Под песни тюнгура. Матрешка - Былинка-

              <><><> «Может сказка, может быль… Былинкой называют.» <><><>
            
             Бежишь от кого? Посиди!..  Отдохнёшь – дорога в радость, может, песню споешь. А я тебя забавлю – да свои крылья расправлю, а то с колокольни старости – в молодости плохо видать, а что видать – то уже не взять.  Ворчу? Так ворчать  – не камни ворочать, тут ум нужен, терпение, а не сила.
             Будешь слушать – посиди, а на нет – суда нет, дальше лети, знаешь, что там впереди?..
             А слово лёгко – да войско остановить может,  веса в нём нет – в пути не мешает, а с думкой в пути легче. Путь короче, когда голова думой занята, а ноги – дорогой.
             …Будешь?
             …Давно дело было. А как давно? Для одних вчера – долго, для других полвека близко. А раз было – навсегда осталось. Значит рядышком.  А было –  так и ещё раз будет.
             …Напал на эти места мор великий. Может, чума, а, может, холера, а может и пострашнее что – может муть в умы людские вошла, да не вышла. А что страшнее – никто не знает, а кто знает-понимает молчит и не бает.
             Жил в этих местах Егор с женой Ольгой. Жили не тужили – троих сыновей родили.
             А тут у жизни скок: для себя родили – а им лбы побрили. 
             Царёва служба – не медок, в жару не ляжешь в холодок.
             Дети в приказ – мы царю не указ. На душе грусть и тоска, как тень от ракитного куста.
             А тут праздник летний – на селе гулянка, песни шум и пьянка. Кому песни петь, а кому в тоске на костер глядеть. Дабы не смущать праздник, Егор с Ольгой в лес на озёра – рыбу на зиму готовить пока отдыхные дни выпали.
             Вернулись – пусть кругом, только трубы торчком.
             Поклонились, на бездомье оглянулись и в лес опять, только по первому снегу вернулись. Тут хоть реви, хоть плач, а жизнь, как палач, – ни уговором, ни укором пощады не выпросить. Остаётся лишь: рука к руке, спина к спине, губу меж зубов да надейся на богов.
             Хлеба пали. Семя проросло. Картошку да репу кабан побил.
             Что бы ни было – всё кончается, а уж зима, не на века,  и подавно кончится.
             Тут хоть вой, хоть бейся головой.  За каждый день дерись. Живи-молчи, сынов со службы жди.
             В походе солдат – ожиданием богат. Кого ждут, тот и вернется.
             Как жили, как выли – никто не слышал, никто не видел, а и рассказать некому, кто знает – зачем тому слушать.
             Весной крапива ветку даст, щавель копьё кинет  – мужик и не сгинет.
             Но хоть весна красна, да разогнуться не дает, а следом лето припрёт, потом и осень дожмёт.
             Пожили – прожили, все не проели,  что-то  нажили. 
             Решил как-то Егор свезти на ярмарку кой-чего продать, да кой-чего для рукодейства зимнего купить, а что просто так в мороз небо в хате коптить?
             Торговать – не работать, стой да отбрёхивайся, авось на лай и покупатель оглянется.
             С прибытком большим ярмарка-то повернулась,  вроде в радость бы, да слеза навернулась. Раньше дети дома сидели-гадали – гостинцев ждали, а теперь…
             Купил жене, что по ласке показалось. А  себе? А что себе? Подарок даришь – улыбку  себе берёшь, чем подарок нехорош?  Для дома – топор да пилу новые. Инструмент под рукой – долой лень и покой.
             А слеза – не всегда душу омывает, бывает – ржой  её разъедает.
             Слезы лить – не дуб пилить – ума не надо.
             Зашёл в ряды дитячие послушать их смех – да это же не грех.
             Старика на игрушки, как дитё на погремушки,  завсегда тянет смотреть.
             Купил, по привычке, петушков-лизунцов да глаз упал на матрёшку, что стояла, глядела, есть не просила и не голосила.
