Блюз Чеширского кота. Фантазия в ретро-тонах-7

Такт V

МЫШЕЛОВКА ПОСТАВЛЕНА И ЗАХЛОПЫВАЕТСЯ

– Шеф, закрывайте вашу книгу! Кажется, возвращается наша подопытная мышка...

– Джек, я вас уже просил: пожалуйста, не называйте его так! Представьте на его месте себя – не думаю, чтобы вам было очень приятно выглядеть в чьих-либо глазах подопытной мышью.

– Это невозможно, шеф!

– Что невозможно?

– Представить, что кто-то может сравнить с мышкой существо, имеющее мои габариты...

– Опять вы за свое! От вас хоть когда-нибудь можно дождаться серьезного ответа?

– А вы очень хотите получить серьезный ответ? Ну, если серьезно, то я еще слишком хорошо помню времена, когда о себе доводилось такое читать и слышать, причем, обратите внимание, слышать публично, а читать печатно, по сравнению с которым сопоставление с подопытной мышью – просто ласка любимой.

– Извините, Джек, я вовсе не хотел напоминать вам о тех временах... Давай-те лучше посмотрим, что будет делать... – Гудвилл на секунду запнулся, – наш объект.

Бордовая «Тойота», которую минуту назад заметил вдали Джек, между тем приблизилась, не сбавляя скорости проехала мимо и исчезла в глубине улицы.

– Ошибка. Это не он. Но машина точно такая же. И вчера в это время наш объект был уже дома. – Джек особенно нажал на слова «наш объект».

Гудвилл сделал вид, что не заметил очередной подковырки помощника и снова принялся за свою книгу.

Джек сидел, по-прежнему поглядывая время от времени по сторонам и слушая льющуюся из автомобильного приемника негромкую музыку. Передавали что-то времен повального увлечения кэк-уоком или даже еще более раннее.

В последнее время такую музыку исполняли довольно часто. И не только музыку. С каждым месяцем Джек замечал повсюду все больше самых разнообразных черточек, свидетельствующих о желании людей представить себя живущими в давно минувшем времени.

Из подвалов и с чердаков извлекались запыленные и проржавевшие Бог весть как уцелевшие граммофоны, утюги, швейные машины, заботливо чистились и любовно приводились в порядок, после чего с почетом водворялись в гостиных. За бешеные деньги скупались уже лет шестьдесят назад отслужившие свой срок «Форды» и «Лорен-Дитрихи». Но их на всех желающих не хватало и поэтому автомобильные фирмы осваивали выпуск репликаров – машин с современными двигателями, но с внешним обликом моделей полувековой давности. Навечно пропахшие нафталином платья, обнаруженные где-то в глубине бабушкиных сундуков, подсказывали модельерам самый эффектный силуэт сезона. На экранах опять, словно в золотую пору молодости кино, лучезарно улыбались и трогательно плакали Мэри Пикфорд, Пола Негри, Лилиан Гиш, демонстрировал силу и ловкость бесстрашный Дуглас Фэрбенкс, соблазнял очередную красотку Рудольф Валентино...

Стиль «ретро» победоносно шествовал по планете, проникая во все сферы жизни.

В этом всеобщем умилении минувшим люди пытались отыскать способ сбросить с плеч тяжелый груз настоящего и защититься от будущего, которое, судя по всему, тоже вряд ли давало повод ожидать изменений к лучшему. Мир, существовавший на пороге двадцатого века, представлялся им недостижимым идеалом: грибы в нем вырастали на земле, а не в небе, лошадей было гораздо больше, чем лошадиных сил, никто не подсчитывал, за сколько лет исчерпает человечество свои энергетические ресурсы, даже стриптиз не был еще изобретен, а верхом непристойности считался наивный и невинный канкан...

– О чем задумались, Джек? – прервал нахлынувшие на Уиннитски мысли Гудвилл. – Смотрите внимательнее! А то он мигом нырнет в гараж – и не заметишь!

