Полёт пули

Созвездья погаси и больше не смотри
вверх. Упакуй луну и солнце разбери.
Слей в чашку океан, лес чисто подмети.
Отныне ничего в них больше не найти.

Иосиф Бродский.



Денёк такой хороший, солнечный, апрельский. Тепло. Девушки юбки понадевали короткие на почти голые ноги. Весна, да и только.

А я шел будто в парикмахерскую, а вообще – куда глаза глядят. Бывает иногда такое состояние, которое и определяется этим уже устойчивым словосочетанием: «куда глаза глядят»…

И – вот проходил между домов – там, где большой плакат про собак, которых нужно любить – и увидел на земле его, пистолет. Марку назвать не могу – я человек не военный.
А из пистолета стрелял когда-то. Даже удачно. Юным корреспондентом приехал делать материал про комсомольцев Мартукского района. Ну, и – комсомольский секретарь позвал меня на стрельбища, которые в плановом порядке проводили местные милиционеры. Можно было не только посмотреть на мероприятие, но и стрельнуть самому.
В армии я не был, пистолет взял в руки в первый раз. А тому, кто хорошо цели отстреляет, на зачёте полагалась рюмка водки.
Я выполнил всё по инструкции, заработал аплодисменты зрителей и, под аплодисменты, выпил водку.
Один из милиционеров водки выпил раньше. И, наверное, уже не одну рюмку. А нужно было ему стрелять ещё из автомата. Он нажал на курок и стал под звук очереди разворачиваться по часовой стрелке. Потому что отдача у автомата была ощутимой, а сил удержаться на месте у милиционера не было.
Так бы и положил весь личный состав и комиссию, если бы вовремя не подхватили, не попридержали…

Ну, так вот – стрелять из пистолета я мог.

Я подёргал затвор, осмотрел магазин. И пистонки есть. Парочки, правда, не хватало, да мне-то что. Дарёному коню в зубы не смотрят.

Вот ведь оно – случай!

А я как раз шёл с мыслями чем-нибудь эти мысли остановить.
Ну, там – с крыши прыгнуть, удавиться, вены перерезать.
Но всё как-то не подходило, не устраивало.

С крыши прыгать – очень долго до земли лететь. Во время полёта – к бабке не ходи – возникнет желание передумать, вернуть всё обратно. А его уже не вернёшь – уже прыгнул. Отсюда и дискомфорт в ситуации – летишь вниз расшибаться насмерть, а тебе этого уже совсем не хочется. Тут тебе и страх и ужас. От испуга, говорят, у животных даже мясо портится. Вот и врезаешься в землю, в асфальт, и получается из тебя такая куча никуда не годного мяса…

Ну и другие способы не лучше. Запустить себе в вену пузырёк воздуха – тоже несколько секунд переживать, мучиться от мыслей, что сделал что-то непоправимое.

В этих смыслах пистолет – самое то. Чик – и нету тебя. Нажал на курочек – и на Том Свете. Мгновенно.

И вот – надо же! Повезло! Иду и - на тебе – пистолетик! И с пульками! Бери, пожалуйста, к голове приставляй – к виску, в рот – куда угодно! И – «one way ticket!» - поехали! Он сказал – «поехали», он махнул рукой…
И – что немаловажно – и стрелять я уже умею…

Кто хоть раз женился, тот знает, что семейная жизнь не всегда сахар.
И вообще те, кто женится, они ни фига себе не представляют, во что впутываются, что их впереди ожидает.

Стоят перед аналоем и всё думают, что игрушки, когда звучат слова «в горе и в радости, в болезни и в старости, до самой смерти…».

Кто думает про смерть, когда женится?

А ведь это – перспектива вполне реальная, если брак складывается идеально.

Если брак складывается идеально, то супруги живут вместе настолько долго, что наблюдают взаимное старение, они видят и знают друг о друге всё, о чём в молодые годы как-то даже и в голову не приходило.
В молодости даже покушать вместе нужно привыкать.
И – удивиться тому, что любимая девушка, оказывается, ещё и кушает!

В предсмертной старости не удивляешься уже ничему. Муж и жена – один организм…

Но тут речь о другом.

