Еще о Морисе

Появление его так робко, пальцы - лучики, глаза — маргаритки. «Прелестник!»- шепчет консьержка, но удел ее — кухонные печали, и не увидеть ей западных рек.
Морис, Морис, где ты, Морис?
Однажды я рассматривал его серебряную запонку: какой-то фамильный замок, три девушки у ручья, сухое дерево, розовые луга, и там, возле леса, мужичок в кибитке погоняет коня, насвистывая «Лаура уходит». «Нравится?» - небрежно отстегивает ее Морис, таков он всегда...
- Деточка, не сажайте левкои с резедой, в доме не будет мира.
Мокрые леса, вещие сны, гость молчаливый, незваный — праздники лета. Дни скупы, но усердие оплачивается сполна.
Морис, Морис, я рисую тебя на клетчатом листочке, веселым и с тростью, у подножия Черных гор, а сверху — черточки дождя. Это твое возвращение.
« Лаура уходит,
Лаура уходит,
осыпятся розы,
остынет наш чай.
Лаура уходит,
что станет со мною?
Прощай, моя радость, прощай».
Однажды я ехал с ним в N. Всю дорогу он живо что-то рассказывал, я смеялся, как маленький, мы бросали из окна денежки расторопным бабам и мужикам, пока не увидели молодую беременную крестьянку. Загорелая, она шла с двумя ребятишками по теплой пыльной дороге.
- Поди ведь вдова, - тихо сказал он.
- Да нет, - попытался робко возразить я, - молодая, здоровая...
Но встретив его взгляд, умолк. Он как-то сник и за всю дорогу больше не проронил ни слова.
О Морисе можно говорить без конца. Страстный аскет, он вытянул жребий странника, и дороги оплели его жизнь, как бутыль из-под гымзы: то незримые, то земные. Но какой бы стезею не пробиралась его душа, путь его светел, руки пусты, и святой Патрик осеняет его след и шепчет благую молитву.
Его усталая голова покоится на моих коленях, я с горечью замечаю серебристую седину, и хотя ноги мои затекли и онемели, я боюсь шевельнуться: так редок покой на его пути.
Уже желтые листья усыпают мой сад, сохнут астры и убрана картошка. Я смотрю вслед темной фигурке, бредущей за караваном осенних птиц. Это Морис. Я крещу его непослушной рукой и шепчу: « Страстию страсть поправ.»
1994