Легионеры жизни

ЛЕГИОНЕРЫ  ЖИЗНИ

                ... а это пресловутое ”Т”!!!
                И есть в своей-то головешке – точка бифуркации.

Обычно им же первым потом и достаётся. Болезни там разные, недуги. Шир. Исходы летальные. Ссадины да раны. Или, если чуть повезёт, совсем уж до никчемности слабая эта и ненужная вовсе полезность жизни. Докучающий позже её дискомфорт. Да, вот, хотя бы, возьмите совсем близкое и очевидное. Последние, к примеру, шалые дела пробежавшего опрометью жаркого лета, только что ушившегося со своим дружком, вчерашним ласковым пахучим вечерком. Профанации-то эти – помните? Ушлые и дошлые хмыри эти журнальные потом уж, будьте уверенны, чего-нибудь такого и эдакого подсуетятся и присочинят. А по-правде… 

Дело, в общем то, скажем, ординарное. Нехитрый сюжет.

Хильнули они тогда здорово. Тьфу ты – ну ты! Просто – в драбадан. Шмурдяком уже таким порошковым запивали, что и вином-то его, если честно, приличными словами не назовёшь. А тут, как губительное желание, и никем неотвратимое теперь следствие – «абстинентный синдром»! Муторное это было дело.

Юра, он же Георгий, после всех тех спешных и реанимирующих здоровье пятничных мероприятий и столь долгой и беспробудной, двухдневной, субботне-воскресной отсыпки произнёс, наконец, в пустоту (хоть это и было уже потом – вечером – послезавтра) свою, сразу ставшую в их компашке сакраментальной фразу – “Ну, послушай, старик, ты же понимаешь, как я жёстко критичен (читай – кретиничен!) к этому вопросу!”. Под пресловутым и вовремя поднятым вопросом имелся, конечно же, ввиду досужий пятый элемент имени бессмертного господина Бахуса.

In Vino – Veritas!...  Конечно!

К вечеру пятницы их конгломерат с некоторыми нежданно-негаданно прибавившимися потерями, в виде так и не оклемавшегося к тому времени от предыдущего мутного заплыва Артёма, снова стабильно решил собрался у всем известной прохиндейки Нинки. Но потом они что-то такое передумали и, с понтами, зарулили к Ирише-Что-Потише.

И у каждого, конечно (кто бы сомневался), уже с собой про запас – было!

Туда же, немедля, причапала откуда-то, как будто знала, и сама та же Нинка, а рядом с ней прилепилась мобильно-призванная этой спорой бригадой через виртуально-дымное, вечернее, урбанистическое пространство безоглядная и  невинно-наивно лыбящаяся Тата-шаромыжница. Обе они, как всегда, были уже вечно бухие и готовые к любому забойному и безапелляционному штурму. Хоть сейчас – «Иди в атаку!». Явились, любезные – в обнимку. И без того короткая, до нельзя, Танькина лиловая, с цветочными разводами юбка мерно и плавно колыхалась в такт с её аккуратно перебираемыми гуськом-взаплёт, тонкими загорелыми ножками и узкой белой сумочкой, тоже маятником раскачивавшейся вокруг них в этом невероятном и соблазняющем танце. Всё бы, так себе, ничего, но сзади эта юбка, как на зло, была неловко задрана не вовремя прихватившим её широким поясом щегольских тёмно-сиреневых колготок с широкими белыми прожилками. Видно, где-то сюда по дороге, в кустах Таньке-горемыке уже пришлось спешно справить свою совсем малюсенькую нужду, но досадная оплошность и поспешность привели её теперь к этой куртуазной, обескураживающей и, по ходу, повсеместно привлекающей пристальные и досужие взгляды цветной картинке. К такой доступной и совершенно бесплатной демонстрации абсолютно блистательных, аппетитных и игриво, как бы, скрываемых от них же ранее её синих  и круглых булочек.