Мужчина и женщина – это в жизни разделение труда, обязанностей. У каждого своё предназначение. Женщина – рожает и воспитывает детей. Мужчина устанавливает точку отсчёта жизни ребёнка.
Сам ли он её устанавливает, либо легкомысленно поддаётся на зовущую улыбку женщины – вопрос другой.
Просто к старости он, как осеменитель, в своей идеальной семье уже не нужен. И молодые семьи детей и внуков не очень в нём нуждаются. Так, номинально. Папа. Дедушка. Должен быть.

Вот бабушка – другое дело. Она продолжает выполнять своё предназначение: она кудахчет и квохчет над внуками, изобретательно с ними играет, готовит еду, стирает…
Нет, теоретически старый мужчина в семье, конечно, нужен. Хотя бы для того, чтобы поговорить.
В остальном – его нужно кормить, обстирывать, прибирать, складывать за ним вещи, которые всегда валяются по всей квартире.

А оно, вообще кому-то нужно?

Природа предусмотрела, как в этих смыслах деликатно установить равновесие и справедливость. Есть у неё для мужчин специальная такая программа. Мужчина услаждает свою жизнь выпивкой, курением, чревоугодием. Пытается безответственно попутно ещё кого-то осеменить.
По сути, своими зубами и всем, чем только можно, сам роет себе могилу.
Потом ещё лежит сутками с куском колбасы напротив телевизора. Зарабатывает себе к старости «непреодолимые препятствия» к дальнейшей жизни. Ну, и – потом наступает вот это «на кого ж ты нас покинул!». Разговоры, конечно, про преждевременный уход.
А – какой он преждевременный, когда – в самый раз. Конец котёнку – больше срать не будет.
Вернее – коту.

А женщина у Природы – первая помощница. На ней вся растущая, развивающаяся человеческая жизнь держится. И она в этом процессе у Природы и союзница и всех её пожеланий исполнительница.

В одних случаях женщина просто создаёт стрессовые ситуации, чтобы её мужчина «пилбилгулял», отчего у этого отвратного типа внутри организма возникают и развиваются всякие узлы и чирья. Мужчина же ото всего, что он пакостит, переживает страшно.
И, к пятидесяти-шестидесяти годам врачам внутрь этого кобелины уже страшно заглядывать.

В других случаях женщина кормит и холит своего ненаглядного. Так, что к шестидесяти годам…
Так или иначе – в женщине с годами включается программа освобождения от всякого балласта, коим и является на самом первом месте любимый мужчина со всеми его неисправимыми пороками.

Вот есть выражение «жена мужа пилит». Когда говорят, что «муж пилит жену» - это выражение уже притянутое за уши. Обычно пилит – жена. И не стоит говорить, что занятие это у неё – искусство для искусства.
Когда жена мужа пилит – у него внутри те же самые чирии и язвы образуются, когда он переживает за свои естественные грехи. И муж супруге, конечно, и так и сяк намекает, что больно ему. И – что внутри ему ото всего делается плохо. Но у женщины интуиция. Она, может, даже толком и не понимает, зачем оно всё нужно – но – пилит.

В конце концов, количество переходит в качество. И – «Ой!.. На кого ж ты нас покинул!..».
Да, чуть не забыл сказать: речь ведь тут идёт про обычные, нормальные семьи, где «совет да любовь». И не о чудовищах каких-то тут разговор, а о жёнах добрых и ласковых.

Ну и вот… Ходил я, значит, по улицам… Будто в парикмахерскую, а сам думал то про петлю, то про высотный домик. В общем – всякие глупости.
И тут этот пистолет! Прямо-таки подарок судьбы! Хотел уйти из жизни – пожалуйста! Стреляйся! Чик – и тебя нету!
А, действительно, чего тут думать? Обхватил плотно рукоять и – дуло к виску.
Есть любители пистолет в рот вставлять. Но я неисправимо гетеросексуален. Таким и из жизни хотел бы уйти…

- Стоять!!!! – тут крик раздался прямо-таки нечеловеческий. – Стоять!!! Брось оружие!!! Стрелять будем!!!

