История, рассказанная в баре

     Зимой 1996 года моя ежедневная дорога домой впервые изменила маршрут. Сначала это происходило незаметно, но я все чаще сворачивал к небольшому бару на углу 49-ой улицы, и я сам не заметил, как здешние завсегдатаи стали меня узнавать. У меня никогда не было проблем с алкоголем, но это была холодная, очень холодная зима. Холод пронизывал меня до костей в университете, когда я читал лекции о термодинамике десяткам ничего в этом не смыслящих разгильдяев, и уже совершенно другой холод пожирал меня дома. Этим холодом был страх.
     Боялся я не за себя, а за свою жену, и хотя точно нам еще ничего не было известно, я уже знал, что в следующую зиму мне придется бороться с холодом самому, и долгими бессонными ночами вместо ее тела меня будет греть только колючий шерстяной плед. В октябре у нее начались головные боли. Она рассказала мне о них сразу, у нас не было секретов, но я и понятия не имел, насколько они были сильными. Не знал я и с какой скоростью исчезают коробочки с анальгином. Конечно, я должен был заметить, но я был слишком занят работой, а она никогда не давала поводов для настоящего беспокойства. Я знаю, что это не оправдание, но иногда эта мысль спасает от других, мрачных и безнадежных.
     К началу зимы я думал, что боли давно прекратились, и уже успел про них забыть. Где-то на второй неделе декабря у меня ужасно разболелась голова, и я решил выпить пару таблеток перед работой. Естественно, на месте их не оказалось. Я не сразу сообразил, что к чему, а когда вечером спросил у жены, она разрыдалась. Просто положила голову на стол, закрыла лицо руками и заплакала. Я так растерялся, что первые несколько минут просто смотрел на нее; ее всхлипывания перемешались с тиканьем часов у меня в голове. Я приобнял ее за плечи (такие костлявые, я впервые заметил, как сильно она похудела) и попытался успокоить. Постоянно повторял ей, что все будет в порядке, хотя в глубине души знал, что не будет. Знал уже тогда.
     Я все пытался уговорить ее пойти к врачу, и она вроде бы не отказывалась, но дни пролетали, а темные круги под ее глазами росли, и цвет медленно уходил с лица. Я собирался отвезти ее в больницу в субботу, чтобы не отпрашиваться с работы (я знал, что поступаю мерзко, но в ту зиму с работой у меня не клеилось, и мне не хотелось лишних проблем). Шанс это сделать мне так и не представился. Припадок свалил ее на работе, прямо за станком. Потом мне сказали, что это чудо, что она упала на пол, а не на инструменты, но я уже не верил в чудеса. Ее тут ж отвезли в больницу и назначили десятки различных обследований, в которых я ничего не понимал. Понимал я лишь одно: моя жена лежала на больничной койке, ее лицо сливалось с простынями, и существовало только два исхода – она выживет или же умрет. И судя по ее взгляду, сама она уже давно верила во второй.
     Я пришел к ней за день до того, как ей поставили диагноз, но она не хотела меня видеть. Она не просто просила меня уйти, она встала с кровати, схватила вазу с цветами и бросила в меня. Я был ошарашен, но уходить не собирался. Казалось, звук разбивания стекла как-то повлиял на нее, и ее взгляд прояснился. Она снова забралась в кровать и села ко мне спиной, ничего не говоря. Я подошел к ней, сел рядом и дотронулся до ее щеки, холодной и сухой. Спросил ее, почему она так уверенна, что все настолько плохо. Она не ответила. Я просидел с ней еще полчаса, пытался разговорить, но она молчала. Но когда я наконец отчаялся, встал и собрался уходить, я почувствовал, как ее прозрачные пальцы крепко хватили мое запястье. Она повернулась ко мне и обняла, и я совсем не слышал ее плача, но моя рубашка насквозь пропиталась слезами. Она рассказала мне о том, что ее так тревожило, и я попытался уверить ее в том, что это все глупости, хотя на самом деле так не думал. Ее мучали кошмары, и начались они еще раньше, чем головные боли. Каждую ночь он видела свою сметь, и пусть причина каждый раз была разной, она знала, что это все означает. Несколько раз во сне она встречалась со своей умершей матерью, и та рассказывала ей чудесные сказки о таинственных мирах. Она не верила в загробную жизнь, не верила во всю эту чушь, но верила в то, что опухоль в ее мозгу была злокачественной и росла с каждым днем. И в этом она оказалась права.
     Она отказалась от химиотерапии, потому что знала, насколько ничтожными были ее шансы, и хотела в последние недели оставаться дома. Я не мог оставаться с ней, потому что теперь я единственный зарабатывал деньги, и хотя детей у нас не было, зарплата учителя приносила гроши – мне пришлось взять дополнительные часы, и все равно мы едва сводили концы с концами. И как бы жестоко и бесчувственно это не звучало, я был этому рад, рад тому, что большую часть дня проводил на работе. Я любил свою жену, любил ее до конца своих дней, но я не хотел видеть, как с каждым днем она угасает все быстрее. Она превращалась в живого призрака, и холодными мрачными ночами я и правда мог ее испугаться.
