Последняя фотография

У вас никогда не возникало ощущения потерянности в жизни? Мария лежала на кровати и думала про это. Про то, что за свои 27 лет она так и не нашла себя. Не поняла – каково ее призвание тут? Все свое рабочее время она посвящала тому делу, к которому не лежала душа… И вот, спустя 10 месяцев болезни, она чувствовала приближение конца. В фильмах нам часто показывают, что люди не хотят умирать, лежа на предсмертном одре. Мария для себя сделала вывод – не хотят умирать только те, у кого что-то есть в этой жизни, в этом мире. У нее же самой ничего не было. Ноль. Пустое место. Семья, которая пыталась не показывать, что их дочь для них обуза? Мария давно хотела их освободить от этой участи. Мария лежала и перебирала в голове воспоминания – может ей все-таки есть что терять? Тот денек, десятимесячной давности, погожий, когда пели птицы и природа просыпалась, доктор сказал ей, что это странный диагноз. Он исследовал ее. Что-то в головном мозге – Мария не запомнила название. Доктор обещал рассмотреть ее случай на международном сборе докторов из Европы. Ну посидели они, подумали, порешали чего-то. Прописали интенсивную терапию. И что? Никаких положительных результатов она не увидела. «Ну правильно, - думала она, - если я сейчас лежу и не могу двигаться, то действительно никакого результата нет!» Бедная, бедная Мария… Тогда она вышла из больницы, с медицинской книжкой в руке, раздувшийся до размеров среднего размера Библии, с Ветхим Заветом, Новым Заветом и Аппокаллипсисом. Вот с того момента ее и начали посещать странные мысли. Дело было так. Первым местом, куда она пошла после поликлиники, стала ее работа. Офис, находившийся почти в центре города. Мария подходила к парадному, и ей уже хотелось бросится на первого прохожего, поведав ему свою беду, чтоб ее кто-то пожалел. Рождались мысли о том, что она вылечится чудным образом от того, что расскажет кому-то про это утро. Она поднималась по лестнице на четвертый этаж, к горлу подкатывал ком. Зашла в офис и сразу направилась в кабинет Директора, чтоб положить ему на стол заявление на увольнение по собственному желанию. Всю жизнь она ограничивала свои желания и эмоции. Этот день не был исключением. Никто, кроме ее семьи, не должен знать про ее недуг. Директор покосился на заявление, потом взял его в руки, пробежал глазами. Мария была не самым лучшим работником, поэтому он ее даже не спросил – почему она уходит, куда собирается дальше. Он просто подписал его, сообщил ей дату когда можно придти за расчетом и пожелал удачного дня. Мария опять вышла на улицу. Город жил. Дышал выхлопными газами, шумел тысячами ног и колес. Говорил голосами и рекламными щитами. Своими руками регулировал дорожный трафик. И видел Марию, шагающую по тротуару. И только Город видел, что все идут куда-то, туда, где их ждут, и только бедная девушка, в обтягивающем прозрачном белом сарафане, с бежевой сумочкой, с светлыми вьющимися волосами, которые доходят ей до лопаток, идет неизвестно куда. И тогда случилось первый раз. Наверное от шока. Но она даже не раздумывала – просто вскинула руку для подъезжающего маршрутного такси. Водитель – толстый мужчина, в засаленном свитере, с сигаретой в уголке рта, остановил авто. Она зашла, заплатила за проезд, и села на свободное сидение у окна. Наушники в уши и «I miss my hometown, my country, my people…». Какой номер маршрутки, куда она едет? Это знали все, кто ехал рядом, но не она. Мария проехала на ней, пока доиграла до конца песня. Попросила остановить. Мария уверенно прошагала два квартала по тротуару, бегущему перпендикулярно маршруту, откуда она вышла. И повторила процедуру – вскинула руку, зашла, заплатила, села. Через двадцать минут поездки снова вышла. Опять два квартала. Опять маршрутка. Вскоре, очнувшись, девушка поняла, что даже приблизительно не знает, где находится. Денег в сумочке оставалось на еще пару поездок. Мария вздохнула и попыталась перевернуться на другой бок. Попыталась