От крика я испугался. То, что хотели стрелять – это же ерунда какая-то. Пусть бы и стреляли. Но кричать же зачем?..
И тут прямо с нескольких сторон, как из-под земли, выскочили, откуда не возьмись, налетели менты поганые. Пистолет из руки выбили. Зуб выбили. Руки заломили, в наручники их…

В общем, история получилась такая: в Орске какой-то мудак убил человека в подъезде. Это его пистолет я поднял с земли. Даже не понюхал. А, говорят, он ещё дымом вонял от выстрела.
Как оказалось, что сразу же, как только я до него дотронулся, на меня налетела милиция – можно только бездоказательно догадываться.

Но меня с пистолетом поймали. И никаких сомнений, что я убийца, ни у кого не возникло.
Могли дать пожизненно, но адвокат так удачно повернул дело, что осудили всего на пятнадцать лет строгого режима.

В общем – не совершил я смертного греха.

Спас Господь…

…Иду по переулку. Плакат ещё этот… Большой такой, с собаками. Общество любителей собак. Собаки, и правда, на плакате такие красивые, что хочется их всех полюбить.

В голове всё мысли… Ах, да, я же как бы в парикмахерскую иду. Нужно выйти из дворов, потом пересечь улицу, трамвайные пути.

Петля, цианистый калий…

Я даже не услышал, как зазвенели, заголосили куранты трамвая… Сильный удар железного чудовища сбил меня с ног, а потом я увидал себя отдельно, а свои ноги… отдельно. Уже лилась фонтаном кровь из обоих обрубков, уже собралась вокруг толпа, а я всё никак не мог понять, что это я сам являюсь героем этого жуткого представления.

И боль пришла не сразу. Пока кто-то из толпы подбежал, упал возле меня на колени, стал ремнями, кусками рваных тряпок перетягивать обрубки, чтобы остановить кровотечение, я боли так и не слышал. Как будто наблюдал за всем со стороны. Вот лежу я. Без ног. А вот рядом – мужчина накладывает жгуты мне прямо на мокрые от крови джинсы.
А вокруг – толпа. Испуганная водительница трамвая. Кассир в оранжевой куртке…

Если бы всё это случилось в кино, то мне бы, наверное, ноги пришили на место. Но случай произошел не в кино, а в обыкновенном российском городе Орске. Тут врачи ног людям не пришивают. Но жизни людям спасают.
И я остался жить.

Без ног, калека, но – живой.

Вы будете смеяться, но мысли о самоубийстве после несчастного случая меня оставили.
И в семье обстановка как-то смягчилась, потеплела.

У нас же была идеальная семья. «И в горе и в радости». Да, мы поклялись когда-то в этом друг другу. И, когда наступило горе, жена, конечно, не бросила меня. И ругать по мелочам, прессовать, «пилить» перестала. Ушли упрёки, что «не хозяин», вон – сосед у себя какой забор поставил, а у тебя, как будто руки из… А на даче – заросло всё… И домик уже покосился…

Домик, а с ним и трава у дома остались в прежнем состоянии, но жена уже не ругала меня. Во всём помогала.
К варке и стирке ещё добавились заботы по транспортировке меня в инвалидной коляске. Старалась бодриться, не показывала вида, что переживает сильно-сильно. Всё словами меня поддерживала, нежностью.

У нас же была идеальная семья…

…Нет, не в парикмахерскую я шел. В поликлинику. Переулок, да, этот, где на плакате собаки… Приходила в наш дом медсестра. Рассовала по почтовым ящикам записки, что нужно пройти диспансеризацию. Плановую. Вот – кто с такого года по такой – прийти всем в поликлинику и пройти обследование. Кровь, моча, кардиограмма...

Я всё посдавал, шёл за результатами. Со своим депрессняком. Чувствовал себя вполне здоровым. Поэтому, когда терапевт Кларк Ванесович спросил, на что я хотел бы пожаловаться, я даже и не нашёлся, чем его порадовать. Ничего меня не беспокоило. А про депрессию ему говорить я даже и не подумал. Разве она болезнь – депрессия? Вон – целая очередь с температурой, а у меня – депрессия!.. Лопату мне в руки – вся депрессия пройдёт!

Но Кларк Ванесович был на мой счёт совсем иного мнения. Он вообще ляпнул что-то вроде того, что жить мне уже осталось совсем чуть-чуть.