             – Почём отдашь? – Егор подошёл и на руки её взял.
             – По сколь возьмёшь, по столь  бери, – продавец скоро подпрыгнул.
             – А, ну, ещё товар покаж! – Егор оглядел лавку и что на ней.
             – Так и нет ничего. Она одна и осталась – тебя дожидалась, – смеётся  торговец.
             – А что никто не взял – мож какой изъян? – крутит Егор матрёшку, глянулась она ему.
             – Не изъян, так убёгла бы.  С маткой-то семь должно быть, а что-то ходко дело шло у меня – восемь получилось-то. Она восьмая, да семь внутри. Не порядок. А куда последыша девать – не за порог же гнать? Так вот и не берёт никто. 
             Для пацана, аль для девки берешь?
             – Для себя со струхой.
             – Не поздновато ль матрешку катать – детей в дом накликать? Гляди, справна-то кака получилась – как бы что не случилось? – смеётся и глазом моргает продавец.
                –  Спрячь стыдобу-то охальник. Кипятка со старухой уже нахлебались – дети все уже поднялись. Домой приду – там всё решу.  Вдвоем решим – людей не насмешим.
                «Где двое – там и трое, а где семеро – восьмому самое место», – подумал Егор,  матрёшку за пазуху,  на дом нацелился, да повернулся. – Зовут-то её как?
                – Как матрёшку зовут? Чудной человек! Матрёной – ведомо. А тебя как?
             – Батька с мамкой Егором нарекли.
             – Значит Матрена Егоровна – свет душа. Ей назвалась, ей  и будет.
             …Ольга, собака и кошка рады – мужик у ограды. Вернулся.
             Не обновам душа рада:  вместе все – вот отрада.
             – «Петушки»?.. Не сам ли уж решился? – смеётся Ольга. – А топор? Одним дом построил, а двумя рушить будешь? А это что за диво дивное?
             Матрешку на локоть положила, смотрит и рада.
             – Егоровна! Пусть живёт, пока сыновья в походе. Где двое – там и третьему места хватит! – кивнул Егор на полати, что пусты давно. – Пусть там живёт, братьев место стережёт, с нами их дожидается.
             Поставили её у занавесочек голубеньких, сидят, смотрят разное вспоминают, а слёзы одинаковые в горле стоят.
             Сели чаёвничать с бубликами да с калачами, с сладостями лавошными. Матрена рядом. Раскрыли – ребятню на стол посадили, чай пьют, пот утирают, глазами на них стреляют. Вроде, как и игра, а жизнь это.
             Так и жили. Год за годом  идет, от одного бежит  – другого догоняет
             Но однажды… Хоть жизнь не водица, бывает воронкой закрутится.
             Как-то поутру, петух ещё не пел, слышит Егор: кто-то по полу скребёт.
             Глядь, а по дому девка ходит, веником по углам шевелит.
             – Кто така? Откель? Почему без хозяв в доме порядок правишь? Ответствуй?
             Жена проснулась. Со сна понять ничего не может.
             – Так не спится мне, тятенька. Устала от лени, – девица ответствует.
             – Какой-такой я тебе тятенька? – удивился Егор.
             – Наиродной! А какой? – та тоже встала от удивления.
             – Ты, девка, либо нагла, либо умом слаба, – жена в разговор вступила. – Ответствуй: зачем и откель?
             – С ярмарки я. Матрёна Егоровна. Тятенька меня забрал, с собой позвал. Купил леденцов, да топор с пилой, да отправился домой, по пути трактир – дорога в тёмный мир, туда зашли… – начала, было, Матрёна речь плести…
             – Мала ещё отличать трактир от чайной. В чайную заходили. Было дело! – перебил её Егор. А сам смотрит – и точно: и платочек тот, и сарафанчик знакомый, и румянец на щеках виденный, и нос курнос. – Начала горницу мести, так заканчивай, да пол сбрызни – пыль столбом – чихов не хватит. Говорливая. И в кого только?..
