Месть Шпигата

   
   Мы с Шурой Злобиным  красили надводный борт, балансируя на маленьком плотике. Его устройство было простым и надежным: шесть ржавых бочек и деревянный настил, покрытый толстым слоем краски всех цветов и оттенков. Работа легкая и приятная,  и не требует умственных усилий. Макай себе валик в бадью с черной краской и рули в любом направлении. Малярный  валик на длинном бамбуковом древке крутится легко и плавно. Густая асфальтовая краска хорошо кроет и с легким всхлипом ложится на ровную поверхность.  Белилами я подновил разлапистую грузовую марку. На искрящемся черном фоне она сияла замысловатым китайским иероглифом.
 
   Теплые лучи майского солнца играли на волнах и по спирали закручивались, уходя в глубину. По борту танцевали волнистые узоры солнечных зайчиков. На зеленой воде отдыхали сварливые чайки. Они ругались между собой, крутили носатыми головами и спорили, кто из нас свалится в воду первым. Пахло соленым морем, спокойствием и мазутом.
 
   Злобин прислонил свой шест к борту, расправил квадратные плечи и продекламировал в утреннюю дымку:

 По морю плавал черный буй.
 К нему поплыл какой-то … дядя.
 А с берега на это глядя,
 Ему кричали: «Не рискуй!»

- Бурные аплодисменты! – сказал я.
 
   Встревоженные чайки захлопали крыльями. Злобин, довольный произведенным эффектом, скомандовал: «Перекур!», - и достал мятую пачку «Беломора». Потом сделал мне замечание:
 
- Там вон, сопли подбери, видишь, залез за край!
- Без лысых знаем, - флегматично ответил я, - подсохнет краска, выправим.

   Шура был лысым. Он самостоятельно брил свой шишковатый череп и говорил: «Лысые – они умные!»

   Злобин стряхнул пепел в котелок,  размешал краску и неожиданно спросил:

-  Серега, ты как думаешь, Чацкий переспал с Катериной? Или она его того, бортанула?
- Ну, ты даешь, Шурик! Чацкий, он где?
- Где-где, в Караганде! – острил Саша, - в «Горе от уме».
- А Катерина твоя, наверное, из «Грозы»?
- Один хрен! Значит, это была Лида.
- Может быть, Лиза?
- Ну, Лиза, какая разница?  Я их всегда путаю...

   Саня, в свои двадцать четыре года, был заочником «бурсы», средней мореходки. В перспективе он видел себя капитаном.
 
- Мне некогда раскачиваться, - говорил Злобин и морщил низкий лоб, - возраст подпирает. Знакомый кэп, Солоухин, возьмет меня третьим помохой. Потом, в три свистА закончу «вышку». А там  – два шага до капитана. Пойдешь ко мне в боцмана?

- Если не передумаешь, - сказал я пророческие слова. – Солоухин, он кто, твой родственник?
- Да нет... пили вместе…

   «Здорово тогда надрался Солоухин», - подумал я.

    Сверху, перегнувшись через фальшборт, на нас смотрел боцман Варенников:

- Эй, на баржЕ,  – вдруг закричал он, - валик держи!

   Но было поздно. Плотик качнуло и бамбуковый шест скользнул вниз, увлекая за собой малярное ведро. Саня попытался ухватить инструмент на лету, да не успел. Его ладонь прочертила изящный финт на свежей краске и Злобин тяжелой глыбой обрушился в воду. Среди алмазных брызг мелькнули подошвы его новых ботинок. Волны сомкнулись и море охотно приняло свою жертву.

   Боцман оказался на плоту раньше, чем Сашкина лысина вновь засветилась над водой. С большим трудом мы вытянули отяжелевшего матроса на дощатый настил. Мокрый Злобин шумно отплевывался и размазывал черную жижу по щекам и лысине. Левый ботинок он потерял.

- Патрис ты наш Лумумба*, - задыхаясь от смеха, пропел дракон*, - иди в яму*, солярой отмой ее…лысину.
    
   Кошкой я зацепил бамбучину с малярным валиком. Бадья с краской была утеряна навсегда.
    
   С этого дня Злобина стали дразнить Лумумбой. Но не долго. Судьба готовила ему более суровое испытание.
   
   С Лумумбой мы проживали в двухместной каюте матросов. Входя в каюту, Злобин обычно кричал: «Серега, ты живой?» Это меня бесило.

