Другие и Спартак. Главы 26 и 27

                Глава двадцать шестая
                После заседания Сената

На ступенях храма Юпитера высокомерный и похожий на исхудавшего сердитого пса Цетег окликнул Цицерона. Тот вздрогнул и обернулся. Любопытно, что слава первого шла к закату, а у второго все еще было впереди. Но оба они о своем будущем не ведали.
– У меня двойные носилки, Марк...
– Ты живешь рядом, а мне добираться через весь город, – попытался отказаться несчастный оратор.
Дождь продолжал падать с небес, не переставая.
– Я сейчас еду в салон Преции, – объяснил Цетег, будто речь шла по меньшей мере о какой-нибудь базилике, а не прибежище проститутки. – Он находится на Священной улице и нам, полагаю, по пути.
Цицерон и без того знал месторасположение салона, где «вершилась история», но не нашел, что возразить, и отпустил сопровождавших его рабов. Слуги сложили зонтики и исчезли за оградой, весьма довольные тем, что по дороге можно будет забежать в один из кабачков и выпить вина.
Просторную лектику подняли на могучие плечи шестнадцать преторских невольников – они и слона, казалось, смогли бы носить на руках. Двое господ, один из которых изнывал от страха, поплыли вниз по склону Палатина. Впереди носилок шествовали шесть вымокших до нитки почетных стражей-ликторов, полагавшихся Цетегу как второму должностному лицу Республики, а по бокам и сзади следовали не менее двадцати телохранителей.
Еще оставалось часа два до времени, когда зажигают светильники. Двигавшаяся навстречу в потоках ливня публика с Форума ликовала. Некоторые оголтелые вопили:
– Долой сулланскую клику!
– Смерть кучке воров и убийц!
– Ты с нами, Публий, мы – с тобой! Конец олигархам!
– К ответу палачей Суллы!
– Да здравствует Цетег!
– Да здравствует Серторий!
– Серторий и Цетег – друзья отечества! За величие Рима!
От этих неожиданных криков – еще вчера никто не мог и помыслить такого, – от этого надрыва, за которым могли последовать и действия, от этих туповатых лиц, не способных отличить ложь от истины, Цицерону совсем стало не по себе. А Цетег был доволен, подобие улыбки то и дело мелькало в уголках его плотно сжатых губ. Иногда он немного раздвигал парчовые занавески лектики и благосклонно махал своим приверженцам, хотя они почти и не видели друг друга из-за пелены дождя. Вспученная небесной водой Большая клоака, мимо которой пролегал их путь, распространяла вокруг непередаваемый смрад, и общение с народом пришлось прекратить.
– Марк, ты – убежденный демократ, – начал претор довольно строгим тоном.
– Да-да, – пробормотал Цицерон и заерзал на обшитом золотистой материей мягком сиденье, почувствовав при этом неприятное бурление в желудке.
– Мы знаем, что ты одним из первых выступил открыто против тирании кровавого диктатора, покончить с которой, как ты слышишь, требуют наши граждане.
– Что имеется в виду? – выдавил из себя Марк Туллий.
– Разумеется, судебный процесс над вольноотпущенником Суллы – негодяем Хрисогоном. Ты блестяще выиграл дело, а он ведь тогда обладал несомненным могуществом и богатством. Ты совершил смелый, почти безрассудный поступок.
– Не совсем так, – заспешил оправдаться Цицерон, прочистив горло и избавившись от невидимой пробки, – не совсем так, дорогой Цетег! Меня очень сильно попросили заняться этим разбирательством Гортензий и Росций, а у них было влияние на Суллу, много большее, чем у кого-либо.
Росций был известным актером и любимчиком диктатора.Цетег пропустил мимо ушей реплику Цицерона.
– Нам известно, Марк Туллий, о твоем плодотворном сотрудничестве с Квинтом Серторием. Мы знаем, что ты ему и нам оказал большую услугу. Ты вел себя как герой, а ведь мог потерять голову. Я до сих пор не исключаю такой возможности.
Цицерон не нашел, что ответить.
– Процесс, начатый, можно и так сформулировать, тобой, – Цетег хмыкнул, – сейчас разворачивается. А пока что мы составили новое письмо с просьбой к мятежному полководцу возвратиться в Италию на почетных условиях. И сейчас под ним собираются подписи и печати. Я убежден, что Красс и многие другие из тех, кто противится этому акту справедливости, рано или поздно поддержат его. У меня нет сомнений, что я их заставлю думать об отечестве, а не о своих корыстных интересах.
Цетег надулся от собственной важности и замолчал. Со стороны это выглядело смешно, поскольку был он худощав и не слишком здоров.
– Мне нужно доставить новое послание по адресу? – с тайной надеждой спросил Цицерон, памятуя о возможностях Тита Помпония – своего приятеля в Афинах.
– Проще, – ответил Публий Корнелий Цетег. – Полагаю, твоя подпись и печать под этим историческим документом примирения не будет противоречить твоим человеколюбивым взглядам.
– Нет-нет... не будет, – выдавил из себя Цицерон, не узнав своего голоса.
Ни о каком примирении тут и речи не было. Он со всей ясностью осознал в ту минуту, в какую попал западню…