     Я дрожал от холода на роботе, где меня не могла согреть даже десятая чашка горячего кофе, и я трусился от ужаса дома, и единственным местом, где я мог согреться, был маленький бар на углу 49-ой. И хотя я знал, что тепло это было не настоящим, а людям, которые меня там окружали, не было до меня никакого дела, вскоре это место стало для меня вторым домом. Выпивка грела тело и замораживала душу, заставляла хоть на какое-то время забыть обо тех всех бедах, которые навалилось на меня сейчас и еще ждут впереди. Но само главное – это то, что там всегда можно было найти собеседника. Именно это обстоятельство задерживало меня там, ведь я постоянно нуждался в человеке, с которым можно поделиться всем наболевшим. Люди на работе не подходили – они все знали меня уже долгие годы, и рассказывать им о чем-то настолько личном было неправильно. Но собутыльники в баре не имели лиц, они приходили и уходили, и каждый уносил с собой частичку моего горя. «Давление в барах всегда стабильное», - так говорила моя учительница по физике, и пожалуй это была самая разумная вещь, которую я от нее услышал за все школьные годы. Она была очень старой женщиной в выцветшем парике и с большими странностями, и большую часть времени мои одноклассники не понимали ни слова из того бреда, который она несла, но я понимал. И пусть она практически ничему меня не научила и совершенно не повлияла на мое решение в итоге стать физиком, я был ей благодарен хотя бы за одну эту мысль.            
     Моя жена мечтала дожить до Рождества, и ей это удалось. Мы отпраздновали его вместе, совсем как в старые времена, хотя мы оба знали, что ничего уже не будет как раньше. Я долго не знал, что ей подарить, потому что вряд ли ей тогда что-то было нужно, но я решил подарить ей воспоминания. Я вспомнил наш медовый месяц – у нас обоих совсем не было денег, и месяц фактически был парой выходных, но мы провели их по-настоящему хорошо, так, как и должно было быть. Мы сняли небольшой домик у озера, окруженного лесом, и тогда нам казалось, что мы последние люди на всем свете. Я съездил туда снова и без удивления заметил, что домик снесли – в конце концов, прошло больше двадцати лет. Я хотел привезти ее туда, чтобы она снова посмотрела на это место, но к счастью, я понял, что это будет слишком болезненно для нее. Нет, для нас обоих. Мне пришлось уехать домой ни с чем, и наверное, именно об этом потом я жалел больше всего. Я убеждал себя, что тот факт, что в праздничную ночь я был рядом с ней, уже был подарком, и это была правда, но все же мне хотелось сделать для нее что-то особенное. Мы много говорили о нашем совместном прошлом в ту ночь, и что-то в ее глазах изменилось. Я почувствовал, что она готова умереть, и это напугало меня больше всего.
     То, о чем я хочу рассказать, произошло через три недели после Рождества. До самого вечера это был ничем не примечательный день, такой же выматывающий, как обычно, полный надежды на то, что это случится не сегодня. В университете была целая куча бумажной работы, и закончил я поздно, так что собирался идти прямой дорогой домой. Видит Бог, я собирался. Что меня остановило? Естественно, я мог бы прожить один день без виски и громкой болтовни пьяных мужиков, но мне нужна была компания. Я должен был пойти домой, я был нужен жене, но сидеть рядом с ней в тишине, смотреть, как ее она смотрит в одну точку, а губы беззвучно шевелятся, было невыносимым. Я просто не мог ничем помочь и ненавидел это. Поэтому в который раз я свернул с дороги.
     Когда я зашел, я не сразу заметил какую-то перемену. Нет, я поздоровался с барменом, заказал себе выпить и сел на уже привычное место у стойки – там всегда легко было найти собеседника. И только потом я решил оглянуться. Бар был битком набит людьми – в морозные вечера он пользовался огромной популярностью. Все они создавали такое же количество шума, как и всегда, но впервые мне это не понравилось. Впервые это место показалось мне чужим. И как только я это осознал, я сразу же увидел, что же изменилось в привычной мне обстановке.
     За барной стойкой сидели только я и какой-то вконец упитый тип, явно не соображающий, где он находится. Но в зале находилось около двенадцати маленьких столиков, и ни один из них не пустовал. Как только мой взгляд упал на столик в самом крайнем от меня углу, я невольно вздрогнул. Там сидел мальчик лет одиннадцати на вид, и что-то в его блуждающем взгляде меня сильно обеспокоило. Конечно, никаких поводов для беспокойства не было – он мог прийти сюда с отцом (или матерью, в наши времена встретить в баре женщину неудивительно), который сейчас вышел в туалет или еще куда-то, и все же пока он сидел там совсем один и казался таким крошечным за этим столом, что-то заставляло меня нервничать.