   Вечерами Шурик корпел над  контрольными и писал сочинения. Науки постигались тяжело, тем местом, на котором сидишь. Усидчивостью называется.
 
 - Накатаешь с книжки, вроде, все ясно, все правильно. Перечитаешь, возникают сомнения и новые мысли, - рассуждал Злобин голосом Алексея Пешкова.

-  Везет тебе, Шурик. У тебя еще и мысли бывают, - посмеивался я, листая его опусы, - цитирую: «Муж бьет, свекровь грызет и еще Крымская война!  Душа Катерины не выдержала и, севши в лодку, уплыла вниз по Волге».  У классика это звучит не так безнадежно.

   Однако смутить Злобина было не легче, чем швартовый кнехт:

- Много ты понимаешь! Нам говорили - сочинение должно быть изложено просто, ясно и своими выражениями.
- Тебе это удалось. На все сто!
- Не выпендривайся, тебе и так не смочь!

   Однажды, заглянув ему через плечо, я прочел на английском: «Тхере аре ася брейкерс».*

- Ух ты! – сказал Злобин радостно, - ты и по-английски спикаешь еще хуже меня!

   Я не стал говорить ему, что был победителем школьной олимпиады по английскому языку в городе Новосибирске.

   В конце мая произошло два важных события. Первое - нашего «папу», Виктора Артемовича, сменил капитан Фисенко, второе - у боцмана родился долгожданный наследник.
 
   Фисенко сразу прозвали «ковбоем» . Он любил и умел швартоваться без буксиров. Однажды машина не отработала задним ходом и мы въехали носом в причал. Чтобы залатать дыру в форпике, судно поставили в док.

   По случаю рождения Степки Варенникова (рост 54, вес 3600) был устроен национальный праздник и матросы, скинувшись, купили ему желтый педальный автомобильчик. Боцман выпросил двухнедельный отпуск, а ВРИО стал Александр Петрович Злобин.
 
   Не я первый заметил, что власть меняет людей. Первым делом, Злобин перебрался в каюту боцмана. Потом сменил затрапезную робу на новую, начал отращивать усы и разговаривать сиплым басом. Кроме того, он завел блокнот, в котором делал таинственные записи. Перед этим оглядывал небосвод, грыз карандаш и хмурил брови.

- Лумумба, оперу пишешь? – подначивал его электрик Хатан.
- Какую оперу?! - отвечал деловой ВРИО. - Теперича не до музыки.
- Опер сказал про всех писать?

   На судне два человека стали называть Шурика Петровичем – капитан и матрос-интеллигент, Саша Будиш.
 
   Машинист, Паша Сенчихин, тоже не упускал случая пошутить:

- Пет’овитч, спой песнью, - говорил он с прононсом Любови Орловой из кинофильма «Цирк».
    
   Потом делал торжественное лицо и сам пел:
 
 «Широка страна моя родная,
 Много в ней полей лесов и рек!
 Я другой такой страны не знаю,
 Где Лумумба – тоже человек!»

     Злобин не отвечал на дурацкие шутки (себе дороже), сопел и молча ретировался.

  «Азиатский» гальюн, на главной палубе, не работал давно. Его выхлопная труба забилась фекалиями и прочистить шпигат не было никакой возможности. Засорение пытались устранить тросиком, железной проволокой, лили в жерло  каустик и даже серную кислоту. Не вышло, в буквальном смысле, ничего. Хозяйственный ВРИО, решил исправить это упущение, используя прогрессивные технологии.
 
- Сжатый воздух есть. Шланги есть. Люди будут, - уверенно заявил Лумумба и сделал пометку в своем блокноте, - добровольцы имеются?

    Таковых не оказалось.

- Назначу сам, волевым решением, - сказал Злобин с апломбом руководителя высшего звена, - пойдет Саня Будиш и ты, Серега, будешь?
- Нам, где бы ни работать, лишь бы не работать, - нехотя согласился я.

   В начале операции Лумумба инструктировал Будиша, как перед боем:

- Связь – визуальная, через иллюминатор. Махну рукой один раз – включай воздух, махну два раза – вырубай клапан, - говорил Злобин, размахивая широкой ладонью перед носом матроса.
    
   У Будиша шевелились кудри.

- Только без рук! - сказал интеллигентный матрос,  - все будет четко. В ритме вальса.