пошевелится, но у нее ничего не получилось. Она все никак не могла смириться с мыслью о том, что ее парализовало две недели назад. И каждые полчаса или час пыталась поднять руку или ногу. Или хотя бы подвигать пальцами. Все тщетно. Тот случай закончился, благо, хорошо. Добрые жители Города подсказали ей ближайший транспорт, который мог бы довезти ее до дому. Или вот тоже был случай. Мария вообще месяц не говорила никому про свой диагноз. Молчала даже про работу. Она, попрощавшись с родными, каждое утро уходила из дому, якобы на работу. Городской парк был ее единственным место времяпребывания. Почему месяц? Потому что ее отец часто видел в этом парке. Первые несколько раз прокатила отмазка про обед, потом , что у нее встреча. Но когда отец начал замечать там ее в утренние часы, а потом и, проследовав за ней, обнаружил, что она сидит на скамейке целый день, устроил ей допрос. Пришлось рассказать. Это был страшный день, мать плакала неделю, отец ходил чернее ночи. Каково это узнать, что Ваша дочь смертельно больна… Хорошо, что только немногим дано это знать. Начались дни семейной суеты, когда родители Марии гоняли по клиникам, и не только городским, а и еще иностранным, тратили последние деньги на обследования и тому подобные вещи изучения человеческого организма. Как ни пыталась Мария им доказать, что все тщетно – они все равно метались из одного белого здания в другое. За время, что Мария сидела в парке, она успела немного надумать планов. Какие могут быть планы, когда жить оставалось пару месяцев? Максимум год. И вот, в один знойный денек, она пошла в парикмахерскую. Села в кресло и попросила остричь ее наголо. Девушка, что стояла за спиной Марии и улыбалась, тотчас сникла. У нее вытянулось лицо, и она переспросила. Мария утвердительно закивала головой, мол «да, наголо». Через пятнадцать минут на полу, под креслом, откуда только что встала Мария, лежали ее роскошные светлые кудри, слезы парикмахерши и удивленные взгляды посетителей и обслуживающего персонала. Женщины в возрасте, которые пришли навести порядок на голове, переговаривались шепотом и снисходительно смотрели на Марию. Она словила их взгляды, расплатилась, и, проходя мимо, беззаботно бросила им «я смертельно больна» и зашагала прочь. Через четыре месяца головных болей, которые первое время то утихали, то опять настигали бритую голову Марии, а потом и вовсе круглосуточно сверлили ей виски и затылок, у Марии отнялась левая рука. Это случилось утром, когда она чистила зубы. Пытаясь набрать в свободную ладонь воды из-под крана, чтоб прополоскать рот от остатков зубной пасты, Мария обнаружила, что рука не слушается. Она спокойно отложила щетку, выключила воду и уставилась на висящую конечность. Потом двинула корпусом так, чтоб рука шелохнулась. Потом сильнее. В итоге она так размахнулась плечом, что рука, двигаясь по инерции, ударилась о стенку ванной. Никакой боли. Мария ударила сильнее. Опять ничего. Лежа сейчас в кровати, ее воспоминания закончились на этом моменте. Больше она ничего не помнила. Не помнила как начала бить рукой о стену так, что на ней начали оставаться алые пятна. Не помнила как стала биться всем телом о стены ванной, как расшибла себе голову о раковину, как, после этого упав на отнявшуюся руку, сломала ее. Мать прибежала на крики и застала свою дочь на кафельном полу, рыдающую, скулящую, в луже собственной крови. Еще через месяц с ней случился странный случай в метро. Она ехала в вагоне, перед ней стоял мужчина. Спиной к Марии. И у него была куртка из такого интересного и красивого материала, что Мария не удержалась и потрогала его рукой. Целой рукой. Она отпустила поручень и дотронулась. Знаете, это похоже на то чувство, когда ребенок открывает подарок на день рождения, а там что-то необычное, сюрприз, приятный сюрприз. Для Марии больше ничего не оставалось в этом мире кроме нее и куртки. Ощущения были настолько неповторимы, что Мария абсолютно забыла о приближавшейся станции. Поезд