Глава 1. Убежище

Я смутно помню лицо своей мамы. Порой воспоминания вспыхивают в памяти, но мгновенно смазываются, будто смотрю на них сквозь толщу воды. Вода. Маминой мечтой было одарить всех людей, выживших после ядерной войны, чистой незагрязненной водой. Отец часто цитировал ее любимую фразу из Библии, ставшей впоследствии его девизом.

- «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой». Она всегда это любила. – часто повторял отец, вновь и вновь касаясь потертой вырезки из Откровения в простой деревянной рамке с маленькими цифрами 21:6 под цитатой.

Тогда мне было его не понять, но сейчас…

Окружающие всегда говорили мне, что я вылитый отец. Но я так не считал. Часто разглядывая себя в зеркале, я видел странное лицо. Я был результатом смешения двух рас, монголоидной и европеоидной. Высокие широкие скулы, слишком большие для мальчика слегка раскосые глаза, слегка смуглая кожа. Да, кажется, я забыл представиться. Можете называть меня Роач. Да, как таракан. Хотя на самом деле меня зовут… а я уже и сам не помню как.
Мои большие глаза и детская привычка, которую я искоренял несколько лет, их вытаращивать были одной из нескольких предпосылок для сверстников так меня называть. «Что ты вылупился?» - орал на меня кто-нибудь из пацанов, - «Мама, смотри, у него глаза как у радтаракана!». Я привык к этому. А вообще, все началось с моего дня рождения. Мне тогда исполнилось десять лет.
Резкая вспышка света резанула глаза. В странной бывшей еще секунду назад темной тишине раздались аплодисменты и разноголосое «С днем рождения!». Я зажмурился, а потом приоткрыл сначала один глаз, затем второй и увидел перед собой лицо подруги.

- С днем рождения! Ха-ха! Тебе же понравился сюрприз, верно? – восклицала она.
Ее широкая улыбка и темные глаза всегда мне нравились. Амата была ниже меня в отличии от большинства моих сверстников и пухленькой. Это мне тоже нравилось. Я был одним из немногих, кто не дразнил ее толстой. Хотя бы потому, что я сам был худощавого телосложения, а с высоким ростом в детстве я смотрелся как гладкокожий дикий гуль, если сравнивать нас по телосложению.

Голос отца и Смотрителя нашего Убежища отвлекли меня от разглядывания лица Аматы. На десятилетие мне, как и всем жителям Убежища, полагался персональный «пип-бой-3000». Помню этот момент, когда Смотритель застегнул его на моей руке чуть пониже локтя, и улыбнулся. Наверное, тогда это была его первая и последняя улыбка, адресованная мне. Смотритель меня не любил. Раньше я не понимал почему, да и даже не замечал этого. Когда я понял это, мне был где-то пятнадцать-шестнадцать лет. Мы рисовали на уроке у мистера Бротча. К слову, я хорошо рисовал. В моем столе была спрятана папка, о которой не догадывался отец. Там была и детская мазня с «палка-палка-огуречик» и уже более взрослые работы. Были и портреты, и обнаженная натура. Но на уроке у мистера Бротча я один из всего класса нарисовал зеленый луг и голубое небо с желтым кругляшком сверху. Амата сидела тогда на соседней парте и заинтересовалась, что я рисую. Постепенно за ней подтянулся весь класс. Растерянный мистер Бротч пытался мне что-то объяснить, но я не слушал его, радостный от внимания, которое наконец-то уделила мне Амата. А после уроков меня вызвали к Смотрителю.

Смотритель. Он читал мне проповедь о том, что за пределами убежища есть только пустота и темнота, и что я не должен рисовать агитирующие и провоцирующие картинки ради безопасности и блага всех живущих в нашей подземной бетонной коробке. А я смотрел на его бесстрастное лицо и думал о том, что я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл его по имени. Все называли его Смотрителем. Исключением была лишь Амата. Она называла его папой. В юности я мечтал о том, что когда-нибудь я тоже назову его папой. К сожалению (а может и к счастью) судьба мне такого шанса не предоставила.

