В далеком, маленьком, сибирском поселке живет одна странная, а для поселка и вполне обычная семейка. Скажем пару слов об этом поселке, потому что оданной семейке повествование будет вестись еще впоследствии, и законы по которым живут ее члены, будут разобраны в глубочайшем их смысле, при детальном анализе, одним словом, рассказ будет достаточно красочным и глубоким, не говоря уже о повествовательном качестве – это уж на суд читателя.
Это вполне обыкновенный сибирский поселок, состоящий из шестидесяти домов, ровненько выстроенных в четыре рядка. Дома эти – вполне обычные для маленьких поселков, деревень, и представляют собой: деревянные избушки из цельных, бревен, плотно уложенных друг на друга без применения и единого гвоздя. Бревна же, из которых они состоят, тесались из лиственницы, которая растет бесчисленными полосами и вразброс по широким просторам сибирских лесов. Вообще, откровенно говоря, природа в поселке, а в особенности за ее пределами разрастается дивная. Летом, по обыкновению, неимоверно густо зарастаетземля травой и кустарниками, и не менее густо покрывается полевыми цветами: жарки, незабудки, ромашки растут целыми полянами, разноцветные неизвестные мне цветы стелются необыкновенно красивыми коврами. Жители, по большей части, трудолюбивы, и соответственно содержат хозяйство, чтобы, как минимум, прокормиться, а то и продать на городском рынке. Одна семья, правда, от всех других отличается – в ней все, как говорится, не как у людей. Это семья Пьявкиных.
Константин Васильевич, глава семейства, беспробудно пьет, нигде совершенно не работает, шляется по злачным местам, делает знаки внимания чужим женам, и вообще, является необычайной, несносной дрянью, которую неизвестно как вообще земля на себе носит – так, по крайней мере, отзывается о нем жена его – Антонина Владимировна. И в самом деле, она бывает отчасти права: ее муж действительно пьет, в особенности с соседскими мужиками, в особенности за их счет, но нельзя сказать, чтобы уж совсем не работает. Ума он, и вправду,прямо скажем, недальновидного, стратегического таланта, и впрямь, не имеет, высокие планы на жизнь никогда не строил, высоких должностей занимать смолодуне планировал, да и вообще работу, по обыкновению, искал всегда, большого ума не требующую, а в частности: работалвсегда исправно в своем огороде, вершил дела по хозяйству, кормил, чем мог семью и скот, и кормит по сей день, прямо скажем, не скудно. Впрочем, и природа сибирская, и земля плодородная ему помогают. Однако Антонина Владимировна всех стараний мужа старалась никогда не замечать. Она, по своим внутренним свойствам, неимоверно властная женщина, лицом и телом – полная, точнее, упитанная, потому что скажи при ней, что она полная, мгновенно получишь затрещину, или как минимум целую череду бранных слов вдогонку. У нее большие, выпуклые, выразительные глаза, с возрастом значительно сузившиеся, пропавшие в плотных мясных прорезях, налитые здоровьем щеки, частенько краснеющие от злости или от рюмки выпитого самогона или водки, которой она сама не брезгует в кругу сельских подруг, и любит выпить в какой-нибудь званый вечер, но попробуй – скажи при ней, что она выпивает – возражений не оберешься, и вообще: «не твое дело» и все такое, или «а ты видал», или «не пойман не вор» и т.д.
Надо сказать, в молодостиона была первой красавицей, что называется,на деревне, и многие деревенские парни приходили к ней свататься, но она, как это обыкновеннобывает, выбрала Константина Васильевича, работавшего в то время – до перестройки комбайнером, а затем и водителем председателя колхоза, и почти всю жизнь попрекала и жалела, что не вышла замуж за более выгодного жениха. А на самом деле, выбор был настолько велик, а парни до того хороши, что Константин Васильевич смотрелся на их фоне, словно Колосс Родосский рядом с деревенскими, ветхими избушками. Думаю, понятно, кто был Колоссом Родосским, пусть бы даже при всех его недостатках, которых в молодые годы у него было не так уж много. И з себя это был черноволосый юноша, с большими темными глазами, чернобровый, с прямыми чертами продолговатого, словно у студента, лица, покладистый, мягкохарактерный, похожий всеми качествами своего характера на новорожденного теленка. Он, и впрямь, не был способен жестко руководить, чего и требовалось в их семейных отношениях, и соответственно принял, так называемую, семейную демократию за основы построения иведения семейного быта. А как же было иначе – иначе и быть не могло. Антонина Владимировна условила сразу: «у нас в семье будет равноправие», идескать не обсуждается. И так оно и было, наверное, в течение первой недели. Затем о равноправии уже никогда не заходило речи, не вспоминалось даже, считалось чем-то устаревшим, вроде, дурного тона, как ношение белых перчаток уже в двадцатом веке. Конечно же, Антонина Владимировна, по ее же собственным словам и уверениям, ни в коем случае, ни за что на свете, не хотела брать бразды правления в свои руки, но при сложившихся условиях, по ее яростному убеждению, была просто вынуждена. И подруги, и соседки ее в этом понимали и поддерживали. Так или иначе, а к сорока годам, к пятнадцати годам семейной жизни, муж при ней и слова лишнего произнести не мог без опасения, а не то чтобы твердо отстаивать свою непримиримую позицию. Ну, например, решила Антонина Владимировна, во что бы то ни стало, завести свиней, а перед тем взять на их покупку кредит, который был с чрезвычайно высоким процентом – и как вы думаете, каков результат? При всех читательском таланте разгадывать последовательность следующих событий, спешу заверить, все свиньи вскоре сдохли от какой-то необъяснимой свиной болезни, не прожив и пары месяцев. И выплачивать кредит пришлось долго и мучительно, и для семьи весьма и весьма ущербно. Благо Антонина Владимировна работала главным продавцом и могла себе «сэкономить» на зарплатах сотрудников, да и на выручке от покупателей, продажей самогона из под прилавка, а то невесть как бы вообще выкручивались. Впрочем, и так кредит пришлось выплачивать долго. А, тем не менее, даже это невыгодное предприятие не принесло должного опыта, не принесло ей правильного понимания. Урока, разумеется, из всей этой ситуации женщина не извлекла. Приятнее все же было ей обманывать мужа, и руководить всеми семейными делами. Тому она учила и дочь –Лизу, высокую стройную девицу, в сравнении с матерью, а, в самом деле, не такую уж и стройную, но весьма фигуристую, большеглазую, как и мать в молодости, не первой красоты, правда, но вполне привлекательную. Глаза ее были хоть и большие, но не выразительные и какие-то мутные, а лицо выражало запуганность и страдание. Пару раз она даже пыталась наложить на себя руки в результате ссор с матерью, но мероприятия не выходили за пределы стресса, в первую очередь, для главы семейства – «на какие деньги хоронить, и так ведь по уши в кредитах». А между тем, кредит был взят и на приобретение собак, породистых, красивых щенков, которых Антонина Владимировна планировала впоследствии плодить и продавать по высоченным ценам, целыми выводками. И хоть бы даже предприятие с собаками удавалось, по сути, удачнее, чем со свиньями, большой выгоды оно не приносило, а только убытки. Собаки росли и плодились, некоторые из них умирали еще щенками, а другие, подрастали, но в деревне их никто за такую немыслимую цену, которую заламывала Антонина Владимировна, не брал, да и как было брать при поселковских-то скромных заработках. Однако этого никак не понимала сельская предпринимательница и чествовала всех сельчан без исключения бранными словами, называла их жадными скупердяями, немыслящими, тупоголовым скотом, одним словом. Сидя на скамье с какой-нибудь мнимой подругой, которая тут же, без зазрения совести, бежала – передавать ее слова другой соседке, она все никак не могла понять, усвоить, как же это ее прекрасных щенков, да и никто не берет. Сельчане и брать-то боялись, чтобы только посмотреть – до того строгий нрав был у Антонины Владимировны. И спаси и сохрани, чтобы кто-то усомнился в ее добродетели, особенно в ее присутствии. Этого бы она никак не потерпела. Нет, в принципе, слухи о ней, даже дурные ей душевно нравились, хоть и говорила она, и противоречила, и обязывалась, во что бы то ни стало, найти паразита – разносчика, сплетника, непременно мужского пола, чтобы посмотреть ему в глаза, но слухи эти должны распространяться у нее за спиной, тихо, без лишнего шума, и на несерьезные темы, слишком ее не порочащие, не открывающие о ней нелицеприятные подробности. А так, в принципе, говорить, что она эдакая мегера, подлая и лицемерная, вполне позволительно. Но попробуй – скажи ты это в ее присутствии!Долго еще могут заживать последствия. Ведь Антонина Владимировна негнушается использовать никакие подручные средства, и любит особенно сковороду и грабли. Потчует, само собой, она этими орудиями и мужа, и следы от ее гневливых усердий часто не сходят с его лица по целым неделям, а на следующее утро после попойки бывают жутко ему удивительны, и он не может припомнить, где же он их вчера приобрел, на счет чего она любит приврать, так сказать, поводить его вокруг пальца: «дружок твой Петька, с которым ты вчера пил, тебе и насадил тумаков, не помнишь что ли?! Безмозглая ты скотина». Бывает, что и Константин Васильевич жену свою поколачивает.
Все эти картины бурной семейной жизни, невольной свидетельницей которых она становится, оставляют неизгладимое впечатление в душеих родной дочери – Лизы и, по наступлению совершеннолетия, она всеми силами и всеми стараниями пытается уехать из дома. И это ей отчасти удается, но только отчасти. Она поступает учиться в ближайший город в непрестижный, как принято выражаться в наше время, институт, и ездит, время от времени, на сессию, и это, наверное, самое лучшее время, которое ей выпадает в жизни, как ей о том представляется.В протяжении городской жизни, ей явно пришедшейся по вкусу, она встречает мужчину, многим ее старше и который довольно-таки обеспечен, и в отношении которого она делает неисчислимое множество планов, но который ни одного из этих планов не оправдывает. Он попросту пользуется ее детской наивностью и желанием поскорее избавиться от родительской зависимости, финансовой кабалы, и вынужденной необходимости отчитываться за каждую копейку. А она все же продолжает надеяться, но надеется зря и беспочвенно. В конечном итоге, решительно осознав, что жениться на ней он никоим образом не намерен, она собирает вещички, выпавшие на ее долю не многим количеством, и решает отправиться, что называется, в «никуда». Далее все идет как по заданной траектории. Давняя знакомая, Вера, предлагает ей уехать в другой и далекий город, маленький, серый, зимой удручающий, и она, разумеется, соглашается. Временно они снимают квартиру вдвоем, но впоследствии, за неуплату, и за неимением денег, она вынуждена съехать, точнее, найти себе молодого человека, который проживает в собственной квартире. И с этого момента начинается наша необычайная история. Впрочем, о некоторых предшествующих событиях следует рассказать поподробнее, когда они еще жили вместе с подругой.
***
Андрей работал пожарником в местном отделении, и работал, что называется, на износ. Густо и часто случались в их городе, пусть и небольшом спонтанные возгорания. Кто сигарету по-пьяни не затушит, кто проводку вовремя не починит, а где и загорится невесть от чего – при невыясненных обстоятельствах. Был это высокий, крепкий парень, немного сутулый, руками сильный, приехавший когда-то из деревни в город – зарабатывать капитал. Нельзя сказать, что рассчитывал он на значительные доходы, да, впрочем, и не суждено ему было их зарабатывать. Благо хоть квартиру ведомственную дали. Вот на нее-то в первую очередь и положила глаз Лиза.
Познакомились они совершенно случайно на одной вечеринке и практически сразу же стали жить вместе. Он работал с утра до ночи, а она, так сказать, подрабатывала. И долгое время они бы, наверное, прожили при таких условиях, коли не случись одна нелепейшая ситуация.
Был у Андрея друг – Слава, который и пригласил их однажды в сауну, так сказать, всей веселой, молодежной компанией.
Стояла душная неимоверно атмосфера; из маленькой парилки, время времени, вываливались пыхтящие клубы горяченького пара; компания из молодых людей собралась за дубовым столиком. Надо сказать для ясности, что сауна была устроена таким образом, что парилка находилась чуть поодаль от бассейна, и совсем не близко от места, так называемого отдыха, где трое парней сидели, сгорбившись, и гораздо скромнее, зажатее, чем две, сидящие напротив, девушки, одной из них, по крайней мере, точно. Лиза, в отличие от ее давнишней подруги вела себя необычайно весело, раскрепощенно. – «Подайте еще пива» – то и дело слышалось из ее уст. И подруга слушалась, и все ей вторили. Пар клубился дымовалом. Лиза просила еще пива, и никто ей, разумеется, не отказывал, хотя и народ собрался, скажем так, консервативный. В итоге алкоголь подействовал должным образом, и Лиза потребовала подругу к себе – в парилку.
– Какие-то они все скучные, – с мученическим видом, и с гримасой омерзения, что в совокупности с падающими с ее распаренного лица каплями пота придавало ей устрашающий вид, проговорила она, сидя уже на деревянном настиле.
– Да нормальные они, в принципе, – не согласилась подруга, в свою очередь, от романтических отношений совершенно свободная.
– Нет, ну сидит этот Витя, ну хоть что-нибудь сказал, а то все ржет над чужими шутками, – убедительно привела свой довод Лиза, обращаясь лицом к подруге, и глядя на нее посвежевшими, выпученными глазами.
– Может быть, ему просто неловко, – предположила девушка, взглянув разок и отвернувшись в сторону – глядеть на пар, клубящийся от крупненьких камней.
