди окружающей нас тишины в природе».
       Шхуну несло все дальше и дальше на восток. Подвижки льда не прекращались, каждый час можно было ждать гибели «Ермака».  Капитан распорядился: «Команде быть готовой в любой момент покинуть судно».
       Начались морозы, шквальные ветры и снегопады. Шхуна легла на левый борт. В правом борту ее была большая вмятина. 26 августа, во время очередного сжатия, одна из льдин прошла под киль «Ермака» и повалила его с левого борта на правый. Торошение не прекращалось. С громом пушечных выстрелов лопались огромные льдины, обломки их нагромождали поблизости от шхуны высокие горы. Деревянное суденышко все чаще и чаще сотрясалось от сильных ударов, трещали и скрипели палуба и надстройки. Моряки среди ночи вскакивали и бросались со своими вещами наверх.
       Крузенштерн держался мужественно. Он продолжал вести метеорологические и гидрологические наблюдения. 27 августа он определил, что судно находится на 65059' северной широты и 64°30' восточной долготы. Команда хлопотала около корабля, разбивая острые края льдин, которые могли бы при сжатии пропороть деревянный корпус.
       В последних числах августа несколько потеплело. Снег сменился дождем и туманом. На небе стали появляться сполохи полярных сияний. Но подвижка льдов не прекращалась. Вечером 30 августа лед поднял судно на 30 сантиметров из воды.
       При огромном сжатии были смяты переборки кают, а шхуна получила несколько ударов в подводную часть. Между тем ветер усиливался. Один шквал налетал за другим, сотрясал рангоут. С такелажа то и дело срывался покрывавший его лед и с грохотом разбивался на верхней палубе. Наконец разразился настоящий шторм.
       Берег, ранее видневшийся на юге, исчез из виду. Кругом были льды, находившиеся в непрестанном движении. Крузенштерн каждую минуту ждал, что они раздавят его судно, и распорядился устроить на соседней льдине продовольственный склад и запасти дрова. Там же разбили и жилую палатку.
       В ночь на 2 сентября шхуну приподняло на 150 сантиметров и повалило снова на левый борт. Раздался оглушающий треск. Вахтенный доложил, что вода в трюме прибыла на 2 фута. Моряки, несколько часов назад веселившиеся по случаю празднования 1000-летия России, повскакали с коек от сатанинского гула ледяной канонады и, нагрузив на плечи котомки с запасами провизии и белья, выбежали на палубу. Капитан отдал команду спускаться на лед. Но едва моряки собрались возле палатки, как подвижки льда прекратились, наступила тишина. Очередной натиск стихии закончился. К глубокому огорчению, утром следующего дня запасное убежище – старую льдину – разорвало на две части.
       «Итак, – писал Павел Павлович, – еще раз пришлось обмануться в своих надеждах. Я думал, по крайней мере, ежели шхуну сломает, иметь убежище на льду, но если в первый шторм эта, по-видимому, громадная и неразрушимая льдина ломается то, что будет с нею во второй и третий штормы?»
       Ему начинало казаться, что в случае гибели шхуны едва ли можно благополучно перезимовать на дрейфующем льду. Он все чаще думал о необходимости покинуть судно и направиться с командой по льду к берегу, который хоть и не виден, но, по его расчетам, должен находиться еще не далеко.
       Вечером 3 сентября, когда шхуну снова сжали льды, капитан приказал перенести на лед инструменты и приборы для научных наблюдений, продовольствие, бочки с водой, дрова, паруса. Когда все снаряжение экспедиции было выгружено, чтобы освободить судно от лишнего груза, выбросили железный балласт, который находился в воде в кормовом трюме.
       По воспоминаниям одного из участников экспедиции, «в эти дни моряки ежеминутно ожидали, что «масса льда раздавит шхуну: смерть смотрела нам в глаза со всех сторон».
       В ясную, расцвеченную сполохами полярного сияния ночь Крузенштерн отправил матроса Молчанова и подштурмана Черноусова на поиски берега. Пройдя семь часов на восток через торосы и трещины, они, к немалому огорчению капитана, не обнаружили берега, хотя продвинулись более чем на 20 километров.
       Положение экспедиции с каждым днем становилось более сложным. Но её начальник и его подчиненные надеялись выйти по льду на берег. Моряки сняли рангоут (мачты) с судна и соорудили большую палатку, накрытую в четыре слоя парусами.
       Одновременно готовили лодку, которую собирались взять с собой в поход к берегу материка. Становилось все холоднее, заметно уменьшились дни. Неистовствовали ветры и метели. Надо было искать выход.
       Капитан созвал совет, на который, кроме старшего штурмана Матиссена, подштурмана Черноусова и боцмана Панкратова, он попросил выделить из состава команды трех матросов (были выбраны Молчанов, Попов, Резанов). На совете детально обсуждалось положение экспедиции. На шхуне был более чем годовой запас продовольствия, но дров могло хватить только на четыре месяца. Шхуна находилась в серьезной опасности, уже давно появилась течь. Льдина, у которой стояло судно, тоже оказалась малонадежной для жизни на ней в случае гибели шхуны.
       Крузенштерн писал об этом совете: «Выслушав мнение всех и, понимая вполне, что действительно единственное спасение наше – стараться достигнуть берега, я решился оставить шхуну и направиться к восточному берегу, оставляя все имущество с тем, что если обстоятельства позволят, то на оленях приехать к шхуне и вывезти на берег, по возможности, все инструменты и материалы, а также и провиант».
       В тот же день 7 сентября начали готовиться к походу на восток, к берегам полуострова Ямал. В лодку, дно которой было специально обито медью, погрузили сухари, окорока, карты и журналы. Каждый моряк должен был взять с собой в котомке 35 фунтов сухарей, 2 фунта шоколаду, 1 бутылку рома, чистое белье, ненецкие малицы и пимы и вооружиться багром. На одного человека приходилось 28 килограммов. Для встречи с медведем захватили 4 винтовки, 3 револьвера, 2 пистолета, двустволку, порох, пули, дробь, а так же пики.
       9 сентября в четыре часа утра  капитан поднял своих спутников. Поваром уже был приготовлен обед. Убедившись, что все взяли с собой самое необходимое и оделись, возможно, теплее и лучше, Павел Павлович приказал двигаться в путь.
       Это было в 7 часов утра. Первым шел начальник экспедиции, держа курс на восток по компасу. Многочисленные торосы и трещины пересекали путь. Многие выкупались в ледяной воде. Лодка и двое санок, на которых везли дрова и часть провизии, сломались. Пришлось их бросить. Командир распорядился, чтобы каждый взял с собой сухарей на 20 дней, а повар приготовил обед и выдал каждому по стакану рома. В этот день моряки в последний раз наелись досыта. Путешественники со свежими силами довольно быстро продвигались вперед. К полудню они уже потеряли из виду шхуну. К концу дня все чувствовали невероятную усталость. У некоторых матросов с непривычки кружилась голова, некоторые жаловались на тошноту, но продолжали идти на восток. Только там, за белыми торосами, ждало их спасение.
       Вечером встретилась огромная полынья. Пришлось повернуть на юг. Шли до темноты, но удобной переправы так и не нашли. Заночевали под защитой высокого тороса прямо на льду. Под утро все оказались промокшими. На завтрак были одни сухари.
       Удалось организовать переправу через полынью. Паромом служила небольшая льдина, поднимавшая всего двух человек. Через час все путешественники перебрались через разводье. Полыньи и разводья встречались все чаще. Переправы на ледяных паромах весьма задерживали продвижение. Усталость сказывалась все сильнее. Многие бросали личные вещи. Дело дошло даже до полушубков, сапог, запасного белья и сухарей. Почти одновременно заболели старший штурман Матиссен и фельдшер Лычев; товарищи по путешествию взяли их оружие, часть вещей и помогали больным, чем и как могли.
       После тринадцати с половиной часов похода остановились на привал. Некоторым казалось, что они видят землю. Но сколько ни рассматривал Павел Павлович горизонт в подзорную трубу, он ничего не мог обнаружить, кроме высоких ледяных торосов. По-видимому, у его спутников разыгралось воображение. До крайности изнуренные, они все кроме часового, вскоре спали на холодном ледяном ложе. На рассвете Крузенштерн взобрался на торос, чтобы еще раз осмотреть дорогу и вдруг на востоке – северо-востоке увидел красноватые утесы полуострова Ямал.