     Бармен принес мою выпивку, и ненадолго я отвлекся на ее поглощение. Я собирался завязать с кем-то беседу, но не видел вокруг подходящих кандидатур и теперь уже начал жалеть о том, что пришел сюда. По мере того как мой стакан пива опустел, мой взгляд все чаще останавливался на мальчике. Я поймал себя на том, что уже рассматриваю его внешность во всех деталях. Одет он был в слишком большую белую рубашку, не по погоде легкую черную куртку и, насколько я мог разглядеть (он сидел ко мне боком), в вылинявшие джинсы простого кроя. В целом он выглядел чистым, но волосы явно давно следовало подстричь, и одежда требовала ухода. Но вот что меня действительно насторожило – он сидел босиком. Сначала я подумал, что он просто снял натиравшую обувь ради удобства, но поблизости не наблюдалось детских кроссовок или ботинок. От одного взгляда на его голые ступни у меня по коже пробежали мурашки - я и представить не мог, что в такую холодину можно выйти из дома босиком. И куда только смотрели его родители? Если они вообще здесь были, напомнил я себе.
     В какой-то момент мне показалось, что мальчик поймал на себе мой взгляд, но вопреки ожиданию, я не застеснялся и не отвел глаза. Наоборот, мое любопытство усилилось как минимум вдвое. Я посмотрел на часы и убедился в том, что зашел в бар никак не меньше получаса назад. Что ж, если мальчика сюда и привел отец, не хотел бы я встретиться с этим ублюдком. Я заказал себе еще пива, забрал стакан и направился к столику в углу, все еще не догадываясь, зачем я это делаю.
     Когда я подошел к его столику, он посмотрел на меня немного испуганно, но как будто бы совсем без удивления. Какое-то время я не мог найти нужных слов и просто стоял столбом, отводя взгляд, но мальчик сделал все за меня. Он едва заметно кивнул и сказал:
     - Пожалуйста, садитесь.
     Его голос был настолько тонким и тихим, что я снова вздрогнул, но расслышал все с первого раза. Теперь я чувствовал себя немного неудобно (это мягко говоря, на самом деле я уже сгорал от стыда и подумывал о том, чтобы выбежать из бара и не останавливаться, пока не добегу до своего дома), но все же кое-как умостился на соседний стул и выжал из себя жалкую пародию на улыбку – судя по ощущениям, мое лицо приобрело поразительное сходство с Гуинпленом. Мальчик все это время сохранял серьезность и ни на секунду не переставал сверлить меня взглядом. Когда мне стало совсем не по себе, я посмотрел прямо на него и спросил:
     - Малыш, как тебя зовут?
     Далеко не самый содержательный вопрос, но ведь нужно было с чего-то начинать. Он посмотрел на меня почти отстраненно, а потом отвел глаза и сказал:
     - Это не важно. Вы пришли не за этим.
     Но я сам не знал, зачем пришел, и мне оставалось только надеяться, что рано или поздно все это обретет хоть какой-то смысл.
     Итак, я решил попробовать снова.
     - Ты здесь с кем-то из родителей? – в конце концов, именно этот вопрос беспокоил меня изначально, так что я имел полное право его задать.
     - Я жду своего отца. Он обязательно придет, нужно только немного подождать.
     Теперь мальчик уже не пытался прожечь во мне дыру глазами, а сам отводил взгляд и выглядел немного смущенным. Я подумал, что он что-то недоговаривает, но не решился спросить. Я отчетливо слышал звон стаканов и громкую болтовню, и это заставило меня задуматься: а что думают люди, которые наблюдают эту сцену? Очень медленно я обвел глазами весь бар, но никто даже не смотрел в нашу сторону, как будто наш столик ограждал невидимый барьер. Что ж, это было только к лучшему.
     Я уже совсем растерялся, но тут мальчик заговорил:
     - Я могу вам помочь.
     - О чем ты?
     - Вы знаете, о чем я. Я могу помочь ей.
     Я закрыл лицо руками. Эти слова настолько меня ошарашили, и мне казалось, что стены бара сужаются, а крыша обрушивается на мою голову. Естественно, я подумал о жене. О ком еще мне было думать? Вопрос был в том, откуда это известно ему, мальчишке с босыми ногами, которого я вижу первый раз в жизни. Мне вдруг стало невыносимо жарко, но не было никакого желания притрагиваться к стакану с прохладным пивом. Тысячи мыслей пронеслись у меня в голове, и все они крутились вокруг этого странного мальчика и его не по-детски глубоких темно-серых глаз – казалось, я чувствовал на себе их взгляд даже с закрытыми глазами. И знаете, что самое удивительное? Я им верил. Я смотрел на это бледное лицо в облаке растрепанных волос, и оно было честным. И не важно, откуда он узнал то, что знает – главное, что он думает, что в состоянии мне помочь. Я тихо застонал.
     - Простите, если я вас напугал. – Он выглядел совсем смущенным и растерянным, а щеки уже начал заливать румянец. – Я не должен был об этом говорить. Пожалуйста, простите, не нужно было напоминать вам об этом. Я не знаю, что на меня нашло.   
     Но я видел, что он знал, просто по какой-то причине решил отступить. Я не собирался выяснять эту причину, но я просто должен был знать, о чем мы говорим и чем пойдет речь дальше. Я решил отойти от темы, судя по всему, болезненной для нас обоих, и начал издалека. Я не придумал ничего лучше, как спросить, как он здесь оказался.