– Да что она в таком случае здесь делает. Я хочу веселиться. Вообще не понимаю таких зануд, – не унималась Лиза, лениво привстав, чтобы подлить воды на камни, отчего пар буйным, взвинченным столбом поднялся и укрепил жару настолько, что девушки стали от него задыхаться.
–В следующий раз лей поменьше.
– Да я вроде немного налила, – оправдалась в очередной раз в своей жизни русоволосая девица, умеющая, кстати говоря, оправдаться, даже если ее поймали за руку при воровстве чужой вещички, сказав с милейшим чувством, что она ее только потрогала затем, чтобы внимательнее разглядеть, а положив ее на место, доказывать хозяину, что это все ему почудилось, и доказать до той крайнейшей степени, что у хозяина могла вскружиться голова, и верилось ему с трудом, но верилось. – Так вот, я на само деле, не понимаю, чего они ведут себя как выжатые лимоны. Такие девушки при них, а они – как неживые.
– Какие уж есть, – уже совсем не думая, не обращая особого внимания на рассуждения подруги, произносила еле слышно Вера.
– Надо их как-нибудь растрясти, – решила, наконец, Лиза, нисколько не измотанная жаром от камней, и, в самом деле, отыскала путь решения интересовавшего ее вопроса.
Выскочила из парилки она уверенная, распаренная, красная даже, и,самое, что главное, совершенно не прикрываясь полотенцем. Парни между собой переглянулись. Андрей мгновенно покраснел, и тут же остудил: «ты чего прикройся».
– Да ладно – махнула рукой она и на него, и на его слова.
– Как ладно? – возразил он ей со сгущенными бровями, и посуровев взглядом.
– Налейте нам быстренько пива, – не обращая больше на него внимания, усевшись поудобнее поближе к Вите, еще и потому что Андрей сидел в дальнему углу и до него еще нужно было добраться, попросила Лиза за двоих.
Вера значительно повеселела и звонко хихикала рядом с подругой, и пребывала в крайнем удивлении и даже стыда за распущенность подруги.
– А чего стесняться! все свои! – объясняла подруга, улыбаясь своими немного почерневшими передними зубами.
Реакция на столь разнузданное поведение была среди собравшихся отнюдь не однозначной. Слава был в крайней степени удовлетворен ее поступком, он откровенно забавлялся, смеясь над собственными шутками, шутил для всех, а разговаривал, по сути, в основном с рядом сидящим Витей, и, якобы, почти ее не замечал, стараясь как бы не смотреть. Можно сказать, аналогично поступал и Витя: он медленно пил пиво, разговаривал, и, отвернувшись несколько спиной, в пол-оборота от нее, тем самым как бы отдавая предпочтенье другу, с которым был знаком совсем недавно. Один Андрей из них был несколько нахмурен, серьезен донельзя, открыто удручен, но ничего не говорил, не возражал своей девице.
– Давайте все пойдем купаться, – предложила развязная девица, явно удовлетворенная своим выходом, и всеобщей реакцией и даже ревнивой реакцией Андрея, ощущая себя находящейся в лучах славы звездой.
Все отказались, каждый нашел свою причину, Андрей и вовсе промолчал.
– Ну как хотите, – почти обиженным, но, вместе с тем, наигранным голосом промолвила она. – А я пойду.
После чего она привстала с узенькой скамьи и побежала скоренько в бассейн, приглашая по пути подругу, но та решила,предпочла немного отдохнуть – уж очень утомительно подействовало на нее нахождение в парилке: в отличие от Лизы – сибирячки она к такому совершенно не привыкла – не приходилось ей часами париться в добротной, русской бане. И через несколько секунд Лиза уже барахталась в бассейне, как немощный и пьяный человек.
А утром, в следующий день, Андрей ее оставил, вернее, выгнал из своей квартиры, и она снова стала жить с подругой.
***
А между тем, у Веры появился свой молодой человек, который стал завсегдатаем в их квартире, вроде, постоянного жильца. Следует уточнить, что снимали они однокомнатную маленькую квартирку, с голыми полами, высокими потолками, совершенно без люстры, а с одной захудалой лампочкой и с единственной односпальной кроватью, с условием чего Лизе пришлось по ночам укладываться спать на полу. Ей решительно это не нравилось, и ее недовольство, время от времени, выражалось в том неумолимом процессе, что она могла, ни с того ни с сего, попросту замолкнуть и ни единым словом не обмолвиться с подругой по целым суткам, и попробуй знать, отчего с ней произошли подобные изменения, и попробуй – угадай – что созревает у нее в уме. Своего недовольства откровенно они почти никогда не выказывала. Но так как за квартиру первое и последующее время платила Вера, она не могла прекословить. В то время у нее были финансовые трудности, и Вера, как неравнодушная подруга ее хорошо понимала, и не требовала от нее мгновенной расплаты. Однако, по прошествии двух месяцев, вернее, по истечению второго, Лиза пришла домой необычайно веселая, в прекрасном расположении духа, улыбающаяся, вроде бы искренно, а, в самом деле, как она это обычно умела, как бы назло вам – счастливцам, и осведомила подругу и ее молодого человека: «я познакомилась с парнем, такой он классный, меня даже до дома подвез».
– Да ты что, – завороженно, открыв рот, слушала Вера, по виду искренне радуясь ее неожиданному, феерическому успеху, а сама, видимо, размышляя о том, насколько хорош ее молодой человек – все-таки присутствовала в их дружественных отношениях соревновательная база.
– Вообще, он такой классный, – уверяла Лиза с той неистощимой, неисчерпаемой энергией, что ярко выплескивалась из души, лилось искрящейся улыбкой даже в глазах, до того радостно, до того сильно, что дажеТимур ей поверил. – Я, кажется, почти с первого взгляда в него влюбилась! Вера! – и с этими словами, вприпрыжку, словно домашний кролик, она бросилась в объятия подруги и та приняла ее в свои, и со стороны весьма правдоподобным казалось, что они действительно непередаваемо рады друг за друга, а Лиза – та и вовсе счастлива вдвойне. Мало кому ведь удается обрести и друзей и любовь в одночасье.
Тимуру, однако же, показалось, что есть в этом жесте некая доля неестественности, наигранности, в соединении с тем, прекрасноизвестным ему условием, что Лиза всяческими способами уговаривала подругу решиться скорее на кульминационный шаг, а именно давила на свойственное подросткам чувство стыда за отсутствие интимной близости продолжительный срок, в данном случае – месяц. – Вы что как маленькие! – утверждала она, как будто ее это слишком заботило. Впрочем, Вераее не слишком-то слушала, положительно понимая, что подруга в данном, конкретном случае не права или блага ей не желает.Ведь она по своему опыту знала, чувствовала всем своим естеством, что искренние чувства угасают, и даже не успевают воспламениться в случае ускорения романтических отношений. А между тем, наблюдение за искренними чувствами между подругой и ее молодым человеком как нельзя сильнее подтолкнули Лизу скорейшим образомотыскать себе выгодную партию, и выгодную во всех отношениях.
Ее избранником оказался не высокий, не стройный, и даже не блондин с голубыми глазами, как предыдущий ее кавалер, а парень вполне обыкновенный, приблизительно на полголовы ее ниже, с пухловатым лицом, медлительный, словно бы вялый, с короткими, кудрявыми волосами, чаще небритый, взъерошенный от напряженной работы за компьютером, и вообще жизни за ним, наделенный мягким взглядом, мягким характером, и даже рукопожатие его отдавало какой-то приторной мягкостью. Но, тем не менее,проживал ее Стасв собственной квартире и имел в качестве неоспоримого имущества машинуиностранного происхождения, а этого только и надобно было Лизе. Впрочем, и мягкость его характера ейвовсе не помешала, и, если можно так выразиться,этой его душевной черте она нашла непременное применение в осуществлении своей тонкой, мудреной, женской стратегии, точнее, увидела в ней платформу для ее реализации, благоприятный фактор. К слову сказать, на ее изобретение у нее ушло мало времени, вернее совсем не ушло, она ей досталась от матери, из хитроговоспитания.
Принялась она его обрабатывать совсем вскоре, и первейшим, сиюминутным делом установила свою абсолютную власть над их общими, как она сама выражалась, финансами. Надо сказать, зарабатывал он вполне приличные деньги, достаточные даже двоим на пропитание и на одежду, и даже на прочие нужды хватавшие, если бы запросы ее не оказались столь высоки. Уже в первый месяц их совместного проживания она всевозможными пристыдительными методами повадилась вынуждать его покупать ей различные безделушки, одежду, модные аксессуары, и прочего рода подарки, на которые уходила весомая доля, а вернее, большая часть его зарплаты, а на второй месяц и вообще запросила приобрести ей норковую шубу, которую он, быть может, и приобрел, по доброте своей душевной, но помешала одна трагическая новость. Дело в том, что друг его давний и хороший, которого он знал порядочно времени, взял на свою долю кредит и попросил его в дружеской просьбе быть за него поручителем, на что Стас, разумеется, согласился. А впоследствии друг, неожиданно, трагически погиб или умер по другим каким-то причинам – этого нам наверняка не известно, а потому и не будем уточнять, а знать нам даноисключительно то, что выплачивать этот кредит целиком и полностью, со всеми вытекающими из него драконовскими процентами, пришлось, само собой, Стасу. – Нашел время, когда умирать, – возмущалась немыслимо его пассия, но, делать нечего, зло поворчав, смирилась и продолжала жить с ним вместе, уже преследуя ту корыстную цель, помимо прочих, что хоть за проживание платить не надо. А между тем, она устроилась в какое-то бюро, частную или государственную контору, которых по нашей стране развелось премного, и принялась уже за основательную рабочую деятельность, так сказать офисного работника. Ничего необыкновенно сложного делать ей не приходилось – по сути, весь день бумажки перекладывать, да нервы трепать сослуживцам (второе в непосредственные обязанности, конечно же, не входило) правда, зарплата совсем небольшая, но за такое дело вполне приемлемая. Она словно бы рождена для этой работы.
Бывает, к примеру, возьмет Лиза какую-нибудь бумажку и запрячет ее поукромнее, только из своей вредности, потому что, дескать, говорила же ему отдавать ей лично в руки, а не класть на стол, а сослуживца, когда тот нервно спрашивает ее, уверяет, что нигде не видала эту квитанцию, и чуть ли не клянется с глубокой насмешкой в глазах, а между тем, доказывая ему как бы свою полную правоту, чтобы он сам, собственнолично догадался, что так подличать не стоит, не следует ослушиваться начальства. Хотя, впрочем, и начальством она никому не является – чуть ли последнее рабочее звено в офисной цепи, а все же из себя строит, мнит, преклонения ищет, любит, чтобы побеспокоились при ней, побоялись, а она тем временем в душе наслаждается, блаженствует. А между тем, такие люди и до начальников порой дорастают, и бывает, что уже прячут таким замысловатым образом бумаги и поважнее, да чего уж и говорить, воруют нагло и откровенно, создавая тем самым репутацию скверную государству российскому и, самое главное, обкрадывая нищих и обездоленных, которые и становятся нищими и обездоленными, в первую очередь, потому что их обкрадывают, а не по своей глупости и лености, а только затем уже и по глупости, и по лености, в некоторых, частных, исключительных случаях. Впрочем, это мое крайнее убеждение, способное пошатнуться только в теории. А на практике все доподлинно очевидно. Я не софист, право, ни на ноготок не софист, поэтому не имею нужды пускаться в длинные споры на этот счет, ввиду уже того, что у каждого своя, так сказать, правда, но истина, между тем, абсолютна. И данная истина пришла ко мне не мгновенно, не сразу, а в результате множественных наблюдений, и тщательнейшего мыслительного анализа, который, впрочем, в данном повествовании не стоило бы излагать, ввиду уже его специфичного сценария. А впрочем, и истина эта стара, как государство. Но и вне государства человек не способен жить. Впрочем, не стану загромождать ум читателя простейшей философией, известной еще с древнегреческих времен, а потому на истинность весьма сомнительной, уже как следствие того, что и прогресс технический, и прогресс мысленный движется неукоснительно вперед, к абстрактной неизвестности, по крайней мере, не остаётся в состоянии метафизическом, проще говоря, не стоит на месте. А между тем, многие истины уже давно открыты, и к некоторым из них стоило бы вернуться, хотя бы вспомнить их.
***
С большим трудом, ущербом неестественным, через какое-то время кредит все же был выплачен, и в связи с чем Лиза была неимоверно счастлива, и потащила Стаса в магазин, в котором продавались шубы.
– Ты не мужик! – таким был ее стратегический ход и почти ежедневные заявления, мотивирующие его, по ее мнению.
Он слишком не сопротивлялся, не прекословил, но и выполнять ее просьбу, прямо скажем, не торопился. И вот вместо выслушивания ее упреков, он отправился с ней вместе на в магазин, на должную примерку.
Желая его вымучить душевно, Лиза выбирала шубу долго, тщательнооткидывая одну за другой, лоснящиеся норковым и ярким блеском, словно бы за ее спиной стоял не молодой парень, со средним достатком, а весьма и весьма обеспеченный гражданин с туго набитымкошельком. Продавец – полная женщина, со светлой шевелюрой, и бусами большими на внушительной груди, глядела на это представление, схожее очень с показом мод на подиуме, с безрадостным, скучающимлицом, очевидно, все прекрасно понимая, но, тем не менее, в те мгновения, как Лиза к ней поворачивалась, культурно помогала с выбором, и даже улыбалась лицемерно. Явно было видно, что она хотела бы быстрее все закончить. Немало эдаких примерщиков к ней приходило в этот день, да и вообще.