       «Вид берега, – писал Крузенштерн, – подействовал на всю команду, как электрическая искра, и снова явилась надежда на спасение… Надо было видеть людей, с какою быстротою они взяли на плечи ноши, какими победителями они смотрели и с какою уверенностью шли вперед, не давая мне времени вступить на свое место».
       Но идти пришлось недолго. Путь снова пересекла огромная полынья, а за ней полоса мелкобитого дрейфующего льда. Моряки с помощью багров перепрыгивали со льдины на льдину, проваливались в воду, выручали друг друга из опасных положений и снова устремлялись к манившим их на северо-востоке красноватым утесам. Все чаще приходилось преодолевать трещины. Однажды, когда вся экспедиция на небольшой льдине переправлялась через широкую полынью, на моряков напали моржи.
       «Я стоял на краю и смотрел хладнокровно на зверей. Когда они приблизились, я ударил одного пикою, но без всякого успеха; один клыками начал подниматься к нам, другие осторожно наблюдали за успехами или не успехами товарища. Положение наше было не завидное: удастся двум или трем зайти к нам, наша льдина, перегруженная уже людьми и багажом, должна или опрокинуться, или идти ко дну. Я быстро снял винтовку и, прицелившись, выстрелил. Огромное животное с всплеском опрокинулось в воду. Остальные моржи скрылись из виду».
       К вечеру 11 сентября моряки совершенно выбились из сил. Особенно тяжело приходилось заболевшему старшему штурману Матиссену. Он второй день не мог ничего есть, но огромным усилием воли заставлял себя не отставать от товарищей.
Матиссен спокойно говорил о том, что его больному телу не выдержать этого похода и, по-видимому, придется закончить свои дни на льду Карского моря.
       Кроме сухарей, есть было нечего. Но и сухари нужно было беречь известно, сколько времени продлится поход, и придет ли кто-нибудь на помощь на берегу Ямала.  капитан с  грустью наблюдал, что многие плохо спали в эту ночь.
       Утро не принесло ни надежды, ни облегчения. С востока дул сильный ветер, появился туман. Почти до полудня 12 сентября лежали в бездействии, ожидая улучшения погоды. В 12 часов начали переправу через широкую полынью на маленькой льдине, которая с помощью лотлиня была превращена в паром, Крузенштерн переправлялся последним. Когда очередь дошла до него, ледяное поле, на котором он находился, снесло. Лотлинь оказался коротким. С обеих сторон его наставляли ремнями, шарфами, подвязками. Наконец, когда расстояние между паромом и командиром сократилось до полутора метров, он с помощью багра перепрыгнул на паром. Впоследствии в своем рапорте в Морское министерство Павел Павлович особо отметил, что в эту трудную минуту его спасла неустрашимость, ловкость и сила матроса Резанова.
       Этот драматический момент снял напряжение среди членов экспедиции. Моряки повеселели, оживились. Берег как будто становился ближе. Надежда, что они выйдут живыми из этого трудного испытания, крепла среди путешественников.
       Через несколько часов новая полынья преградила путь. Павел  заметил, что льдину, на которой они находились, относит на запад. Берег был совсем рядом.
Павел Павлович считал, что за разводьем до красных утесов было не больше четырех километров. Но переправиться через пространство воды не было возможности. Ледяной остров с путешественниками заметно дрейфовал на запад.
Вокруг трещало, грохотало, ломалось. Расстояние между ним и припаем увеличивалось. Берег исчез из виду. Льдину с экспедицией со всех сторон окружало море.
       «Мы согревались с трудом, мороз был сильный и ветер к вечеру дошел до шторма; я ежеминутно ждал, что нашу льдину разобьет на мелкие части. Нас единственно спасало самоедское платье; не будь этого платья, замерзли бы все. Мы легли спать по два человека, ноги друг другу в малицы, убирая головы также в малицы, и таким образом спаслись».
       Около 11 часов ночи часть льдины откололась. На ней находилось четыре человека.
Их с трудом спасли. Волнение усиливалось. Брызги волн перелетали через всю льдину, от них негде было укрыться.
       13 сентября льдина разломилась на две части. Путешественники остались на небольшом ледяном обломке. Положение казалось безвыходным. Крузенштерн своим примером и словом старался приободрить своих приунывших спутников и вселить в них надежду на благополучный исход.
       Три дня продолжалось это опасное плавание. 25 членов экспедиции шхуны «Ермак», оказавшихся на обломке льдины, с тоской наблюдали, как восточный ветер все дальше и дальше уносил их в море. Их обдавало брызгами и поливало дождем.
Казалось, если ударит сильный мороз, то никто не выживет.
       «Эти три дня, – вспоминал старший штурман Матиссен, – я никогда в жизнь свою не забуду, потому что окруженные опасностью, мы ежеминутно ожидали неминуемой смерти».
       К большой радости пленников моря, в полдень 13 сентября ветер переменился и задул от юго – юго-запада. Вечером к ним подошло огромное ледяное поле. Моряки немедленно перебрались на него.
       Утром показался берег, от него отделяла чистая вода. Но недолго моряки любовались его красноватыми песчаными утесами. Ветер снова переменился, и льдину понесло на северо-запад. Берег снова потерялся из виду.
       Сухари у путешественников были на исходе.
       Наконец 16 сентября юго-западным ветром лед снова сплотило. Крузенштерн решил немедленно идти на восток. Их хлестал дождь, они проваливались в трещины, но все шли и шли. Вскоре увидели берег. Он находился в 15-18 километрах. Моряки, не останавливаясь, двигались к нему.
       К полудню выбились из сил. Капитан объявил отдых на полчаса. И затем снова вперед. В пять часов только один километр отделял экспедицию от берега. Павел Павлович и сам не человечески устал, неприятная слабость разливалась по всему телу. Ломило грудь и плечи. Он едва держался на ногах.
       «Последняя верста, – вспоминал Крузенштерн, – была необыкновенно тяжела для нас. Берег не дался нам без упорного боя, и я не знаюм попали бы мы вообще на него без матроса Попова? Он шел передовым последнее время, и я любовался его неустрашимостью и находчивостью в преодолении всякого рода препятствий; все остальные довольно равнодушно смотрели на берег, как и на лед, у каждого из них было одно желание лечь и отдохнуть».
       Между ледяным полем с путешественниками и берегом была чистая вода, над которой кое-где возвышались сидевшие на мели стамухи. В течение двух часов на небольших льдинах перебирались от стамухи к стамухе. Наконец до берега осталось всего 100 метров. На небольших неустойчивых льдинах моряки в одиночку, по двое или по трое плыли к берегу. Льдины опрокидывались, люди оказывались в воде, но выбирались на льдины и продолжали дружно грести к берегу.
       В восемь часов вечера все 25 человек были на твердой земле. На них не было сухой нитки. В темноте невозможно было разыскать дрова, чтобы развести костер и обсушиться. Но мысль о том, что под ними твердь Земли, они на берегу моря, и их уже никуда не унесут ненавистные, непокорные льдины, согревала душу и тело.
       Почти никто не мог заснуть в эту ночь, которая, по словам старшего штурмана Матиссена, навсегда осталась в памяти всех 25 человек. В составе экипажа военных моряков парусника «Ермак» были штурман Матиссен, подштурман Черноусов, боцман Панкратов, кузнец Ситников, лекарь Лычев, повар Павел Ларионов, матросы: Попов, Резанов, Молчанов, Григорий Вишняков.
       «Утром, 17 сентября, когда рассвело, каменья под нами чуть ли не были теплее наших тел», – отмечал начальник экспедиции в своем рапорте. С наступлением дня были найдены дрова, и развели огромный костер на одном из холмов полуострова Ямал». Они еще не знали, что перед ними не материк полуострова, а остров Литке – родовые угодья богатого оленевода Сейча Сэротэтто.
       Сварили кофе, немного подкрепились и обогрелись. В это время старший штурман Матиссен в зрительную трубу осмотрел горизонт. И вдруг он ясно различил чумы.
       – Люди! – Крузенштерн схватил трубу. Действительно, километрах в пяти от привала виднелись конусы жилищ.