Ложь о бунте презренных беглых рабов имела неожиданные результаты. Кучка гладиаторов в глазах обывателя превратилась в некую героическую, даже мистическую силу, способную смести ненавистный порядок. Несколько лет спустя гладиаторы действительно за существенное вознаграждение дерзко вмешивались в серьезные политические игры. Некоторые богачи нанимали целые отряды для решения собственных задач на Форуме. Однако в то время, о котором мы пишем, этот процесс не приобрел еще угрожающие общественному спокойствию формы. Беспокойство, действительно, имелось, но только на уровне расползавшихся преувеличенных слухов. Они подготавливали благодатную почву для появления очередной легенды о справедливости.
Сам герой не заставил себя долго ждать и появился на сцене. Когда Спартак построил в боевой порядок находившихся у Везувия людей и легионеры во главе со своим командиром бежали, почти сразу зародился миф о непобедимости и феноменальных полководческих способностях малоизвестного до этого учителя фехтования. (Потом уже стали пропагандировать его особые нравственные качества).
Молва уверяла, что повстанцы будто прыгали ночью, поддерживаемые неведомой силой, с отвесного склона ожившего вулкана и внушали тем самым ужас всем, кто мог наблюдать за этим.
Несколько других сражений – сведения о них сохранила официальная история – Спартак выиграл, не пролив ни капли крови, ибо правительственные войска, состоявшие в основном из плохо подготовленных и оснащенных новобранцев, не хотели биться насмерть, не хотели атаковать мятежников, которым сочувствовали или же которых боялись. Легионеры либо покидали поле боя, либо расступались. Такая судьба постигла и квестора Гая Торания – последнего из тех, кого мог направить Сенат против мятежников. Авторитет Спартака как полководца неуклонно рос. Это была его судьба. И вопрос заключался лишь в том, достоин ли он ее.
Мятежный отряд обрастал людьми и легендами. Говорили, что его сопровождает женщина в белых царских одеждах и будто бы она – дочь великого Мария.
К повстанцам отовсюду стекались недовольные.
Разграбив элитные виллы и некоторые более скромные сельские владения, восставшие опустошили города Геркуланум, Нолу, Нуцерию, Пиценцию, Фурии и двигались в сторону юго-восточных ворот Италии – к крепости Метапонт, поблизости от которой находился морской порт. Всю добычу Спартак велел делить поровну, независимо от вклада каждого бойца. Но люди все-таки делали по-своему, и самое лучшее из захваченного и большую часть денег отдавали своему полководцу.
В Сенате в дальнейшем избегали упоминать грозное имя, но оно было у всех на устах. Потребовалось всего лишь два-три месяца, чтобы малоизвестный человек стал знаменит и весьма богат. Обещанные некогда 360 тысяч сестерциев теперь могли показаться просто мелочью.

Разнесся слух, что восставшие подступили к Метапонту, где жил когда-то знаменитый Пифагор и проводил свои магические опыты. И оттуда, из Метапонта, заручившись поддержкой «злобных демонов», а женщина в белом, по словам «знатоков», общалась запросто с нечистой силой, они пойдут на Рим, и победа им обеспечена.
Началась цепь трагических событий, во многом случайных, принесших неисчислимые страдания и жертвы, а также многочисленные примеры человеческой низости.
Казалось, конец всему этому положили три года спустя кресты вдоль Аппиевой дороги. Но то была лишь временная передышка в бесконечном море насилия. Закономерность же состояла в том, что государство, впервые в истории поставившее закон выше корысти отдельных людей, разрушалось неуклонно, ибо то, на чем оно зиждилось, было предано забвению и цинично игнорировалось. Рим уже выполнил свою миссию. Ему еще суждено было тлеть, иногда вспыхивая, в течение нескольких веков, но великая цивилизация угасала. Впереди был не прогресс, а провал размером в несколько столетий…

Павильон подружки Цетега располагался неподалеку от мастерской модного и дорогого живописца Сополида, который еще недавно рисовал Суллу.
Преция, как достоверно известно, участвовала в политических играх, оказывала влияние, разумеется, через Цетега, при распределении должностей и выгодных подрядов. Представители правящих кланов стремились попасть к этой гетере и бывшей рабыне на аудиенцию.

