В Аркадии

*
Просыпаясь, я слышу, как она ходит по дому в полной темноте. До рассвета еще целый час, но она уже на ногах – ступает как можно тише и не зажигает свет, чтобы не разбудить меня. Не знает, что мой сон уже подошел к концу. Несмотря на все ее усилия, отдельные звуки шагов слышны даже здесь, на втором этаже, потому что дверь в нашу комнату всегда открыта. Время от времени она натыкается на какой-нибудь предмет, и тогда ее присутствие становится особенно ощутимо. Но не чертыхается, я ни разу не слышал от нее бранного слова.

– Какая прекрасная сегодня погода! – говорит она. – Не хмурься, давай сходим в кино или еще куда...

Она тянет меня за руку, а я упираюсь и не иду. Делаю вид, будто не хочу но на самом деле хочу очень хочу с ней провести время с ней и всегда... Для прохожих мы - не более, чем случайная парочка в воскресный день. Но ведь так оно и есть, а? Я спрашиваю ее об этом, но она смеется и не отвечает.

Вот, запнулась обо что-то. Наверное, о книгу, брошенную на пол ею же. Разве могу я винить ее за беспорядок в доме, когда сам не лучше? Хотя порой кажется, что надо менять свою жизнь, а начать можно и с малого. К нам ведь даже гости перестали приходить. Из-за беспорядка?

Я мог бы лежать сколь угодно долго, она не потревожит меня, пока сам не спущусь вниз, заспанный и недовольный. Если буду лежать здесь, притворяясь спящим, то она так и продолжит копошиться внизу. А если притвориться мертвым?

Интересно, что она там делает? Даже кофе себе не заварит – сядет на затертый диван и уставится в темное окно, будет ждать, когда взойдет солнце или когда я проснусь. Иногда меняет положение, чтоб удобнее было. Терпения ей не занимать.

Мы катаемся на лодке по озеру в городском парке. Лето в самом разгаре, а ей все нипочем. Налегает на весла, и меня подгоняет. Быстрее, говорит, так мы и до вечера не успеем вернуться.

– А если не успеем, что тогда? – спрашиваю.

– Ты сам знаешь, – отвечает. – Мать будет недовольна.

– Твоя ведь, не моя. У меня матери нет.

– Я не это имела в виду, – говорит, будто извиняясь. Голос наполнен жалостью ко мне. – Просто давай вернемся быстрее. Вдруг к вечеру похолодает.

– Это вряд ли, – говорю, и мы гребем дальше.

Едва уловимый шорох внизу, но слух у меня отменный – это она села на диван, как я и думал. Старые пружины выдали ее. Пора бы уж и вставать с постели. Нечего ломать комедию, будто сплю, да еще эти ее безмолвные передвижения сводят с ума.

Сначала умоюсь – неторопливо, с наслаждением, а она пускай сидит там на своем диване. Все слышит, но не шевельнется. И завтрак не приготовит. Такая уж у нее натура. Знал бы я тогда, на ком женюсь... Наверное, задумалась, что придется сказать, когда я спущусь. Не может найти подходящей фразы, простого «привет» ей недостаточно. А «доброе утро» не скажет, потому что знает, что тогда соврет.

Я встречаю ее около здания университета на своей развалюхе, но ей все равно, какая у меня машина. Раньше, когда только начал встречаться с ней, другие бросали в мою сторону презрительные взгляды, ведь я-то не из их круга, простой механик, не то что эти, которые собираются потом все до единого банкирами и юристами стать. Но ей все равно, кто я и что думают о нас другие. Садится в машину, улыбается, а я целую ее и меня переполняют чувства которые все что у меня есть они и она и больше ничего...

– Ты снова угрюмый, что с тобой? – спрашивает меня. Опять жалость, которую я не переношу. Если бы кто другой попытался меня пожалеть, я бы ему ответил как следует, но ей могу простить все. И вытерплю от нее что угодно.

– Ничего, я рад тебя видеть.

– Вот и славно. Куда сегодня?

– Тебе решать, мне-то без разницы.

– Не ври. Я знаю, что не без разницы. Хочешь, на старую мельницу?

– Как скажешь, – отвечаю. Но на самом деле рад, что она выбрала именно это место. Там никогда не бывает посторонних, мы можем наслаждаться друг другом, сколько пожелаем. И красиво там. Стараюсь не показывать ей, будто меня интересует природа, слишком это сентиментально. Но иногда кажется, что от нее ничего не скроешь.

Спустился вниз, она сидит в темноте, свет не зажгла – тоже боялась меня разбудить? Это вряд ли, хотя кто ее знает. Может, из простой экономии. Пожалуй, что так. Останавливаюсь на нижней ступеньке и смотрю туда, где, как мне кажется, она сидит. Жду, что же она скажет. Дальше не иду.