Уже третий вечер проводили у дома Пола Корка Гудвилл и Уиннитски. Они сидели в фургоне с зашторенными окнами, наблюдая сквозь узкие щели между шторками за улицей, чтобы не пропустить возвращения музыканта.

В салоне фургона была смонтирована усовершенствованная модификация их установки. Антенны ее приемного устройства были ориентированы строго на квартиру Корка.

*  *  *

С того памятного для обоих четверга, когда внезапный приезд Ахмеда Ила сорвал планировавшуюся телепрограмму об исследованиях Гудвилла, минуло два года. За это время в жизни их произошло немало перемен.

Гудвилл тогда осуществил свое намерение: хоть и не на следующий день, но все же довольно скоро он, не поддаваясь на уговоры коллег, махнул с Джеком на другой конец страны. Несколько недель они мотались из города в город, пока Гудвилл не посчитал наконец, что забрался достаточно далеко от прежнего места жительства.

Дальше, честно говоря, ехать было просто некуда: перед окнами отеля, где они сняли на первое время номера, день и ночь шуршал океанский прибой, накатываясь волна за волной на прекрасный пляж, покрытый мягким, словно пудра, песком. А благоухание волшебной субтропической растительности, в которой буквально утопал город, было таким, что забивало даже запах бензина на главных улицах.

По вечерам залитые ярким светом набережные и парки заполнялись толпами нарядных людей, съехавшихся провести здесь отпуск.

Все эти люди вырвались ненадолго из каждодневной круговерти обыденных дел. И после отъезда отсюда всех их опять ждали долгие месяцы нудной надоевшей работы.

Но сейчас, в дни отпуска, они изо всех сил старались об этом забыть.

Сейчас для каждого ярко светило солнце, ласково плескался океан, весело играли оркестры – каждый был уверен в себе и спешил, как мог, схватить отпущенные на его долю мгновения блаженства на беспрестанном празднике длиной в очередной отпуск.

С восхода до заката пляж покрывал сплошной ковер загорелых тел. Чуть не круглые сутки в концертных залах и парках беспрерывно сменяли друг друга всевозможные шоу. В ресторанах, дискотеках, ночных клубах до рассвета не смолкала зажигательная ритмичная музыка.

И всюду было тесно от женщин, внезапно ставших поголовно обольстительными в своих немыслимо экстравагантных туалетах, и от мужчин, вдруг вспомнивших, что они еще могут быть галантными и неотразимыми. Каждый делал все, чтобы вместить в подаренный ему кусочек счастья как можно больше удовольствий.

А когда наступал чей-то черед уезжать, его место тут же занимал другой, только что приехавший – в городе ровно ничего не изменялось. Вечный праздник продолжался...

И, глядя с балкона отеля на все это великолепие, невозможно было представить, что здесь, под ультрамариновым куполом неба, в воздухе, пропахшем лазурью океана и пьянящими ароматами субтропической флоры, жизнь будет осложняться какими-то проблемами. Не хотелось даже думать, что царящая повсеместно атмосфера беззаботного веселья, радости и всеобщего счастья может хотя бы на мгновение омрачиться для кого-то заботами и тревогами.

Казалось, этот благословенный уголок был специально создан, чтобы именно отсюда шагнуло в мир открытие профессора Гудвилла.

С жильем они устроились довольно быстро: после недолгих поисков ученому удалось купить небольшое ранчо в окрестностях города, куда не долетал гомон стотысячеликой толпы и где исследователи могли заниматься своими экспериментами, не привлекая особенно ничьего внимания.

Не теряя времени, Гудвилл и Уиннитски принялись за прерванную работу. Они трудились с удесятеренным усердием, сделавшим бы честь любому древнему фанатику-отшельнику, давшему обет ревностным прилежанием проложить себе кратчайший путь в царствие небесное.

И дело двинулось на редкость удачно. Недели не проходило, чтобы не был сделан хотя бы маленький шажок вперед.