Цицерон вышел из салона Преции в слякоть и сумрак. Цетег не предложил ему провожатых. Он напоследок лишь выразил надежду с наглым смешком, что их встреча будет не последней.
Марк Туллий, очутившись в цепких лапах дождя и ветра, понесся, насколько хватило сил, по бандитской Субуре мимо мрачных жилищ и закоулков. Не помня как, он наконец-то добрался до своего дома на Эсквелине. Его подхватили заботливые руки слуг, которые сняли с сенатора тогу и укутали его в шерстяной плед.
Пока готовили горячую ванну и теплое вино, Марк Туллий взволнованно рассказывал Тирону о происшедшем.
Тот спокойно слушал. Потом, поразмыслив, посоветовал прежде всего разыскать Меммия и, соблюдая всяческую предосторожность, переправить его в Афины к Титу Помпонию до того периода, когда обстановка прояснится. Они обсуждали этот вопрос так, будто речь шла исключительно о безопасности молодого аристократа.

Летом следующего года – в секстилии – в священной греческой долине Олимпия в Элиде должны были состояться очередные 176-е Олимпийские игры2. Это событие и в ту пору являлось весьма важным для всего античного мира, несмотря на утрату Элладой своего былого значения. Тем более, что при Сулле часть соревнований переносилось в Рим, но ныне статус-кво был восстановлен.
Наряду со спортивными состязаниями (скачки на колесницах, верховая езда, бег, пятиборье, борьба, кулачные бои, метание диска и колец) существовала разнообразная культурная программа. В нее входили художественные и ювелирные выставки, включавшие распродажи. На Играх зрители (элитарная часть) демонстрировали текущие изменения в моде. В общем, речь шла о выдающемся празднике мирового масштаба со множеством гостей. К нему подготовка велась заранее, и много загодя образовывался список вкладчиков средств, в великолепное зрелище, которые надеялись получить значительную прибыль.
Тит Помпоний, состояние которого, по данным его друга и историка Корнелия Непота, достигало десяти миллионов сестерциев, охотно участвовал в олимпийских и и связанных с ними проектах. Используя свои огромные связи на Агоре (центре политической жизни Афин), Помпоний мог бы похлопотать за Меммия и подключить молодого аристократа к бурной деятельности вокруг предстоящей Олимпиады. Даже его формальное участие в подготовке к ней помогло бы снять с несчастного хотя бы часть подозрений. Цицерон собирался после отдыха с помощью Тирона набросать  соответствующее письмо в Грецию. Жаль, что Меммия им тогда не удалось разыскать, чтобы вывести из-под удара.
Остается добавить, что 176-е Игры в Элиде состоялись в полном объеме и в намеченные сроки 72 года до Рождества Христова. Списки их победителей сохранились до наших дней. Ни о какой войне в метрополии, то есть на Апеннинах, в отчете об этой Олимпиаде не упоминается. Кстати, надо признать, что Спартак соблюдал и олимпийское перемирие.

Далее Цицерон и его секретарь пришли к выводу, что Кюрусу следует немедленно прекратить начатые работы и покинуть Рим. Архитектору нужно внушить, что ни о каких новых постройках и приобретении участков разговоров у них не велось. Дело ограничилось лишь проектами и фантазиями, поскольку необходимых денег в наличии не существовало.
Тирон обещал сейчас же Кюрусу все растолковать и заплатить за уже сделанное, а главное – за молчание.
– Теренции сам скажу, чтобы прикусила язык, – прибавил Марк Туллий, которому уверенность и спокойствие Тирона явно пошли на пользу.
– Важно, – подытожил  ободряющим тоном секретарь, – что твое имя произнесено в Сенате не было... Возможно, и противоборствующая сторона захочет тебя использовать. Скорее всего, так оно и будет, потому и молчали. Что же, придется, по-видимому, постоянно лавировать.
– А жить когда? – поинтересовался Цицерон.
К нему вернулась спасительная ирония и хорошее настроение.

                Глава двадцать седьмая
                Метапонт. Май 73 года до Р. X.