– Рано ты сегодня, – говорит тихо, пытаясь придать голосу мягкость. Все-таки она испытывает ко мне какие-то чувства, не то что я к ней. Не сказать, что любит, но старается проявить заботу. Хотя даже это ей дается нелегко. Не с ангелом живет.

– Потому что ты соскочила опять до рассвета, – произношу сухо в надежде, что она вздрогнет на своем диване, но не могу сказать наверняка – слишком темно.

Почему-то любая мысль, что я испытываю неудобства, приносит ей страдания. Но не любит меня, что-то другое испытывает. Может, чувствует себя в долгу передо мной? Я никогда не спрашивал. С ней мы не поднимаем больную тему.

– Ты хочешь что-нибудь на завтрак? – спрашивает она и поднимается с дивана – слышу, как пружины вновь скрипят. Не успела сесть, как уже встает.

Я нащупываю в темноте выключатель и зажигаю свет. Она на мгновение слепнет, закрывает глаза и ощупью продвигается в сторону кухни. Почему-то мой взгляд падает на ее босые ноги, холодные и тонкие, как только что посаженные деревца.

– Нет, я сам чего-нибудь сделаю, – бросаю ей, одолеваю последнюю ступеньку и поворачиваю налево, в сторону кухни.

Она наконец способна открыть глаза и посмотреть на меня как следует. На ней все еще пижама, дешевая и безвкусная.

– Не надо, я сейчас быстро приготовлю яичницу, – говорит. – Посиди пока на диване.

– Я не ты, чтобы сидеть на диване. Лучше уборкой займусь.

Мгновение она смотрит на меня, худая и бледная в своей жалкой пижаме, а затем идет на кухню. Слышу, как расколола яйца, они шкворчат на сковородке. Я в это время поднимаю с пола книгу, сгребаю журналы и газеты с дивана и кладу все на кофейный столик. Некоторые из них еще прошлогодние. Зачем они нам? Только о прошлом напоминают. Или, может, для нее это старье – символ того времени, когда она еще не была связана проклятыми узами брака со мной?

Она сидит в моей квартире за столом и смотрит на меня с извиняющейся полуулыбкой, в которую я когда-то влюбился. Губы не накрашены, на ресницах даже туши нет, но она по-прежнему неотразима. Длинные прямые волосы спадают почти до тонкой талии. Они пахнут так, как не пахнет ни одна другая вещь во всем мире. Для меня это – олицетворение нашей любви, которая будет вечная, вечная, вечная. В ее темных глазах я вижу отражение себя самого – оперся о стол двумя рукам и застыл неподвижно.

– Всего на месяц, милый, – говорит она. – Я уезжаю, чтобы пройти там практику, а потом вернусь. Все так делают. Это ведь не так далеко, на поезде за несколько часов доедешь. Не в Нью-Йорк же через всю страну собираюсь. Без этого не обойтись, ну пойми же ты.

– Дурацкий университет, – говорю наконец, постепенно приходя в себя.

– Всем рано или поздно приходится проходить практику, чтобы потом было легче устроиться на работу. А когда я вернусь, мы с тобой заживем той жизнью, о которой всегда мечтали. Больше никаких занятий, милый, сможем проводить больше времени вдвоем. Ты и я – представь только, как хорошо нам будет. Купим небольшой домик на окраине, там сейчас дешево.

– На словах все звучит хорошо, а как я без тебя буду жить это время?

Отодвигает стул, подходит ко мне, кладет свою ладонь на мою.

– Ты как ребенок, честное слово, – говорит. – Какие-то четыре недели, я уверена, ты справишься, даже не заметишь, как время пролетит. Если совсем одиноко будет, всегда есть Лилиан, ей можно полностью довериться.

– Твоя сестра слишком странная.

– Ну, вот еще, приехали. Какой бы она ни была, все-таки родная сестра. И эти четыре недели она будет напоминать тебе обо мне. Мы ведь похожи, правда?

– Нет. Ты лучше.

Она поднимает ладонь, прижимается и целует меня в губы.

– Все будет замечательно. Обещаю.

Мои лучшие минуты и мы всегда будем вместе мы вдвоем или это только в моем сознании...

Сидим за столом. Друг на друга не смотрим. Нас разделяет невидимая стена отчуждения, сквозь которую не проникает ни один взор. Жаль, что сегодня она не идет на работу в почтовую контору. Не ест, только кофе отхлебывает. Совсем уже худая, а все равно мало ест. Но мне-то что.

*
В такие дни хуже всего. Одного беглого взгляда достаточно, чтобы понять: все его мысли снова обращены к Беатрис. Казалось бы, уже десять месяцев прошло, а он все о ней думает. Насколько же сильно сестра пленила его! Меня он едва выносит, это я уже давно поняла. Не ведает, бедный, что во всем мире у него только я одна и осталась. Жена его.