– Вот эта – ничего вроде, – выбрав одну из самых дорогих, заключила с милой улыбкой девица. – Тебе нравится? – спрашивая это, она глядела с наслаждением на Стаса, замечая, что лицо его искривляется от осознания дороговизны выбранной вещи.
–Нормальная, – нашелся он, пребывая в глубокой задумчивости, смешанной с чувством подавленности от того, что он себе такого подарка сделать никак не может позволить.
– Что значит – нормальная. Она великолепная, ничего это ты не понимаешь, – словно тут же обидевшись, отсекла она, и более уже на него почти не глядела.
– Ну, мы подумаем – в конце концов, подытожил он, после длительной примерки.
– Как подумаем. Ты что деньги не взял? – изумилась она вполне естественно, со строгим выражением лица, похожим на материнский или учительский выговор.
– Нет, я же только что с кредитом расквитался, – сообразил он на ходу.
– А зачем мы тогда пришли, человека отрываем?! – вытаращив на него свои и без того большие, выпуклые глаза, еще строже, и уже даже со злостью, оскалилась девица, вероятно, чтобы совсем его пристыдить, и продавщица ей вторила, но явно очень наиграно – ей все было предельно ясно.
– Пришли померить, – чуть замявшись, нашелся он. – Потом, когда будут деньги, купим.
– Когда купим, когда купим! – ты мне уже месяц обещаешь, уже чуть ли не со слезами, жалостливо на последнем слоге, пролепетала она.
– Как деньги появятся, – проговорил он уже нерешительно.
– Вот всегда так – обещаешь сначала, а потом – жди целый год – заключила она со вскипевшим недовольством, но между тем попрощалась с продавщицей очень культурно, с улыбкой, вероятно предполагая еще раз встретиться.
Аналогичная картина наблюдалась и сженитьбой, о которой речь зашла задолго допринятия решения о ней и беспрекословного его согласия. О заключении законной связи, конечно, в первый раззаговорила, а послечрезвычайно настояла, само собой, Лиза, а он лишь слушал, соглашался. К слову сказать, такие дальновидные и выверенныепланы нисколько не мешали ей при всяком скольудобном случае оскорблять «любимого»ужасными словами, принижать его, как только можно, да и обвинять, в том числе и в нетрадиционной половой ориентации. Для него, конечно, это было ново, но он явно не противился достойно. Первый поход в загс, вернее говоря, первый точный план на этотсмелый шаг, намечался в летний день, в разгар жары. Перед тем, конечно, был употреблен весьма витиеватый механизм.
Антонина Владимировна, прослышав, что ее дочери удалось-таки устроить свою личную жизнь, и что попался ей парень покладистый, мягкий, послушный, решила самолично приобщиться к делу. Она, по сути, и руководила всем процессом ныне и в дальнейшем.
– Ты на него сильно не дави, а подводи, делай условия, намекай так – издалека, – советовала она ей по телефону.
– Да мама, он вообще тюфяк бесхарактерный, ему вообще, по моему все равно, он не реагирует, если его не подгонять, – объяснялась дочь.
–Ничего, ты выжидай, подарки его проси дарить, и подарки, желательно, дорогие, тогда ему будет жалко, потом с тобой расставаться. Он тебе подарки дарит?
– Да так. Всякие мелочи.
–Проси больше, настаивай, жестче настаивай, чтобы ему неудобно было тебе отказывать.
– Да я так и делаю, а что толку, он подарки – дарить дарит, а жениться не особо торопится.
–Ты совсем дорогой подарок попроси.
– Я просила – шубу, – виновато и беспокойно, словно и здесь – вдалеке ощущая родительскую твердую руку, уверила Лиза.
– И что? Как? – затаив дыхание, спросила матушка.
– Юлит, изворачивается, видно по лицу, что подсмеивается. Примерять ходили, а купить – не купил.
– Ничего, потом купит. Ты его главное жениться заставь, а потом все купит. Вон твой папка – тоже до женитьбы не разгонялся мне подарки покупать, да вообще, кажется, ничего не покупал, а после женитьбы, я всеми деньгами заведовала, и сама себе подарки делала, поэтому – главное, чтобы женился.
К этим-то советам и прислушалась Лиза, тем более что они в точности совпадали с ее собственными расчетами. Решено было в один из дней познакомить Стаса с его «новой мамой».
– Здравствуйте – начал он нерешительно, взяв телефон, буквально всученный ему насильно девушкой.
– Здравствуй, здравствуй, – словно бы они были давно знакомы и он ей уже порядком надоел, протянула в трубку Антонина Владимировна. – Как у вас там дела?
– Хорошо все, – ответил он, несколько смутившись, что даже краска появилась на лице.
– Жениться еще не собираетесь, – наскоком продолжила она, опираясь на эффект неожиданности столь скорого вопроса без прелюдий.
– Собираемся, – выпалил он от неожиданности, не успев еще ничего толком сообразить.
– Вот я сейчас отца ее родного позову, поговоришь еще с ним, сообщишь новость, – поставила она еще одно, заготовленное заранее условие, и подозвала стоящего в нерешительности мужа.
– Бери, что стоишь как осел? Бери телефон и говори.
– Что говорить? – с выражением лица и глаз, словно бы его разбудили среди ночи и заставили точно перечислить все химические элементы, которых он и знать – не знал, заметно стушевавшись, сгорбившись, он все же взял.
– Говори, что слушаешь, что рад за них, что даешь им свое родительское благословение. Бери трубку – я сказала – прошипела она шепотом, но таким шепотом, от которого у нейтрального, незнакомого человека дрожь могла пройти по коже.
– Да, я слушаю – приблизив, наконец, трубку к уху проговорил Константин Васильевич.
– Здравствуйте, – уже совершенно морально разбитый, готовый, наверное, тут же провалиться под землю или попросту бросить трубку, что, впрочем, он и сделал бы тут же, если бы не строгий взгляд своей девушки, стоявшей рядом, вплотную, словно ястреб над головой.
На минуту установилось полное молчание. Константин Васильевич не знал – что ему говорить, как ему говорить, какую интонацию соблюдать, ведь и это, в конце-то концов, по словам жены, было важно, а в данном, конкретном случае естественно приветствовалась интонация доброжелательная. Но при вышеизложенных условиях, при всей неожиданности мероприятия – ведь жена позвать-то его позвала, а предупредить заранее – для чего не удосужилась, он никак не мог надлежаще собраться, психологически настроиться. Поэтому он и выглядел совершенно потерянным, и говорил невпопад, вернее, ничего не говорил поначалу, глядя на жену и вздыхая. Наконец-таки, Лиза посоветовала Стасу спросить его о здоровье.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он, словно бы заведомо предлагая собеседнику занять позицию больного, немощного страдальца.
Константин Васильевич, словно услышал, почувствовал намек, меж тем, сказанный совсем бездумно, без соображения о нем.
– Да ничего, вот только спина побаливает, да печенка, да сердце пошаливает, –пожаловался он ему, словно на приеме у врача – с надеждой на понимание, из-за отсутствия его.
– Скотина ты эдакая! пить надо меньше! Вчера только бутылку распили с соседом, конечно, будет болеть, у тебя скоро печень вообще выпрыгнет и к соседу уйдет, он всяко пьет меньше, – наконец-таки вставила жена, и только сейчас, в этот момент, а не минутой, ни секундой ранее, когда он замялся, стушевался,не находил словечка, – тогда она молчала, как рыба, и только подбивала его под локоть, со словами: «говори что-нибудь».
– Тихо ты, – вскрикнул он ей, совсем не думая, всем умом сосредоточившись на телефонном разговоре, за что мгновенно получил оплеуху и успокоился, вспомнив свое почти рабское положение.
– А мы с Лизой привет вам передаем, – значительно успокоившись, и от слышания их разговора через трубку, немного даже усмехнувшись, продолжил Стас.
–Какой привет!? – возмутилась Лиза, прекрасно осведомленная матерью о плане разговора, и поэтому боявшаяся лишних отклонений, даже предложений не по теме основной.
–Обычный, приветливый, – несколько отклонив трубку, улыбаясь, почти уже со смехом, проговорил он.
– А … понятно, – уже сообразив, что нехорошо ведь себя так выдавать, что станет слишком очевидным их намерение. – Ты говори, говори.
– И тебе привет, и всех родительских благословений, –решив, наконец, что пришло время вставить все, что насоветовала ему жена, радостный от этого успеха, от столь неслыханной удачи, что разговор зашел в нужное русло, и что скоро он, само собой, закончится, а, следовательно, и закончатся тягостные минуты, пожелал Константин Васильевич.
– Спасибо вам большое, – несколько ошалев от столь доброжелательныхпожеланий, и уже совершенно успокоившись,поблагодарил молодой человек. – И вам всего доброго.
– Всего вам хорошего, – заключил Константин Васильевич, и передал трубку жене, вздохнув, наконец, с облегчением.
– Он у тебя спрашивал руки дочери? – поинтересовалась Антонина Владимировна у мужа весьма настороженно, но строго, сомкнув брови на морщинистом лбе, обнаружив, что потенциальный жених ее дочери уже положил трубку, так как Константин Васильевич, как говорится, ни бельмесане понимал в современной технике, поэтому не мог сего сделать.
–Нет. А что должен был? – удивленно выпучив глаза на жену свою, отозвался он.
– А чего ж ты, балбес, им свое благословение родительское дал, на кой такой случай, тупица! – вскипела Антонина Владимировна более на мужа, чем на общую неудачу, полагая, что впоследствии дело,все же, поправится, но муж, как всегда все испортивший, должен в этот раз ответить, так сказать, по закону, и огрела его по голове еще с пущей силой.
Тем временем их дочь, разузнав у Стаса подробности их разговора, замолчала, на него обиженно, и более не говорила с ним почти весь день.
***
В следующий раз попытка была в полнейшей степени удачной, все было организовано с продуманным расчетом до всяких мелочей, ведь главную роль – настырного, настойчивого принудителя взяла на себя Антонина Владимировна.
– Стас, как у тебя дела? – решила позвонить она сама – самостоятельно.
–Хорошо, вот на работе сижу.
– Так ты занят?
– Есть такой момент, – предполагая, что этим и закончится, сказал он, сидя за рабочим монитором.
– Ничего, я ненадолго, – обрубила его Антонина Владимировна, сменив свой тон на грубый, вероятно, от того, что почувствовала его скрытое желание.
– Да конечно, – в одно мгновение опустившись душой, проговорил он.
– Понимаешь, у Лизы было трудное детство, – начала потенциальная теща совсем издалека. – Перестройка, смутное время, приватизация, развал, обнищание – понимаешь. Иногда совсем туго приходилось. Я понимаю, у нее очень сложный характер, но она очень ранимая, – вспомнила, наконец, Антонина Владимировна, в первую очередь о плодах своей собственной психологической деятельности, так сказать, высокой тиранической политики, а затем уже о последствиях государственной катастрофы, но вспомнила как-то не ко времени. – Она очень многое пережила, –и тут она даже всплакнула, вероятно, вспомнив какую-нибудь собственную неприятность, – многое мы вместе пережили. Я ее растила, как могла, как получалось. Береги ее, пожалуйста. Она мне дороже жизни.
– Да конечно, конечно. Вы только, пожалуйста, не плачьте, –по обыкновению своему, совершенно растерявшись, молвил молодой человек.
– Я не плачу, – прибавляя звука и всхлипывая, говорила Антонина Владимировна. – Я вот, что хочу сказать. Ей нужна забота, которой она не получила в детстве, вернее, не дополучила. Я сама, все сама, и по работе, и по дому, и в поле. Этот муж мой непутевый, ты теперь знаешь, какой он, ничего в жизни своей не заработал. Он подлец и трутень, пьяница, распущенный пьяница – всю жизнь мне испортил, – и тут она еще сильнее прибавила слез, для пущего эффекта сморкаясь в трубку, – он меня даже бил, и сильно бил, незаслуженно бил, – словно бы, если бы муж ее бил заслуженно она бы это признала, оценила; а впрочем, если бы он бил ее заслуженно и равносильно преступлениям, то синяки бы не сходили с ее тела и лица; а вот его она лупила, в самом деле, незаслуженно. – Ты пойми, я не просто так это все говорю. Я ведь добра своим детям хочу. А вы теперь мои дети, – и она замолкла на время, словно бы по дыханию его вычисляя реакцию, выжидая ее.
В эту минуту, со стороны, Стас выглядел совершенно потерянным, и если бы кто из коллег по работе увидел его теперь, то, наверное, решили бы, что с ним случился испуг, причем испуг крайней степени. Лицо его буквально остекленело, ноги, можно сказать, подкосились, кровь прилила к голове, во рту появилась сухость от волнения, некое подобие судороги прошло по всему его телу. – Да я вас понимаю – говорил он, словно в забытье.
– Я хочу счастья вам – понимаешь? – и не дожидаясь его ответа продолжила. – Она будет хорошей женой, верной, понимающей – она это умеет (на этом отрывке его буквально подкосило). Бывает, я приду с работы, совсем разбитая, усталая, а она сядет рядом и спрашивает: «мама что случилось, и глядит на меня, и гладит по голове, и я плачу, плачу, плачу. «Перестройка, – говорю ей, – перестройка». А она смотрит на меня и как будто все понимает – вспомнила Антонина Владимировна уместно трехлетнюю дочь свою, которая была в возрасте, когда ребенок, волей неволей, тянется к матери. О дальнейших их отношениях она предпочла умолчать. – Я ведь, можно сказать, одна ее растила, без кормильца. Какой из моего мужа кормилец. Трутень он, трутень.