начал тормозить и она навалилась на мужчину, придерживая себя рукой, уже крепко упертой в его спину. Как оказалось, мужчина был изрядно пьян и тоже не удержал равновесия. Оба упали, причем так, что Мария упала на мужчину, а он разбил нос о пол вагона метро. Когда они поднялись, то он был зол. «Я тебе покажу, сука!» крикнул мужчина и, размахнувшись, врезал ей кулаком в скулу. Мария пошатнулась и упала. Она смутно видела, как ее обидчика скрутили двое, сидевшие и наблюдавшие это. Пожилой мужчина, что сидел на сидении там, куда она упала, спохватился ее поднимать и интересоваться ее самочувствием. «Такие странные вещи со мной творятся…» Мария попыталась заснуть. Да, кстати, после последнего случая она не выходила за пределы дома, в котором жила. Ее разбудила мать, которая шумела. Мария приоткрыла глаза и увидела, что мать взяла с полки фотографию Марии в двадцать лет и смотрела на нее. Прошло несколько минут, а мать не меняла позу. Видимо, она наслаждалась воспоминаниями о прошедших временах, когда ее дочь была веселой, привлекательной и активной. Когда не было никакой болезни, не было морщин на ее собственном лице, не было сломанных рук, бритых голов и заключений докторов. Так бы наверное продолжалось бы вечно, если бы Мария не окликнула мать. Та вздрогнула, потому что чувство реальности вернулось к ней так же быстро, как долетели до ее ушей слова Марии. Все эти воспоминания, вся эта суета… Как видео-фильм, будто кто-то сложил вместе много картинок и собрал их всех вместе. «Хм… Картинок..?» Мария замешкалась ответить матери на ее вопрос о желании дочери. «Мам, я хочу сфотографироваться.» У Марии было много фотографий в альбомах, на полках, в компьютере. Она получалась отлично на снимках, потому что была красива. Мать переспросила, напомнив Марии ту молодую парикмахершу. Мария, как в тот раз, утвердительно ответила. Покивать головой не смогла, так как не могла ей двинуть. «Как будто я только что просмотрела фотографии», подумала Мария. Слава Господу, что болезнь ее не лишила возможности думать, не дала ей пока превратиться в растение. Вечером пришел отец. Мать рассказала ему про желание дочери. Последнее время они делали все, что она попросит, не отказывали ей ни в чем. В тот же вечер все было подготовлено. Мария изъявила желание сфотографироваться всей семьей. Отросшие за то время волосы ей причесали, местами немного подправили, поэтому получилось очень даже ничего. Мать нарядила дочь в красивый сарафан. Не тот, в котором она писала заявление об увольнении и в котором каталась в автобусах, а другой. Красный, с открытыми плечами и рюшем, который начинался на тазу с левой стороны и бежал вниз, до самого подола сарафана, вправо. Отец посадил Марию на стул так, чтобы она не падала. Сложил ей красиво руки на коленях. Потом он разобрал штатив. Поставил на него фотоаппарат, настроил его. Таймер щелкал десять секунд. Клац! Вся семья на фото. Потом еще раз, только родители Марии, стоявшие за ее спиной, поменялись местами. Клац! Фотосессия длилась недолго, так как Марии было тяжело сидеть. Вернее не ей, ей-то было все равно, в каком положении находится ее бесчувственное тело, а отцу и матери, которые беспокоились, чтоб их дочь не упала на пол. Они боялись не того, что она ушибется, а звука, с которым тело ударится о пол. Последней волей Марии был портрет. Отец поменял объектив, пододвинул его ближе к Марии. Попросил улыбнуться. Мария выполнила просьбу. Клац! Отец, не отрывая глаз от окошка фотоаппарата, попросил Марию не переставать улыбаться. Щелкнул еше раз. Потом еще. Мария продолжала улыбаться. Он выглянул из-за фотоаппарата, чтоб посмотреть на дочь не через оптический глазок, а своими двумя. Подошел к дочери, но она не сводила глаз с фотоаппарата. Он обернулся, посмотреть – что же она там такого увидела необычного. Не обнаружил ничего. Потом перевел взгляд на супругу. Та была бледнее простыни. Он-то и сам уже понял, что дочь их умерла. Умерла с улыбкой на лице.