     - Понимаете... Это сложно, – он надолго замолчал, и я уже подумал спросить о чем-то другом, но мальчик заговорил снова. – Я могу вам все рассказать, но только если буду знать, что вам можно доверять.
     Можно ли было мне доверять? Я понимал, что он собирается рассказать о чем-то чрезвычайно важном для себя и сомневался, что я готов это услышать. Но отступать уже было слишком поздно, поэтому я произнес:
     - Ты можешь на меня положиться.
     Кажется, такой ответ его вполне удовлетворил. Мальчик кивнул, и я заметил едва уловимую искорку в его глазах. И тогда он заговорил.
     - На прошлой неделе папа должен был отвезти нас с братом – он старше меня на два года - в парк развлечений. У меня начался насморк, и мама меня не пустила в такой холод, так что они поехали вдвоем. Я расстроился и не выходил из своей комнаты целый день, все думал о том, как же хорошо они там проводят время. Думаю, им было по-настоящему весело, по крайней мере, сначала. – Он шумно выдохнул и начал разглядывать свои руки, но уже через минуту поднял голову и продолжил. – Папа немного выпил, но я думаю, дело было не в этом. Просто такие вещи случаются, и ничего с этим нельзя сделать. Так мне сказала мама, но я не верил. Такое всегда происходит с кем-то другим, только не с нами. Десятки автомобилей разбиваются каждый день, но в них сидят не мои родные. Наверное, немного жестоко так думать, но я просто не мог с этим справиться. Начал скучать по ним уже на следующий день и просто решил все вернуть. Я не думал, как я это сделаю, возможно ли это сделать вообще, но уже тогда я знал, что смогу все вернуть.
     Он снова замолчал, и я почувствовал, как по коже пошли мурашки. Я еще не до конца понял, о чем он говорит, но уже начинал догадываться, и первым побуждением было бежать отсюда как можно быстрее. Но я остался, потому что в глубине души понимал, что мальчик может сделать мне одно предложение, и оно будет заманчивым.
     - Я правда не знал, что нужно делать, просто встал посреди ночи, оделся и пошел на кладбище. Мама выпила снотворное и ничего не заметила. Иногда мне кажется, что лучше бы она встала в ту ночь и остановила меня, но она мирно спала под двумя одеялами, когда я выскользнул из дома. И если в этом всем и есть чья-то вина, то только моя. – Я думал, что мальчик вот-вот должен заплакать, но его щеки оставались сухими, и я поймал себя на мысли, что восхищаюсь его стойкостью. – Там было совсем не так страшно, ну знаете, как в «ужастиках»: никаких таинственных завываний и лунного света на могилах. Просто кладбище, точно такое же, как и днем, и я чувствовал себя там единственным монстром.
     Я смотрел в его глаза и надеялся увидеть там какой-то почти неуловимый намек, тайное выражение, известное только нам двоим, но ничего этого там не было. Это были глаза мальчишки, забитого и испуганного, но в них теплилась надежда, вера в счастливый исход. И как же мне хотелось забрать часть этой веры себе. Знаете, я всегда любил слушать истории, и мне особенно хотелось, чтобы его история закончилась хорошо. Потому что в какой-то момент она стала и моей.
     - Я не помню, что я тогда сделал. Точнее, у меня нет никаких пробелов в памяти или чего-то такого, я просто не делал ничего особенного. Я помню, как сел возле могилы брата собирался что-то сказать, но никак не мог найти нужных слов. Может, я отключился на пару минут. Кажется, мне что-то снилось, но скорее всего, у меня просто разыгралась фантазия. Когда я пришел в себя, было все еще темно, но я чувствовал, что сделал все, что мог. Может, достаточно было одной моей мысли или же того, что я просто туда пришел. Но что бы это ни было, оно сработало.
     - Ты просто посидел там и... – Но я не знал, как закончить предложение, слишком боялся озвучить мысли, которые уж давно роились у меня в голове. 
     - Ну, тогда я еще не знал, что должно произойти. Просто вернулся домой и старался не думать об этом. Думал, что меня будут мучать кошмары, но ничего такого не было. Правда, мне казалось, что мама что-то заметила и начала странно на меня посматривать, но я боялся ей что-то рассказывать. Я уже думал, что ничего не получилось, и вроде-как смирился с этим. Поэтому он застал меня врасплох.
     Он снова замолчал, и на этот раз мы сидели в тишине долго. Я наблюдал за секундной стрелкой на часах, и она успела сделать никак не меньше десяти оборотов. На какое-то время я забыл, где нахожусь, забыл о мальчике, сидящем напротив меня и о его странной истории – странной была не сама история, по крайней мере пока, а тот факт, что он мне ее рассказывал. Когда послышался его тоненький голос, я вздрогнул от неожиданности.
     - Вы хотите дослушать до конца? Если вы не уверенны, то лучше бы вам сейчас уйти.
     Я уже привстал, но еще раз обдумал его слова. Мальчик смотрел на меня испытывающим взглядом, и в его глазах проскользнуло что-то насмешливое, никак не вяжущееся с его рассказом. Какую бы игру он не затеял, я хотел доиграть в нее до конца. Я снова сел и кивком дал ему знать, что готов слушать дальше.