Но покуда я жива, буду нести это бремя, платить за грехи своей сестры, которая бросила Дэйва – и ради чего? Хотела бы я знать! Через три недели после своего отъезда в Бойсе прислала открытку со словами: «Не ищите меня не грустите я свободна как ветер теперь» – и поминай как знали. Помню, я тогда долго колебалась, стоит ли Дэйву показывать, но потом решила, что так будет честнее. Какой это для него был удар! Он себе места не находил, а на третий день сорвался с места и рванул в Бойсе. Он еще со мной тогда не жил, иначе я бы его ни за что не отпустила. Знала ведь, что ничего он там не найдет.

Вернулся через несколько дней, худой и озлобленный. Ничего не нашел, даже на след не напал. С тех пор в глазах у него обосновалась гнетущая пустота, какое-то бескрайнее одиночество, и я не раз задавалась вопросом, почему он согласился, когда я предложила пожениться? Тогда еще мама жива была, а потом мы в родительский дом переехали. В дни, подобно этому, мне кажется, что я стала для него олицетворением того, что он потерял, единственной связью в прошлым. Это одновременно и не дает ему уйти, и заставляет презирать меня. Напоминает об ошибках, которые он когда-то совершил.

Но как я могу винить его за эту озлобленность? Неужели другой на месте Дэйва поступил бы иначе? Не знаю, я привыкла мириться с тем, что преподносит жизнь. Не заглядывать в будущее, а свыкаться с настоящим. Иногда приходит мысль, что я похоронила себя заживо в одном доме с человеком, который меня ненавидит, но я отгоняю ее прочь. Ни к чему роптать на судьбу. С детства учили не роптать.

Иногда бывает лучше, иногда хуже. Обычно он просто уходит на работу в дурном настроении, но там у него нет времени на размышления. Возится с починкой машин, и, скорее всего, почти не думает о Беатрис. Домой приходит поздно, слишком уставший, чтобы ворчать или думать о ней. Но сегодня воскресенье, и он мрачнее тучи.

– Что сегодня будешь делать? – спрашиваю его, хотя заранее знаю ответ.

– Ничего, – отвечает Дэйв и еще старательнее начинает поглощать яичницу, которую я приготовила. Под глазами запали темные круги, хотя вряд ли это из-за недосыпания.

В такие дни, как этот, я встаю очень рано, когда солнце еще не осветило этот маленький городок, и думаю о нашей жизни. Почему все сложилось именно так, а не иначе? Могла ли я предотвратить надвигающуюся беду, которая погребла нас всех, словно оползень? И чем больше я размышляю, тем сильнее укрепляюсь в мысли, что это было выше моих сил.

Беатрис всегда считала себя центром мироздания. Это было заложено в нее с детства. Младшая сестра, ангел во плоти... И вот к чему подобное привело. Я всегда боялась, что однажды ей просто надоест обыденность, и она бросит все, чтобы уехать в неизвестном направлении с одним-единственным чемоданом. К несчастью, так и случилось, но сейчас уже поздно сожалеть. Почти год прошел.

А Дэйв? Я смотрю, как он пьет свой кофе, и читаю на его лице безграничную усталость, смешанную с презрением. Находиться в доме с ним порой бывает невыносимо. Надо будет выбраться в центр, купить продуктов и полюбоваться морозными узорами в витринах. Счета тоже неоплачены, но время еще есть, пока Дэйв не получит зарплату. В церковь давно перестали ходить, почти сразу после свадьбы.

Я неспешно встаю из-за стола, беру тарелку и две кружки, мою их. Дэйв молча идет в гостиную и продолжает убираться. Хорошо хоть, ему есть чем заняться. Как же противна мне эта запущенность, в которую мы ввергли собственное жилище! Но я просто не нахожу в себе сил что-то менять. Будь мама жива, она бы сказала, что я просто устала от такой жизни. Но ее больше нет, и приходится все проблемы решать самостоятельно.

Бедный Дэйв – все детство жил с отцом, мать ушла из семьи почти сразу после его рождения.. Наверное, поэтому так рано повзрослел, и, чуть закончил школу, сразу устроился на работу в автомастерскую. С тех пор так и работает, благо теперь машин стало больше, и зарплату подняли. Старший механик, но по нему не скажешь. Ему бы больше подошла профессия юриста.

– Я схожу в город, – окликаю я Дэйва, накидывая на себя пальто. Дворик полон снега, а солнце только начинает простирать первые лучи, но пока я дойду до центра, магазины как раз начнут открываться. Много же снега выпало в этом году!

Знаю, что он не ответит, и поэтому тихо закрываю за собой входную дверь, оставляя его в полной тишине, оглушенного рокотом своих мыслей. Холодный воздух освобождает меня от пут прошлого, и я снова счастлива.