Давно остался позади этап, когда они, словно дети, радовались движущейся по экрану точке. Их установке становилось доступным улавливание все более и более тонких эмоций и образов.

Теперь даже не требовался непосредственный контакт с индуктором: он мог находиться в нескольких десятках метров. При этом всю информацию можно было получить прямо в виде возникающих на экране изображений или воспроизводимых синтезатором звуков.

Наступала завершающая стадия эксперимента. Требовалось найти человека, который смог бы дать жизнь первому в мире произведению, вырвавшемуся к людям непосредственно из глубин души его создателя.

*  *  *

На улице уже сильно стемнело. Гудвилл отложил книгу – читать дальше было невозможно – и стал вместе с Джеком вглядываться в сгущающуюся темноту. Куда же запропастился этот Корк? Вчера и позавчера он возвращался домой гораздо раньше...

Правда, вчера и позавчера им не повезло – они «слушали» своими антеннами работу мозга Корка до тех пор, пока тот не засыпал, но ничего, даже отдаленно напоминавшее законченную музыкальную мысль, так и не услышали.

Гудвилл, собственно, другого результата так быстро и не ожидал – было бы необычайным везением, если бы уже в ходе первых наблюдений им удалось зафиксировать то, чего они хотели.

Ученый был готов проводить здесь, в зашторенной и душной, несмотря на кондиционер, машине, каждый вечер – месяц, полтора, два месяца подряд – пока не добьется того, ради чего все это устраивалось. Отступать он не собирался.

Но одно дело – ждать, как ждут охотники, обложившие зверя, когда ожидание приводит к достижению цели. Это – работа. А другое дело – терять время вот так, как сегодня, даже не зная, приедет ли Корк вообще домой...

– Джек, как вы думаете, где и что может делать сейчас такой одинокий человек, как Корк?

– Сложный вопрос, шеф. Каждый из нас одинаково одинок. Но если бы я вдруг однажды не явился ночевать, вы вряд ли стали бы потом допытываться, где я был и что делал...

– Не иронизируйте, Джек. Что стоит вам, молодому, красивому, сильному, обзавестись десятками друзей и подруг? А Корк ни за что не будет их иметь, хоть вывернись он наизнанку. Да будь у него даже один-единственный по-настоящему близкий человек, он, смею вас заверить, не состоял бы в клиентах фирмы Смита. Это счастье, что вы не можете даже понять, какая огромная беда – быть одиноким...

– Значит, доктор, вы считаете, что одиночество воспринимается людьми как большая беда? А хотите, я докажу вам противоположное: люди настолько разучились осознавать себя как общность, что теперь, даже если они вынуждены находиться вместе, все равно каждый старается как можно больше изолировать себя от остальных...

– Ну-ну, докажите... Любопытно, как вы станете делать это.

– Сейчас узнаете. Помните, когда до покупки ранчо мы жили в «Хилтоне», моей единственной обязанностью было поменьше досаждать вам. Так?

– Так.

– Обязанность эта, сами понимаете, не слишком обременительна. Поэтому впервые в жизни я смог позволить себе целых две недели ничего не делать. А когда голова свободна от ежеминутных забот, в нее как-то сами собой лезут всякие философские мысли.

– Ну, если бы всем, кто за целую жизнь палец о палец не ударил, приходили в голову философские мысли, философия была бы самой процветающей наукой!

– Не переживайте за философию – ей это не грозит: стоящие мысли капризны, как красавицы: они очень субъективно отбирают тех, кого желают осчастливить своим посещением... Значит, блаженствуя от безделья, я тогда часами загорал в лоджии, созерцая дивный вид с океаном и пляжем. Именно в процессе этого созерцания я и сделал открытие, которое сформулировал как закон стремления к максимально возможной самоизоляции.

– Сформулировали философский закон? Поздравляю – такое случается не каждый день!

