Читая Илиаду

               
Сквозь века к нам неустанно просачиваются истории о пороках и слабостях человека, о жадности и корысти, о любви и привязанности, о могучей вере и терпении, о том, из-за чего обрывается человеческая жизнь, проливаются реки крови, стираются с лица земли города и цивилизации.  Проходят века и тысячелетия, меняются времена, но не меняются нравы, и всё, что происходило когда-то с человеком, сегодня повторяется порой с буквальной точностью. Но умеем ли мы извлекать уроки из прошлого, учиться на ошибках своих далеких предков? Жизнь показывает, что нет.
Когда-то, тысячелетия назад, сплетая в причудливые нити сюжет своей «Илиады», слепой поэт уже обо всем рассказал человечеству, попытался предостеречь его от ошибок. В конце века девятнадцатого немецкий археолог-любитель, держа в руках бессмертный эпос Гомера, сумел откопать мифическую Трою, явить миру ее материальные сокровища. Не пора ли нам в веке двадцать первом вновь перечитать чеканные строки античного гения и отыскать в них другие сокровища – те, которые помогут нам сберечь  мир, землю и человека на ней. Давайте вспомним, с чего все начиналось…

                ***
Солнце еще только касалось линии горизонта желтовато-розовыми лучами, когда на  узкую песчаную полоску тихо переговаривающегося моря медленно, спотыкаясь на каждом шагу, с крутого склона спустился  старик в длинном одеянии. Его ноги были босы, седые волосы растрепались и торчали в разные стороны, а на осунувшемся, потемневшем лице жесткой паутинкой выступили морщины. В руках он держал золотой жезл, повязанный алой лентой, в рукояти его драгоценной ноши бликами отражался светящийся янтарем закат. Старик тяжело хмурил лоб и что-то бессвязно шептал, вглядываясь в бездонную гладь моря. Казалось, он готовится чему-то важному, от чего зависит его судьба. Постояв в смирении, он бережно переложил жезл из руки в руку – вся его поза выражала печальное благоговение перед святыней, затем судорожно вздохнул, словно всхлипнул, повернулся и стал осторожно подниматься по песчано-каменистому склону, поросшему деревьями. Заходящее солнце превращало его в золотую гору, в тело которой корнями, похожими на гибкие пальцы горгулий, вцепились могучие сосны.
Старику непросто было преодолевать этот путь. Временами он оступался, цепляясь руками за торчащие из каменисто-зыбучей массы корни, ноги путались в длинном подоле, тонули в песке, он разбивал и резал их об острые камни.  Наконец он добрался до вершины и присел под одной из сосен, чтобы перевести дух. Там, с другой стороны золотой горы, на берегу тихого залива находилась его цель – дворец царя Агамемнона, царя народа ахейского.
Теплый южный ветер, задувавший с моря, мягко теребил его волосы. Он прикрыл веки и перед глазами поплыли какие-то картинки, неясные тени, обрывки воспоминаний. Сон ли был это или явь воспоминаний, но он будто снова очутился дома. Но нет, дом не его, он знал это точно, здесь не было скамьи и стены вымазаны какой-то черной сажей. Из дома выбежала черноволосая кудрявая девчушка. Она весело и безмятежно засмеялась, подпрыгнула на месте, тряхнула своими кудряшками, раскрыла ручки и с криком кинулась к нему: «Па-па-а! Па-па-а!». Он бросился ей навстречу, но вдруг какое-то темное облако выросло между ними, сгустилось, уплотнилось и превратилось неодолимое препятствие. А девочка все кричала и звала его откуда-то издалека: «Па-па-а! Па-па-а!»
Вздрогнув от видений он резко открыл глаза  и недоуменно стал оглядываться по сторонам. На ветке соседней сосны, кудрявым пологом свисавшей над землей, сидела белоснежная чайка и оглушающе неприятно  вопила. От этих пронзительных звуков у него вдруг что-то оборвалось  внутри,  и горячая волна ужаса залила с ног до головы. Чтобы справиться с собой, он несколько раз глубоко вдохнул, медленно выдохнул и повернул голову направо. Внизу, под горой,  едва  различимым темным пятном виднелся удобный залив, в спокойных водах которого нашли пристанище корабли. За белесой неплотной дымкой они были похожи на увязшее в тумане стадо овец. «Ахейские!» -  судорожно дернулся он, и сердце быстро-быстро забилось в тревожном ожидании.