     Он на секунду закрыл глаза и продолжил:
     - Я не ходил в школу всю неделю, но оставаться дома было слишком трудно, поэтому сегодня утром я собрал портфель и ушел, ничего не говоря маме. Она и сама могла бы понять, что там мне будет лучше. У меня не было никакого предчувствия или чего-то такого, даже когда я уже подходил к дому. Я позвонил в дверь, потом еще раз, но никто не открывал. Я забеспокоился, потому что несколько раз думал о том, что мама может... что-то с собой сделать. И я боялся не за нее, я скорее за себя, потому что не хотел оставаться совсем один. У нас нет запасного ключа под ковриком, мама говорит, что это слишком ненадежно, но окно на кухне было открыто, и мне пришлось влезть через него. Я не сразу подумал о том, что не должно оно быть открыто в такой холод, а потом думать было уже слишком поздно.
     Каким-то образом я чувствовал, что он говорит правду, от первого до последнего слова, но мне почему-то захотелось, чтобы сейчас он соврал.
     - Мама сидела в гостиной. Я понимал, что с ней что-то не так, еще до того, как вошел туда, но я и подумать не мог, что она будет такой. Она сидела на полу, поджав колени к груди, и сначала я подумал, что она спит, но ее глаза не были закрытыми – она смотрела прямо перед собой и была похожа на восковую фигуру из музея. Она ждала меня. Она всегда делает себе такие красивые прически, даже когда никуда не выходит, но сегодня ее волосы были растрепанными и красными. Красным было и лицо, но только  там, где оно не было белым, как у призрака. Эти ужасные подтеки были повсюду, и сколько бы я не пытался повторять себе, что это разбрызгался какой-то соус, не помогало. Одного взгляда на нее хватало, чтобы понять, что произошло, но я не верил, пока не увидел ружье. Отцовское ружье, которое он брал, когда ездил стрелять уток со своими друзьями. Оно лежало на полу в нескольких метрах от нее, прямо у моих ног, и мне казалось, что из дула вот-вот вылезет змея и ужалит меня. Но я стоял на месте и смотрел на маму, гадая, заметила она мой приход или нет. Кажется, я минут двадцать решался окликнуть ее, но не мог вымолвить не звука. Я хотел подойти к ней, и когда скрипнула половица, я вздрогнул, не потому, что звук был таким резким в гробовой тишине, а потому, что она его услышала. Ее голова поворачивалась медленно, как будто она была деревянной куклой на шарнирах, а когда ее глаза встретились с моими, она стала кричать. Она начала повторять, чтобы я убирался отсюда, но я понимал, что убивать меня она не собирается. Теперь она плакала и спрашивала, зачем я так с ней поступил, почему не мог оставить все как было. Она говорила, что не хотела этого делать, протягивала ко мне руки, с которых все еще капало, кричала, что теперь у нее на руках кровь ее сына – в прямом и переносном смысле. Я не знал, что ей ответить, потому что никогда не чувствовал себя таким виноватым. Я еще потому, что я ее боялся. Она меня любит, я в этом уверен, но она любила и его. Я жалел о том, что ничего ей не рассказал раньше. Если бы я смог как-то ее подготовить, все было по-другому, но она испугалась. Любая женщина на ее месте испугалась бы, и она не виновата в том, что сделала. Виноват во всем только я, и она просила меня уйти, так что мне оставалось только послушаться. Но куда мне были идти? Я просил ее простить меня, но она и слышать об этом не хотела. Она поднялась и потащила меня к двери. Я пытался вырваться, и так как она была слишком уставшей, у меня получилось. Я думал, если я сниму куртку и обувь и уйду в свою комнату, она уже не станет меня выгонять. Мне удалось подняться по лестнице, но до своей комнаты я так и не дошел. Дверь была открыта, а по полу растекалась огромная лужа крови, в которой лежал он. В том же дорогом костюме, в котором он лежал в гробу – я вспомнил, как на похоронах подумал, что у нас не было денег на такой костюм, но не решился спросить у мамы, где она их взяла. Я думал, зачем ему такой красивый костюм, если его больше никто никогда не увидит, и только сегодня понял, один раз ему все-таки пришлось пройтись в нем по улице. Я упал на колени и закричал, но больше всего мне хотелось смеяться. Он сидел в моей комнате и дожидался маму, как будто хотел устроить ей сюрприз – разве это не смешно? Но маме не было смешно. И когда она подошла сзади и схватила меня, мне тоже не было смешно. И когда вытолкнула меня за дверь, мне тоже не было смешно. Она бросила мне куртку – это оказалась его куртка, и я совсем не хотел ее одевать, но вы же знаете, на улице было так холодно. Я не знал, куда мне идти, поэтому пришел сюда. Когда отец придет, я уверен, он должен сюда заглянуть. Раньше он часто здесь бывал, это место стало для него почти родным. Он заберет меня с собой, нужно только дождаться. Может, он придет завтра, может, на следующей неделе, но мне почему-то кажется, что это случится сегодня. Если я немного подожду...