- Как чуть-чуть? – я даже на какой-то момент и про свою депрессию забыл. – Вы это о ком, Кларк Ванесович? Это про пациента, что только что отсюда выходил? – Нет, - постарался освободить меня от всяких заблуждений мой терапевт. – У вас, - не при родственниках будь сказано, - уже четвёртая стадия. – Какая стадия? У меня ничего не болит!..

Кларк Ванесович стал мне подробно объяснять, что и как.
Он считал, что всё настолько серьёзно, что даже прочитал целую лекцию о моём несчастном случае.
Добавил к этому, что у нас не принято сообщать пациентам о страшных диагнозах, но он всегда придерживался иной точки зрения.
Пока, к примеру, я в ясном уме и светлой памяти, я могу без излишней спешки доделать все свои земные дела, обговорить детали с нотариусом. В общем – могу рационально, с несомненной пользой для себя и окружающих распорядиться остатками своей жизни.

Кроме всего прочего, Кларк Ванесович пообещал мне регулярное обеспечение обезболивающими препаратами. Это уже не его епархия, но в онкодиспансере у моего замечательного терапевта хорошие друзья…

Мои мысли о суициде как-то незаметно улетучились, но тут я попытался использовать явное ко мне расположение Кларка Ванесовича и попросить какой-нибудь заветной таблеточки. Чтобы не мучиться. Чтобы уснуть – и всё.
Но врач решил меня просветить И рассказал про какого-то Гиппократа, которому он, почти лично, давал клятву.

А по этой клятве выходило, что все страдания, которые у тебя должны быть, они должны быть до самого конца.

Вот такие дела… Такая у меня получилась диспансеризация…

- Почему раньше к нам не обращались, не обследовались? – всё продолжали звучать в голове по дороге домой слова терапевта Кларка Ванесовича…


Дома просмотрел список лекарств, которые для чего-то всё-таки выписал мне мой лечащий врач.
Ну, да, конечно – антидепрессант. Чтобы, значит, я не волновался, а, даже, возможно, в некотором приподнятии настроения ступил на свою финишную прямую.
Были также, что я оценил потом впоследствии, таблетки от бессонницы. Ну и – далее уже всё ближе к предмету моей неизлечимости, о чём лучше не распространяться, так как это уже специфика, интимное и никому, кроме меня, не нужное, не интересное дело…

Вот как может весь мир в течение очень короткого времени стать с ног на голову?
«Почему всё не так? Будто всё, как всегда. То же небо, опять голубое…». И – всё другое…
Вокруг остаётся мир живых людей. Торопятся куда-то на улицах. Из маршрутки доносится радио «Шансон». У торгового центра на лавочке целуются влюблённые. Молодые женщины с детскими колясочками… И тот, кто сейчас слушает радио, и тот, кто играет с малышом – они ощущают свой определённый жизненный ресурс. Для них есть «завтра» и «на тот год»… Будущее, другими словами.
«А куда ты пойдёшь после института?». «Отработаю пять лет на вредном производстве, а потом выйду на пенсию раньше на двадцать лет!». «Исполнится восемнадцать – тогда и поженимся».
«Завтра», «через пять», «пятнадцать лет»…
Среди них нет, не чувствуется остановки. Нет места смерти.

А мне уже не нужно думать, что посадить на следующий год на даче. Да и в этом году, судя по прогнозу Кларка Ванесовича, и картошку-то выкапывать не придётся…
Столько книг не успел прочитать. Всё откладывал – потом, позже…
Последние сорок лет каждую неделю с понедельника собирался возобновить занятия бегом.
Можно перестать собираться.

Вообще – есть ведь и плюсы в моей безнадёжной ситуации.

На большом пальце грибок уже пять лет – никак не выведу. Вот и конец ему! И нечего ему будет жрать!
Не буду говорить о том, что, как Ветерана Труда, меня должны бесплатно похоронить. Могу воспользоваться льготой. Имею право!