Он не заметил, как миновал широкое горное плато и оказался у начала едва заметной тропки, которая, петляя и извиваясь, сбегала по крутому каменистому склону вниз, прямо к заливу. Осторожно переступая израненными ногами, он начал спуск и неожиданно быстро оказался на берегу.  Прямо перед ним на якоре стоял большой корабль. Он выделялся среди остальных:  на нем был поднят царский штандарт с вышитыми золотой нитью инициалами ахейского правителя и гербом ;  он гордо реял над палубой.  Мощные мачты, вцепившиеся в широкую палубу, вздымались прямо в небо и держали на своём крепком каркасе белоснежные паруса, часть из которых была убрана, остальные ловили слабый ветер, который задувал с моря. По палубе расхаживал статный мужчина в золотом одеянии. Его длинные волосы волнами спускались на плечи, а гордо поднятую голову венчала корона с множеством самоцветов. Взгляд его был властным, спокойным и уверенным. Свысока он оглядывал свои владения, то и дело, указывая что-то, сновавшим вокруг, слугам. Это и был царь Агамемнон.
Резкий звон корабельного колокола отвлек старика от величественного зрелища. Завидев неподалеку приткнувшуюся к берегу лодку, он быстро направился к ней, оттолкнул, сел за весла и погреб к кораблю.
Моряки занимались своими делами и не обратили внимания на лодку, тихо подошедшую к борту. Взобраться на палубу он смог без помех и посчитал это большой удачей, поскольку не надеялся быстро договориться с царской охраной, которая  славится своей неподкупностью и несговорчивостью.
Из-за тревожного волнения он  чуть не оставил в лодке свой жезл, но вовремя о нем вспомнил. Капли пота стекали с его лба, колени дрожали, дыхание участилось. Он приближался к владыке, который в этот момент разговаривал  с капитаном.
Не дожидаясь, пока его заметят, старик упал на колени, молитвенно сложив руки, тихо проговорил:
- О, царь великий ахейский! Пришел я к тебе с миром, не казни меня, а выслушай.
Царь медленно обернулся, удивленно посмотрел на того, кто посмел его прервать, недовольно нахмурился и спросил:
- Кто ты такой, презренный? Как ты смеешь находиться на моем корабле? Стража! Кто пустил его сюда? Где стража? Схватить его и вышвырнуть вон!

Старец понял, что его время истекает. Его либо его сразу казнят, либо просто вышвырнут, и он не сумеет исполнить то, ради чего проделал столь многотрудный путь. Он склонил голову еще ниже и на коленях подполз к царю, поднял к нему навстречу заплаканное лицо и взмолился:
- Пришел я искупить свою дочь, которую ты беззаконно пленил. Вот выкуп мой! Служу я жрецом у самого Аполлона и отдаю тебе за дочь самое бесценное, что есть в мире ; золотой жезл и  красный Аполлонов венец. Божественные святыни  из священного храма! Да не прогневаются на меня олимпийские Боги за то, что я, прикоснулся к их дарам. Держи, это тебе, великий царь. – И почувствовав пробудившийся у царя интерес, он медленно протянул ему жезл и венец и, окрыленный надеждой  скороговоркой залепетал:
- А еще буду молить за тебя и твое воинство Богов, чтобы побеждали вы во всех войнах, убивали мужей, забирали богатства и пленяли жен, а сами живыми домой возвращались. Есть на это власть у меня.
Одобрительные крики послышались со всех сторон: «Согласны! Отдавай ему дочь! Хотим победить и живыми вернуться!». Воздух вдруг наполнился гулом тысяч голосов, слившихся воедино. Он то затихал, то набирал силу, подобно тому, как рокочет море во время бури,  а волны, словно в предвкушении жертвы, облизывают борт судна,  то  вздымая свои острые языки к небу, то пряча их.