Несмотря на вздорные фантазии безответственных лиц, антиправительственные силы, которые концентрировались на южном побережье Италии, вряд ли еще превышали 20-30 тысяч человек.
Когда Сулла со жгучей жаждой мести покинул театр военных действий на Востоке более восьми лет назад и высадился в Брундизии, у него было 1600 кораблей (в основном набитых драгоценным барахлом), 40 тысяч опытных солдат, из них – конницы не менее 10 тысяч всадников. К нему тогда присоединились в три раза больше легионеров, понимая, куда ветер дует. Но дело даже не в этом. Противостояние сулланцев и марианцев привело к невиданному в античную эпоху террору – до миллиона ни в чем не повинных мирных людей были без суда и следствия убиты, зачастую изощренными способами. В кровавой войне с обеих сторон участвовали рабы, но, что важно, – не военнопленные и не пришлые, а исконно итальянские, «младшие чины» знатных семей. Как только эти невольники почувствовали вкус насилия, с ними хладнокровно расправились их же хозяева. Однако молва о рабском буйстве и  жестокости сохранилась.
Теперь же, чтобы очернить Спартака, в официальной информации Сената утверждалось: «Бежавшие из Капуи гладиаторы, собрав толпы рабов из тюрем, организовали мятеж с неясными целями». Остановимся пока на слове «тюрьма». Единственная в Республике – Мамертинская – находилась в центре Рима, администрация ее состояла из надзирающего чиновника и трех стражников. Туда попадали влиятельные люди из иностранцев персонально. Подчас она вообще пустовала. Все остальное можно назвать КПЗ, где подозреваемых держали не более суток до оглашения и исполнения того или иного приговора. Никаких толп рабов в КПЗ быть не могло. Да и самих камер (точнее – помещений) предварительного заключения ни в Капуе, ни в Компании – районов центрального подчинения – не существовало, а там, собственно, и зарождался «бунт».
Луций Корнелий Сулла считался в истории родоначальником составления списков на уничтожение своих противников – так называемых «проскрипций». Имущество репрессированных изымалось, а их рабы по желанию переходили под опеку диктатора и становились его негласной охраной, насчитывавшей 10 тысяч корнелиев (по второму имени Счастливейшего). Некоторые из этих бывших невольников потом даже стали сенаторами, а многие – членами Народного собрания.
В «деле Спартака» ни о каких проскрипциях речи не шло, с самого начала беспричинной изуверской жестокости не наблюдалось. Без грабежей тогда не обходился ни один военный отряд, но случаев массового изнасилования никто их историков не зафиксировал. То, как действовал Спартак, заведомо отличалось от того, что было обыденным для той эпохи.

Метапонт можно перевести с греческого как «город рядом с морем». Да, это был порт, но до моря действительно оставалось 50 с небольшим  стадий или около 10 километров. Правда и то, что у самой крепости две реки, спускавшиеся с Апеннинских гор, сливались в единое широкое и глубокое русло, которое устремлялось в Тарентский залив. А он, гранича с Ионическим морем, был судоходен практически круглый год, поскольку прикрывался с обеих сторон далеко уходящими мысами. В целом же, как мы не раз упоминали, с ноября по март Средиземное море не считалось судоходным. Те две реки со временем превратились в болота, и впоследствии Метапонт значительно приблизился к морю.
Колонизация юга Италии греками происходила еще до основания Рима. И те места даже в описываемую нами эпоху нередко назывались Великой Грецией. Впрочем, ни Великой Греции, ни малой, ни какой-либо еще, не существовало с 146 года до Рождества Христова. Эта некогда супердержава превратилась в римскую провинцию, о чем мы также писали. Однако могучая греческая культура оказывала огромное влияние на весь тогдашний цивилизованный мир.
Небольшие города, примыкавшие к Тарентскому заливу, прославил Пифагор. В 530 году до Рождества Христова в возрасте 50 лет он явился сюда не в качестве учителя математики и геометрии, а как проповедник, пророк и выдающийся организатор. Пифагор создал здесь несколько братств или коммун, куда лично отбирал молодых в основном людей по принципу доброты, смирения и трудолюбия. Он построил в Кротонской и Метапонтской областях, соседствующих друг с другом, величественные, двукрылые, с полукруглой колоннадой посреди, белого цвета храмы Муз. Сверху они напоминали распластавшуюся чайку. Это хорошо было видно с высоких прибрежных скал.
В пифагорейских школах обучали наукам, философии, религии, музыке и танцам. Узкий круг знакомился с тайнами бытия. Член коммуны отдавал в ее распоряжение все свое имущество, однако оно полностью возвращалось, если он покидал братство. Занятия всегда перемежались нелегким трудом.
Пифагор верил в единого Бога, что противоречило массовым представлениям того времени, в переселение душ (одни из них, утверждал мыслитель, в результате перевоплощений поднимаются по райской лестнице, другие – спускаются по адской, пополняя ряды ангелов и демонов); он также полагал, что гармония Вселенной зашифрована в числах.
До 60 лет Пифагор был аскетом и девственником, без чего невозможно, по мнению мистиков, добиться просветления, а тем самым и понимания устройства мироздания. Перешагнув в седьмой десяток, он женился на своей 15-летней ученице (по ее инициативе) – в древности девушки выходили замуж с 12-летнего возраста. Она родила ему двух сыновей и дочь.
Братства Пифагора являлись богатыми и независимыми организациями и вызывали зависть у простого народа и ненависть у власть предержащих. Кроме того, основателя доктрины легко можно было представить еретиком. Нашлись провокаторы, начались погромы. Вакханалия продолжалась несколько месяцев в 500 году до Р.Х. и привела к почти полному искоренению учебных заведений пифагорийцев. Школу в Кротоне, в частности, сожгли. Известно точно, что спаслись его дети, жена и несколько учеников. Судьба самого 80-летнего старца осталась не выясненной до конца. Считается, что он умер и похоронен в Метапонте. Некоторые полагают, что великий учитель исчез в пламени пожара, другие – что он уморил себя голодом. Есть сведения, что Цицерон будто бы обнаружил захоронение Пифагора. Но тут, видимо, произошла путаница. Речь, скорее всего, идет об Архимеде и Сицилии. Об этом говорилось в начале книги. В многочисленных письмах Цицерона, дошедших до нас, имя Пифагора не упоминается, а похвастать Марк Туллий любил. Как бы то ни было, столько места мы уделили этой теме не случайно и еще к ней вернемся…