Кроме всего прочего – про тех, кого обидел, не буду больше вспоминать, не буду мучиться. Умру – и обижайтесь дальше – думайте обо мне, что хотите.
Живота у меня скоро не будет. Начну худеть – весь высеральный жир уйдёт! Можно ещё будет успеть сфотографироваться. Уловить момент, когда уже без живота, но и ещё не жертва ГУЛАГА.

Потом – отношения у меня как, наконец, замечательно сложились в семье!

Как только супруга узнала про обстоятельства моего здоровья, она сразу забыла про все мои недостатки. Стала плакать, жалеть. Предлагать продать квартиру, мебель, одежду, чтобы меня вылечить.

Смотрел я на неё и думал: - Милая, зачем же ты из меня последние кишки мотала на дачах, в сараях, на всех фронтах, где приходилось нам с тобой делать что-то совместно?..
И где ты видела одни только мои несовершенства.

Не хозяин…

Руки из сраки…

Теперь, как будто мои руки из сраки переместились обратно к плечам, туда, где их носят все остальные люди…
Теперь жена плакала и готова была отдать последнее, чтобы только меня вылечить…

Я же говорил – у меня была идеальная семья…

…Нет, не нужно думать, что вот я во всех бедах обвиняю этих странных женщин. Которые нас любят и тем всего вернее губят. Это так – сознательный перекос, утрирование. Чтобы у женщиндевушек (или – девушекженщин?..) шёрстка поднялась дыбом, чтобы они возмутились от несправедливости обвинений. Обратили внимание.

Да и вообще я - о другом.

Я о том, что ничего человек сам по себе, по своей воле, совершить не может.

Если бы какому-нибудь атому вдруг захотелось самовольно изменить свой путь, мир бы рухнул.

Вот - невыносимая у человека жизнь, запутался он, нет никаких сил жить дальше и решает совершить этот страшный грех – уйти из жизни. Но, если по судьбе ему не написано умереть в петле или с перерезанными венами, то этого никогда и не произойдёт. Возникнет обстоятельство, которое, скорее, в нём возбудит жажду жизни, хотя уже новая жизнь может оказаться куда сложнее прежней.

А, если суждено вашей жизни прекратиться, то и остановится она, возможно, из-за какого-то пустяка. Ну, к примеру – кирпич на голову упадёт. Вы по утрам и зарядку делали, и холестериновую диету соблюдали, и дышали глубоко, чтобы снять стресс. Давление 120 на 60, пульс – как у космонавта. Даже постились и ставили в церкви свечку.И – обыкновенный на голову кирпич.

Есть во всем этом, конечно, какая-то несправедливость.
Но по-божески отнюдь не означает по-человечески.

Оттуда, сверху, виднее, что в назначенный день и час вам на голову полагается кирпич.
А – не пуля и петля.

На самом деле всё у людей складывается от их Предназначения. Насколько они в соответствии с ним выстраивают свои жизни.

Я в мыслях о поэтах: какая связь между последней строкой Поэта и его уходом из жизни? Пишет ли он свою последнюю, необходимую всему человечеству, строку – и тогда дни его сочтены, либо… чувствует приближение смерти и пишет последний стих?..

Гумилёв:

За стихи и за отвагу,
за сонеты и за шпагу...
Знаю, строгий город мой
в час вечерний, в час заката
каравеллою крылатой
отведёт меня домой.

Райнер Мария Рильке:

“Пусть завершит мученье тканей тела
последняя губительная боль”.

Державин:

А если что и остаётся
чрез звуки лиры и трубы,
то вечности жерлом пожрётся
и общей не уйдёт судьбы!

Эти стихи написаны в предчувствии смерти. Но вот – Пушкин:

невольный чижик надо мной
зерно клюёт и брызжет воду,

Тут о смерти ни слова. Никаких предчувствий. И, в то же время – дни его сочтены. Считать ли точкой отсчёта миг, когда поэт отложил в сторону перо и чернила на белом листе стали медленно высыхать, прикипая, вплавляясь в вечность?..

Или – процесс включился, - да, опять женщина! – процесс включился, когда Александр Сергеевич увидел впервые Наташу Гончарову? Вот – увидел – и всё! И дни его сочтены.
Впереди ещё восемь лет стихов, яркой поэтической биографии, но время жизни уже начало свой обратный отсчёт. Увидел Саша Наташу – и Чёрная речка. И – пуля из дула пистолета, которая начала свой неотвратимый полёт к телу Поэта.