Я не был лузером среди своих сверстников. Скорее я был одиночкой. Частые драки и нежелание водиться ни с Бучем и его фраерками, ни с большинством остальных, постепенно сделало меня изгоем. Ни в плохом, ни в хорошем смысле. Так, в нейтральном. Со мной общались, звали «потусить», часто пытались наладить со мной контакт, особенно девушки. И особенно в шестнадцать-семнадцать лет. Но я не умел дружить, да и, наверное, до сих пор не  умею. И, да, я часто дрался. Несмотря на свою «тонкую кость», как выражался отец (чего я терпеть не мог!), у меня были довольно приличные мускулы, благодаря постоянным упорным тренировкам. «Туннельные змеи» Буча предпочитали лишний раз не трогать меня, чем ходить потом к моему отцу лататься и смущенно рассказывать с какой очередной лестницы они неловко упали.
Не знаю именно почему, но девушки выделяли среди нашей молодежи чаще всего лишь меня и Буча. Я не претендовал на роль первого парня в убежище, но мне было приятно. Правда, я это никому не показывал. У меня было много поклонниц, но толком не было девушки. Да, я многим нравился, с кем-то завязывались отношения. Тем не менее, я был, если можно так сказать, разочарован. Мне были доступны все девушки. Все, кроме одной.

Амата никогда не замечала меня. Но меня к ней тянуло. Раньше у меня не было возможности выйти за рамки дружбы с ней. Случай проявить свои чувства выпадал мне лишь дважды. Первый раз был в день экзамена К.О.З.А. Буч, давно увивавшийся за Аматой, настиг ее почти у входа в класс. Он и его дружки окружили девушку, взяв ее в плотное кольцо. Амата в панике бросала умоляющие взгляды по сторонам, но никто не спешил ей помочь. Слишком часто ее выделяли, ставили в особое положение. Слишком много обиженных на нее было девушек. Слишком… раздразненным был Буч.
- Пошли на склад, Амата. Я тебе такое покажу… - ухмылялся он, надвинувшись на нее. Амата прижалась к стене и зажмурилась. Она не могла позволить себе завизжать или звать на помощь. Боялась уронить свой авторитет.

- Отстаньте от нее. – рявкнул я, грубо отдергивая Буча за ворот его кожанки.

- О-о-о, - протянул тот, окидывая меня придирчивым взглядом. – А ты что, ее личный телохранитель? Или, может быть, любовник? Не переживай, я сумею о ней позаботиться.

В нос Буча полетел кулак. Я, правда, малость промахнулся и попал ему почти что в открытый рот, повредив зубы. Буч, с ошарашенным лицом издал истошный вопль и сплюнул на пол кровавую слюну. В следующую секунду на меня набросились сразу трое. Оказывается, биться в одиночку – это тяжело. Возможно, мне пришлось бы куда хуже, чем я предполагал, если бы Пол Маркони не приземлился в гуще боя прямо мне под ноги весьма удачным образом. В клубке размахивающих рук и пинающих все, что попадется ног, я, падая, ухватил чью-то руку, пытаясь удержать равновесие. Нечаянно заломив Полу руку, я всем весом упал на него под ударами Буча. Пол издал жуткий ор, на который сбежались все из близлежащих помещений. Я случайно сломал Полу руку. Буч и остальные с каким-то суеверным ужасом отодвинулись от меня. Под аккомпанемент ругани отца и мистера Джонса, выкрикиваемых угроз, оскорблений и перешептываний, я был втолкнут в класс. Я прошел между рядами парт и сел за свободную, вытирая рукавом кровь. Повернувшись, я заметил в другом углу класса Амату. Она слабо улыбнулась и кивнула мне. Я кивнул в ответ и взялся за тест. Боль от ударов и ссадин заглушило счастье.

По результатам К.О.З.Ы. я был распределен в тренера младшей бейсбольной команды Убежища. Амата получила должность администратора. Мы почти не виделись несколько месяцев, пока она сама не пришла.
В тренерской было пусто. Я  складывал бейсбольные биты на полку, когда раздался скрип двери. Я выглянул из-за открытой дверцы шкафа.