          Стойбище
      
       Стойбище всполошили  собаки. С грозным рычанием и лаем выскочили они  из чумов, пригревшиеся в тепле, и устремились навстречу чужих людей, появившихся  с "ночной" (западной) стороны. Вслед за собаками высунулись из теплых «гнезд»  любопытные мальчишки. Увидев много чужих, нырнули, перепуганные, обратно под нюки чумов. Настороженно вышли хозяева стойбища. К ним приближалась большая группа утомленных, с черными,  обмороженными лицами, обросшими бородой. Они были в ненецких малицах,  с котомками и винтовками за плечами.
       Начальник экспедиции подошел к старейшине рода. Того трудно было не узнать.
Держался твердо, независимо, с откинутым назад капюшоном, искусно вышитой малицы, несмотря на крепкий мороз; да и был он старше по годам всех окруживших их мужчин. Гость, в знак дружбы, протянул руку хозяину и ощутил  крепкое рукопожатие. Затем сбросил малицу и предстал во всей красе офицера российского флота. «Аркае начальник» – большой начальник – смекнул хозяин положения и пригласил Крузенштерна в чум. Павел Павлович достал  документы и, откинув нюк, вошел в теплое жилище.
       Тем временем матросы сложили винтовки на свободные нарты, кинули сверху полупустые вещмешки, сняли, помогая друг другу, малицы и, смеясь, поставили их на снег. Промокшие и промерзшие, они стояли, как колокола, приготовленные для поднятия на православный храм. Матросов пригласили в чум. Накормили и напоили горячим чаем.
       Стойбище встретило большую группу чужих людей с опаской, но приветливо, как вообще в тундре встречают любого гостя, какой бы национальности он ни был. Его в первую очередь кормят, поят крепким чаем, предлагают отдохнуть с дороги.
Здесь не принято расспрашивать гостя, кто он такой,  куда держит путь, зачем приехал. Захочет – сам расскажет, когда сочтет нужным. А нет – никто не полюбопытствует, это считается бестактным и неприличным. – «Ты сперва, однако, кушай, немного спи, вечером разговор говорить будем».
       Гость подал хозяину пергамент, на котором красивым каллиграфическим почерком было написано: «Мичману Павлу Павловичу Крузенштерну присваивается звание лейтенанта флота Его Императорского Величества Александра II». Этот документ, по существу, являлся удостоверением личности.
       Не знавший русской письменности Сейч, с уважением и трепетом осторожно взял документ, полюбовался двуглавым орлом, прошелся  взглядом по строкам, пощелкал по нему пальцем, восхитился прочностью «бумаги», поцокал языком и передал своей жене, та поспешно спрятала в сундучок, где хранились деньги и прочие ценные вещи всего рода Сэротэтто. Там и хранился паспорт-диплом П.П. Крузенштерна более 130 лет, пока не попал музей Ямальского района.
       Беседа протекала неторопливо и спокойно. Хозяин беспрестанно подливал гостю крепкий до черноты чай и внимательно слушал, время от времени поднимал взгляд на жену. Она сидела в противоположной стороне чума и, в двух словах, переводила длинную тираду гостя. В юности жила в прислугах у обдорского священника, была крещеной, наречена именем Агафья, понимала русскую речь.
       Павел Павлович кратко рассказал историю своей экспедиции. Планировал пройти от Печеры до Енисея. Но во льдах Карского моря потерял свой корабль. Сейчас ему надо доставить экипаж в Обдорск.
       Сейч  долго молчал, думал – Саво (хорошо), – наконец, молвил он. – Будем каслать с острова. – И только тут Крузенштерн понял, что он с командой вышел не на материк, а лишь на остров.
       После обильного чаепития он вышел и по приборам определил место нахождения. Сверил с картой – да, они на острове Литке.
       – Сколько верст до материка? – спросил он,  Сейча.
       – Вон, смотри, берег видно. Лед окрепнет, каслать будем. – Им предстояло перейти пролив Мутный.
       Из верхушек всех чумов стойбища поднимался легкий дымок. Воздух наполнялся ароматом вареного мяса. Гостеприимные хозяева кормили голодных матросов.
       После сытного обеда капитан собрал свою команду и объяснил обстановку: – Как только окрепнет лед в проливе, ненцы разберут чумы и перекочуют на материк вместе со стадом оленей. Мы вслед за нартами пойдем пешком. Переход не длинный – берег видно. А сейчас всем отдыхать!
       «Окончив обед, мы легли спать в теплом чуме на хороших оленьих шкурах, и вся усталость, и горе были забыты. Нам казалась, что мы в раю».
       Капитан несчастной шхуны спал сном праведника. Доверившиеся ему люди – в безопасности. Несмотря на все трудности и лишения, он не потерял ни одного человека.
       Глубокой ночью ненцы подняли матросов, разобрали и сложили на нарты чумы и вслед за стадом двинулись в путь. Каслание было не долгим и не утомительным, в сравнении с переходом через гряды торосов.
       Утром 18 сентября чумы установили на стойбище брата Сейча – Сэйрё. Сейч послал гонца к соседям – Худи, с просьбой о помощи в отправке моряков в Обдорск.
       Много чаю выпили старики при встрече. Сидели, думали, качали головой, считали, опять пили чай, еще думали.
        – Три аргиша надо, однако. Три чума, двенадцать легковых нарт – по два человека, еще четыре пастуха, грузовые нарты… Больше трех десятков нарт надо, трудно будет собрать – засомневался Худи...
       – Надо! – сказал Сейч твердо. – Капитан уедет в Обдорск завтра. Ему предстоит позаботиться о размещении своих людей и договориться с местными старшинами о дальнейшем пути в большой город. Проводником ему будет Сэйрё. Я соберу два аргиша и дам в дорогу стадо быков для смены упряжек и питания. Ты соберешь еще один аргиш и проводником всех  отправишь своего человека. – На этом решении была поставлена точка.
       Сэротэтто и Худи имели свой интерес. Они знали: их услуги будут оплачены твердым рублем. Попутно отправят купцам свой товар: пушнину, рыбу и прочие дары тундры. У купцов выменяют и прикупят всё необходимое в кочевой жизни.