Так, между делом, написано то самое, последнее:

Забыв и рощу и свободу,
Невольный чижик надо мной
Зерно клюет и брызжет воду,
И песнью тешится живой.

Никаких дурных предчувствий. Обыкновенная Последняя Строчка: «Невольный чижик надо мной Зерно клюет и брызжет воду, И песнью тешится живой…». После этого – всё. Конец. Поэт исполнил своё Предназначение.
Пуля Дантеса ставит на его жизни последнюю точку…

И не споткнулась на балу Наталья Николаевна, не подвернула свою очаровательную ножку, не уехала не станцовав мазурки. Нет, она должна была пробыть там ровно столько, чтобы встретиться взглядом с Сашей… Встретилась…
И много уже лет спустя – в прямой связи с этим взглядом – сыплется порох на полку пистолета, в руке не дрогнет пистолет и вырывается их ствола пуля, оставляя за собой вспышку и облачко дыма.
Секунду ли она летела?..

Что секунда для Вечности, на пороге которой уже стоял Поэт?

Один день живёт бабочка-однодневка. И для неё наша секунда – это важный, достаточно обозримый, отрезок жизни. Ну, для неё – это, может, неделя, даже – месяц… Пока по своему кратчайшему пути летит пуля к Александру Сергеевичу – бабочка-однодневка где-то в другом Земли полушарии строит планы личной жизни. Для неё жизнь – это Утро-День-Вечер. Ночь…
Пуля уже на полпути – а у бабочки, возможно, только её первый бал. Ей ещё только нужно встретиться глазами со своим бабом…
Пуля уже на полпути, а обыкновенная, человеческая жизнь со своими секундами и мгновениями продолжается.

И вот уже пуля приблизилась, она уже касается одежды поэта. Вот – уже дотронулась...
Но ещё не вдавила одежды, ещё не стала осуществлять своего смертельного нажима. И Пушкину ещё не больно. И все вокруг ещё живы. Только мысли вихрями в головах: скандал! Трагедия! Что такое совершается на глазах?!!..

А бабочка уже кружится в брачном танце со своим избранником…

Пуля раскалилась от трения с воздухом. После выстрела она ещё жужжала, предупреждая, как кобра своим шипением, об опасности.

Когда к тебе летит пуля, ты не прислушиваешься к её шипению…

Пуля вначале только вдавливается через одежду в тело, потом разрывает ткань, и свист её обрывается.
Всё.

Забыв и рощу и свободу,
Невольный чижик надо мной
Зерно клюет и брызжет воду,
И песнью тешится живой.

Поэт выполнил своё Предназначение.

А жизненный путь его так и должен был закончиться.

И не при чём, конечно, женщина.
Женщина, конечно, тут не при чём.

Где-то писалось, что по Карме человеческая жизнь останавливается тогда, когда все желания человека исполняются.
И трусливому, наконец, дают коня. Счастливому денег. Умному – голову. И – всё. Зачем дальше жить?..

Вот Маяковский хотел умереть от пистолета. Как товарищ Нетте. Ну – и умер.

А вот у Александра Сергеевича такая была жизнь, такие стихи, что к последней черте его непременно должна была подвести самая лучшая, самая красивая в мире женщина.

«…И в горе и в радости… И только смерть разлучит…»…

И случилось так…


…Пахнет жареным хлебом. Вкусно пахнет жареным хлебом… Открываю глаза – уже утро. Жены рядом нет. На кухне она. Сегодня выходной и радость моего сердца, видно, решила меня побаловать: жарит на сковороде кусочки белого хлеба.
Ещё пахнет кофе.

Я бы поспал ещё. Но пахнет вкусно так, что уже не уснуть…

Встаю, иду на кухню.

И жена вся такая тёплая, вкусная, в домашнем халатике: - Что, уже проснулся? Что-то ты под утро всё вздрагивал, стонал жутко… Я тебя в плечо толкнула, и ты замолчал. Чего тебе снилось?..

- Снилось?.. Что-то снилось?..

Уже не помню…

И было апрельское, такое хорошее, утро…