Стихийно образовавшееся спартаковское воинство разграбило большую часть побережья Таренского залива, но Метапонт не тронуло, повстанцы в него не вошли. С противоположной от моря стороны города за чертой померия в Северной долине был по всем правилам разбит армейский лагерь. Померием именовалась широкая нейтральная полоса вокруг городских стен. В том лагере в пик популярности повстанцев находилось до 70 тысяч человек (порядка 14 легионов) – протестная сила, по крайней мере, в количественном отношении для Республики невиданная.
Спартак, в одночасье ставший и героем, и непререкаемым авторитетом толпы, провел переговоры с отцами города. Он заверил их в том, что никакого беспокойства ни им, ни горожанам не будет. Ему же, его свите и прислуге потребуется в городской черте приличный и пустующий дом с садом. Лучше всего, чтобы он принадлежал кому-либо из отсутствующих представителей сулланской верхушки. Вскоре такое поместье было найдено и предоставлено.
Спартак в этом огромном доме с массой подсобных помещений и пристроек, с участком, имевшим прохладную аллею и клумбы с диковинными растениями и цветами, прожил около года! Восклицательный знак тут уместен. Первым походом Спартака тогдашние, а за ними и современные историки провозглашают перемещение инсургентов от Везувия к Альпам. В маршруте упоминается Метапонт. Но столь долгая задержка никак не объясняется, а в большинстве случаев замалчивается.
Любопытно и другое - весь тарентский период гордый Рим молчал: не только никаких действий против мятежников не предпринималось, но и устных заявлений, увещеваний, угроз в адрес спартаковских отрядов после первоначальных взрывов негодования и неудачных военных экспедиций не поступало.
В одной половине этого дома в Метапонте в разных помещениях жили Марта, Мария и мальчик Никандр, в другой – Спартак. Многочисленная охрана и прислуга занимали цокольный этаж и пристройки. В большой гостиной изредка давали обеды. На них присутствовали сподвижники и советники предводителя мятежа – Крикс, Эпомай, Канниций, Каст, Пантера, а также некоторые подававшие надежды офицеры формирующейся армии. Приглашались и отдельные представители местной знати с  симпатиями к партии популяров и к соратникам ушедшего в мир теней семикратного консула Мария. Обеды подавались царские. 
Иногда по почти безлюдным улочкам, мощенным булыжником, прогуливался и сам Спартак в царских одеждах. Это могли быть короткий пурпурный плащ и расшитая золотом туника. Его сопровождали, как и положено царю, двадцать четыре ликтора. Шестерых из почетных стражников он захватил у претора Вариния, вторую шестерку предоставила городская администрация, которая решила пока всячески угождать бунтовщикам и их главарю, опасаясь с их стороны раздражения и провокаций. Двенадцать молодцов он подобрал лично.
Идея «воцарения» исходила от Марты, которая и предсказала Спартаку это будущее «величие». Однако мысли его одолевали теперь отнюдь не царские. На него часто наваливалась почти физически ощутимая тяжесть глубоких раздумий. Он не знал, как ему действовать дальше даже при условии прибытия Марка Мария с обещанными кораблями и солдатами...
Спартак несколько раз посещал Северную долину в скромном одеянии и вооружении центуриона. Его приветствовала ликующая толпа. Однако дела здесь шли в плане подготовки к возможным сражениям не слишком успешно. Из общей массы присоединившихся к мятежу легионеров было менее десяти тысяч. И они зачастую были никудышными воинами – пьяницами и мародерами. Большая часть людей пришла сюда также в надежде на грабежи, да и вообще легкую добычу, на обогащение. Из идейных соображений к инсургентам примкнуло меньшинство, оно должно было стать опорой движения. И, по мысли Спартака, стало бы, если кто-либо из влиятельных римлян хотя бы оказал желавшим изменений и прекращения смуты формальную поддержку. Но в Риме ожидали, чья возьмет и куда клонят мятежники.
В окружившей новоявленного полководца толпе раздавались голоса:
– Когда начнется поход?
И Спартак честно отвечал, что многое зависит от подготовки войска, от ежедневных усиленных тренировок. Он знал, что говорил. По его словам, нельзя было начинать без известий от лидеров популяров – демократической оппозиции, ибо  только скоординированные действия  могли дать результат. Крайние, провокационные настроения о взятии Рима он категорически отвергал как противозаконные. Продвижение в сторону Альп Спартак не исключал, но заведомо предупреждал, что путь будет пролегать по восточному побережью Апеннин – малонаселенному, небогатому и с плохими дорогами. Желающих грабить мирное население ждет суровое наказание, заявлял он неоднократно на подобных сходках. Армия должна себя кормить исключительно за счет военной добычи. Его продуманные речи принесли свои плоды. Желающих поучаствовать на таких условиях заметно поубавилось – из 70 тысяч армейский лагерь покинули около тридцати. Но и сорок тысяч представляли собой заметную военную силу – примерно до десяти легионов. Рим в тот момент мог выставить не более четырех, но не спешил, внимательно наблюдая за развитием событий. Даже сенаторы из стана популяров, у которых чувство мести и зависти к оптиматам отнюдь не перегорело, опасались всеобщего хаоса и охлократии, способной разрушить могущественное государство.
На сходках в Северной долине Спартак не видел Луция Пантеру, который неожиданно к тому времени исчез. Марта уверяла, что он вернется, получив инструкции от своих хозяев, но опасаться его нечего, поскольку от предателя, который почти и не скрывает своих намерений, легко избавиться. Предлог всегда найдется. Однако и ее, знавшую многие тайны жизни, мучили сомнения. Столь грандиозных и тревожных последствий их ухода из Капуи она не ожидала.
В принципе Спартак выполнил свою миссию –  и с лихвой. В расчетах со своими заказчиками он не нуждался, поскольку уже обладал несколькими миллионами сестерциев. Он купил на них золотые слитки, которые надежно спрятал под присмотром преданных и честных друзей.
Судоходство в районе Метапонта было международным, никаких ограничений Рим не накладывал, да и не мог что-либо предпринять. Римской эскадры едва хватало для прикрытия самого важного западного побережья от серьезного вторжения, но не на диверсии, которые те же пираты, как мы видели, проводили регулярно. Спартаку не составило бы труда нанять быстроходный корабль, обеспечить его экипажем, которому бы он доверял. Скрыться с Марией и привязавшимся к ней мальчиком Никандром, уплыть куда глаза глядят. Но Марта боялась остаться одна. Жалко было и ее, хотя речь не шла ни о какой любви, речь шла о жизни и смерти. Мучила ответственность за тысячи людей, которые верили ему, верили, что он ищет правды, а не выгоды своей.