Константин Васильевич был неподалеку и слышал все это, и горько плакал от осознания своей безнадежности, искренне полагая, что жена его ни одним словом не врет, не лукавит. А по существу, его верабыла в корне беспочвенна, потому что слова ее не совсем справедливы, а верно лишь то, и об этом она не обмолвилась, да и он сего ясно не понимал, что память его притупилась, померкла от злоупотребления спиртного. И теперь почти любые воспоминания жены он воспринимал за «чистую монету», так как она, якобы, не пьет, как, по крайней мере, говорила сама. А между тем, разговор продолжался.
– Ты пойми, ей нужна опора, – продолжала успокоившаяся Антонина Владимировна. – Опора, которую она не чувствовала от отца своего, да вообще ни от какого другого мужчины не чувствовала. Дедушка ее, по моей части, то есть мой отец родной умер давно, когда она еще не родилась, когда ее не было в помине, другой вообще погиб на войне, и она не получила мужского воспитания. Кого она видела – вечно пьющего отца, и больше никого, никого из мужчин. В деревне почти все мужики – пьющие, куда ни кинь, куда ни посмотри. А женщине нужно твердое мужское плечо – понимаешь. А у тебя (я материнским сердцем это чувствую) это есть – твердая рука, надежное плечо, – на этой ноте Антонина Владимировна снова разрыдалась, еще пуще прежнего, словно от жалости к себе, что у нее не было такого надежного плеча, уже настолько вжившись в роль, что, и в самом деле, как бы поверив, что у Стаса – надежное плечо, уже, судя по собственной его квартире и машине, приобретенными, правда, его родителями, но, несмотря на то, все же, наличествующие.
– Вы, пожалуйста, успокойтесь, я буду ей надежной и опорой, – выпалил юноша, совсем не задумываясь о последствиях.
– Когда вы намечаете свадьбу? – резко успокоившись, словно бы ни одной слезы не спало с ее крупных глаз по упитанным щекам.
– Эээ … Мы еще не думали, – ошарашенный столь неожиданным перевоплощением из женщины, нуждающейся в понимании, поддержке, в строгую контролершу, путаясь в наборе ответов, завертевшихся в голове его, ответил он, и даже капля пота выступила на лице его от взволнованности.
–Думайте, думайте, не томите родителей, мы люди уже старенькие, больные, слишком беспокоиться нам вредно, поэтому как решите – сообщите. Хорошо? – и это «хорошо?» прозвучало так наивно и так строго, наблюдательно, назидательно, и вместе с тем угрожающе, что ему ничего не оставалось, как ответить аналогично вопросу, то есть, просто повторить его конец.
– Ну, вот и славненько – закончила она, явно очень удовлетворенная своим соображением обмундировать столь выгодную комбинацию.
Однако одного только устного обещания ей стало, вдруг, в одно мгновение, недостаточно. Потребовались некоторые гарантии.
– Может, к нам в гости приедете? – сообразила она тут же, без приготовлений, без какой-либо репетиции, полагая, что коли уж он с ней познакомится, то тут уж точно не отвертится, тут уж никакие его соображения в расчет не примутся.
– Да, можно было бы, но я же работаю, и она работает, – нашел он повод отказаться от нежеланной для него поездки.
– А когда у тебя отпуск? – уже опередила его в мысли Антонина Владимировна. – У нее-то, что за работа, так – подработка, терять, в принципе, нечего.
– Ой, честно не знаю, не скоро.
– Ты не знаешь, когда у тебя отпуск – уже с некоторой ядовитостью процедила находчивая женщина.
–Да у нас по разному, народу нет, вот и работаем кто как. Начальство – то обычно каждый год берет, а нам – сотрудникам как повезет.
– Ну ладно, не хочешь говорить, не говори.
– Да я, правда, не знаю.
– Ну как такое может быть, чтобы работник не знал когда у него отпуск, это же с реальностью не связуется. Все обычно ждут отпуска, а ты как будто работяга такой усердный, что даже не интересуешься, когда у тебя отпуск, – пробурчала она, допустиввесьма распространенную ошибку, подтверждая, тем самым, непогрешимую истину, что большинство людейвсех судят по себе, и по своим населенным пунктам, и по тем правилам, что установлены на их рабочем месте.
– Я, в самом деле, не знаю. Мне кредит недавно пришлось выплатить, и теперь с деньгами небольшие проблемы.
Антонина Владимировна притворилась, что про кредит не знает, как бы междометием делая посыл, что дочь ей сообщает не обо всем, что происходит в их совместной жизни. – Понимаю, понимаю, конечно. Мужчина должен быть добытчиком, поэтому, конечно же, работай. Но как только выпадет отпуск – приезжайте, будем рады. У нас в селе, конечно, не очень весело, для молодежи и совсем уныло, но вам занятие найдем – картошку покопаете, корову попасете, в речке покупаетесь, если отпуск выпадет на лето, ну, а если зимой, то все равно – милости просим, пообщаться времени будет больше. Поэтому, как бы то ни было, приезжайте.
– Было бы неплохо, – не желая обещать прямо, чтобы затем было не сложно отказывать, вернее, находить всевозможные оправдания, оценил он уже сухо.
– Да, да, в конце-то концов, нужно же познакомиться с родителями невесты, как же без этого, – уже по родительски теплым тоном, наставительным немного, но, вместе с этим, мягким, нежным, обволакивающим душу, пропитывающим ее теплом, задала вопрос потенциальная теща и сама же на него ответила: «без этого никакая семейная жизнь счастливой не будет» – с такой уверенностью, словно бы эта истина была прописана в самой государственной конституции. – Ну ладно, не буду тебя отвлекать от работы. Давай, трудись, трудись, зарабатывай. Теперь вас двое.
***
Постепенно к Стасу стало приходить понимание сути всего происходящего, но было поздно, как ему уже виделось иказалось. Обещание-то уже было им дано. Он, как и многие компьютерщики или ученые-техники, пребывающие в глубоких думах о миретехнических изобретений, сразу же и не пытался распознать душевный мир своей избранницы, ее наклонности, пристрастия, лжет ли она ему вообще, и как часто, если догадки положительно верны. Она ему нравилась внешне, только и всего, точнее, нравились ее формы, а более ничего, никакой симпатии к глубине душевной ее он не испытывал. Вообще, следует конкретизировать, что он никогда по-настоящему не любил, кроме, наверное, собственной матери, проявлявшей и проявляющей о нем заботу, и эту заботу-то он и любил, само состояние, так скажем, любимости. А так, в сущности, он никого не любил даже братской любовью, даже отца, и никакой другой любовью, кроме, наверное,любви материалистической, а именно обожания компьютера, сначала самого, для нынешнего времени примитивного, а для прошлого времени – гениальнейшего изобретения, а затем и всех последующих. Эта умственная ограниченность и чрезмерная сосредоточенность на технике закабалили его мысленно, и навязали душевную несвободу. Его душевный мир был беден и не обогащался, и никогда, даже в школьные и студенческие годы он и не стремился по-настоящему его обогатить. Лизе это было весьма удобно. Этой его ограниченностью она пользовалась в полной мере. В частности, за все время их проживания в ссорах и сомнениях в течение трех месяцев, он так и не научился распознавать в ее глазах ложь, да и вообще не научился понимать, что она ему лжет на каждом шагу, при всяком удобном случае. Он, в принципе, об этом особенно и не задумывался. Не смог он распознать и того, что Лиза принадлежит к тому разряду людей, которые спрыгнув с шей родителей, не стараются встать на ноги целиком, не ищут полной независимости, а стараются найти другую шею, чтобы тут же перескочить не нее, чтобы усесться на ней столь прочно и крепко, и впиться столь глубоко, чтобы можно было еще и руководить. Не смог он этого определить даже и по тому очевидному признаку, что при том, уже нам известном факте, что она выпрашивала у него дорогие подарки, ставя его в неприятное, дискомфортное для него положение, явно наслаждаясь его душевной сжатостью, самадарила емувесьма экономные презенты стоимостью не более двухсот – трехсот рублей. Так сказать, экономила. Впрочем, абсолютно так она поступала со всеми своими знакомыми, делая своеобразные капиталовложения, заключая, так сказать, выгодные сделки. Конечно, кто-то скажет: мелко брала. Просто на большее ни внешности, ни ума не хватало, да и парни не слишком богатые попадались, а так бы, абсолютно уверенно утверждаю, пользовалась бы и людьми побогаче. Хотя, впрочем, богатые, обычно, не дают, чтобы ими пользовались. Это, как правило, люди ушлые, жизнью наученные, и не одного такого персонажа в своей жизни повидавшие. Да, чего и греха таить, обычно они сами пользуются, давая менее чем получают, иначе каким бы образом они могли бы стать богатыми. Хотя, думаю, бывает всякое.
Промышленные революции – это несколько иной случай. В условиях этих промышленных революции инициативные люди, подчас, действительно обогащаются вследствие того, что государственная машина разваливается и некому, в некоторых случаях, взять в свои руки разваливающиеся куски, проще говоря,взять под свое руководство, контроль те или иные предприятия – и в этом даже есть определенная услуга государству и обществу, но только на тот один единственный момент, а именно – момент принятия на себя ответственности за финансовые риски, за рабочие места и тому подобные субстанции. Однако вкусив сладость больших денег и власти, сообразной этим колоссальным капиталам, эти люди уже, в большинстве случаев, не способны остановиться в желании наживы, и становятся рабами достатка, праздности, распутства. Впрочем, чего это я учу кого-то по этой части, перед тем, как рассуждать на эти темы стоило бы самому чего-нибудь добиться в этой области, а затем уже и мудрствовать. А в принципе, я свою позицию никому не навязываю, мое позиция – мнение человека маленького. Но так ли взаимосвязано материальное положение человека и его социальный статус с подлинной истины, с владением ею. Совершенно, я считаю, не зависит. Подлинной истиной может обладать и ребенок. И бедный, и богатый, и водитель, и рыжеволосый, и вегетарианец могут на время владеть ею. Это только закрепощенность человеческого рассудка, его греховность, забитость предрассудками не позволяет понять этого. Другое дело уже сделают ли они ее своей, примут ли, последуют ли – в данном разветвлении уже возможны пути разнящиеся.
И вегетарианец, и сыроед понимают полезность правильного питания, правильность питания только понимают по-своему. Однако оба считают, что питаются правильно. Человек, употребляющий мясо в пищу, думает, что питается, в принципе, правильно, но сомневается: все-таки в чрезмерном употреблении мяса ученые, телеведущие выявляют очевидный минус, да и изготовления разного рода мясных изделий – сам процесс, слухи, распространяемые о нем, вызывают, и более того усиливают эти сомнения. Другой человек, посещающий разные рестораны быстрого питания понимает, что питается вредно для здоровья, но думает, что жизнь устроена таким образом, что нельзя иначе получить настоящее удовольствие, как только через вред для здоровья, и соответственно живем мы только для того, чтобы получать удовольствия, и это есть правильно, правильность – в получении удовольствия. И где же в этом во всем истина. А истина в данном случае проста: правильность в сохранении здоровья. Ведь потеря его влечет за собой и отсутствие способности получать подлинное удовольствие, и влечет за собой, в отличие от быстрой, мгновенной, неожиданной смерти, какую приведут мгновенно некоторые из читателей в качестве своего непременного аргумента, можно еще сказать, вязко тянет последующее беспокойство, страх приближающегося конца, и отсутствие возможности получать те подлинные удовольствия, которые человек мог получать и без особых усилий – с наслаждением дышать свежим воздухом и гулять по улице, например, без чьей-то подмоги. Так вот если человек, питающийся неправильно, вредно для здоровья, и доподлинно знающий об этом, отвергает истину, которая заключается в сохранении его здоровья, и это делает его абсолютно исключительным, то с тремя другими несколько труднее. Каждый представитель этих трех категорий видит в своем образе питания безусловную правильность, и может привести целую череду доказательств, таких, в частности, как хорошее настроение от употребления мяса, а конкретнее, от ощущения его приятного вкуса, или легкость желудке, которая бывает обычно свойственна от совершенного отказа от него, или еще что-нибудь иное – индивидуальное. А между тем, разница между вегетарианцем и ими двумя очевидна и явна, а вот между человеком, потребляющим мясо в сыром, мороженом виде, и поедающим его в абсолютно любом приготовлений не столь очевидна, а состоит только в том, что один видит в варении и жарке негодный процесс, растворяющий, уничтожающий все витамины, а другой, опять же, замечает огромную пользу во вкусе, поэтому и не отказывается от дополнительной обработки. Из этих троих двое себя в какой-то степени ограничивают в получении удовольствия – это сыроед и вегетарианец, как мы понимаем, хотя это только поначалу, и то, возможно, что убеждения их настолько сильны, что они и не чувствуют колоссальной разницы – этой истины нам не понять, потому что стоило бы к ней прикоснуться. А между тем, эта ограниченность влияет на всех по-разному. Одних она вводит в депрессию, нагнетает раздражения, тоску и прочие негативные внутренние наполнители, другим приносит ощущение душевной легкости, происходящей от телесной, и навивает даже чувство превосходства над другими людьми, чувства достигнутой цели, достижения власти над своей плотью. Так вот именно это душевное, и даже не физическое состояние, а именно душевное в сопряжении с физическим или первое независимо от второго(в разумных, конечно, пределах, без переедания, приносящего вред не только впоследствии, но и тяжелое ощущение сиюминутно) и является критерием истины, всеобъемлющей ее основой. Потому как душевное состояние не менее важно для общего здоровья человека, если мы все же оставляем плацдармом истины, в данном, конкретном случае, здоровье. А душевное состояние зависит в некоторой степени от физического, и прямо и прямопротивоположно, а это уже зависит от личностной индивидуальности – физической и душевной. И проще говоря, истина в хорошем настроении и здоровье, а бывает ли хорошее настроение без здоровья. Впрочем, и такое бывает, и в некоторых случаях даже чаще человек на инвалидной коляске радуется солнцу, чем человек, вполне обеспеченный, все время беспокойный за свое богатство и обремененный прочими заботами, но все же, тем не менее. Выбор между хорошим настроением и здоровьем – не стоит, истина в данном, конкретном случае заключается в абсолютном здоровье, и душевном, и физическом. А что говорится по этому поводу в Библии: «благослови и ешь», и только чревоугодие, то есть страсть к еде порицается, которая, к слову говоря, приводит к немыслимому ожирению, и уже полной потере всякого здоровья и удовольствия от жизни, как таковой. Поэтому поразмышлял я здесь лишь для того, чтобы показать, что если уже в готовом виде человек почерпнул истину, даже малый ребенок, что, дескать, хорошо сохранять здоровье психическое и душевное, то он еще может от нее тут же отказаться, если ему предоставят ее без должного объяснения, а если примет, то не обязательно последует, но если вдруг он собственно лично пришел к данному похожему заключению, пусть даже не столь сложным логическим путем, то и отказаться уже сложнее, маловероятнее, потому что собственный опыт всегда запечатлевается в уме прочнее, и если не будет следовать то, скорее не от нежелания, а от невозможности, своего безволия. Так вот важно ли кто обладает этой истиной: «хорошо сохранять здоровье душевное и физическое», ребенок, богатый или бедный. Но слово бедный уже само по себе отпугивающее, и поэтому в некоторых случаях авторитет все же играет некоторую роль, даже пусть это не духовный, и не интеллектуальный авторитет. Ценности в человеческих душах различны и это, во многом, и порождает множество противоречий.