Короче, последний акт – немая сцена. Главное, что по дороге ни одно, представьте, западло не окликнуло её и со всем должным и  подобающим истинному приличию радушием и сочувствием не оградило от столь эпатажной и нелепой выходки. Но это было типично в её, Танькином, стиле.

Такова уж была её карта, такова её – и – la Vie!

Нинка же, не унывая, извиняющимся тоном рассказала «байку», что прямо вот тут, у них на пороге на что-то напоролась, выронила из рук «фауст-патрон» с молдавским кагором (который они с Таткой до того лихо употребили), упала и порезала себе правую руку в нескольких местах. Хорошо, что был с собой какой-то лейкопластырь. Им и залепила на руках все дырки наскоро. Но компашка уже так давно ждала-поджидала этих шалуний, что готова была принять их сразу оптом, с порога, в любом категорически представленном ими же виде. Тут сразу пошли приставучие и обязательные “штрафные–опоздальные”, “заздравно–пожелальные”. Так просто, «в дурочку»,  отделаться было уже нельзя. И их, наконец, гурьбой по откосу, как по насту, по взрослому и понесло. Вовсю. Загул пошёл вкрутую, и разобрать уже: «кто – с кем», «кто – во что и куда», и «кто – кого» было практически, признаться, весьма затруднительно. Да и нужно ли. Тем более, что среди членов их первичной ячейки достойных «челов» с мало-мальски трезвым и оценивающим взглядом на поле боя к тому времени уже никого не осталось. Совсем! Колёсико катилось себе и катилось. Бухло не кончалось и не кончалось. И, как всегда, кого-то первым должно же было потянуть на подвиги.

“Пионэррром!” в этом смысле, как и предполагалось, был заявлен, конечно, Пит. “Петька-самозванец” – как они его звали-величали. Он всегда первым, легонько подпрыгивая, ловко выстукивал при встрече в плечо друга серию своими белыми  костяшками кулаков. Это из-за того, что он везде и по любому поводу непременно высовывался первым. Не хотелось бы применять здесь известный в среде термин, характеризующий именно первую степень общественной опасности – “долбак с инициативой”. Но это как раз было про него. Все это знали и, хоть, сквозь угар, но старались всё же как-то утихомирить его, внять и удержать. Для порядка даже, его кто-то самый умный и запер на ключ в ванной комнате. Чуток охладиться. Но он тут же напился там какого-то Иркиного лосьона и теперь буйствовал пуще прежнего.

Нужно было что-то делать.
Но мозги уже уплыли, а тормоза почти не срабатывали.

“Порешу!” – идиотически вопил из-за двери ванной отрок Петруха, вовсю долбая её изнутри своими закалёнными спортом  атлетически-страусиными ногами. Лосьонное амбре начинало уже распространяться и за пределы его временной кутузки,  небезосновательно и настораживающе заставляя нервничать хозяйку дома Ирку-Тихоню, сразу залипшую было на своём, всё дозволявшем ей Юзике «Белом» в бесконечно долгом и никем давно и намеренно непрерываемом засосе. Глаза её в немом удивлении, озабоченно сползая взглядом, стали нелепо косить в коридор, откуда теперь и исходили эти утробно-демонические проклятия, сопровождаемые карающим уши диким грохотом. Нежно лиясь, к ней уже доплывали очаровывающие её ранее, но при совершенно других благостных обстоятельствах милых ей утренних моционов, дивные и достаточно дорогостоящие для неё по нынешним-то временам и ценам главные французские парфюмерные запахи.

Что же ещё (через семнадцать с половиной секунд после этого тягостного соображения) можно было услышать из раскрасневшихся от долгой и непомерной работы вантузом, раздутых бантиком и оттого казавшихся ещё более милыми губок Ириски, в мгновение ока очутившейся у изгибающейся под шальным Питовым натиском злополучной двери.