          Сухопутное плавание

       19 сентября Павел Павлович Крузенштерн выехал в Обдорск. Ненцы приступили к сбору аргишей. Матросы помогали как могли и умели. Пытались ловить оленей. И каждый неудачный бросок тынзяна сопровождался громким раскатистым гоготом.
Тундра давно такого не слыхала. Аборигены громко не смеются. Они лукаво улыбались, иронизируя над неумехами, русскими военными моряками. Смелее стали поглядывать и неночки, и тоже хихикать. Одним словом, все подружились. Мореходы отдохнули. Трехразовое поглощение мясных блюд быстро восстановило силы молодых организмов.
       Через три дня после отъезда командира аргиши тронулись в путь. Провожающих было очень много – съехались любопытные, казалось, со всей тундры. Всем хотелось посмотреть на русских моряков. Матросы не скупились на подарки. Раздали всё, что осталось у них в котомках после ледового перехода. Больше всех досталось, конечно, Сейчу Сэротэтто. Ему оставили чайники, винтовку, ружье, порох и пики.
       Старшим команды капитан назначил штурмана Матиссена, проводник аргишей был Сянда Худи.
       Павел Павлович легко управлял упряжкой, не отставая от упряжки проводника. Дорога предстояла  длинная, впереди более четырех сот верст. Времени для размышлений было больше чем достаточно.
       …Пятнадцати лет он впервые увидел Белое море. Ходил с отцом Павлом Ивановичем на шхуне «Ермак», той самой, на которой спустя 13 лет решился совершить смелое плавание к устью Енисея. Он не был безучастным наблюдателем. С разрешения отца мальчик исполнял обязанности марсового. Он был отличным гребцом, умел ловить оленей и управлять ими в упряжке.
       Когда Павлу шел 16-й год, его взяли в далекое плавание. Много месяцев он плыл на военном транспорте «Двина» теми же морями и океанами, через которые около полувека назад его дед Иван Федорович Крузенштерн впервые пронес русский флаг на кораблях «Надежда» и «Нева». Его первое путешествие закончилось в Петропавловске-на-Камчатке. Из этого порта он на попутном судне перебрался в Аян; а оттуда через Сибирь направился в Петербург и заслужил славу лихого офицера. Павел Крузенштерн–внук, успешно продвигался по службе, но более всего его привлекал Север, с которым впервые познакомился в детстве.
       Олени бегут ровно. Нарты взлетают на застругах, мгновенье летят в воздухе, на скорости без толчка мягко приземляются и скользят дальше. Моряку это напоминает легкую килевую качку при небольшом шторме. Вокруг расстилались снега необъятной тундры. Этот унылый пейзаж будет окружать моряка всю дорогу до Обдорска, а потом через Урал до Архангельска. Этот мир, где существует лишь снег и лед, не пугает Павла, но к холоду невозможно привыкнуть. От холода немеет лицо. Кругом белым-бело, как вчера… как позавчера…  Бескрайняя белая равнина. Других красок здесь нет.
       Северный олень – удивительное животное, – размышлял Павел – как нельзя лучше приспособлен для жизни в этих суровых местах. Он быстроног, вынослив, нетребователен, не нуждается ни  в помещениях, ни в заготовленном корме. Он для ненца основа жизни, без них в тундре не проживешь. Ненец на олешке ездит, ест его мясо, одежду из его шкуры шьет, чум покрывает тоже из него, обувь, нитки – всё олень.
       В нартах Павла был привязан вещмешок с приборами, документами, деньгами и дорожным запасом продуктов; а также палатка на случай, если придется  заночевать в тундре. У Сэйрё – также мешок с продуктами и дрова на одну ночевку. Его упряжка,  как проводника, шла впереди, а - Павла - следом.
    Ехали они спокойно, от стойбища к стойбищу. Там же после ночевки, заменяли быков в упряжках .
        И вот  они  на берегу  великой сибирской реки Обь. По ней еще густо шел лёд и переправиться на правый берег не было никакой возможности. Вскоре подошли аргиши с поредевшим стадом. Впереди нарта, запряжённая пятью оленями, проводника Сянда Худи с пассажиром - старшим штурманом Матиссеном,  К ней привязана на короткий ремень  следующая за ней, как и все остальные,  связанные между собой двенадцать пассажирских  лёгких нарт с матросами экипажа. На каждой нарте по два человека, сидящих  спиной друг к другу, -- так в тундре возят пассажиров.  Второй караван  состоял из грузовых нарт с товарами   для обмена на ярмарке. Третий  --  с тремя разобранными чумами для ночёвки в пути  всех сопровождавших караван людей.  Замыкало процессию стадо оленей, подгоняемое четырьмя пастухами. Они на лёгких нартах, два по бокам и двое сзади  держали животных в порядке и ритме движения колонны. Эти животные предназначались для замены уставших быков и пищи  сопровождавших их людей.
 Как только Обь встала и лед окреп,  олени, скользя и падая на льду, перевезли путешественников в уездный город Обдорск, ныне Салехард.
       Двенадцать дней старейшины, под руководством князя  Тайшина  собирали   упряжки для дальнейшего пути через перевал Северного Урала.    Сэйрё Сэротэтто и Сянда Худи  в это время обменяли у купцов «мягкую рухлядь» на продукты и товары. Павел Павлович в присутствии чиновников оплатил Сянда Худи 31 рубль серебром за доставку команды.  Расписку заверил подписью и гербовой печатью. Ненецкое имя перевёл на русский и в документе назвал его Александром. (Документ хранится в Тобольском музее).
       Удовлетворенный оплатой своего труда, Худи   с товаром для себя и Сейча Сэротетто отправился   в обратный путь к родным угодьям. Сэйрё  Павел Павлович оставил при себе. Понравился ему этот молодой, сметливый и веселый парень. Лучшего проводника он не желал. Он был проверен длинной дорогой. Павел договорился с Сэйрё, что впредь будет звать его Сашей, а тот его – Пашей. Так им будет легче общаться.
       После долгих сборов,  вновь укомплектованным аргишем и стадом оленей двинулись команда моряков  в  дорогу через перевал Уральского хребта.
       Дорога была трудной. Снега глубокие. Стадо паслось на ходу. Ехали медленно, часто приходилось менять быков в упряжках и останавливаться для отдыха оленей.
       На перевале путешественников настиг ураган. Олени легли. Матросы впопыхах установили чумы и палатки. Метель заметала лежащих оленей по самые рога, выдувала тепло из временных жилищ и жутко выла трое суток.
       Ветер стих столь же внезапно…
       …Саша смело и уверено вел караван. Капитан Крузенштерн был у него в качестве штурмана. Он  по компасу и карте прокладывал путь, следом пастухи гнали стадо быков – резерв для упряжек и питания. Верст через 25-30, а по хорошей дороге и больше, останавливались на ночлег. Устанавливали чумы, варили мясо, отдыхали.
       Они продвигались уже по Большеземельской тундре. Павел вез экипаж к исходному пункту в устье Печёры. откуда три месяца назад он, полный надежд, вышел в плавание на шхуне «Ермак».
       Здесь он узнал, что бот «Эмбрио» давно вернулся из Карского моря. Его командир Иван Короткий две недели ждал в Югорском Шаре возвращения «Ермака». Команда бота  объехала близлежащее побережье моря, вплоть до речки Кары. Убедившись в тщетности своих усилий, направилась на запад и в середине сентября была в порту приписки.
       Капитан оставил оставил свой экипаж,  в деревне Куя, а сам с каюром Сашей на оленях через тундру выехал в Архангельск.
       Так закончилась экспедиция Павла Павловича Крузенштерна. 