В свободное от работы время Лиза любила посмотреть телевизор, и никакие другие передачи, кроме ее любимых в это время смотреть было нельзя, как бы на том не настаивал ее избранник. И в эти моменты, бывало, увидит она какую-нибудь ситуацию в фильме или в каком-нибудь шоу и говорит: «Вот какие подарки мужчины делают, а ты мне даже на шубу жадничаешь». Стас только молча вздыхал и подумывал, что нужно в очередной раз сходить на примерку, чтобы она немного от него отвязалась.
– Хочу дорогую свадьбу, чтобы много лимузинов и дорогие авто, и чтобы много их было, – время от времени, заявляла она, сидя на диване. – Я хочу дорогую свадьбу. Я же девушка, я имею на это право.
Мало-помалу приближался день бракосочетания, и по мере его приближения у Стаса возникло чувство подавленности, страха, удрученности, неуверенности, морального удушения, в связи с чем он даже потерял сон. Перспектива брачной жизни его отнюдь не радовала, и не мудрено, и вполне объяснимо. Однажды в телефонном разговоре Лиза проболталась, что хочет выйти за него замуж, в самом деле, не из-за крепкой любви, которую она всячески старалась продемонстрировать, а вследствие опасения, что он его выгонит из квартиры. Краем уха, что называется, он слышал этот разговор, и сделал соответствующие выводы. Наконец-таки он рассказал о своей проблеме друзьям. – Да чего ты с ней церемонишься? Я бы уже такой указал на дверь, – советовал ему его друг – Алехин в одной из дружеских посиделок. – Ты понимаешь, что если сейчас так, то дальше будет только хуже, представь себе, что будет дальше – она тебе попросту на швабру намотает и мыть ею полы будет.
– Ну, ты уже утрируешь, – отозвался Стас, в душе понимая, что именно так и будет.
– Нет, нет, я не утрирую. Посмотришь. Сейчас, пока вы не в браке, она себя ведет так свободно, тебя ни во что не ставит, а дальше, когда вы женитесь, думаешь, сменит свою пластинку – отнюдь. Поверь моему опыту, я был женат, и Мила поначалу себя так не вела. Нет, оно конечно понятно, жениться – это хорошо. Дети и все такое, все это лучше, чтобы в браке, но ты подумай хорошо – нужна ли тебе такая жена, которая тебя будет всегда считать за второсортный материал.
Стас глубоко задумался, и в конечном итоге своих размышления решил, что не нужна. Однако возникала другая трудность: какой найти повод, чтобы не идти в Загс. И вскоре он этот повод нашел.
– Ты знаешь, я потерял паспорт, – слукавил он ей пару деньков спустя. – Как потерял? Где потерял, – задала распространенный вопрос она, как будто зная бы где совершилась потеря человек не вернулся бы и не стал там искать.
– Честно даже не знаю – где, но не могу его найти. Может, когда кредит выплачивал, выронил.
– Не может такого быть, – понимая, какое следствие влечет за собой эта потеря, уже с недовольством в голосе проговорила Лиза. – Ты просто жениться на мне не хочешь, – и с этими словами она поглядела на него до того сурово, со злостью, что ему стало как-то не по себе, а потом расплакалась.
Он хорошо понял цену этих слез, но сделал вид, что не понял, и принялся ее успокаивать. Прошло время, и вопрос о женитьбе улегся, утрясся, а паспорт необыкновенным образом нашелся.
***
Как только отыскался паспорт, Лиза уяснила, что ее стратегическим расчетам еще, может, суждено сбыться, по крайне мере, нужно продолжить настаивать, ведь, как известно, вода камень точит,и она сразу же приняласьтребовать снова. И с этих пор не было ни дня, чтобы она не говорила о женитьбе, и главным ее аргументом в этих настаиваниях было: «ты не мужик».
– Почему это я не мужик? – возмущался он.
– Ты гомосексуалист, – старалась этим вывести его на эмоции она.
– Какие у тебя основания? – спрашивал он серьезно.
– Чувствую потому что, – с язвительной улыбкой проговорила Пьявкина.
– Оставь свои чувства при себе.
– А как же я живу с тобой? Если я гомосексуалист.
– Некоторые так могу, а все же в душе больше мужиков хотят.
– Что за чушь?!
– Это твои скрытые фантазии. – У меня вообще нет никакого такого влечения, и никогда не было. Я может быть, гомофоб даже.
– А многие гомофобы, – это скрытые гомосексуалисты – приводила она ложное, по сути, убеждение, основанной на логике: если я боюсь пауков, то я сам паук.
– Я вообще к ним равнодушно отношусь, – поверив ее доводу, слышанному им ранее, отозвался Стас.
– Да конечно. Друг твой Коля, что-то часто к нам заходит. Чем вы вместе тут, без меня занимаетесь.
– Ты уже переходишь грань, – сказал он и вышел, чувствуя, что к лицу приливает злость.
Подобные ситуации происходил довольно-таки часто, но, тем не менее, не послужили поводом к расставанию, однако и брать ее в жены Стас не торопился. Он думал. С одной стороны его угнетали постоянные оскорбление и принижение, а с другой стороны, и он с трудом мог себе в этом признаться, они ему даже нравились. Невесть откуда у него возникла эта психо-мазохисткая наклонность, но факт остается фактом – некоторые оскорбления приносили что-то вроде удовлетворения, поэтому и не сопротивлялся он сильно, когда они были наедине. Однако при друзьях он себе такого позволить не мог.
Однажды они собрались компанией на природе, чтобы пожарить шашлыки. Был жаркий, погожий день, небо сияло чистотой и лазурью, и только изредка то или иное малое облачко прикрывало солнце на короткое время, но скоро оно проплывало и солнцу уже ничего не мешало ярко блистать на своем пьедестале. Земля, правда, была еще мокра от дождя, прошедшего ночью, и испарения ее придавали воздуху дурманящей свежести. Блестели капли воды на листьях кустарников и деревьев, и переливались с солнечным светом ярко и приятно для созерцания.
Надо сказать, шашлыки были, конечно, не единственным кушаньем, взятым с собой на природу. Набрали, само собой, еще овощей, сухарей, соленой рыбы, и, самое главное, по их рассуждению, для времяпровождения на природе, немереное количество пива, которое было не в стеклянных бутылках, а в пластиковых бочонках, двух с половиной литровым объемом. На широкой, ясной, зеленой поляне всего собралось пять человек, из которых Лиза была единственной девушкой. Поначалу все было, в принципе, нормально: шутили, веселились, громко смеялись, поздравляли будущих молодоженов с принятием решения о вступлении в брак, которое-таки было принято под тяжелым психологическим прессом, и как результат мягкости характера Стаса, в общем, говорили о всяких разностях. Особенно в этих разговорах блистала Лиза, вообще любящая, как мы помним, быть в центре внимания. Друзья слушали и переглядывались, и двойственно улыбались, по чему едва ли можно было угадать – что у них на уме. И в этой-то обстановке, при множестве друзей, когда хмель довольно-таки весомо ударил ей в голову, она и решила взяться оскорблять его. Друзья ни одним словом не встали на его защиту, и вместе с тем, взглядами своими подталкивали к действию. В итоге ее стараний он дал ей по лицу вялую пощечину.
– Козел! – крикнула она и беспорядочным ходом посеменила домой.
Однако домой, в их общую квартиру она направилась отнюдь не сразу, а между делом, по пути заглянула к подруге и поделилась с ней всеми подробностями произошедшего события. Подруга, разумеется, выслушала и посочувствовала, и с учетом одностороннего освещения случившегося, разумеется, сделал вывод, что Стас отъявленный негодяй. От выказанного понимания Лиза немного успокоилась. Но как только она вышла,давящие, обидные чувства с новой силой обуяли ее, и всю дорогу всякого рода мысли только подкрепляли их. «Если сейчас спущу, потом же совсем из рук выбьется, будет думать, что всегда так можно. А что я такого сказала. Нет, он совсем обнаглел. Козел, козел, козел. И еще так больно ударил». И любопытно, что ведь именно этой реакции она ждала, и именно такую реакцию на себя вызывала, говоря ему, что он не мужик, упрекая в мягкохарактерности, мягкотелости, как принято выражаться, но, все же, реализованное проявление жесткости характера не принесли ей ни радости, ни удовлетворения, отнюдь. Ей до глубины души понравилось занимать пост подавителя, оскорбителя, угнетателя, и она настолько привыкла к этому положению, что такое грубое, как она посчитала, пресечение ее выходок не могло быть никоим образом допустимо, в принципе, и более того, оно ставило под сомнения все ее прежние завоевания.
Когдаже она, наконец, пришла, Стас уже преспокойно спал в своей мягкой постели, судя по всему, глубоко пьяный, потому что в верхней одежде. И нет бы ей лечь на другой диван, который стоял чуть поодаль, или пойти еще прогуляться, или вообще отправиться к Вере, которая приняла бы даже на пару дней, так нет же – она возжелала осуществить мыслишку, пришедшую ей спонтанно, мгновенно, в момент, когда она увидела его спящим, вывернутым в неестественной позе, с откинутой коряво назад головой, таким образом, что были видны волосы в его ноздрях. Жутко отвратителен он стал ей в эту минуту. И мстительность прямо взбурлила в ее сердце, вспыхнула, возгорелась, закипела. Для ее осуществления она отправилась в ванную комнату, набрала в графин воды и, вернувшись, со злорадной улыбкой вылила ему на лицо. Бурный водопад хлынул на спящего, и мгновенно, сию же секунду вода хлынула в ноздри, затем в горло, и достала аж до легких. Задыхаясь и кашляя, он буквально вскочил, подпрыгнул, хватая глотки воздуха, захватывая их судорожно и отправляя в легкие, не понимая – что произошло, и вообще ничего толком не понимая, как, впрочем, и любой человек, на которого во сне выливают графин воды. Осознание пришло мгновением позже. Стас моментально, можно сказать, озверел и кинулся на нее, и принялся бить уже кулаками. Удар у него был не огромной силы, так как никакими видами спорта он не занимался, да и работал физически мало, а почти всю жизнь провел за компьютером, но синяки все же оставил: под глазом, и на руке. Впрочем, и она сопротивлялась достойно и царапала его и рвала волосы, и била, как только могла бы драться сельская девушка. Разумеется, ему тоже досталось. Поэтому, смею предположить, что у них был почти одинаковый урон. Однако столь немыслимая реакция заставила придумать карательное решение вопроса. «Вот же тварь. Я тебе устрою». И на следующее утро направилась писать заявление в полицию, перед тем зайдя к подруге, работавшей в магазине.
– Представляешь, меня Стас избил, – говорила она, и слезы забрызгали из ее глаз.
– Ой, какой ужас. Синяк, он такой большой, – сочувствовала подруга, глядя на едва заметный синяк под глазом. – И что делать-то будешь? Бросишь его.
– Конечно, брошу! И более того, я сейчас в полицию, напишу на него заявление, – уже сменив тон, и подтерев слезы, заключила Лиза.
– Точно будешь писать?
– Конечно, он мне сначала головой, потом руками бил, я ничего не могла сделать. Я пришла домой, а он кинулся на меня. Мы просто поссорились, но он, он кинулся на меня как зверь, и бил меня не переставая.
– Ну, если так, то конечно, конечно, –поддержала подруга, глядя на нее серьезно и с состраданием.