“Это! Какая же такая зараза!!! Какая западлянская падла тебя туда, имбецила, затащила! Да ещё, и, на хер, на ключ заперла? Какая же это – сука бля... дская?!” – невежливо и столь нелицеприятно, но резонно и вполне доходчиво выражала свой праведный гнев Ирка. “Это ты, козёл немытый, что? Мой «парфум» там драгоценный раздолбал?!!” – ещё больше распаляясь, вопила и, почти что, конвульсировала она, неожиданно вдруг ставшая уже Иркой-Всем-Дыркам-Дыркой. Аж, вся тряслась! “Упизззжжууу!!! Уёбышша-а-а!” – отчаянно и не на шутку грозно неслось теперь уже зигзагами по всем коридорам. Но на это странное происшествие никто из занятых своим священным, нужным и вожделенным делом не обращал абсолютно никакого внимания.

Нуль – по Кельвину!
Полная и нескрываемая индифферентность.

Все остальные аборигены в это бедовое для неё время, изрядно пыхтя, а то и надрывно громко стеная в такт, изобретательно трудились  над самым главным заданием человечества – удовлетворением откровенно низменных, пошлых, но теперь  непреодолимых уже ничем желаний, восполняемых методом различных обычных и нетрадиционных совокуплений преимущественно парующихся особей. Апогей уже был пройден, и дело, видно, шло к своей кондовой и роковой развязке.

Ирка уже побежала на кухню, выхватила из ящика маленький, но увесистый топорик с крупно насечённым с обратной стороны набалдашником для разделки отбивных. Мигом вернулась к будоражащей её злость и достающей её праведную обиду грохочущей двери и, затаившись, упорно стала ждать подходящей паузы, чтобы, наконец, сорвать её с щеколды, открыть и мгновенно наказать изверга прямым ударом в его чемпионский, абсолютно тупой и плоский, медно-чугунный, дебильный лоб.

Так и не дождавшись случая, она вдруг сильно и резко распахнула злополучную дверь, но неожиданно пролетела стремглав вперёд, запнувшись за свалившегося напрочь на пол  Пита, мирно и беспомощно дремавшего уже около её белого испанского унитаза. По пути, врезав ему со всей силы этим  набалдашником прямо в висок, она, без всякой опоры, кубарем кувыркнулась и наотмашь долбанулась с глухим звуком об угол чугунной и ничего не подозревающей в то время ванны. Только тихонько так «ойкнула» да тут же и окочурилась. Прямо на злополучном и не нужном теперь никому этом Петьке. Кровь двумя затейливыми змейками вилась по их застывшим уже навсегда лицам и раз за разом мерно, застывая в лужице, капала с пальцев на пол. А признанный всеми и навсегда Хулио Иглесиас мирно продолжал что-то своё тайное выговаривать и, эдак, чувственно мурлыкая, напевать на ушко всем гаврикам, давно прикорнувшим в своих укромных углах общего «сексопатолежбища». Вот они и оставались в полусне до самого следующего, запаздывавшего к ним полудня в полном неведении. И некому было сообщить эту трагическую новость, её, Иркиным, таким  неблагополучным и не очень-то, если честно, и желанным гостям.

Спохватились уже потом. Следаки привалили со всякими своими  похабными ухмылками и длинными протоколами. Какая-то пьянь и соседская полусонная рвань долго и усердно изображала им тут же приглашённых ими же понятых. Вдогон и ментовские эксперты понаехали с какими-то ультрафиолетовыми лампами, с пудрами, с клизмами да с длинными пробирками. Всё что-то шарили и всё вынюхивали, куда-то, в свои сумки-баулы находки разные укромные тырили, а потом «быренько-быренько» всех-их-при-всех, к чертям собачьим, «на-фиг-на-фиг»,  повыгоняли, двери опечатали, а Ирку-Носопырку и Петьку-с-Приветом ловко, одним махом упаковали, кряхтя, на носилки. Понакрывали их кое-как, первыми попавшимися под руку простынями и укатили со своими матюгами и фарами в известном теперь только им одним направлении. 

Такой вот был тогда лихой конец. И – облом.
Легионеры жизни. Всё просто и муторно. Аж до тривиального.

09 – 10 октября 2011

Михал Влад