 
          Архангельск

       Отца в городе Павел не застал. Он уже уехал в Петербург и занимался камеральной обработкой материалов летней экспедиции по исследованию бассейна Печоры.
       Павел Иванович  ( Пауль-Теодор ) Крузенштерн военный моряк, путешественник, исследователь Арктики и Севера Европейской России, лауреат Демидовской премии.
       Сын великого мореплавателя Ивана  Федоровича Крузенштерна родился вблизи Ревеля (Таллин) на мысе Асс в 1808 году. Учился в том самом Царскосельском лицее, что и Александр Пушкин.
       С лицейского порога Крузенштерн–сын переступил на борт шлюпа «Синявин», которым командовал Федор Литке, и началась его долгая дорога среди полуночный морей и вечных льдов.
       Вернувшись, участвовал в топографической съемке Финского залива. В 1843 году Министерство финансов и Корпус горных инженеров снарядили экспедицию в Печорский край, так как «из всех ученых по России путешественников еще никто не был» в этой области Русского Севера. Он решил «посвятить жизнь свою на решение вопроса, от которого зависело процветание богатой, но, по отдалённости своей, забытой области России». Он будет верен своему патриотическому стремлению почти четыре десятилетия, до тех пор, пока в 1881 году сердечный приступ не оборвёт его жизнь.
       Лишь один раз он сделает отступление от избранной цели, когда в 1847 году представит в Морское министерство «Проект экспедиции для достижения Северного полюса». Мысль о завоевании заветной точки земного шара волновала многих моряков.
       Надежды Павла Ивановича на поддержку Морского министерства или частных лиц не оправдались. Его проект, как и проекты многих выдающихся учёных и мореплавателей, был отвергнут учёным комитетом Морского министерства.
       Вскоре после смерти отца, случившейся в 1846 году, Павел Иванович решился пойти на большую жертву, употребив средства семьи на снаряжение полярной экспедиции.      
       Осенью в 1848 года Паавел Иванович взял отпуск, купил корабельный лес, решил построить шхуну по собственному проекту. Выписав из Архангельска корабельного мастера, сам без промедления отправился в Петербург; закупил железо, парусину и весь такелаж.
       18 мая 1849 года шхуна была спущена на воду. Её назвали «Ермак» в честь  знаменитого казака-землепроходца.
       Павел Иванович провёл лето 1849 года на Белом море, надеясь выйти в Карское.
Однако команда была набрана очень поздно. Удалось доплыть лишь до Соловецких островов и вернуться в Мезень.
       В 1850 году  Крузенштерн - старший получил разрешение на новое плаванье. Вторая попытка пройти под парусами Карское море была сорвана жёсткими штормами и наступлением зимы.
       Отыскав удобную гавань на реке Индиге,  Павел Иванович  решил оставить шхуну на зимовку. 8 октября он вместе с командой и сыном Павлом, которому в тот год исполнилось 16 лет, отправился на оленях через тундру в Мезень, а затем в Архангельск и в Петербург. Павел Иванович не беспокоился за шхуну. Он даже считал это обстоятельство весьма благоприятным для дальнейших исследований и надеялся, как только установится зимний путь, закупить провизию для нового путешествия и летом отправиться в Карское море, а затем к северо-восточной оконечности Новой Земли.
       «Всё было задумано хорошо, – писал Крузенштерн, – но судьба решила иначе. Смерть жены за границей и последовавшие затем семейные заботы принудили меня продлить своё пребывание в чужих краях».
       Но и за границей П. И. Крузенштерн думал о Севере, трудясь над вычислением «Таблиц приливов для Белого моря на 1851-1852 годы», которые вскоре издал в русской типографии Карлс Руэ. Он предназначал их поморам Архангельской губернии. Так было положено начало службе предвычисления  приливов в северных морях страны.
       В 1852 году, вернувшись из-за границы в Петербург, Павел Иванович снова отправился на север Печорского края. Он решил отложить плавание в Карское море до лучших времен и заняться исследованием Нижней Печоры и поисками сообщения между ее притоками. Здесь он простился с сыном, который в течении двух лет был его постоянным спутником, а теперь готовился к кругосветной экспедиции.
       После кругосветки повзрослевший Павел вернулся к отцу на Север. Летом 1860 года на шхуне «Ермак» по совету отца он обследовал Печорское море и затем направился в пролив Карские Ворота, надеясь увидеть Карское море. У южных берегов Новой Земли встретились первые льды. Пролив был свободен и «Ермак» достиг мыса Меньшикова на юго-восточной оконечности Новой Земли.
       Несколько дней Пауль-Юниор исследовал Карские Ворота, но погода неожиданно испортилась, шел дождь со снегом и градом. Однажды ночью судно едва не налетело на одинокую скалу, временами находил густой туман. В Карские Ворота нагнало лед. «Ермак» с трудом пробрался между «плавучими полями и горами». Жестокий шторм вынудил капитана Крузенштерна лечь курсом на устье Печоры.
       Казалось бы, достаточно испытывать судьбу. Не пробьется деревянный парусник сквозь штормы и льды Ледовитого океана. Ледовитый, в отличие от своих братьев, не терпит «самодеятельности»: его на плоту или яхте не переплывешь. Ледовитый требует от моряков точных знаний обстановки. Он любит иметь дело с провидцами.
С ними ему интереснее вести игру, чем с теми, кто действует по принципу: «как-нибудь прорвемся».
       Обуреваемый навязчивой идеей открыть морской путь от Европейского Севера  до богатств Сибири Павел Иванович Крузенштерн настойчиво продолжает убеждать Морское министерство в необходимости снаряжения очередной экспедиции к Енисею.
Он опережал время на целое столетие. И все же ему удалось заинтересовать  проектом экспедиции к устью Енисея. Начальником экспедиции был назначен Крузенштерн-внук. Ему разрешили набрать экипаж шхуны из военных моряков, выдали инструменты для наблюдений и выделили средства для покупки провизии и одежды.
       1 августа 1862 года шхуна «Ермак» покинула деревню Кую на Печоре…