   В прошлой жизни Будиш закончил музыкальную школу и в ритмах соображал.

- Пойду, выпрошу у ревизора защитный химкомплект., - сказал я, - у меня самый дерьмовоопасный фронт работ.
- Не дрейфь, матрос, боцманом будешь! – дружески хлопнул меня по плечу Злобин.
 
    Мне показалось, что я стал меньше ростом и ответил: «Хорошо, что не Лумумбой!»

   Наконец, все приготовления были закончены и наша команда заняла свои места.

   К штуцеру, на борту дока, подсоединили толстый резиновый шланг. Его конец обмотали ветошью и забили в выхлопное отверстие гальюнного шпигата. Мне досталась неблагодарная участь держать этот шланг, чтобы его не вырвало сильным напором. Будиш покуривал у синего клапана в доке. Злобин, как руководитель проекта, завис над унитазом и шуровал там манильским квачом.

   Я увидел, как Будиш резко повернул вентиль. Резиновая кишка ожила, вздрогнула, и издала шипение паровоза, отправляющегося из Владивостока в Москву. Я вцепился в шланг, который норовил выскочить из отверстия, как пробка из бутылки с шампанским. Потом матрос закрыл кран, затем снова открыл. И так несколько раз. Я не мог стереть испарину со лба, боясь выпустить резинового питона. Наконец, послышалось приглушенное «пух!» и воздух со свистом устремился в отверстие шпигата. Что ни говори, а прогрессивные технологии – великое дело!
   
    Напротив меня Будиш лихорадочно закручивал клапан. Вдруг он присел, выронил сигарету и, что было духу, рванул вдоль борта в сторону переходного мостика. Его белокурая грива развивалась у него за спиной. Потом, гремя коваными ботинками и поминая всех святых, промчался свирепый Злобин. С головы до ног он был, извиняюсь, в дерьме.
 
   Вероятно, Будиш не понял визуальную команду и открыл воздушный клапан, когда Лумумба склонился над унитазом.
 
   Я уже поднялся на судно, а гонка все еще продолжалась. Злобин сократил дистанцию в два раза, обманув Будиша на переходах. Трагический финал марафона был ясен: «Напрасно старушка ждет сына домой…». Охотники африканских племен, бывает, загоняют леопарда. Лумумба, несмотря на свою массивность, летел как медведь за сохатым, сметая все на своем пути. И едва не смел капитана. Фисенко загородил ему узкий проход спардека и, зажав нос, спросил:

- Откуда это, Александр Петрович?
- Из азиатского шпигата… Убью гада!

   Таким образом, Лумумба поменял знаменитое африканское имя на простое голландское - Шпигат. И, как оказалось, на всю оставшуюся жизнь.

- С таким прошлым трудно стать капитаном, - сказал я Злобину жестокую правду.

   Шпигат мне этого не простил.

   Прошли годы. Однажды, получив направление на судно, я вышел из конторы пароходства, открыл дверцу машины и услышал:

- Нарушаем, товарищ! Инспектор ГАИ, прапорщик Злобин.

   Я обернулся. За моей спиной стоял Шпигат. Усатый, толстый, монументальный, с внушительной бляхой на груди. Человек-скала. И этот человек делал вид, что никогда не обмакивал свою кисть в мой котелок с краской.

- Парковка в этом месте запрещена, - грозно сказал он, помахивая самодельным деревянным жезлом, - водитель, предъявите документы на автомобиль!

   Я показал.

   Злобин покосился на мои погоны, взъерошил усы и по-прежнему делал вид, что не узнает меня:
 
- Придется заплатить штраф, (ехидно) товарищ капитан!

   Наслаждаясь своей властью, инспектор Злобин, выписал штрафную квитанцию и протянул мне желтый листок:

- Извини, что мало, - развязно сказал прапор, - больше просто не могу.

   Он задержал бумажку в руке, явно ожидая моей реакции.

- Шпигат ты наш Лумумба,  - сказал я с тихой грустью, усаживаясь за руль, - знаешь, отчего у меня на душе так паршиво?
- ?
- Я жалею, что не засыпал тогда в шпигат горсть картечи!

                ***

 Словарь.

Патрис Лумумба – африканец, борец за независимость Конго.

Дракон – боцман.

Яма – так иногда, в шутку, называют машинное отделение.

Тхере аре ася брейкерс – вольное прочтение с английского: There are ice breakers – это ледоколы.