– В таком случае, мне тоже есть с чем поздравить вас – вы успешно усваиваете мои уроки иронии... Но закон этот не философский, он, скорее, психологический – как видите, я тоже не зря общался с вами все это время. Выражаясь научно, закон этот состоит в том, что человек или объединенная общей целью группа людей при прочих равных условиях всегда стремится занять точку, максимально удаленную от любых ближайших соседей.

– Блестящая формулировка! Даже не знаю, сумею ли я постичь все высоты и глубины вашей концепции.

– Сумеете! Я сейчас все растолкую на популярном примере. Вы, конечно, не раз видели это и сами, только не подвели под свои наблюдения должной теоретической базы.

– Разумеется! Где уж мне...

– А я не поленился и подвел. Так вот, представьте себе картину – на пустой утренний пляж приходит первый купальщик. Он с равной вероятностью может расположиться в любой его точке. И каждый следующий, пока свободного пространства еще достаточно, в принципе тоже мог бы занять любое место. Но на практике вы никогда не дождетесь такой ситуации, когда три, пять, а тем более, десять или двадцать пришедших независимо друг от друга людей собрались бы на пустом пляже недалеко один от другого. Они обязательно разбредутся по всему берегу, выбирая для себя место так, чтобы быть как можно дальше от окружающих. Вслед за первыми десятками пляж заполняют первые сотни. Расстояния между купальщиками сокращаются. Но открытый мной закон продолжает действовать с железной силой – вновь пришедшие по-прежнему упорно занимают те точки, которые как можно больше удалены от ближайших соседей. И так до бесконечности – каждый будет искать такое место, чтобы выгадать хоть один лишний дюйм отдаленности от ближайшего из себе подобных... И это, обратите внимание, на пляже, где люди предельно раскованны, легко вступают в контакты, находятся в прекрасном настроении! Можно понаблюдать, как заполняется лекционная аудитория или вагон подземки на конечной станции, как рассаживаются посетители в полупустом кафе – и здесь проявится точно та же тенденция. А вы говорите – боязнь одиночества! Да сегодня любой одинок – даже в круговороте тысячной толпы. И по-другому своего существования мы уже и не мыслим! Люди давно разучились быть вместе, разучились, словно участники вавилонского столпотворения, слушать и понимать друг друга...

– Поразительно... А ведь вы всегда казались мне неисправимым оптимистом! И что же нам, несчастным, делать в такой печальной ситуации?

– Выход очень простой – постараться стать исключением из этого закона!

– Еще более поразительно – вы и в самом деле, оказывается, оптимист...

*  *  *

Они замолчали и снова стали сосредоточенно всматриваться в темноту, ожидая возвращения Пола Корка. Теперь ждать пришлось недолго. Через несколько минут с перекрестка на улицу скользнули лучи фар, вслед за ними выполз темный силуэт автомобиля, не спеша подкатил к дому и нырнул в гараж.

– Наконец-то! – с облегчением выдохнул Гудвилл.

– Подождем, пока загорится свет в его окнах – может, это опять кто-то другой!

Но на этот раз приехал действительно Корк: минуты через три-четыре окна в его квартире ярко осветились.

– Джек, скорее включайте установку!

Уиннитски, не дожидаясь команды, уже и сам начал щелкать переключателями. В фургоне зажглось освещение, на пульте замигали индикаторные лампочки.

– Синтезатор готов?

– Готов!

– Магнитофон?

– В порядке.

...Вчера и позавчера было то же самое. Только ничем это не кончилось. Интересно, удастся ли поймать хоть что-нибудь сегодня?

В голове психолога вдруг мелькнула мысль, что Бэзил Смит, рекомендуя Пола Корка, попросту надул их с Джеком. Впрочем, нет, скорее, все-таки ошибся – обмануть не должен был.

Тогда они с Джеком тщательно продумали и отрепетировали каждую деталь визита, каждое слово, которое должен был сказать Смиту Гудвилл. И в ходе встречи вроде бы не было никаких отступлений от сценария. Сначала Гудвилл как бы нечаянно сказал, что может составить ему конкуренцию, потом сообщил, что располагает средством, способным заставить людей перестать чувствовать себя несчастными. Затем намекнул, что не намерен широко афишировать свои исследования.