Агамемнон решительно  отстранил дары старика,  повернулся к своему воинству и властно поднял руку, призывая к молчанию.  Одновременно загудел корабельный колокол.  Все смолкли и царь молвил:
- Ступай старик восвояси. Не получишь ты свою дочь. Она моя. Будет до самой старости жить у меня, ткать, рукодельничать и ублажать меня, когда я этого захочу! А ты больше не приходи к моим кораблям, а будешь надоедать ; живым  не уйдешь. ; И жестом велел страже увести старика с палубы, а сам медленно спустился по резной лестнице в каюту.
В полном отчаянии, покорясь царской воле, поплелся прочь старик. Его сердце было опустошено, тело бесчувственно, он не ощущал ни боли, ни усталости, а просто слепо брел куда-то, брел долго, не останавливаясь, не замечая дороги, не имея цели. И неизвестно как очутился на том же месте, где совсем недавно с трепетной надеждой и с радостным волнением ожидал освобождения дочери. Солнце уже почти утонуло в морской глади, но густые темные  облака еще хранили его янтарно-красноватый отблеск. Он больше не увидит ее, не погладит по голове, не скажет ласкового слова…
Он зашел в воду по щиколотки и воткнул в песок свой жезл, который так и не выпускал из рук. Слезы покатились из его невидящих глаз, он осознал – без дочери его жизнь не имеет смысла, и служение Аполлону не заменит дочери. От кощунства собственных мыслей ему стало страшно. Боги не простят, билось в голове. Он резко опустился на колени прямо в воду, воздел руки к небу и стал молиться. Сначала нельзя было разобрать, что он шептал, но голос его становился все громче и громче,  и вот он уже кричал во всё горло, разрывая себе сердце, не слыша и не понимая, что кричит: 
- О, всемогущий Аполлон! Власть твоя безгранична на всей земле. Всю жизнь свою я служил тебе верой и правдой, ходил в храм, молился, прославлял твое имя и приносил жертвы тебе и во имя славы твоей. Не бросай и ты меня в эту горькую минуту. Услышь мои молитвы! Прости меня за мое кощунство, за посягательство на твои святыни. Отомсти ахейцам за дочь мою, за мои слезы и страдания! Нашли на них беду страшную, болезни и горе, да такое, что вдесятеро будет страшнее моего.
В этот миг старец почувствовал над головой какое-то движение, шелест, и жезл, стоящий в воде, немного качнулся. Старик поднял голову. На самом краю жезла, сидел голубь – черный, как ночь и пристально смотрел на него.
С моря вдруг подул сильный ветер, вмиг погасив еще тлеющий огонек уходящего дня, и всё погрузилось во тьму. По всему горизонту, как маленькие чертики, запрыгали молнии, сверкая своими адскими глазками и испуская грудной вой, заглушить который способен был только сам дьявол. Море заволновалось, и старику пришлось выйти из воды, иначе его проглотила бы зияющая морская пасть. Волны  жадно облизывали берег и ноги старца. Голубь так и сидел на жезле. Старик наклонился  было к нему, но тот резко взмыл вверх, но против ожидания не улетел.  Птица, почти невидимая в тумане брызг, покружила над ним и направилась в сторону скал, словно звала его куда-то. Старик поспешил за ней. Через несколько минут он увидел огромное дерево, повалившееся от старости, ветви которого лежали в воде, а ствол ; на двух валунах, и под ним образовалась уютная пещера, где можно было укрыться от ненастья.
Ветер бился о скалы, море бушевало, да так, что брызги долетали до его укрытия. Забравшись подальше, старик уселся на влажную землю и прикрыл глаза. Он не спал ; не мог, в его сердце клокотала ненависть.  Он догадывался, что шторм возник не случайно. Это боги разгневались не на шутку, откликнувшись на его страстную мольбу.  Впервые он в полной мере осознал их могущество:  власть над стихией, человеком и его жизнью.