             Дело прошлое – людям не в укор, а судить – не будь скор.
             А и то – в доме рукам всегда место есть, а тесно – вон огород да поле недалече.
             Живут! А жизнь… А жизнь, только держись: из хомута не выпрыгнешь, одни вожжи на себя тянут, а другие понукивают.
             Девка в доме – забудь о покое. От сорванца жди проказы, а от девки любой…
             Ну, не заразы, а жди, чего сам и придумать не сможешь.
             …Как-то крутится по двору Егор, а, вроде, как свист соловья слышится. Какой соловей – в лугах трава до бровей! В обход. Глядь, а из-за плетня – парнячья голова, а напротив Матрёнина.
             Чего не звал – само нашло. Стоит за забором – сам в картузе и рот до ушей.
             «Здравствуйте, дяденька…»  и понёс через поля и овраги, и лес не преграда, и болото – чистая дорога.
             – Ты мне, племянничек, что тут вдоль плетня  татью крадёшься,  словно ужака вьёшься? – строгим надо быть, да себя младым не забыть.
             – Так вот водицы напиться – да на мир подивиться, – отвечает парень.
             – Попил? Посмотрел? Лети, пострел, в свой удел. У нас  – не коновязь,  – Егор-то ответствует, – сам из каких? Босяк или князь?.
             – Ни босяк и ни князь. Только голова есть, а  дома и отца с матерью – нет... Мор все прибрал, был мал – не помню, как увернулся, – парень-то отвечает.
             – Свистуны у реки, а у дома люди ходят. Какая нужда привела? – Егор опять спрашивает.
             – Так людей не вижу. Коробейник я, а хотите офеней кликайте. Только конь да дорога. Поговорить захотелось. А маменька с тятенькой зарекали не разговаривать с девицами, что в хороводе, велели речь вести только с теми, что в огороде, – улыбается тот.
             – Правильно зарекали. Вот как увижу, что Матрёна не на огороде и ты рядом, я за родителей твоих службу сослужу – хворостину, сам знаешь куда, положу. Хлеб-то на что жуёшь – или из недобрых рук берешь?
             – Свой хлеб ем! Коробейник – я. Привёз – увёз…
             – Ага! Еле ноги унёс!  Сами мы на ярмарку ездим – видели вас без прикрас. Не под руку ты нам и на дворе места нет.
             – А я вот хожу-смотрю где дом рубить, чтоб осёдло жить.
             – Сейчас придумал или кто надоумил?
             – Без земли нет корней, а корней нет, то и плода не будет.
             – Вбил кто науку или такой родился? – Егор пригляделся к парню.
             – Думал, что сам с усам, а потом стал маменьку с тятенькой вспоминать да слова их на заметку брать.
             – Если не врёшь – то правильно идёшь. А нарекли-то они тебя как?
             – Егорка. А народе кличут – «Егорка – хлебная корка».
             – Удумал сам или так и по книге? А чтой-то так народ покрасил тебя?
             – А у меня всегда для голодного много нет, а корочка найдётся. А если ещё что есть – то и поделюсь.
             – У зазнайки Егорки похвальбы да отговорки. Ладно бается, да правда всегда узнается.
             Так ты понял? Девке за забор  – нет пути, а  встретишь –  блюди зараз родительский наказ.  Вижу, умеешь речи вести сладки, а девки на язык падки. Греха не проси –  девчачья свобода на длину косы.
             …Дни идут.
             Кто видел – тот знает, а знает – понимает. То Матрёна в пол смотрит, то передник руками мнёт, то к окну бежит, то у речки сидит.  Как ни придави семя камнем – росток проклюнется. А ростку – свет да тепло ему, не то бледно, да чахло будет.
             Всё родитель может стерпеть – но на муки дитя  сил нет смотреть. Хоть вслед беги – свое дитя навяливай – позор принимай.