Однажды Спартак откровенно разговаривал с Мартой об этом. Они прогуливались по тенистой приусадебной аллее. И его, и ее планы рассыпались в прах под множеством контраргументов, которые оба тут же и находили. Положение казалось им безвыходным, если положиться на судьбу и идти до конца. Марта не сомневалась, что маршрут к Альпам, если не появится Гратидиан, ведет к неизбежной гибели. Она однажды ездила со Спартаком в Северную долину, и ее представил, кажется, все тот же Крикс как дочь Гая Мария Великого. Но кое-кто из людей постарше, бывавших в Риме, увидел, что это полуправда, которая, как известно, хуже всякой лжи. Кроме того, многих интересовало прошлое Спартака. Даже первые неудачи на избранном пути могли привести к тому, что их обоих объявят мошенниками со всеми вытекающими последствиями. Теперь они были на вершине успеха, но никогда раньше им не виделся этот успех столь шатким, нежели сейчас.
Пытаясь выйти из заколдованного круга повторяющихся доводов, Спартак вдруг предложил:
– А давай спросим Пифагора.
Учитель фехтования не был суеверен, и такое предложение могло бы и сойти за шутку, но Марта испугалась.
– Как мы можем поговорить с человеком, который умер четыре века назад? – не скрывала удивления и раздражения она.
– Но ведь есть же оракул, – возражал Спартак.
– Пифагор не входит в римский божественный пантеон. Его упоминание как небожителя или пророка является ересью. Оно запрещено и наказуемо. Можно лишь рассуждать о пифагоровых теоремах. У нас могут быть большие неприятности, нас могут обвинить в кощунстве и отрицании богов.
– Зачем так много слов, Марта? Чего ты боишься? Кто сейчас посмеет нас в чем-либо обвинить? Мы здесь – полные хозяева.
– Как тебе пришла только в голову подобная вздорная идея! – сердилась Марта.
– У меня есть упорное ощущение того, что это будет правильный ход.
Марта неожиданно сдалась:
– Твои желания – для меня закон, мой царь, господин и повелитель, – с иронией произнесла она.
Затем ее лицо вдруг побледнело, стало восковым как у мертвеца. Встревоженный Спартак взял ее за плечи и увидел, как глаза колдуньи закатились, обнажив белки. Длилось это не более минуты. Потом щеки женщины порозовели, и она пришла в себя, зрачки приняли прежнее положение.
– Что с тобою, Марта? – взволнованно спросил он.
– Я исполнила твою просьбу и нашла оракул. Завтра, когда улицы от полуденного зноя опустеют, мы отправимся туда. Не забудь взять с собой большой зонтик – мы пойдем в святилище без провожатых...

