cерёжапостигаетбога

Маленькая книжка пятью озаглавленными кусками текста
«Серёжа постигает Бога»
(в миниатюрах и крайне красочных зарисовках)

Тоска
Серёжа жил в раю, в большой комнате с другими детьми. На полу был ковёр, на ковре были тумбы, а больше ничего и не было в комнате. Разве что ещё был парень по имени Папирус: ломкий, сухой, будто искусанный шмелями, словно немного пожелтевший от времени. Папирус постоянно пыхтел и вытирал пот со лба; на вид ему было очень много: лет так пятнадцать, а может и все сорок восемь. Папирус всё говорил Серёже: «Серый, чёрт, ты так ещё мал, ты не понимаешь ещё всю срамоту жизни, ведь это такая тягомотина, такая невыносимая тоска, вся промозглая гнусным смрадом, вся изъеденная рутиной – до эмали зубов, до рака селезёнки – резиновый секс, сигареты, винище, дурь – башка раскалывается, я не могу уже дышать этим ядом, ты представь, у меня он застревает в глотке, а я продолжаю всё жрать эту лямку, понимаешь, Серый, Серый, ты слушаешь вообще, а», а Серёжа в это время честно старался себе представить Папируса, упрямо пытающегося съесть свои подтяжки от штанов, и Серёже становилось смешно, и Серёжа фыркал, а Папирус пыхтел, вытирал пот со лба и бормотал, что Серёжа ничего не понимает, ничего не понимает, но когда-нибудь вырастет и тогда поймёт, тогда-то уж точно поймёт всю глубину безобразной червоточины, выжженной в душе всей тоской жизни.

Красота
Для умывания в раю были предусмотрены умывальники. Возле умывальников Серёжа познакомился с бородатым мальчиком Петром. Пётр был мало того что бородатый, так ещё и умный мальчик: тайком от взрослых читал Бхагавад-гиту. Книга вся была испещрёна закладками; закладки были маленькие кусочки пожелтевшей промасленной бумаги, и на каждой нарисована тётка. Не просто тётка – удивительная тётка без штанов и рубахи. Серёжу эти закладки очень потрясли. Как-то давно Серёжа нашёл журнал «Модели и мода: штаны да рубаха вся краса». Журнал был полон тёток; всё тётки изображались в совершенно разных штанах и рубахах – клетчатых, бесклетчатых, даже порой неуловимо фиолетовых и кое-где вообще с узором – однако теперь в закладках Петра все эти тётки представали вовсе безо всяких штанов и рубах. Почему? Может быть, Пётр сам мысленно представляет штаны и рубахи, думал Серёжа. Может быть, Петру не нужны образы, навеянные сансарой для восприятия бренной окружающей действительности, точно, одухотворённый Пётр выше всего этого, и сам в своей голове достраивает структуру мира, как того хочет, как позволяет уровень просветления. Вот перед ним тётка без штанов и рубахи, а он смотрит на неё и видит жаккардовую рубаху, и видит позеленевшие штаны, всё видит, что другие не видят. Вот какой Пётр умный! Вот какой трансцендентный! И Серёжа очень уважал бородатого Петра.

Хлеб
Каждое утро детей водили на завтрак в советскую столовую. На завтрак давали райские фрукты, от которых потом поносило, но иногда давали не фрукты, а бутерброды с колбасой. Серёжа очень любил бутерброды с колбасой. Бутерброды с колбасой хороши и просты: снизу ломоть хлеба, сверху колбаса, розовая, мягкая, доверительно пахнущая чесноком и благолепием. И когда потом хрущёвый апостол рассказывал детям про евхаристию, то Серёжа так и спросил, мол, зачем же хлеб и вино, дядя, Господь, он глупый что ли, какое хлеб и вино, когда хлеб и колбаса гораздо вкуснее. Апостол, сдвинув бороду, строго посмотрел на Серёжу и сказал, что в следующий раз за подобное поведение отведёт его к самому Богу. Серёжа ничего не сказал, но подумал, что все взрослые какие-то совсем дураки.

Рыбы
Возле столовой был пруд. Пруд пах душной эмалью и мясом из тазика, однако в пруду плавали очень хорошие караси. Серёжа подолгу смотрел, как караси плавают в прозрачной чудесной воде и делают ртом «плап». Караси были очень хороши. Только потом к Серёже подошёл какой-то в фартуке прекрасно и яростно усатый дядька. Дядька спросил, почему Серёжа смотрит карасей, а не с остальными детьми, а Серёжа в ответ сказал, что караси как-то поинтереснее детей будут, или что-то вроде того, но дядька нахмурился и сказал, что если ещё раз Серёжа будет грубить старшим, то его отведут к господу Богу. На это Серёжа совершенным образом обиделся. И всё же, всякий раз проходя мимо столовой с другими детьми, с первобытной какой-то жадностью Серёжа созерцал их порочные, но изящные рыбы.

Жуки
Также в раю была малина. Малину дети жрали: упиваясь, зачерпывая горстями и обдирая в кровь руки. В малиновых кустах лазать не разрешалось, и, завидев лишь взрослого, дети тут же разбегались. На разграбленных малиновых кустах обездоленно повисали лишь голые останки плодов да жуки. Сёрёжа любил наблюдать за жуками, миролюбиво копошащимися в разорённой малине: сидят на листьях малины и шевелят своими лапками-усами, не бегут никуда, не гонят обиженно ребят с благословенной малины, живут себе на насиженной веточке, едят её, моют её, взрастают её, бегают по ней своими крохотными лапками. Дети ломают, рушат, поганят кусты, но всё же милые жуки не в обиде; не в обиде вовсе и довольны. Жуки сидят с тихой улыбкой, и так добры к детям, и так спокойны, и не кусаются совсем, не пахнут -- ведь не какие-то матрасные клопы, не набыченные африканские жучары, не зерлинги обывательские с хищными жвалами, нет; лишь обычные жуки, просто очень добрые, очень великодушные, неизъяснимо хорошие, с душою выше и чище всех вас вековечной пылью обрюзгших, погрязших в своих амбициях и безбожии хомосапиенсов.