       Однако, вернемся, уважаемый читатель, в Архангельск. Мы так увлеклись трудами и заботами Крузенштерна старшего, что чуть не забыли о главных героях.
       Павел  (Пауль-Юниор, так называют его немцы, чтобы не путать с отцом),   рассчитался с проводником из последнего зырянского стойбища и жестом, незаметным для Саши, отправил его с упряжками восвояси. Прошли в дом. Здесь он с отцом останавливался дважды в год, когда ранней весной  ехали на Печору и в пред зимнее время возвращались в Петербург. Они в последние годы неразрывно путешествовали вдвоем.
       Саша вышел на улицу и, не обнаружив упряжки, в отчаянии кинулся в дом.
       – Паса! Оленей нету! Как мне в тундру ехать?! Паса?! (В фонетике ненецкого языка нет шипящих согласных). 
       – Успокойся, Саша! – Паша улыбаясь, спокойно обнял за плечи своего спутника. – Сейчас мы пойдем гулять. Я покажу тебе город и заодно закажем экипаж.  Поедем с тобой в столицу.
       Саша медленно шел по заснеженному Архангельску, рассматривал высокие дома, удивлялся количеству окон, вздрагивал, когда с криком «Поберегись!» проносились извозчики. Он поминутно всем телом в малице  потешно поворачивался к Павлу, боясь потерять его из виду. Большой город пугал тундровика. Он теребил Павла за рукав и звал домой.
       Утром тройка подкатила к подъезду дома. Седоки поздоровались с ямщиком. Друг оленей обошел вокруг лошадей и экипажа, на расстоянии разглядывая лошадь. – Зачем такой больсой, а рогов нету? Зачем больсой хвост? – Конь повернул к нему голову, втянул воздух, почувствовал дикий запах оленя и громко фыркнул, оленевод вздрогнул и в страхе отскочил, чем рассмешил не только ямщика, но и Павла уже привыкшего к чудачествам ненца.
       На одних станциях наши путешественники ночевали, на других только пили чай, пока им меняли лошадей. И на всех станциях ненец Саша удивлял постояльцев количеством выпитого чая. Пил до седьмого пота. Ему всё подливали и подливали, пока он  не опрокидывал чашку на блюдце кверху донышком. Мясо редко подавали, и гость из тундры налегал на сушки-баранки-кренделя.
       – Куда везёшь, барин, зимогора?  Небось, в столицу? Кисейных барышень удивлять? – спросил станционный смотритель с легкой усмешкой. Не удостоившись ответа, отошел. – Какую моду взяли дворяне иноверцев в слуги принимать, – продолжал ворчать хозяин заведения.
       Возок, запряженной свежими, отдохнувшими лошадьми, летел по хорошо укатанной дороге.
       – Хоросо! – произнес разомлевший Саша и обернулся к Павлу, ожидая похвалы за русское слово. Павел поощрительно улыбнулся. А попутчик продолжил свою мысль. – Конь быстро бежит, как олень, снег в лицо не летит, сидись, как в чуме, тепло. Хоросая нарта.
       Павел откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза. Его мысли были уже в Питере. Его ожидало тяжелое объяснение с отцом. Сын не только не пробился к Сибирским берегам, но и погубил его корабль. Выдержит ли сердце отца. А может быть будет рад возвращению сына живым и здоровым, и судьба шхуны уйдет на второй план. А еще придется объясняться в Морском министерстве. Писать рапорт и отчет по расходованию государственных средств, выделенных на экспедицию...
       Саша нырнул головой в малицу и спокойно уснул. Дорога укачала и Павла.


          Санкт-Петербург

       Морозным ноябрьским утром, ближе к полудню у большого дома на Васильевском острове столицы остановилась тройка. Из возка вышли двое. У Саши в руках – дорожный саквояж. Павел Павлович рассчитался с кучером, добавил на «чай», потоптался на месте, разминая ноги, посмотрел на знакомый с детства дом, вбежал по парадной лестнице и позвонил в дверь. Шаркающей старческой походкой камергинер Никифор открыл и всплеснул руками: – Господи! Молодой барин вернулся! Здравствуй, Пашенька! Проходи, дай-ка шубу помогу снять, замёрз, чай, холода-то нынче какие стоят. Радость-то какая! Сейчас Павлу Ивановичу доложу.
       На шум в прихожей вышел хозяин. Навстречу ему быстро шёл сын. Они крепко обнялись и долго стояли молча. У Павла Ивановича предательски выкатилась слеза. Он незаметно смахнул её, отстранил сына, положил руки ему на плечи и внимательно разглядывал его лицо, пытаясь понять, с какой вестью вернулся он из плаванья. Потом троекратно расцеловались. И отец пригласил сына в кабинет.
       – А это кто? – показал он взглядом на Сашу.
       – Это мой спаситель, каюр и проводник от самого Ямала до Обдорска, а потом и до Архангельска, а дальше уже я его вёз до столицы, – улыбнулся Павел.
       – Никифор! Помоги гостю раздеться. Всю его верхнюю одежду запри в чулан, чтобы, не ровен час, не сбежал.
       Мужчины прошли в кабинет. Никифор взял шефство над «заморским» гостем. Выходец их чума, завороженно, медленно ходил вдоль стен квартиры адмирала и удивлялся диковинным вещам. На стенах висели картины, портреты адмирала флота Ивана Федоровича Крузенштерна, его супруги и других «аркае-начальников» – больших начальников в орденах на груди и лентах, в красивых эполетах с золотистой бахромой. На полочках и этажерках стояли макеты парусников, крупные раковины и страшные маски диких племен Полинезии. Все эти экзотические экспонаты были собраны в кругосветных путешествиях тремя поколениями Крузенштернов.
       В кабинете Павел Иванович удобно устроился в кресле, сын, чувствуя вину перед отцом, сидел напротив, прямо и напряженно. Кратко рассказал о попутных исследованиях дна по ходу шхуны, показал дневник записей и осторожно с грустью в голосе сообщил о гибели «Ермака». Отец спокойно радовался успехам исследований, но при вести о «Ермаке» как-то сразу сник, плечи опустились, он обхватил голову руками…
       Павел замолчал и с тревогой наблюдал за отцом. Несколько минут сидели молча.
 Потом Павел Иванович встряхнулся, выпрямился, встал.
       – Слава Богу, что сам жив остался и экипаж сохранил. Пошли обедать, Фрося уже, наверное, стол накрыла.
       Никифор пригласил к обеду Сашу, – так велел называть гостя молодой хозяин, –  проследил, чтобы тот хорошо с мылом вымыл руки. Сели на кухне. «Не следует слугам  с барами сидеть за одним столом».
       После ужина Ника, так стал называть Никифора Саша, вымыл ненца с головы до ног, дал ему свою нательную рубаху и отправил спать. Непривычно мягкая постель не понравилась тундровику. Он пытался лечь на пол. Ника грозно посмотрел на него и погрозил пальцем.
       С утра Павел Павлович отправился в комитет Морского министерства. Кратко изложил ситуацию с экспедицией, обещал предоставить финансовый отчет и подробный рапорт о проделанной работе. Затем зашел в магазин, купил одежду для воспитанника.
       Вечером, одетого во все новое от нижнего белья до ботинок, в форменной фуражке и ливрее красного сукна, расшитой галунами, Саша предстал перед всей семьей.
       – Господи! – всплеснула руками Фрося, –  Да какой же ты молодец! Хоть сейчас на парад! – все улыбались, одобряя наряд. Саша смущенно стоял, косясь в зеркало. Его лицо от природы розовое, теперь было красным, как помидор. Толи это был отблеск от красной ливреи, а может быть, от радостного смущения?
       На следующий день Павел Павлович отправился в гости к соседу, старому другу отца по Царскосельскому лицею, адмиралу флота в отставке с просьбой прислать внука в репетиторы Саше.
       – Ну что же, – подумав, сказал старик, выслушав длинный рассказ Павла. – Благородное дело ты затеял, Павел. Пришлю вам своего Николашу, да и сам зайду посмотреть на «заморского гостя». И Николаше, полагаю, от этого польза будет. Как только явится из Кадетского корпуса, так и придем.
       Вечером все собрались за столом у Крузенштернов. – Так учитель-то моложе ученика, однако, – улыбнулся в усы адмирал.
       – В этом случае возраст не помеха, – улыбнулся Павел и посмотрел на смущенных учителя и ученика. – Я, Николаша, принес азбуку, арифметику и прописи. Наберись терпения, ученик трудный, не знает русской речи.
       После ухода гостей попечитель и его подопечный сидели вдвоем. Взволнованный приходом чужих людей и не совсем понимавший, чего от него хотят, Саша внимательно слушал своего друга. Только ему он и доверял.
       Друг Паша привез его из тундры в столицу, чтобы обучить грамоте: – Ты будешь понимать русскую речь, будешь уметь читать и писать. Будешь грамотным ненцем, – говорил он.
       – Как князь Тайша?
       – Пока нет. Чтоб быть как князь Тайша, надо много лет учиться. Князь ваш – хитрый. Легко обманывает вас, ненцев, потому что вы все неграмотные. А будешь ты грамотным, сможешь поспорить с князем. – Саша захлопал от радости в ладоши, предоставляя, как он выиграл в споре с Тайшей.
       – Этот мальчик – Николай, – продолжал убеждать Павел, – умный. Он будет тебя учить. Ты слушай его и повторяй за ним всё, что он будет говорить.
       Отец с сыном сидели в кабинете и писали каждый свой отчёт об исследованиях в летних экспедициях. Они слышали, как в соседней комнате ученик громко читал по слогам Букварь.
       – Старательный парень  оказался, – похвалил старший.
       – Князем всей тундры хочет стать, – по-доброму улыбнулся младший.
       – Обучить бы парня не только грамоте, – сокрушенно вздохнул Павел Иванович, – да времени маловато. Ты летом уйдешь в плаванье, а я, если здоровье не подведет, уеду на Печору и Северный Урал.
       Помогало усвоению русского говора и общение с Никифором и Фросей. Они часто поправляли неверно сказанное русское слово, а с акцентом ненца бороться было бесполезно.
       Николай часто после занятий устраивал своему ученику прогулки по городу.
Показал Кадетский  корпус, где учится. Водил в музеи и цирк. Образование шло успешно. Великовозрастный ученик всё необычное для него впитывал, как губка.
Павел поощрял «учителя» и делал ему комплименты: «Быть тебе профессором в Морской академии, Николай!» Тот смущался  и с ещё большим усердием  занимался обучением своего благодарного ученика.
       Пришла весна 1864 года. Снег незаметно исчез, Нева освободилась ото льда. Павел Павлович, как и его отец, снова стремился на Север. Но вместо бескрайних просторов Ледовитого океана его направили на Балтийское море. Во время кратких стоянок кораблей, он на сутки-двое приходил домой, интересовался, как живёт его юный друг, не обижают ли его. Подолгу разговаривал с ним, обещал зимой отпустить домой. Чувствовал, что подопечный его заскучал в большом, шумном городе.
       Павел Иванович тяжело переживал гибель «Ермака». Неудача экспедиции сына была крушением его надежд. Он больше не пытался искать морской путь к Енисею. Но мысль об открытии водного пути между Печорским Севером и Севером Сибири не переставала волновать его. В это лето здоровье не позволило ему отправиться в экспедицию. Он полностью, по просьбе сына, занялся обучением гостя с Ямала.
Часто повторял: «Мы несём ответственность за тех, кого приручили».