     Теперь я видел слезы на его щеках, настоящие слезы, и мне захотелось обнять его, успокоить, сказать, что все у него наладится. Я верил каждому его слову, даже не задумываясь над этим, хотя если бы еще утром кто-то рассказал бы мне подобную историю, я бы рассмеялся ему в лицо. Мне вдруг пришло в голову, что парень не просто надавил на жалость, а каким-то образом загипнотизировал меня. Вот сейчас он попросит меня дать ему денег, и я выложу перед ним все до последней копейки, даже глазом не моргнув. Но он молчал. Может быть, ждал, пока я сам предложу ему помощь, чтобы потом я не смог ни на что пожаловаться? Сомнения разрывали меня, и все же я ему доверял, точно так же, как он доверял мне.
     - Мне очень жаль, - слова прозвучали шаблонно и немного фальшиво, но это была единственная фраза, которую мой мозг способен был выдать на тот момент. Я попытался улыбнуться, и на этот раз улыбка получилась искренней. Мальчик немного растерянно улыбнулся в ответ. Думаю, со стороны мы были похожи на заговорщиков, вот только никто не смотрел в нашу сторону уже как минимум полчаса.
     - Но вы мне верите. Верите, что я могу помочь.
     И, конечно, я верил. Но я боялся, до смерти боялся.
     - Малыш, я не могу просить тебя об этом. Ты слишком много пережил, и я уверен, что ты не можешь вот так просто сделать нечто подобное для меня.
     - Но я вам нужен! – Он снова готов был заплакать, на этот раз от обиды. – Я ведь правда могу помочь, почему вы отказываетесь? Ей не протянуть до следующей недели.
     Последние слова он сказал шепотом, но они обрушились на меня, как гром посреди ясного неба, раздавили весом всей той боли, которую я пережил за последние месяцы. Я вдруг разозлился на него – какое этот мальчишка имел право так говорить о ней, откуда мог знать, что прямо сейчас она умирает в насквозь промерзлой квартире? Я готов был ударить его, плевать, что он был в добрых два раза меньше меня, но я посмотрел на него и увидел только бледного испуганного маленького мальчика. Мои кулаки разжались, а глаза наполнились слезами, и сдерживать их не имело смысла.
     - Послушай меня, парень, - я медленно и отчетливо выговаривал каждое слово. – Я очень тебе благодарен за это предложение, но последнее, что мне сейчас нужно, - это неоправданные надежды. Ты уверен, что сможешь это сделать, и с ней все будет в порядке? Ты должен быть уверен на сто тысяч процентов, и этого будет недостаточно. Можешь ты сказать, что у тебя получится, с такой же точностью, с какой идут стрелки городских часов? Можешь быть уверен, что не разочаруешь меня?
     Он смотрел на меня долго, и я видел, как огонек в его глазах гаснет и снова разгорается. Не думаю, что он хоть на секунду в чем-то сомневался, просто пытался подобрать правильные слова. И это ему удалось.
     - Если у меня не получится, мне некуда будет бежать.
     Эти слова поразили меня намного сильнее, чем все, что он говорил до этого. И все же я сомневался; теперь у меня было тысяча причин, чтобы отказать в его странной просьбе и навсегда забыть о нем. Конечно, я любил свою жену, я отдал бы все, чтобы она осталась со мной, но это было неправильно. Мальчик не торопил меня с ответом, и я смотрел свой пустой стакан, а перед глазами у меня проносилась каждая секунда жизни с ней. Вот она подходит ко мне в университетской столовой и спрашивает, можно ли сесть рядом, а уже в следующее мгновение мы стоим рядом в загсе: на мне старый отцовский костюм, на ней зеленая юбка и лучшая ее блузка – на пышное белое платье не было денег, но мне все равно, и ей все равно, и мы смеемся, как будто в последний раз. Вот мы покупаем квартиру, вот впервые ссоримся в это квартире из-за какой-то мелочи, которую я не в силах вспомнить, и я сплю на диване, а она плачет в спальне и собирается уехать к матери. Вот она гладит мне костюм, каждое утро, как-будто наш особенный ритуал, и я целую ее в щеку, и это никогда не приедается. Мы устраиваем пикники на природе, смотрим старые фильмы, едим картошку фри из одной тарелки – и вдруг у моих ног лежит разбитая ваза, а она сидит спиной ко мне, такая худая и бледная, и просит уйти. И тогда я понял, что единственный возможный выход – отпустить ее.
     Он увидел это в моих глазах еще до того, как я успел вымолвить хоть слово. Я видел, как на его лицо легла тень, но теперь я чувствовал себя невероятно легко, хотя и понимал, что мне еще предстоит пережить не один тяжелый день. Главным было то, что я сделал свой выбор, а был ли он правильным – это уже другой вопрос. Теперь я знаю, что выбор никогда не бывает правильным, и какое бы решение я тогда не принял, оно не избавило бы меня от сотни бессонных ночей. Но я сделал все, что мог, и совесть моя в равной степени чиста и грязна – все зависит от того, с какого угла на нее смотреть.