С началом шторма ахейцы засуетились, увели  корабли подальше от берега, чтобы их не выбросило на скалы, убрали паруса, укрепили такелаж. Но мощные волны то и дело раскачивали суденышки в разные стороны, толкали их друг о друга так, что в некоторых от удара появлялись пробоины,  и в них стала заливаться  вода. Молнии ровным строем, как войска на параде, шли на них в атаку сверху. Вдруг одна из молний длинной  костлявой рукой ударила по ближайшему кораблю. Тот вспыхнул. Огонь быстро перебросился на соседние суда, и они вмиг загорелись.  Другая  ; огненной стрелой метнулась в сторону города, где в крепких домах прятались от непогоды ахейцы, и подожгла несколько. Всё озарилось ярким пламенем, полыхало, варилось, выло и кипело. Люди кричали, бежали неизвестно куда, горели и падали на землю или  кидались в воду. Ахейцев охватила всеобщая паника. Вскоре весь город накрыло огненным куполом, в котором, как в огромной печи, сгорело всё живое. Долго свирепствовала непогода, пока не омыла всё дочиста своими слезами. К утру от города практически ничего не осталось. Уцелел только замок царя Агамемнона, венчающий скалу, нависшую над морем, но и он утратил свое гордое величие и  выглядел мрачным и безлюдным.
Старик очнулся на рассвете и осторожно выглянул из своего укрытия. Море уже успокоилось и что-то смиренно шептало солнцу,  которое весело играло с ним в радугу. В соснах, сверкающих изумрудными иглами, пели птицы на все голоса. Странно, но через острый и свежий запах моря откуда-то издалека пробивался невыносимо тошнотворный запах гари. Он вспомнил, что произошло вчера, в каком отчаянии он находился и какое ночью принял решение.  Он не понимал, сам ли он решил или ему боги подсказали, но он должен еще раз попытать счастья у ахейского царя.
Когда старик подошел к лестнице, вырубленной в скале и ведущей в замок, он увидел странную картину. На самых верхних ее ступенях, сгорбившись и опустив голову, сидел Агамемнон и плакал. Его волосы были растрепаны, одежда испачкана сажей. Вокруг были разбросаны цветы, повсюду стояли  какие-то траурные сосуды. В руках он держал кусок яркой материи. Разглядев, что у него в руках, старик вздрогнул от ужаса – этот платок он подарил дочери перед ее пленением. Это был удар в самое сердце. Он бросил жезл, который до сих пор не выпускал из рук и взбежал по лестнице. Агамемнон даже не повернул голову в его сторону.  Замок был пуст. Ни души, ни одного живого существа, только величественные мраморные колоны, стоящие вдоль стен, напоминали гордых великанов, готовых в любую секунду вступить в бой. В центре парадного зала стоял мраморный постамент, на котором что-то лежало, укрытое нежно-розовым покрывалом и усыпанное цветами. Старик подошел ближе. Это была его дочь. Он никак не мог поверить в то, что увидел, и в надежде, что ошибся, дотронулся до ледяного тела и захлебнулся в рыданиях. Он рухнул на тело дочери и провалился в беспамятство.
Очнулся он  внизу, в городе. Только сейчас он увидел, что случилось с еще вчера богатым и процветающим городом.  Растерянные люди, чудом спасшиеся, бродили  меж черных от сажи фундаментов в поисках уцелевшего имущества и тел своих близких. Стоны раненых и стенания скорбящих разносились по округе. Немногочисленные выжившие сгребали трупы в кучи, клали их на деревянные плоты и пускали в море.   
А тот, по чьей вине и по чьей воле всё случилось, с ужасом оглядывался  вокруг и пытался убедить себя, что ни в чем не виноват. «Это всё Агамемнон, его упрямство, его жестокость, ; твердил он, захлебываясь в рыданиях. – Это не я, это боги так распорядились, ведь они управляют человеческими страстями и жизнью».
Боги же думали иначе и поэтому беспощадно и скоро наказали обоих. Одного подвела гордыня, своеволие и себялюбие,  а другого – жажда мести, любовь и отчаяние.  Но оба они потеряли всё, что держало их на земле, давало им силу и власть над другими. Они остались без той, которая  придавала их жизни смысл, наполняла ее счастьем и радостью. Слишком поздно они поняли, чем стоит дорожить и что беречь. Но исправить уже ничего было невозможно.