Собравшись с духом, Лиза все-таки двинулась к полицейскому участку, находившемуся рядом, в двух шагах. Но, между тем, выйдя от подруги на улицу, выговорившись от души, осознав, что ее поняли, она непроизвольно притупила свой гнев, вернее, он самопроизвольно ослабился, и более не раздирал ее изнутри, и оставалось только чувство обиды, но столь сильное, чтобы горела решительность возмездия, да и последующие объяснения с полицейским ей представлялись необычайно проблематичными. «Что я им скажу, – думала она по дороге, – что он меня начал бить. Они спросят – почему? Что я им отвечу, что мы были пьяными, что я пришла и вылила на него воды, да они только посмеются. И синяк ведь небольшой. Был бы он побольше, так можно было бы. А он еле заметен. И зачем я его еще бодягой мазала. Нужно было сразу идти. А если напишу, они ведь спросят – с чего это все началось. Я скажу – на природе, товарищ лейтенант, отдыхали и там и поссорились. А на какой почве возникла ссора – спросит он. А я скажу так и так, ни с того, ни с сего взбесился. А там ведь были свидетели. И все, по любому будут на его стороне, потому что ведь я его тоже провоцировала. Нет, но я ведь только на словах, а он ишь что вздумал – бить меня. Ну, допустим, я напишу, а потом что – по любому расстанемся. И куда я пойду? Опять жить с Верой, смотреть на этих вечно лобызающихся голубков – нет, это не вариант. Надо хорошо подумать». Однако мысли ее вились стользапутанным клубком, бросались из одной крайности в другую, грешили непостоянством, и в какой-то момент она уже на пять метров подошла к участку, и перешагнула его ступени, и прошла мимо дежурного, и спросила, где кабинет уполномоченного по таким делам. «Проучу его, чтобы такое не повторялось, чтобы руки свои не распускал». Но потом, вдруг, возникало чувство нерешительности, чувство отстраненной задумчивости, всплывали в голове воспоминания о том, что и хорошее присутствовало в их отношениях, что иногда он походил на плюшевого мишку, покладистого и хорошего, да и подарки дарил, в принципе, вполне себе хорошие, чего уж говорить, при его-то не особо высокой зарплате. Она выходила покурить, стояла и дымила на крыльце, и снова чувство ненависти просыпалось в ней, и, бросив судорожно сигарету, она шла обратно в трехэтажное правоохранительное здание, и, сидя на скамью, ждала уполномоченного по таким делам. Но его все не было и не было, и дежурный не знал, когда он будет. – Отлучился по необходимости, неизвестно, когда будет, – объяснил худенький, чернобровый, черноглазый сотрудник, с уставшим видом, но бойким голосом. Прошел час с половиной, наконец-таки пришел высокий, сбитый, коренастый сотрудник с небольшим животом, почти незаметным, с прямой осанкой и прямолинейной, как на параде походкой, коротко стриженный, и немного седой.
– Вам кого? – просил он дружелюбно с улыбкой.
– Да нет, нет никого, – отрешившись от глубоких дум, пролепетала она, встала и пошла скорым темпом по ступеням.
В течение недели она жила в съемной квартирке,которую спешно сняла,перед тем пару ночей проведя у подруги, и, по сути, уже совершенно отрезвилась от обиды и подавленности, и была даже готова к расставанию. Но в один день, вернее, в одну ночь к ней пожаловал ее суженный, до крайней степени пьяный, и принялся молотить кулаками в железную дверь. В конце концов, она его впустила, и спустя пару дней они снова стали жить вместе, но о бракосочетании уже не заговаривали. Лиза решила, что и над этим нужно основательно подумать.
***
Смею предположить, что если бы нашелся другойкавалер – сожитель, видом своим красивее и в средствах обеспеченнее, то она, определенно, тут же, без зазрений совести ушла бы, наверное, к нему, и может быть, даже не вспоминала бы о Стасе и об их совместном проживании. Однако это было не так просто. Вся трудность делазаключалось в том, что такого находить ей не приходилось. Многие ей оказывали знаки внимания, но было очевидно, что эти многие на длительные отношения не настроены, да и, вне зависимости от того, она находилась в некоторой нерешительности. С одной стороны она прекрасно понимала, что столь раскрепощенно, разнуздано и нагло вести себя с другим молодым человеком, или даже не молодым совсем, но обладающим внушительным материальным состоянием и мужественным, твердым характером, ей будет уже вряд ли позволено, а потому и терзалась сомнениями, ведь очень уж понравилось ей господствовать и принижать еголичность, и этим самым возвышать себя, и как бы мстить. Такое положение, как бы реабилитировало ее за всех обиженных женщин, с учетом всех жалоб ее матери на отца, всегда и всюду выставляемогоею виноватым. С другой стороны она и заглядывалась на симпатичных парней, и замечала мужчин весьма обеспеченных, на дорогих машинах, в классических костюмах. Однако ясное понимание того, что эти два разряда мужчин, как правило, непостоянны в своих предпочтениях, и уж точно не позволят собой пользоваться, тем более не станут претерпевать все ее словесные поношения, ее, ясное дело, стопорило. К тому же добавлялась и неуверенность в собственных внешних данных. И, тем не менее, невзирая на свою обыкновенную внешность, она никогда не подумывала подкорректировать ее хирургическим путем, и даже не мечтала об этом. Уж очень она себя любила, причем, кажется, любила по-настоящему. Не из-за какого мужчины она бы не легла под нож, ни из-за одного бы из них не стала до крайней степени худеть, ни для кого она даже не старалась слишком краситься.
Надо заметить тут же, в качестве короткого отступления, разве изменение внешности еще имеет столь весомую значимость, как ни в контакте с противоположным полом. Полагаю, что вряд ли. По моему крайнему разумению, люди, говорящие, что совершенствуют или исправляют свое тело для себя любимого, чтобы возник повод для самолюбования, лукавят, а как минимум, «грешат» недоговоренностью. Оно, конечно, и правда, существуют в нашем мире нарциссы, находящие свое отражение в зеркале необычайно привлекательным, и оттого придающее им уверенности, укрепляющее их самолюбие. Однако, следует откровенно, положа руку на сердце, сказать, что отражение в чужих глазах, а в особенности, в глазах противоположного пола служит куда более сильной подпиткой данного вида нарциссизма. И все же она не любила даже это отражение настолько, чтобы мечтать хоть сколько-нибудь подкорректировать свою внешность, и даже чтобы нравиться больше. Она скорее принадлежала к тем натурам, которые найдя себе вторую половинку, совершенно расслабляются и словно специально совсем перестают следить за собой. И этот подход, как я полагаю, тоже –крайность.
Люди нередко любят бросаться в крайности: худые худеют еще пуще, полные совсем запускают себя, иные, если начинают укреплять тело, то надрываются, доводят его до пугающего состояния, иные не занимаются собой совсем, стараются лишний килограмм не поднимать, лишнее движение не делать. Мало кто следует принципу золотой середины. Хотя, стоит заметить, не во всех сферах уместен этот принцип. Нет пределу духовному совершенству, а физическому и интеллектуальному, конечно же, есть, но каждый определяет его для себя самостоятельно, по мере своих способностей, трудолюбия, желания достичь той или иной цели.
Впрочем, внешности она была вполне нормальной, а фигурой и вообще привлекательной, поэтому и следить ей особо за собой ей требовалось.
В мире и согласии они прожили около месяца. А по истечению сего срока вышла случайная ссора, показавшая, кто, на самом деле, в доме хозяин.
Началась она, можно сказать, ни с чего. Он пришел домой поздно, и подвыпивший, но только немного, не совсем, чтобы на ногах не держался. Было день рождения у друга, которого она прекрасно знала, и который находился при том ее избиении и только вяло просил их успокоиться. Знала она и его день рождении, и не пошла не него исключительно потому что не позвали. Но этот-то случай она решила использовать для укрепления почвы.
– Ты где был, – начала она с порога.
– У Васи днюха была, – пролепетал она несвязно, неряшливо снимая с себя кроссовки.
– И что, если даже день рождения, стоило так напиваться? – спросила она неимоверно строго. – Ты так часто приходишь. Сколько можно? Все я собираю вещи.
– Не, не надо.
– А что?
– Я сам уйду.
Но не ушел, а она не успокоилась. Не того ей надо было в данный момент – чтобы он просто ушел и проспался где-нибудь у друзей, а оная, что называется, проглатывала давно скопившийся яд, уже клокочущий изнутри у нее, и не имеющий не единого повода выплеснуться. Помимо всего прочего, эту ситуацию она решила использовать самым беспощадным образом для прибавления цены себе, и чтобы, как бы невзначай, отомстить за прошлое хоть как-нибудь, но аккуратно. Однаковышло все не так, как изначально ею предполагалось.
– Все, если хочешь, иди на все четыре стороны. Достала уже, – не вытерпел он, выслушав длинную петицию в свой адрес по поводу всех, наверное, без исключения аспектов их совместной жизни.
Эти слова подействовали, словно обухом по голове, если так можно выразиться в наше время, она вскипела, разволновалась, паническое беспокойство обуяло ее, затем степенно улеглось, сменилось на злобу, ненависть, желание тут же, на месте его разорвать, уничтожить.
– Ты мне еще тут подиктуй, пьяная скотина! – и с этими словами она вытолкала его из квартиры босиком, и даже сразу и не поняла – что сделала, а совершила это машинально, на бессознательном уровне.
Он не нашел в себе силы сопротивляться ее усилиям, а как был – босиком уехал к своим друзьям на такси. Благо деньги хоть остались в кармане его истрёпанных брюк. Впрочем, поехал он к друзьям в другой город.
***
Прошел еще один их неразлучный месяц. Уже значительно пожухла лиственное облачение деревьев,трава иссохла, не было цветов, накатывала осень. Дожди, впрочем, не лили, и солнце возникало, вроде, часто, блистало прямо как весной,как летом, и только сырость в воздухе свидетельствовала о скором приходе хмурого времени года.
Вместе с осенью пришла и пора знакомиться с его матерью, которая приехала к ним погостить, и увидаться заодно с предполагаемой невесткой.
Это была не худая, не полная женщина, невыразительной внешности, а потому пользовавшаяся довольно приличным слоем косметики, лет сорока, среднего роста, пышноволосая, слегка кудрявая, элегантно одевающаяся, и вообще, привыкшая вести себя, не сказать, чтобы уж слишком культурно, но точно – элегантно, то есть, иными словами, не особо следить за нравственностью, но в обществе обязательно держаться хороших манер.Впрочем, это осознание пришло к ней с возрастом, и усвоилось в вреднейшую привычку. По трагическому стечению обстоятельств, сына она растила одна, но, невзирая на то, ненависти к мужчинам, вернее, ко всему мужскому роду отнюдь не испытывала, вероятно, еще и потому, что муж ее умер, еще в глубокой молодости. А далее ей выйти замуж так и не удалось. У нее был маленький терьер, и на него она пускала сначала свою ласку, а затем уже и раздраженность, время от времени. Впрочем, она была достаточно властной женщиной, и, невзирая на собственные пороки, грехи молодости любила установиться высшим судьей и укорителем. Надо тут упомянуть, к слову, что Лиза это свойство лихо распознавала, и без того, чтобы Стас ей кое-что рассказал из секретного, впрочем, без каких-то интимных подробностей, о которых, однако, и не знал и не слышал. Для уточнения, скажем, что рассказывал он о том, что были у его матери еще мужчины, после смерти отца, но почему-то слишком не задерживались, вероятно, из-за ее характера. Его повествование по поводу матери Лиза всегда внимательно выслушивала, и, самое главное, запоминала. И вот, наконец, когда случился «долгожданный приезд» она вышла к ней с милой улыбкой, и произнесла мило: «Здравствуйте».
– Здравствуйте, – столь же любезно ответила Маргарита Вячеславовна.
– А мы вас уже заждались, – решила произвести подкрепить первое впечатление уже до конца Лиза.
– Серьезно, – со встречной неестественной улыбкой изумилась вероятная свекровь. – Приятно слышать.
Стоит заверить, что слова Лизы слышались вполне искренне, и улыбка ее выглядела, как казалось, совершенно не поддельной, и вообще вела она себя в высшей степени артистически. Она старалась быть виртуозной актрисой. Но Маргарита Вячеславовна была в молодости такой же, а потому сразу же ее раскусила, при первом на нее взгляде, и сделала про себя выводы, но не показала ни одной мимической морщиной. В целом Лиза ей понравилась, чего нельзя было сказать о впечатлении самой Лизы. «Как безвкусица – и одна думает, что это модно или элегантно, да так уже давно никто не одевается. Напыщенная курица» – подумала она про себя, но продолжала мило улыбаться.
– Что вы в таком жутком беспорядке живете. Ужас – решила тут же прибавить перчинки Маргарита Вячеславовна, так сказать, для неожиданности, чтобы посмотреть, как себе поведет девушка. – И хозяйка, вроде бы, есть, а даже хуже, чем один, если бы жил.
Лиза мгновенно вспыхнула, и множество язвительных фраз было уже готово выстрелить из ее рта, словно пули из автомата, и если бы перед ней стояла любая другая, чужая женщина, стоящая, например, в очереди, или проходящая по улицу, и обратившаяся к ней с подобным упреком – подобным по своей колкости, то она бы, наверное, выпалила бы их все разом, по очереди, и вразнобой, но в данной ситуации так, разумеется, говорить было непозволительно, а между тем, до того различны были эти фразы, до того сложно было выбрать из них наиболее подходящую – мягкую, тонкую, колкую, едкую, и вместе с тем, не провоцирующую на открытый конфликт, а выбрать которую очень хотелось, до того хотелось, что у нее на секунду стянуло дыхание, и она не решилась не произнести ни слова. Стас тоже промолчал, и от этого стал ей в этот момент еще более ненавистен. – И обои уже в некоторых местах отстали, – продолжала свою экзекуцию Маргарита Вячеславовна, с явным наслаждением. – И пыл уже давно не вытиралась – вон на телевизоре сколько ее. Даже со стола не убрали, – имея в виду банку с кофе, и пару чашек, выпитых наспех перед самым приездом, возмущалась женщина строго, и в то же время с какой-то внутренней насмешкой: «дескать, попробуй мне сейчас что-нибудь сказать, будешь терпеть». Лиза этот намек поняла и решила последующие ее слова не воспринимать близко к сердцу, а оставить все разбирательства на потом.