          Возвращение

       «Наше северное лето – карикатура южных зим», – сказал поэт совсем недавно, лет тридцать назад. Пушкин кратко и точно определил климат Петербурга. Кораблик на Адмиралтейской игле вспарывал низко плывущие со стороны Балтики беременные снегом тучи. Волны Финского залива незаметно, но уверенно, разглаживал мороз, превращая их в стекляно прозрачную и гладкую поверхность. Корабли возвращались из плавания, швартовались у стенок причалов на зимнюю стоянку. Петербург готовился к зиме 1864.
       Павел Павлович приступил к сборам своего друга в дальнюю дорогу домой. Маршрут они разрабатывали сами, без участия Саши. Поедет он на перекладных по старой Сибирской дороге: Петербург – Екатеринбург – Тюмень – Тобольск – Сургут – Самарово – Берёзов – Обдорск, а там сородичи доставят его до родовых угодий.
       Павел подал прошение Министру о достойном вознаграждении ямальских ненцев из рода Сэротэтто, спасших жизни членов экспедиции погибшего во льдах корабля. Он аргументировано, подробно и убедительно описал заслуги каждого. Александр Сэротэтто доставил на оленьих упряжках начальника экспедиции от Ямала до Обдорска, затем через перевал Уральского хребта по тундре до Архангельска. Сейч Сэротэтто пожертвовал стадо оленей до двухсот пятидесяти голов, тремя аргишами (обозами). Он отправил экипаж военных моряков от Ямала до Обдорска. Расстояние по тундре около пятисот верст.
      Заявление подписал  контр-адмирал флота Его Императорского Величества Александра II Крузенштерн П. И. и заверил подпись своей гербовой печатью.
       В министерстве прошение было поддержано и отправлено на утверждение Императору.
Вскоре курьер доставил Крузенштернам приглашение ко Двору вместе с ненцем-каюром. Царь лично хотел увидеть героя, представителя далеких окраин Российской империи. Сашу одели в соответствующий для приема, костюм и, в назначенный день и час, он предстал пред светлые очи Императора в окружении адмиралов. Робкий и слегка испуганный красотой интерьеров и высотой залов дворца, он крепко держал руку своего воспитателя и наставника. Прием проходил в неофициальной обстановке. Павел Павлович доложил:
       – «Ненец Александр Сэротэтто  за год проживания у нас освоил азы грамоты; умеет читать и писать, разговаривает по-русски».
       – Ещё бы! – улыбнулся Александр Николаевич, – когда в наставниках был адмирал.
       Царь-реформатор, царь-освободитель российского крестьянства от кабалы помещиков, повелел наградить оленевода Сейча Сэротетто серебряной медалью «За усердие» для ношения в петлице на ленте Ордена Святого Станислава и почётным кафтаном из Кабинета Его Императорского Величества. А также оплатить оленей, отданных на пропитание моряков.
       Каора Сэротетто Александра также наградить почётным кафтаном, вручить ему охранную грамоту и подорожную карту на уровне фельдъегеря, дать денег на дорожные расходы и отпустить домой. Распоряжения Императора были исполнены полностью и беспрекословно.
       Прощание, как это бывает у добрых друзей, было грустным. Сашу здесь воспринимали уже как члена семьи. Присели, по русскому обычаю, перед дальней дорогой. Фрося приложила фартук к взмокшим глазам, подала узелок с пирожками.
   Саша сидел в русской шапке меховой, в ладно подогнанном кадетском форменном полушубке и в своих  ненецких кисах. Малицу хозяева оставили себе на память.
Крепкое мужское рукопожатие, добрые пожелания и наказы быть осторожным в дороге.
       – Он такой простой и доверчивый, – вздыхала Фрося.
       Никифор вынес баул с царскими подарками и дорожную сумку. Тройка лошадей ждала седока у подъезда.