     - Но ведь вы можете передумать! – Казалось, от этой мысли его глаза снова заблестели. – Почему бы вам не подумать об этом пару дней? Времени на это достаточно. А когда вы будете готовы, я буду здесь. Наверное, мой отец захочет уехать, но я попрошу его остаться, пока вы не примете правильное решение. Как вам эта идея?
     Я обдумал его слова, хотя мое решение уже было сделано, и ничто не могло заставить меня передумать. Что ж, я мог дать пареньку какую-то надежду – почему бы ему не подождать пару дней? Я не собирался встречаться с ним снова, ни за что на свете, но я считал, что это не было бы для него такой большой потерей. Я мог бы сказать, что приду на встречу, ведь он не знает ни моего адреса, ни номера телефона (я сомневался, что его экстрасенсорный дар, если таковой вообще имелся, распространялся на такие мелочи). Именно так я и поступил.
     - Думаю, я могу немного поразмыслить об этом в спокойной домашней обстановке, - я молился, чтобы при этих словах мои уши не начали предательски краснеть, но, кажется, он ничего не заметил. – Я догадываюсь, что не могу взять твой номер телефона. Как насчет встретится в этом месте ровно через неделю?
     Его лицо буквально светилось от счастья, и я почувствовал маленький укол стыда – но не настолько болезненный, чтобы признаться, что обманываю его. К тому же, я был более чем уверен, что эта ложь никому не причинит вреда.
     - Это замечательно. Вы не представляете, насколько я вам благодарен. – В его глазах снова плясала грусть, как будто он только что вспомнил, что пережил за этот день, но мне уже было все равно. Я встал, в который раз оглянулся (за время нашего разговора бар заметно опустел) и наконец почувствовал, что вырываюсь из полусонного состояния и возвращаюсь к реальной жизни. И как же я этому обрадовался.
     Я уже развернулся и направился к выходу, но тоненькие белые пальцы схватили меня за рукав. Я нехотя посмотрел на мальчика – теперь, когда я стоял, он казался чуть ли не игрушечным. Жестом он попросил меня наклониться, и я почувствовал его горячее дыхание на своем лице, когда он сказал:
     - С ней все будет в порядке. Я обещаю.    
     Я отрешенно кивнул и ушел, дав себе обещание больше никогда туда не возвращаться. Но мы всю жизнь только и делаем, что нарушаем обещания. И хотя я знал, что история еще не закончилась, в ту ночь я спал спокойно.
     Эта неделя практически ничем не отличалась от всех предыдущих, но что-то все равно было по-другому. Дело было не в том, что каждый раз, перед тем как свернуть в узкий проулок по дороге домой, я стоял на месте несколько минут, пока не убеждал себя развернуться и уйти домой. И не в том, что с каждым днем моя жена угасала все сильнее, как свеча в кабине космического корабля. Просто вся эта история не выходила у меня из головы, как бы я не старался загрузить себя работой и домашними делами. И все же я продержался до конца, и в день назначенной встречи дал себе слово не делать ни шагу из дома. Взялся писать себе конспекты для уроков до конца года, закрылся в комнате, уселся за рабочим столом, но так и не смог написать ни строчки – все видел и думал о том, как странный маленький мальчик ждет меня за тем же столиком, все еще практически незаметный для окружающих. Что, если он мог залезть мне в голову? Если все, о чем он мне рассказывал, было правдой (а я в этом ни на секунду не сомневался), это было одной из самых простых вещей, которые он мог делать. Но даже если так, в чем я провинился? Разве это не он сам хотел помочь мне, пусть и по совершенно непонятным для меня причинам? Я чувствовал, что он не мог совершить такой поступок для незнакомого человека безо всякой собственной выгоды, и я мог только догадываться о его мотивах. А еще я боялся. Можете считать меня трусом или глупцом, ведь я боялся маленького мальчика, но я готов назвать себя идиотом перед всеми моими студентами, если он был хоть чем-то похож на остальных детей своего возраста.
     Я честно собирался просидеть дома до конца дня, но жена попросила купить молока – разве мог я тогда отказать ей хоть в чем-то, даже если бы она захотела, чтобы я сбросился с Эйфелевой башни? С тяжелым сердцем я вышел из дома и направился в ближайший магазинчик. Я старался смотреть только себе под ноги, и на какое-то время это помогло. Я просто наблюдал, как мои тяжелые ботинки раздавливают хрупкий снег, и с каждым шагом его хруст эхом отдавался в моей голове. Но открытый воздух давил на меня гораздо сильнее четырех стен, и как бы я не ускорял шаг и пытался покончить с этим как можно быстрее, от своих же мыслей убежать невозможно.
     Ноги сами понесли меня в нужном направлении, а я уже устал сопротивляться. Но зайти в бар в тот день мне было не суждено. Еще на другом конце улицы что-то заставило меня остановиться, а потом сменить бег на медленный шаг. Как оказалось, мое предчувствие меня не подвело – как только я приблизился к бару, дверь со скрипом открылась и я увидел улыбающегося мужчину лет сорока, обнимающего за плечи моего недавнего знакомого – того самого мальчика. У меня перехватило дыхание, но, как оказалось, я все еще был способен что-то соображать, поэтому успел спрятаться за углом дома. И снова мне пришлось мысленно доказывать самому себе, что я ничего не боюсь, а всего лишь не хочу лишний раз попадаться мальчику на глаза.