– Так, давайте кушать. Я вот вчера приготовила жаркое, нужно только разогреть, – перебарывая себя, предложила она.
– А вы что еще даже не разогрели, знали ведь, что мать едет, – отнюдь не обрадованная, что девица так резко меняет тему беседы, да еще с такой резкостью говоря «так», наставительным тоном заметила Маргарита Вячеславовна. – Нет, я понимаю, сварить с утра – не удосужились, хотя и это можно было, но уж подогреть, это же проще простого.
– Мам, – вставил, наконец, Стас.
– Что мам!? Я же правду говорю. Никакого уважения к родителям.
– Давайте уже сядем, – предложила Лиза, отчасти даже симпатизируя за ее обращение с сыном, отчасти уже ненавидя. – Подогревать недолго.
– Да я не так уж голодна. В самолете нас покормили – значительно смягчившись. – Но сам факт, сам факт, –снова возмущенно воскликнула женщина среднего возраста, присев все-таки за кухонный стол. – Ладно, давайте чайку попьем.
И это «Ладно, давайте чайку попьем», вернее, легкость произнесения этой фразы, припудренное слащавым самолюбованием, увенчанное некоторым удовлетворением от собственных усилий, от того, что испортила ей настроение, заставила краснеть и задыхаться внутри, давиться негативом, находить кое-какие оговорки, оправдания, и, в конце концов, как бы не позволила этого сделать самим своим положением будущей свекрови вывело из себя Лизу уже настолько, что она едва смогла сдержаться, а будь ее воля, то огрела бы женщину пустым чайником, который взяла, чтобы набрать воды. Но совсем молчать она уже была не намерена.
– Вы какой чай будете? – чуть ли не вскрикнула она, отворив розовую дверцу маленького шкафчика, обклеенную весьма не аккуратным способом.
–Мне без разницы – уловив настрой, но желая его развивать, так как сама уже выплеснула всю накопившуюся за время переезда долю негатива, отвечал Маргарита Вячеславовна. – Какой нальешь, такой и пить будем.
– Нет, вы скажите, какой вы будете! – уже чуть ли не криком продолжила Лиза. – А то вдруг вам не понравится.
–Я же сказала, по-моему, предельно ясно: какой нальешь, такой и выпью, – и, отвернувшись вполоборота, она обратилась к сыну: «ну рассказывай, как на работе дела?»
– Да нормально все. Работаю, – ответил он подавленно, ощущая и впитывая тот негатив, который распространялся по квартире, по крайней мере, стойко установился на кухне, и прыткой энергетической волной достигал и его души, передавался ему.
– Начальник все тот же, Андрей Иванович? – вставляя этот вопрос для связки слов, лишь бы что-нибудь спросить, чтобы не продолжать говорить с Лизой, спросила Маргарита Вячеславовна. – Надо к нему зайти, разузнать как у тебя дела. Давно мы с ним не видались.
– Мам, все нормально, – встрепенулся Стас, словно его ужалили, жутко не любивший, что мать до двадцати пять лет всюду его контролирует. – Не надо ни кому заходить.
– Да я по старой дружбе зайду, поболтать, – улыбнувшись наполовину золотой, слегка ехидненькой улыбкой, проговорила она. – А заодно и узнаю, как у тебя дела. В конце концов, не школа ведь. Если бы плохо работал бы – уволили бы. А ты где работаешь? – заметив, что Лиза уже душевно успокоилась, и словно в забытье заливает чай по фарфоровым чашкам, поинтересовалась она тут же, хотя заведомо прекрасно знала, хотя и тут был особый замысел.
– В службе быта, секретарем.
– Не пыльная работенка, не пыльная, – многозначительно покивала Маргарита Вячеславовна. – И как, начальник-то не престает?
– Нет, у нас там, в основном женщины работают, – ответила Лиза с мягкой улыбкой, значившей лишь то, что она расценила слова потенциальной свекрови, как комплимент в адрес ее лица и фигура.
Маргарита Вячеславовна тут же поправилась: «нет, но я бы не сказала, что ты прям красавица, но начальники-то какие обычно бывают – уже в возрасте. А ты-то девка молодая, вот молодостью и может привлечь. А так-то вполне обычная. – и не дожидаясь ответа, который, судя по глазам девушки предполагался быть, в крайней степени, решительным, она моментально спросила: «и сколько зарплата?»
– Десять, – ответила Лиза сквозь зубы, думая, чтобы такого сказать, но не тут-то было.
– Не густо не густо. Почти полностью, значит, от сына зависишь. А учишься где-нибудь, образование получаешь?
– Мам, может, все же чайку, – вставил Стас.
–Нет, помолчи, когда мать разговаривает. Так учишься или нет. – Учусь – выпучив серьезно на нее глаза, как бы тем самым давая понять, что уже совершенно не скрывает своей агрессии, ответила Лиза.
– И где учишься? – своим насмешливым взглядом как бы говоря, что она прекрасно осведомлена об ее душевных переживаниях, но ей решительно нет дела до них, а стало быть, отвечай, можно сказать допрашивала Маргарита Вячеславовна, усевшись на стуле столь раскидисто, что напоминала барыню, и вместе с тем, сохраняя ореол представительницы высшего общества – столичной аристократки, дамы голубых кровей.
– В Сибирском Федеральном.
– На кого, если позволено знать? – уже совсем вжившись в роль дамы из высшего общества, привилегированного сословия – дворянства, продолжала гостья.
– На государственное и муниципальное управление.
– Ой, да это ведь не профессия. Это если только связи есть – в администрацию можно устроиться, а так ведь – никуда.
– Мама с папой, и там родственники какие-нибудь работают в администрации, или в ближних структурах?
– Нет, – выговорила уже с очевидной ненавистью Лиза.
– Тогда даром только учишься. Хоть на бесплатном?
– Бесплатного заочного не бывает!
– Ой, тогда – пустая трата времени и денег.
– А сколько у тебя только на билет уходит?
– Двенадцать тысяч, – уже с немного трясущимися руками, проговорила Лиза.
– Ой, как много! Ужас, ужас какой. Это у тебя только билет туда больше стоит, чем твоя зарплата. И все конечно за его денежки. Да Стас? – и она снова обернулась к сыну.
И теперь она как бы позволила Лизе, наконец-то, высказаться, но, вместе с тем, поставила в невыгодное положение, закончив на вопросе, который не оставлял возможности для парирования, и ответной словесной атаки. Действительно, в преимущественной степени, они жили на его средства, и Маргарита Вячеславовна прекрасно знала об этом, и также была заведомо осведомлена сыном о требуемых с него подарках, и, надо сказать, эту речь заготовила заранее, вернее, продумала основные пункты, и очень ловко обмундировала свою задумку.
Пробыла она у них всего неделю, и осталась очень недовольна общим положением. Ей решительно не понравилось то, что обои в квартире ровным счетом такие же, какими она видала их в прошлом году, а именно – лиловые с цветочками, местами немного отклеенные, а в результате той драки, местами даже чуть-чуть ободранные. Впрочем, этих шероховатостей она не заметила. Другим предметом ее придирок было отсутствие на подоконниках комнатных цветов, а это попустительство, по ее крайнему убеждению, было совсем уж не позволительно. Для своего терьера она вообще не находила никаких условий, из-за отсутствия цветов в первую очередь. Но самое главное, и о чем она ни словом не обмолвилась это тот факт, что Лиза со Стасом, по ее приезду, стали уж слишком, не в меру, нежны друг с другом, тем самым, как бы желая создать вид любящей пары, чтобы, в первую очередь, убедить ее в том, что они, так сказать, созданы друг для друга, но этого она нисколечко не оценила. Ей исключительно хотелось, чтобы уделялось внимание ей одной хотя бы на это короткое время. И в этом желании, конечно, ее можно было хорошо понять. Впрочем, неудовлетворенность желания побыть в центре внимания составляла не единственную причину ее общей неудовлетворенности. А самой, наверное, главной причиной ее скорого отъезда стала та неприязнь, которая возникла в отношении Лизы, и в совокупности с рассказами сына, эта составленная ею картина была отнюдь нелицеприятной. Надо сказать, что первый разговор между ними был не единственным из неприятных, были беседы еще ожесточеннее.
В один день, например, Маргарита Вячеславовна решила поучить будущую невестку, как нужно относиться к ее сыну, будущему мужу.
– Раз ты с ним живешь, ты должна подстраиваться, – поучала она со знатным видом. –Мужика нельзя оскорблять, унижать, он в таком случае становится агрессивен. И будете жить как кошка с собакой.
– А почему же вы без мужа, – резко выпалила Лиза.
–У меня, если хочешь знать, деточка, муж давно умер, – немного вспылив от неожиданного вопроса, но, между тем, не теряя лица, сохраняя терпение.
– Но у вас же были другие, целых пять, если я не ошибаюсь, – раскрыв между делом откровенность Стаса, с едкостью в голосе, проговорила Лиза, стоя спиной к столику и опираясь на него руками.
– А это уже не твое дело, – опираясь локтем на стол, за которым она сидела, опавшим голосом, словно припомнив многие неурядицы своей жизни, выдала Маргарита Вячеславовна.
– Так вот и не ваше дело давать мне такие советы, –уличив случай, когда так называемая оппонентка впала в обессиленное состояние, уколола Лиза, но и не подозревала, к чему это может привести.
– Ах, ты ж дрянь малолетняя! Ты мне еще будешь здесь диктовать, жизни учить. У самой еще молоко не высохло, а уже меня учишь. Негодяйка! – и с этими словами, так сказать, для их материального подкрепления она схватила стоящую на столе чашку и плеснула Лизе ее содержимым в лицо.
Естественно, Лиза такого развития событий не ожидала. Она, конечно, предполагала, что ее собеседница в итоге ее слов выйдет из себя, но чтобы настолько. И в результате этой неожиданности она даже не вытерла холодный чай с лица, а на мгновение встала над эмоциональной женщиной, постояла, выпучив до крайней степени глаза, и выпалив трясущимся от гнева голосом: «тварь» ушла в комнату. Благо Стаса при этой ситуации не присутствовало. А по его приходу они вели себя, как будто ничего не произошло. А через три дня Маргарита Вячеславовна уехала.
***
Нельзя сказать, чтобы для Лизы получение высшего образования было попыткой отсрочить вход в самостоятельную жизнь, или она старалась получить как можно более дипломов, чтобы всю жизнь учиться и совершенно не работать, а бегать по клубам, наслаждаться беззаботностью, свободой, жить в полнейшей праздности – нет, не совсем так. Но также и нельзя сказать, чтобы она когда-нибудь тянулась к знаниям, видела в них хоть какую-то значимость для себя, для дальнейшей карьеры. Она, по традиции, видела основное преимущество в связях, во взаимовыгодном взяточничестве, и это вполне оправдано особенно в маленьком, сереньком, провинциальном городке. Для нее поездки на сессию были временем беззаботной, разгульной жизни, непомерных трат, и беспробудного пьянства. Родителей, правда, финансово она не обременяла.
За время сессии у нее обыкновенно было множество кавалеров, однако по приезду она решительно утверждала, что у нее в жизни один единственный мужчина, и это – Стас. Хотя он, впрочем, не особенно ей верил, все же был, в сущности, не против, чтобы за его спиной она была свободна. Он тоже себя не обременял никакими узами, но и не изменял ей единственно по той причине, что много времени проводил за компьютером, и не находил времени знакомиться, да и девушки на него не слишком-то заглядывались. По крайней мере, то, чем она занимается во время сессии, его совершенно не интересовало.
И вот настало время этой сессии.
– Не шали тут без меня, – было ее последним напутствием, и она села в машину.
«Свобода» – подумал он и отправился тут же к друзьям.
Приехала она к своей двоюродной сестре, проживавшей с мужем и маленьким годовалым ребенком, и остановилась у них в маленькой однокомнатной квартирке, обставленной весьма скоромно, но чистенько и уютно.
Муж сестры, Семен, работал на неприбыльной работе, подсобным рабочим в продуктовом магазине, и денег домой приносил немного, поэтому и хватало с трудом. К тому же сверхъестественная плата за коммунальные услуги, которая достигала высочайших пределов. К тому и траты на годовалого ребенка. И, тем не менее, в их семье было счастье.
– Здравствуй дорогая, – приветствовала ее сестра – Рима, открыв деревянную дверь.
– Привет, – ответила Лиза, раздосадованная тем, что таксист взял по таксе, а не сделал ей скидку.
– Как доехала? – уловив дурной тон настроения, спросила Римма.
– Да нормально, не спрашивай, – пройдя в прихожую, ответила сестра, раздеваясь.
– Проходи на кухню, я тебе уже обед приготовила.
– Я не хочу есть.
– Ну, пойдем, просто поговорим. Ребенок спит, а Сема на работе.
И они прошли на кухоньку, в которой стояла одна единственная кастрюлька с постным супчиком.
– Твой так и не утроился на нормальную работу?
– Нет, так и работает в магазине, – ответила простодушно Римма.
– Понятно, так и таскает мешки с картошкой. Вы когда последний раз-то хоть отдыхать на юга ездили?