       Пока наш герой мчится с курьерской скоростью от станции до станции, сменяя лошадей, почти через всю Россию, Урал и Сибирь на Север Крайний, вернемся к Крузенштернам. Они всю зиму вспоминали Сашу.  Павел Павлович, возвращаясь в Петербург, собирался организовать ещё одну экспедицию на Север, но получил назначение командовать канонерской лодкой  в Прибалтике, а в 1868 году  в Аральской  флотилии , - старым пароходом "Арал". Здесь он  неугомонный и необычайно смелый человек, заболел. Смена  климата, скитания по Северу, напомнили о себе тяжелым ревматизмом. Он не мог шевельнуть правой рукой. Но стоило его старому товарищу прислать письмо о том, что тот с пароходом «Самарканд» потерпел аварию в Сыр-Дарье, как Павел  поднял пары на поставленном на зимовку судне «Арал» и вышел на помощь. Он работал 17 суток по пояс в холодной воде вместе с матросами. Пароход был спасен, но здоровье его пошатнулось непоправимо. У него оказались поврежденными легкие. Словно предчувствуя, что ему осталось немного жить, Павел Павлович помчался в родные края. В университетской клинике   Юрьева (Тарту) ему сделали операцию, которая прошла удачно. Но организм был надломлен. Умер он в 37 лет.
       Незадолго  до смерти его произвели в чин капитан-лейтенант. Он умер в 37 лет, не успев увидеть присланный ему орден за поднятие «Самарканда».

       Ранняя смерть сына тяжело ударила по сердцу отца. Он понимал, в этом есть и его вина. В отчаянии ему казалось всё кончено, всё рухнуло, все планы и надежды передать свой богатый опыт сыну. И контр-адмирал П.И. Крузенштерн подает в отставку. Его освобождают от государственной службы в чине вице-адмирала.

       Однако, вернемся к истории возвращения Саша. По накатанным, снежным дорогам России он продвигался довольно быстро. На отдельных узловых станциях пассажиров скапливалось много, экипажей не хватало. Шум, крики, требования. Нашего седока пытались оттеснить в конец очереди. Поднаторевший ненец предъявлял свою «бумагу» с двуглавым орлом и гербовой печатью Министерства с предписанием оказывать беспрепятственную помощь в скорейшем продвижении, и станционные смотрители вставали «во фрунт».
       В Обдорске Сэйрё, минуя всех чиновников, пошел к князю тундры Тайшину и  попросил упряжку лошадей, он успел привыкнуть к конным экипажам, на что Матвей, криво усмехнувшись заявил: – На лошадях катаются только князь и исправник, –  пообещал оленью упряжку, как только подойдут стада. Убедившись, что «царская бумага» не действует в тундре, грамотный оленевод, обласканный властью,  достал незапечатанный конверт с письмом, написанным от его имени Павлом Павловичем Крузенштерном. Сёйре должен был только дописать фамилию чиновника, не подчинившегося Министерскому документу. Угроза столицы отрезвила князя, и герой тундры отправился в своё стойбище на тройке с ямщиком, а следом – "пара гнедых" везли воз сена на обратную дорогу лошадям.


       Сейч надел царский подарок – кафтан, прицепил медаль на ленту и гордо поднял голову.
       На другой день тундровый "телеграф" со скоростью ветра, разнес весть: «Сейч Сэротэтто царской грамотой назначен князем Ямальской тундры с правом собирать ясак и разбирать споры соплеменников». Зауважали Сейча и в администрации Обдорска. Он писал Обдорскому участковому заседателю и получал положительные ответы. Переписку вёл Сэйрё. С той поры в тундре забыли его истинное имя и стали звать Панданой, то есть пишущий, грамотный.
       (Пандана  в переводе с ненецкого – бумага).


          Шкатулка
      
       Пустые комнаты большого дома навевали тоску до умопомрачения. И, будучи уже немолодым человеком Павел Иванович  отправляется в экспедицию.
       На Северном Урале исследует  речку Сарт-ю – приток Усы и Лангот-юган – приток Оби и нашел, что они «представляют всевозможные в этой стране удобства для плавания». Только нужно соединить эти притоки двух рек каналом, который связал бы Европейский Север и Севером Сибирским. Но и этот проект его остался неосуществленным. По итогам этих экспедиций, он издал книгу «Путешествия П.И. Крузенштерна к Северному Уралу в 1874-1876 г.г.», в которой помимо специальных тем по гидрографии приведены наблюдения автора экономического, этнографического и демографического характера, не утратившие интереса для науки и в наши дни.
       Минуло десять лет после проводов Саши Сэротэтто. Вспоминая сына и перелистывая в памяти все его северные экспедиции, Павел Иванович размышлял, как бы ему лично отблагодарить ямальских ненцев. Он вложил в конверт своё месячное жалование и благодарственное письмо. Взял шкатулку из красного дерева, привезенную когда-то из кругосветки, и положил конверт между портретов царствующих особ – в низ положил портрет молодой царицы – Марии Александровны,  а сверху портрет самого Императора Александра II. Всё было продумано до мелочей. Если какой-нибудь вороватый злыдень позарится на шкатулку и откроет ее, то наткнется на строгий царский взгляд, а этого царя-батюшку в народе побаивались и уважали, особенно на окраинах империи.  Павел Иванович собрал объемную продуктовую посылку: сахар-рафинад, сушки, шоколад, изюм и прочие сухофрукты – он, старый северянин, знал, что не испортится в долгом пути. Написал адрес: «Ямальская тундра. Сейчу Сэротэтто».
       В 1874 году, будучи проездом в Архангельске, он отдал посылку купцу,  Михаилу Константиновичу Сидорову,  собирающему обоз с товаром, чтобы по первопутку отправиться в Обдорск на ярмарку. Павел Иванович  убедил купца, – Сейч Сэротэтто на ярмарке будет обязательно со своими мехами, рыбой и прочими дарами тундры, а если не он сам, то кто-нибудь из его богатого рода.
      
 Сэротэтто давно восстановил поголовье стада. Он исправно собирал ясак и сдавал государевым приказчикам. Присутствовал на всех зимних ярмарках в Обдорске. Люто торговался с купцами. И вот однажды подошел к нему русский купец и осведомился: - не  он ли является Сейчем Сэротэтто. Тот гордо подтвердил свое имя и получил на руки посылку. Сейч с гордостью прошелся с посылкой по всем торговым рядам ярмарки, хвастаясь, что ему постоянно шлют посылки и письма из столицы. Этот проход добавил ему еще больше авторитета, уважения и зависти.
       В свой чум Сейч пригласил только брата. По-братски разделили содержимое посылки, заглянули в шкатулку, увидели строгий лик царя, и хозяин передал красивую вещицу жене, та поспешно спрятала ее в походный сундучок, где уже долгие годы хранился пергамент Павла Павловича Крузенштерна.  Пандана медленно прочитал  письмо, переводя каждое предложение на родной язык.



Словарь терминов

Бот – одномачтовое небольшое парусное судно.
Лотлинь – верёвка, ограждающая борта палубы судна.
Рангоут – круглые деревянные брусья или стальные трубы, составляющие часть парусного оснащения судов.
Стамуха – льдна, севшая на мель.
Шхуна – парусное судно, имеющее от двух до семи мачт с косыми парусами.
Аргиш - связанные  между собой колонной  несколько нарт.