             Но нет! По осени бухнулся Егорка в ноги Егору и Ольге: – Тятенька и маменька отдавайте за меня Матрёну. Век благодарить буду и добра никогда не забуду.
             – А раз мы тятенька и маменька, то не быть нашему сыну в примаках. Посему сначала покаж – куда девку нашу поведёшь. Ей хоромы не в кураж, но жизнь начинать надо со своего устава. Вот мои топор и пила – они сами всё умеют и  неумех научат.
             Вот и всё приданное Матрёнино.  Вон на косогоринке хошь землянку рой, хошь баню ставь. Попросишь – плечо подставлю, но помогают  только тем, кто делает. А нет сговору – нет и говору. Вон солнце в пути и тебе идти. Не знаешь куда – дорога от порога покажет.
             Смеётся Егорка – Хлебная корка. Взял топор да в лес пошёл. Матрёна, зыркнула очами и за ним, а дорогой и не повернула глаз – а что теперь: мать с отцом не указ.
             Оно в сказке быстро, так и в жизни  время летит соколом.
             Справили баню, потом дом.  А где дом там и печка. А где печка – там и лавка. А где лавка там и семеро.
             Детня бежит – к деду с бабкой спешит. С речки идут им рыбу несут, из леса гриб толкают, а то и ягоды катают.
             А кто даёт тому и дают. Что лес, что речка, что поля – для ребятишек, как родня.
             А люди хоть смотрят глазами, а думают головой. Если не говорят – то не значит, что не видят.
             Нарекли они место это – «Ёгора». В село ли, в город ли или оттуда народ идёт, на речке у «Югоры» и остановиться можно, и обсушиться, и погреться, для  малых молоком разжиться.
             А жизнь, как солнце – встаёт и падает. А падает, чтоб встать.  А встал – не зарекайся – упасть можешь. А вся жизнь такая – в страхе и радости.
             … Как-то поутру пришла Матрёна к родителям, посмотреть да подсобить – отца с мамкой навестить.
             Глядь, а у забора солдат с молодкой. Молодка бела, светла, и  коса в цвет льну отбеленному ниже пояса.
             – Красна-девица, а жив ли Егор с женой Ольгой? – солдат спрашивает, а сам ответа боится.
             – Тятенька, – Матрёна в голос, – выйди, никак брат мой вернулся.
             А и есть так. Младшой. Последним ушёл – первым пришёл.
             Рассказать про радость – да где слова такие взять? Где и кто их придумал?
             Вот так день начался.
             – А кто с тобой? Вроде как не из наших. Не полонянка ли? Уж не силой ли брал?– Олька допрос ведёт.
             – Это я, матушка, в плену у неё. Двадцать лет до Белого моря шёл, а потом и дальше, чтоб в полон попасть, да три года обратно под стражей, – младшой-то, смеясь, отвечает.
             – Ну и хорошо! Мужикам узда всегда в пользу. Раз довела – то и спасибо ей.
             Пир во весь мир! И идущий и едущий мимо весть несут, за Егора радость держат.
             День в разгаре – а праздник шумит – сидеть не велит.
             Вдруг прохожий в дом идёт, да девицу за руку ведёт.
             Девица статна. Волос, как огонь.
             – Мне б Егора да жену его – Ольгу найти! – молвит, а сам по сторонам смотрит. Виданное ли дело – днем, не в праздник народ веселится.
             «Ой!» – только Матрёна и молвила.
             Средний с царёвой службы вернулся.
             Да и быть такого не может, что бывает.
             Как у Ольги с Егором сердце выдержало – никто не знает.
             – Полонянка ли? – Ольга смотрит на красну–девицу.
             – Я сам в полоне. Был там, где солнце за море садится, а и там люди, хоть и на  островах, а живут. Оттуда и идём – дорогой хлеб жуём да шаги считаем, да думу маем –  ждёт иль кто не ждёт – не знаем.
             А и праздник пуще прежнего.