– Да уже давненько. Но ты рассказывай как у тебя, – желая переменить тон беседы, с намерением не превращать разговор в форму допроса, – спросила сестра.
– А у меня все хорошо. Стас работает, хорошо зарабатывает, планируем летом в Египет съездить, – и с ожиданием соответствующей реакции Лиза уставилась на сестру с пристальным вниманием.
Но ожидаемой реакции не последовало.
– Рада за вас. А мы вот на даче летом отдыхали, у родителей Семы. Здорово так было, солнышко так грело. Сыночек мой так под этим солнцем радовался …
Лиза нахмурилась, ей совершенно не было никакого удовольствия слушать про сыночка. Материнский инстинкт в ней был напрочь убит, еще не родившись.
– Смотри, какие серьги он мне подарил, – вставила она, перебив, не дав окончить.
– И правда красивые, – уяснив, что эта форма беседы сейчас не уместна, оценила Римма. – Дорогие, наверное?
– Да, очень, золотые! – с блеском в глазах, словно ей их подарили только что, сообщила Лиза. – Блин, хочу в Египет, знаешь как там здорово! – Представление имеется, но ты же знаешь, никогда не бывала, да и не знаю, удастся ли теперь побывать. Сама понимаешь, семейные заботы. Ребенка теперь растить надо. Вот исполнится ему три года, и на работу возвращаться. Вот этого, если честно, не хочется, а что поделать – надо. Не хочется не потому, что работать, я к работе привычная, а потому что эти конторские сплетни, пересуды, козни всякие. Устала я за пять лет от них, очень устала.
– Так уволилась бы.
– Да как же уволишься. Вот сейчас один Сема работает, и еле концы с концами сводим. А потом еще Витя подрастет, в садик нужно будет отдать, а там еще очередь, взятку надо платить в десять тысяч, или будешь в очереди стоять до последнего. Будут передвигать и передвигать, даже если места появятся. Эх … У тебя еще все впереди.
– Я в ближайшем будущем детей не планирую, – отсекла хмуро Лиза. – Тем более от кого, от этого лопуха, – вырвалось у нее то, чего она теперь не хотела говорить.
– Но потом же все равно захочешь.
– Нет, не захочу, я уже так для себя решила, –решив порисоваться,резко сказала Лиза.
–А жить, в таком случае, для кого? Жизнь становится неинтересной.
– Для кого как …
В продолжение всего их разговора Лиза ежеминутно старалась вывести его в ту плоскость,чтобы поминутно хвастаться своими материальными приобретениями, дороговизной сделанных ей подарков, комфортностью ее проживания, в первую очередь, для того, чтобы вызвать в душе сестры зависть. Но этого никак не получалось, и это бессилие ее злило. Для чего она это делала, спрашивается. Зависть в чужом сердце подкрепляла бы ее самооценку, подтверждало бы ее мнение, что ее жизнь складывается самым наилучшим образом, и служила бы стимулирующим дозатором вследствие того, что сама она не чувствовала прелести своего существования, и только замечая в чужих глазах подавленность, она испытывала чувство удовлетворения. Думаю, всем известны такие соседи, которые ездят в Египет исключительно, как кажется, для соседей, чтобы похвастаться впоследствии, а если этого им не удается, то и не чувствуют подлинного удовольствия от своей поездки.
– Тебе нужно полюбить, – после выслушанной речи о всяческих материальных благах, о дружеских посиделках, о красиво обставленной квартире, подытожила Римма.
– С чего ты взяла, что мне нужна любовь? – сию же секунду, раздраженно от того, что эффект ни на долю не приблизился к ожидаемому, воскликнулаЛиза. – Это тебе нужна была любовь, вот она у тебя и есть, а мне она не нужна, – добавила она лукавя.
– Как знаешь, – вздохнув без облегчения, заключила сестра.
А вскоре пришел ее муж, худенький мужчина, черноволосый, с выцветшими от солнца густыми бровями, среднего роста, крепенького телосложения, с прямыми чертами лица, не считая орлиного, ястребиного носа, с жилистыми руками, на которых, казалось, не присутствовало и капли жира, с впалым животом, в рабочей одежде, немного вспотевший.
– Привет Лиза, – сказал он с улыбкой и, подойдя, поцеловал нежно жену, и эта нежность вызвала зависть уже у Лизы.
В самом деле, ей хотелось и любви, и нежности, и ласки, но все дело в том, что Стас был слишком сух, покладист, и относился к ней скорее как к матери, которой должен быть послушен, в исключении тех случаев, когда у них случались ссоры, но он был совершенно не любвеобилен, а в отношении между мужчиной и женщиной видел одну пошлость, вероятно, еще под воздействием интернета, который он посещал крайне часто.
– «Опять будут облизываться при мне!» – подумала она и встала со стула, чтобы уходить, видом своим как бы демонстрируя, что ей омерзительно наблюдать за ними – целующимися.
– Ты куда? – спросила ее Римма, стоя в обнимку со своим мужем.
– Пойду в ванную, помоюсь. Вы же сейчас будете миловаться, – сказала она с выражением омерзения в лице.
– Да мы уже, кажется, все, – с любящей улыбкой глядя на мужа, произнесла сестра.
– Не все, – почти с такой же улыбкой ответил Семен.
– Я пойду, – капризно произнесла Лиза и вышла.
– Давай я тебе полотенце чистое дам, – крикнула ей вдогонку Римма. – Не надо, теми, что есть оботрусь.
И словно как бы в отмщение за эти поцелуи, за всю ту нежность, которая присутствовала в их семейных отношениях, которая была крайне неприятна для ее созерцания, потому что у ней такой никогда не было, с самого момента приезда она решительно перестала что-либо покупать из продуктов и готовить, не говоря уже о плате за коммунальные услуги, о которых сестра даже не заикалась, а вместо этого питалась в дорогих столовых, ходила по барам, клубам, выпивала бутылку виски на двоих с подругой, вела абсолютно праздный образ жизни, и то и дело, буквально требовала со Стаса деньги со словами: «ты мужик или не мужик».
Семен эту тонкую политику заметил и поначалу молчал, терпел, но, в конце концов, однажды не выдержал.
– Римма, я не так много получаю, чтобы содержать еще чужого человека, тем более, на клубы и на всякие посиделки у нее денег хватает, а на еду у нее не находится. Ты не забывай, у нас еще ребенок. Нам надо думать о нем.
–Да ничего, пусть ест, что от нас убудет, если она лишнюю тарелку супа съест.
– Да я заметил, что она не только тарелку супа. Она так-то никогда не отказывается. Ты знаешь, если бы человек еще бедствовал, то ведь – наглость, просто откровенная наглость. И еще требует – не целуйтесь при мне. И я же вижу, как она реагирует. Но я вообще в своем доме, а она у нас гостья. Она всего два раза продукты купила. Нет, другое дело, если бы у нее не было. Конечно, в таком случае покормить можно, да и живет-то она у нас бесплатно. Но она же просто наглеет, просто использует нас.
– Но она же все-таки сестра моя …
– Тем более, тем более она должна понимать, что у тебя ребенок, – возмутился он еще более от того, что жена его не понимает и следует какой-то женской солидарности.
– Да, по сути, ты прав, но как ей об этом сказать? – наконец, сообразила Римма.
– А когда она уезжает? – несколько смягченный тем, что жена его поняла, спросил Семен.
– Через неделю. – Ну, тогда и нет смысла уже. Посмотрим, может, одумается.
Но она не одумалась, а продолжила пользоваться своим выгодным для нее положением, откладывая на отдых, компании, случайную связь, образовавшуюся у нее в одном ресторане, которая продлилась всего неделю, и после которой молодой мужчина оставил ее, не давая повода надеяться на продолжение. Это оставило в сердце ее горьковатое послевкусие уязвленного самолюбия. И еще более после этого ей были противны их обнимания и целования. А вообще Римме она завидовала с самой юности.
Римма была изящно красивой девушкой, и красивой не только фигурой, но и лицом, из-за чего многие парни в школьные годы заглядывались на нее, оказывали знаки внимания, писали любовные записки, в общем, образно выражаясь, не давали и минуты покоя. Кроме того, помимо своей внешней привлекательности, которая отчасти наличествовала и у Лизы, она обладала необычайно заворожительным, искристым смехом, глубокими, проникновенными, глазами, упоительным голосом, способным к дивному пению, которое в звучании напоминало заманивающее творчество сирен. К тому же, она была в крайней степени недоступной, и это ей прибавляло еще более поклонников. Лиза этой ее популярности завидовала, и завидовала неистово, но Римма решительно не замечала ее откровенной, подчас, зависти, то ли потому что не хотела замечать, то ли оттого, что не умела этого видеть. И только лишь взрослые женщины, наученные, видимо,горьким опытом, говорили ей, чтобы она была поаккуратнее с сестрой, чтобы та, в свою очередь, не сделала ей впоследствии подлость, имею в виду активную зависть, способную реализоваться в определённый момент. Но до поры до времени Лиза завидовала пассивно, не предпринимая никаких попыток ей подличать, строить козни. Впрочем, это лишь от недостатка условий. И как только условия предоставились она решила использовать момент. Определенно Римма сейчас находилась в достаточно сложном материальном положении, и никак не могла позволить себе даже хорошего питания, не говоря уже о всяких роскошествах, посещении злачных мест, творческих мероприятий, которых она и до того была не большой поклонницей. Но, несмотря на столь скромный доход, приносимый мужем, Римма его ни словом не попрекала, и это вызывало в душе Лизы необыкновенную злость, бесило ее неимоверно, как бы укоряло в ее поведении, отношении к Стасу. «Посмотрим, долго ли они смогут» – думала она помимо всего прочего. И почти каждый день она их ненавидела, и ненависть ее достигла, в конце концов, того предела, что и смотреть на Семена, казалось бы, чужого человека, ей было противно. Но, невзирая на свою неприязнь, она не упускала случая пощеголять в короткой, едва прикрывающей ее стан юбке, или каком-либо другом откровенном наряде лишь для того, чтобы он поглядел на нее. Однако он не слишком-то обращал на эти ее выходки внимание, а в большей степени зацикливался на том, что она живет целиком и полностью на их содержание и это его чрезвычайно беспокоило. За месяц деньги почти все вышли, а между тем, еще нужно было за квартиру платить.
– Римма, может быть, скажем ей, или придется у кого-то одалживать. У родителей мне просить не хочется. Им и так пенсии едва хватает, – удрученно, повесив, что называется голову, обращался он к жене своей.
– Давай, я скажу, – основательно все осмыслив, предложила она с серьезным до крайности выражением лица и своих зеленых глаз.
–Только не затягивай. Может, хотя бы за квартиру вложиться.
На следующий день, под утро, точнее ближе к обеду, когда Лиза соизволила пробудиться, Римма с приготовленным, так сказать, завтраком ждала ее на кухне для разговора.
– Есть что-нибудь пожрать? А то я после вчерашнего жутко голодная, – с заплывшими глазами, взъерошенная, растрепанная спросила Лиза.
– Да, конечно, макароны устроят?
– Давай. Сойдет. Кетчуп еще есть?
– Да, сейчас достану, – и после этих слов Римма приоткрыла маленький, полупустой холодильник и достала из него стеклянную бутылку бардового содержания. – Лиза, у меня к тебе разговор.
– Какой? – недоуменно взглянув на сестру, спросила Лиза, хотя уже, на самом деле, предчувствовала, давно предугадывала, и даже удивлялась, что так долго не заговаривали.
– Дело в том, – несколько замявшись, отчасти потеряв присутствовавшую до этого решительность, произнесла Римма. – Что нам нечем платить за коммунальные услуги.
– Сочувствую вам, что могу сказать, – совершенно равнодушно, безобразно поглощая вилкой макароны, пробурчала сестра.
– У тебя не будет пары тысяч? – с возникшей требовательностью в голосе, уже глядя на сестру с долей укоризны во взгляде, поинтересовалась Римма.
– Ой, ты знаешь, я в этом месяце жутко промоталась. Непомерные траты были. Видишь, я еще шмоток себе набрала. А там еще на билет надо. Я думал еще у вас пару тысяч в долг попросить, а то родители не дадут, у них сама знаешь, в деревне какой доход.
– Понятно, – с глубоко задумчивым взглядом произнесла Римма, но не стала, не вышло как-то.
– Нет, я бы и рада помочь, но ты сама знаешь, какая у меня зарплата. А Стас мне денег уже как неделю не присылает. Поэтому не могу. Вы бы раньше еще, если бы сказали. А так не могу – нет возможности.
– Да ладно, как-нибудь выкрутимся, – вздохнула Римма.
В день отлета, который выпал выходным, Лиза попросила, чтобы ее не провожали, чтобы, якобы, их слишком не обременять, будто она лучше доедет сама – на автобусе, чтобы не создавать лишних финансовых трат. А на самом деле, внизу ее ждал черный мерседес с рыжеволосым кавалером внутри.
– Пока милый, до свидания, в следующую сессию жди меня. Я приеду, – прощалась она уже в аэропорту с довольно презентабельным парнем.
И спустя пару часов уже шептала Стасу: «Здравствуй мой дорогой, очень по тебе скучала. Как ты без меня?».
– Тоже скучал по тебе, – отвечал он навскидку и обнял ее машинально,и не почувствовал никаких в ней душевных изменений, никакой опустошенности, и даже запаха мужского парфюма, смешанного с ее духами. А, впрочем, ему было решительно все равно.
Ложноконская - нецелебная, плотоядная
© Copyright: Дмитрий Швец 7, 2014
Свидетельство о публикации №214042901027
Свидетельство о публикации №214042901027
Рецензии