У центральной площади за храмом Геры среди служебных муниципальных построек они обнаружили небольшое белокаменное святилище. На его фронтоне синей лепниной были выложены равносторонний треугольник, включающий в себя квадрат и окружность, а ниже был прикреплен настоящий молоток.
Они вошли через двустворчатые двери. По стенам полукруглой залы, упиравшимся в плоскость кирпичной кладки, за которой находился алтарь, горели яркие светильники. Меж десятью колоннами полукруга стояли девять статуй муз: Эрато, Эвтерпы, Каллиопы, Клио, Мельпомены, Полигимнии, Терпсихоры, Талии и Урании.
В центре прохладного пространства расположился треугольный фонтан, бортики которого были украшены розовым мрамором. По песчаному дну довольно большого и глубокого водоема ползали крохотные черные черепашки – символ мудрости и долголетия.
Из алтарного помещения, находящегося за прямоугольной стеной без колонн, вышел молодой задумчиво-строгий человек в белых льняных одеждах. Перепоясан он был золотым обручем. Мужчина был строен, высок, красив, имел короткие светлые волосы. Лицо его отмечено было печатью благородства.
       – Мне известно, зачем вы пришли, – сказал суровый жрец. – Но вы люди – непростые, с которыми я бы провел обычную беседу и тем ограничился. Поэтому мне нужны некоторые рекомендации.
             – Что имеется в виду? – удивилась Марта.
             – Ну, например, люди, знающие толк в том, чем мы собираемся заняться.
             – Нигидий подойдет? – спросила Марта не без высокомерия.
            – О,  Нигидий… Это  очень высокое имя, – с благоговением согласился жрец. – С такой высоты нетрудно и разбиться… Что у него есть такое, чего нет ни у кого?
         Спартак не знал ответа и даже засомневался в том, что можно угадать. Однако Мария произнесла с полной уверенностью:
– На шее он носит бусы из абсолютно прозрачных и гладких шариков. Они скреплены серебряной нитью.
Молодой суровый жрец кивнул, закрыл глаза и сказал:
– Мужчина по прозвищу Спартак, прислони свой зонт к дверям, чтобы нам никто не помешал.
Пока ланиста исполнял то, что было поручено, человек в белом зашел во внутреннее помещение и вернулся оттуда с треножником и двумя золотистыми покрывалами.
– Каждый из нас встанет у угла фонтана, – объяснял служитель святилища. – Я разожгу чашу треноги, после чего вы накинете на себя покрывала9, да так, чтобы отгородиться от внешнего мира полностью. Потом я буду повторять молитву до тех пор, пока его душа не явится. Сохраняйте терпение.
Огнивом он поджег содержимое чаши бронзового треножника. Вокруг стал распространяться густой шафрановый дурманящий дым. Марта и Спартак накинули покрывала и очутились в полной тьме. Зазвучал повторяющийся призыв:
– О, Мировой Дух Истины, разыщи в странствиях многочисленных превращений душу моего учителя, вызови ее сюда даже и в том случае, если она находится у Божественного Очага...
Время потеряло смысл для участников мистерии. И никто из присутствовавших не смог бы ответить, когда послышался иной голос.
– Я здесь, я здесь, уважаемые мои. Марта не хотела моего появления и всячески препятствовала тому, чтобы я добрался сюда сложными и неведомыми человеческому уму путями. Но я здесь. Марта боится моих слов, потому что она сотворила много зла и полагает, что ей придется спускаться по лесенке вниз.
– Но я же не могу избежать этого, учитель, – произнесла Марта полусонным шепотом, никакой обиды в ее голосе не чувствовалось.
– Можешь-можешь. Только надо отказаться от себя, пожертвовать собой.
– Я должна умереть? – вопросительно пробормотала она.
– Ты же знаешь, что смерти нет.
– Что же я должна сделать?
– Ты должна умереть для себя, чтобы возродиться.
Спартак находился в вязком необоримом трансе, он даже не мог пошевелить языком, чтобы задать вопрос.
– Что же делать Спартаку? – с трудом выговаривая слова, спросила за него Марта.
– Спартак угоден Вседержителю, и его прозвище, став именем, сохранится в памяти людей на века.
– Почему?
– Потому что он поднял свой меч против неправды. Господу Всемогущему ничего не нужно, кроме искренних и честных душ.
– Ты хотел сказать – несправедливости? – попыталась поправить Марта.
– Я сказал то, что сказал. У Творящего Вселенную отношение к справедливости иное, чем у людей. Объединить Божественный Разум и человечество может только одна Истина.
– Но ведь Спартак не знает Ее, – вяло удивилась, борясь со сном, Марта.
– Все герои суть часть Истины. Прощай...
Наступила долгая-долгая тишина. Или им так казалось. Они никак поначалу не могли проснуться или очнуться. Но потом  загадочное растаяло само собой. Перед ними предстал реальный мир, когда им наконец-то удалось скинуть покрывала.
Неожиданно для себя они самым обыденным тоном поблагодарили жреца и даже предложили ему вознаграждение, от которого тот все с тем же сурово-задумчивым видом отказался наотрез. Однако он обещал им, к их удивлению, любую помощь, которая только может понадобиться.