- Амата?
- Да, привет. – как ни в чем не бывало ответила она, сев на табурет.
- Что-то случилось?
- Да нет, просто у меня сейчас обеденный перерыв и я решила заглянуть к тебе.
Я с грохотом закрыл шкаф и повернулся к ней. Она продолжала сидеть, с интересом перебирая мои лежащие в беспорядке на столе бумаги. Да, я не был особо аккуратным.
- Что-то не припомню, чтобы за десять месяцев ты и прежде заглядывала ко мне на обеденном перерыве. – медленно, почти по слогам проговорил я. В горло как будто влили бетон, а где-то за солнечным сплетением разлилось непонятное томление, медленно уходящее вниз.
- Вспоминала тебя на днях… Роач, мы долго не виделись. – она подняла на меня глаза и улыбнулась. Как будто вспыхнули звездочки в темноте. – Честно говоря, я надеялась, что ты составишь мне компанию в кафетерии. Ты не хочешь есть?
Я вплотную подошел к ней, Амата поднялась с табурета.
- Да, хочу. Тебя.  – вымолвил я и, обхватив ее бедра, жадно впился в ее губы.
Она от неожиданности прогнулась назад и упала на стол. Разметав бумаги, я прижал ее к поверхности стола, вновь и вновь жадно проникая языком в ее рот. Амата что-то промычала, застонала и, возможно в попытке освободиться, прогнулась подо мной. Я, как обезумевший, сжал ее ягодицы, поднял ее корпус к себе. В тот момент я не думал, что могу поступать помимо ее воли. Трясущимися руками я нашарил застежку ее комбинезона и потянул вниз. Я стаскивал с нее одежду, путаясь в рукавах и застежках, не отпуская ее губы, пока не заметил, что она делает со мной тоже самое. Ее руки, проникнув под ткань моей рабочей формы, гладили меня по разгоряченной коже. Внезапно проснувшееся желание накрыло меня с новой силой. Слишком долго она была не моей. Амата билась в моих руках, словно рыбка пойманная в сети, протяжно стонала и часто-часто хрипло дышала.

Да, это был самый лучший мой обеденный перерыв. После этого случая, мы ни разу об этом не говорили. Да нам, в принципе, было и не о чем говорить. Амата сама внезапно словно бы обезумела. Она могла забежать ко мне прямо посреди рабочего дня, в разгар моей тренировки. Она затаскивала меня в тренерскую, в крошечную кабинку туалета, в подсобку, где хранился инвентарь. Без всяких слов, она находила мои губы и молча стаскивала в темноте мою одежду.  Иногда я прокрадывался к ней по ночам. Сон в объятиях друг друга и ее сердитый шепот ранним утром: «Роач, ты перекачался! Я об тебя как об бетонную стену бьюсь!». Я приходил к ней на пятнадцатиминутных перерывах, пока у нее никого не было. Словно дети, мы прятались под ее огромной администраторской стойкой и целовались. В воздухе витал аромат искусственной ванили и корицы, которую она добавляла в кофе. Да, это был самый счастливый месяц в моей жизни в убежище.

А потом она исчезла. В один день она не пришла ко мне. На перерыве заглянув к ней, я не нашел ее на рабочем месте. В недоумении я прекратил поиски и вернулся к своей команде. Дни шли за днями, медленно превращаясь в недели, а из недель – в месяцы. Я ее не видел. В моей тренерской изредка появлялись другие девушки. Как-то раз, вернувшись в своей жилой сектор, я с удивлением встретил странно спокойного отца, говорившего, что мы переезжаем в другой сектор. Шли дни, затем недели, месяцы… У моего хорошего друга Марка , работающего в трубах, в глубинах канализации, неожиданно развилась клаустрофобия и нас поменяли должностями. Я вновь остался один, у меня забрали ее во второй раз. Теперь я мог с ней встретиться разве что случайно. Каждое утро я надевал грязную робу, каску с фонарем и спускался в мир холодной сырости и капающих труб, давно требующих ремонта. В этом мире мне не хватало тепла ее тела. И особенно не хватала ее запаха. Ванили, корицы и разгоряченной кожи