     Они с отцом – я был абсолютно уверен, что это его отец и никто другой, ни столько из-за внешней схожести, сколько чисто интуитивно – уходили в противоположном направлении. Я вздохнул с облегчением, но не упустил возможности разглядеть их, так как надеялся, что вижу мальчика в последний раз. Отец постоянно спрашивал его о чем-то, а тот выглядел настолько счастливым, насколько это вообще возможно, учитывая обстоятельства – наверное, так же сиять может только лицо ребенка, которому только что сообщили, что он поедет в Диснейленд. Теперь на его тоненькую куртку была накинута отцовская, и мальчик буквально тонул в ней, но его ноги все еще были босыми. За ними тянулась причудливая цепочка следов – от огромных ботинок и крошечных на его фоне детских ног. В тот же день по этой улице прошло никак не меньше сотни людей, но каждую зиму, когда выпадает снег, мне кажется, что я все еще могу увидеть эти следы. Не каждый день твоя судьба уходит в неизвестность прямо у тебя на глазах.
     Я постоял там еще немного, пока не убедился, что они скрылись за поворотом, но даже тогда не решился выйти из своего укрытия. Теперь я не боялся, что они меня увидят – я боялся того, что побегу за ними сам. Конечно, я уже давно думал, что все для себя решил, но я прекрасно знал, что иногда нельзя предугадать собственные поступки, поэтому решил не рисковать. Вместо этого я стоял, прислонившись спиной к холодной стене, и пытался разобраться во всем случившемся – как-будто собирал пазл из отдельных слов и действий. Вот только каких-то кусочков не хватало, и цельная картина так и не образовалась в моем мозгу. Зачем мальчик рассказал мне свою историю? Знал ли он, что в этот день я приду в бар, или на моем месте мог быть кто угодно? Была ли хоть капля правды во всем, что он мне там наговорил, а если нет, в чем заключался смысл его лжи – в глубине души я допускал возможность нелепого розыгрыша, но тогда вопросов становилось еще больше. Но самым главным вопросом было, зачем он предложил мне помощь? Ведь даже если он ни разу не соврал и действительно обладал невероятными способностями, зачем было тратить их на меня, совершенно незнакомого человека, и почему все это было для него так чрезвычайно важно? Может, он хотел таким образом искупить вину за то, что случилось с братом... Но все равно это все было чертовски странно. Иногда мне кажется, что я приближаюсь к разгадке всех этих вопросов, но каждый раз ответы ускользают в последний момент. Теперь, через столько лет, кусочки головоломки потеряны навсегда, и у меня нет ни малейшей надежды на то, чтобы получить хоть какое-то вразумительное объяснение.
     Моя жена умерла на следующий день. Я думал, что смогу сохранять контроль над собой, но тогда я и представить не мог, что это будет за чувство. Я не стал дожидаться прибытия скорой и полиции, не смог даже закрыть ей глаза, не говоря уже о том, чтобы накинуть на нее какую-то простыню. Я бежал так быстро, как только мог – наверное, последний раз я так бегал в старшей школе, когда кровь еще бурлила в жилах, а здоровье не было подорвано многочисленными стрессами на роботе. Но даже если бы я развил скорость гоночного автомобиля на финишной прямой, этого было бы недостаточно. Если бы я только знал это всего лишь днем раньше... вы удивитесь, но исход был бы тот же. Просто я не мог совладать с собой.
     Я ворвался в бар уже через десять минут и, кажется, наделал переполоху, но не могу сказать это с полной уверенностью, так как реакция людей волновала меня в последнюю очередь. Я готов был налететь на тот самый столик в углу с разгона, но вовремя успел остановиться. Давление в барах всегда стабильное, я это уже говорил, но теперь эти слова предстали передо мной в совершенно ином свете. За столиком, за которым неделю назад я услышал историю, которую предпочел бы никогда не слышать, теперь сидел престарелый лысый мужчина, тупо пялящийся в свой пустой бокал. Мне хотелось подойти к нему и спросить, найдет ли он в нем ответы на все свои вопросы. Хотелось врезать ему со всего размаху. Что меня останавливало? Если бы я знал...
     Много лет прошло, многое изменилось, но если бы меня попросили назвать, что именно, я бы не нашелся с ответом. Неизменными остались только две вещи: зима здесь все еще холодная, очень холодная, но, как оказалось, из меня вышел бы хороший снеговик, раз я все еще никуда не съехал. И это учитывая то, что я больше никогда ни взял в рот ни капли спиртного – я все еще удивляюсь, почему в один прекрасный день никто не нашел вместо меня огромный кусок льда на кровати в моей квартирке, двухместной кровати, какой же еще. И хотя я дал себе обещание не пить, я не мог запретить себе ходить по той дороге. И каждый раз, когда я заглядываю в замерзшее маленькое окошко бара на углу 49-ой, знаете, что я там вижу? Давление... но об этом вы уже слышали.