Они вышли на пылающую солнцем и жаром горбатую улочку, ощущая некоторую слабость. Спартак с трудом развернул зонтик, установив подпорки. Людей вокруг не было, и сохранялось обманчивое впечатление, что буквально миг назад они проникли в святилище, поскольку ничего не изменилось вовне.
Не сказав друг другу ни слова, Спартак и Марта вернулись к дому. Идя по аллее парка среди кипарисов и фонтанов в форме ракушек, они почувствовали, что к ним возвращается дар речи. Краткий диалог со жрецом был не в счет. Возможно, его и не было вовсе, а только почудилось. Но разговор с великим мистиком и философом запал в душу каждого из них, будто он был выше всякой реальности.
– Я ничего толком не понял, – признался Спартак, – но на сердце у меня легко.
– Зато я услышала все, что необходимо, – в голосе Марты исчезла угрюмость и раздражение последних дней.
В нем прозвучали нотки не то, чтобы хвастовства, но некоего удовольствия оттого, что ей дано кое-что такое, что отсутствует у большинства других, а главное властный голос из вечности поселил в ее сердце надежду.
– И что же ты услышала? – поинтересовался Спартак с некоторым нетерпением.
– Мы продолжаем задуманное. А главное – мы остаемся.
– Кто – мы?
– И ты, и я, и Мария, и мальчишка Никандр, – она впервые за долгое время открыто упомянула два последних имени.
– А что Марк Марий Гратидиан и Квинт Серторий?
–  Ты же слышал, что он не упомянул о них.
– Тогда – чего нам ждать?
– Потерпи и сам все узнаешь... Я сейчас распоряжусь, чтобы нам накрыли стол в большой гостиной, а ты поинтересуйся у Марии и Никандра, что они думают дальше предпринять.
Спартак вызвал молодую женщину и мальчика к себе и сказал:
– Корабль готов, и я вас могу отправить домой завтра или в любой другой день.
– Мы никуда не поедем, – решительно и спокойно ответила Мария.
– Мы остаемся. Так мы решили вместе с Марией. Я ее буду охранять и воевать за правое дело.
– Откуда ты таких слов набрался? – с удивлением и усмешкой спросил Спартак.
– Да тут говорят всякое, – произнес парнишка, улыбаясь. Он заметно повзрослел и подрос за неполных полгода. – Я подзаработаю еще побольше. Ведь не являться же мужчине с пустыми руками к своему дедушке.
Мария и Спартак рассмеялись, и в этом смехе не было никакой натужности, лицемерия или обиды. С того момента их отношения стали выправляться, не переходя за грань духовности, взаимопонимания и высокой любви, которая не питается помыслами и вожделением.

Ранее в метапонтском храме Венеры сто купленных под Капуей рабов прошли обряд освобождения. Никто не захотел примкнуть к бунтовщикам, что многих удивило. Им пришлось «освобождаться» в три «смены», исходя из вместимости небольшого помещения. Обряд состоял из водружения на голову специального колпака. Затем приглашенный городской магистрат дотрагивался до каждого особой палочкой, называемой «фестука». И потом у алтаря сжигались купчие и выдавались новые документы, которые секретарь Сизиф под руководством Меммия-младшего подготовил еще в школе Батиата.
После церемонии освобождения благодарили Спартака за честность и верность своему слову. А он расспрашивал теперь уже вольноотпущенников об их дальнейших намерениях. Оказалось, что все без исключения собираются отправиться в Рим и стать клиентами старика Меммия. И это вполне соответствовало закону, пусть он и нарушался подчас в то время. Все права все-таки были на стороне возглавлявшего род. Принцип старшинства считался приоритетным.
Спартака изумила тогда удивительная законопослушность в этой казалось бы самой низшей прослойке общества. Клиенты имели обязанности перед патроном, но и он помогал им, например, в устройстве по специальности. А все они хотели работать, но не воевать, и обладал востребованными профессиями.

В Метапонте Спартак составил план дальнейших действий, стараясь предусмотреть все возможные варианты развития событий. Сомнения покинули его. Но действительность оказалась изобретательнее любых планов.


© Copyright: Михаил Кедровский, 2014
Свидетельство о публикации №214050200779