             Все на братьев да их невест дивятся, шушукаются. Матрёна голову подняла – хозяйкой ходит, на Егора с Олькой смотрит, а те сквозь слёзы  друг друга не видят.
             К вечеру устал народ. Кто куда, а братьям с дороги и отдохнуть бы надо.
             Братьев палати дождались, а Матрёна, по девичьей чести, невестушек к себе домой просит, а и похвалиться есть чем, детьня под ногами суетится – в глаза заглядывают, тайком, то до одёжки, то до кос их дотронутся. А и то – дивно–дивное, заморское!
             Темно на дворе – чаёвничать сели, а  места и мало. Тех, кого из-за стола не видно под него пешком погнали.
             Стук в окно. Матрёна на крыльцо,  и с ней чуть не плохо.
             Стоит солдат да за руку девицу держит. Тонка собой, а волос, что вороново крыло,  в ночи не видно.
             Так и есть – старшой вернулся. Первым ушел – последним пришел.
             Братьев увидел – глазам не поверил. Упал на колени перед батюшкой и матушкой и благодарить стал, что ожиданием да молитвой уберегли его и братьев.
             – А девица – не полонянка ли? Не на саблю ли взял и силой увёл? – Ольга спрашивает.
             – Двадцать лет шёл до моря Черного, чтоб самому в полон попасть, да три года домой возвращался, – старшой молвит. – А что веры другой – сердце не слышит.
             – Дело не в том, как молятся, дело в том, что после молитвы делают. Все мы веры людской, а значит и жить по ней обязаны, – молвил Егор старший.
             Все смеются, радуются, ребятня Матрёнина смеётся, а им бы только  на одной ноге поскакать да рожи построить. И давай опять, кто за гусли, кто за бубен, а кто и сопелкой подмогает. Дом чуть не ходуном ходит – тоже в пляс собирается.
             А и то сказать – виданное ли дело – с царёвой службы и все живы вернулись.
             Что царь, что царица – для них солдатская кровушка – водица. Не сказать, что пьют – просто, не жалея, льют.
             А потом, не сразу, встали три дома в ряд. Слева от каждого скворечник на шесте. Со стороны смотреть – шеломы солдатские с копьями…
             А потом? А что потом?
             Народ к силе льнет, за собой других ведет. Стали слева и справа по руку от братьев дома расти, как грибы.
             По деревне ребятня… У каждого дома чехарда.  И чернявые, и белобрысые, и, как огнём горят, и угольками, а у всех носы в конопушках, коленки в сбоях, галдят…
             А наше солнышко всех спешит равнять в  соломенных.
             А и то – жизнь такая.  Уж сколько раз народ деревню не крестил. И Егоровка, и Горевка,  и Гора, и Горки, и  Егорово, и Егорьевск…
             И так бывает!.. Кто умный – тот знает…
             Ведь  Егор… и тебе Егорий, и Юрий, и Георгий…
             Да… Победа – не девка, словами не уговоришь.
             Хочешь в жизни победить – собирайся в  бой  идтить?
             А как в жизни победу взять – если не жить?
             Вот так вот!
             К чему это я? А не к чему!
             Смотрю: идёшь, как с бревном через болото бредёшь: ноги вязнут, голова опушена, ещё и бурлаком что-то тащишь. А что там на конце? Оглянись, посмотри, вон у лавки положи, да и дальше иди. Понадобится – вернёшься – если к делу – заберёшь, а нет, то и здесь место не пролежит. Твое другой не возьмет – своего много.
             Вон на ту кучу. Многие этой дорогой пришли – налегке ушли. До тебя, да и после будут. Не только человек дорогу топчет, но и она его.
             Давно тут всё лежит – никто не возвращается, в обратку не берут, значит, и не очень и надо было когда-то.
             Отдохнул? А и то… сидеть хорошо. Ты ж куда-то шел... Ну, и иди туда, раз надобно…
   
            д. Горки, Егорьевский район, август 2001г.