Смит должен был обязательно заинтересоваться возможностью раньше других получить доступ к результатам работы Гудвилла – если он, конечно, сразу не отмел все сказанное Гудвиллом как явный бред. Но у профессора такого впечатления не сложилось...

Вдруг Гудвилл вздрогнул и на миг оцепенел – из динамиков синтезатора донеслись неясные звуки. Профессор быстро повернулся к Джеку – не померещилось ли?

Но выразительный взгляд помощника недвусмысленно говорил: он тоже услышал это.

– Быстро магнитофон!

– Есть, шеф!

Теперь звуки время от времени складывались в хаотические построения музыкальных тонов. Прошло еще немного времени – и стали возникать обрывки мелодии. Эти музыкальные фразы становились все продолжительней и определенней, а паузы между ними – все короче и короче. И наконец из глубин синтезатора полилась непрерывная цельная мелодия.

Она звучала так свежо, насыщенно и проникновенно, что Гудвилл и Уиннитски, казалось, видели музыкантов, плетущих голосами своих инструментов ее причудливые узоры.

Тему вела засурдиненная труба. Всхлипывая и вздрагивая, она совершенно человеческими интонациями рассказывала о своей беде, отчаянно звала на по-мощь. Ей отвечал тромбон. Грубоватыми вскликами (грубоватыми, потому что тромбоны по-другому не умеют) он пытался утешить трубу, отвлечь ее от темы страдания. Только не удавалось ему это, да и сам он, чувствовалось, изо всех сил старается казаться веселым лишь для того, чтобы скрыть собственную печаль...

Гудвилл и Уиннитски замерли, потрясенные чудом, которое сами сотворили.

Они слушали невозможное – мелодию, никем не записанную, не исполняемую, не поющуюся, может быть, даже не осознаваемую самим Полом Корком.

Впервые в мире им удалось проникнуть в святая святых акта творчества, уловить, расшифровать и воспроизвести на понятном человеку языке голос тончайших физических, химических и Бог весть каких еще процессов, происходящих где-то в верхней и средней извилинах височной области больших полушарий мозга.

Это было грандиозным достижением!

– Поздравляю, профессор! – восхищенно прошептал Джек. – Сегодняшний день войдет в историю...

...Снова и снова, бесконечно варьируя тему, пела труба свою мелодию. Теперь музыка звучала по-новому: беда осталась позади, в прошлом, а жизнь продолжалась, она несла в себе новые радости. Она была хороша, эта жизнь, хороша, несмотря ни на что! И инструменты, каждый на свой голос, теперь бурно радовались жизни...

Ни Джек, ни Гудвилл никогда серьезно музыкой не занимались. Они не могли сейчас с беспристрастной аргументацией профессионалов проанализировать то, что слышали.

Но на кой черт сейчас был нужен музыковедческий анализ, когда и так было ясно, что их установка действует, что все идет прекрасно, что звучит чарующая, чуть старомодная музыка, что впереди – счастье новых поисков и открытий!

...Труба пела полным голосом. К ней присоединился теперь весь оркестр. Мелодия шла к своему высшему накалу, готовая вот-вот оборваться на самой высокой ноте, и наконец апофеозом всего обрушилась лавина аккордов мощнейшего завершающего фортиссимо.

Музыка смолкла. Чудо кончилось.

Гудвилл был бледен, на лбу его выступил пот, пальцы нервно подрагивали. Неподвижно застывший взгляд ученого светился неземным счастьем. Вот оно – свершилось, сделано главное дело его жизни! Этот вечер он запомнит навсегда!

Состояние странной заторможенности, в котором он находился, слушая музыку, быстро проходило, уступая место сильному возбуждению.

В своей лаборатории он бы сейчас начал стремительно ходить из угла в угол. Но в машине ходить было негде – и ученый, не в силах спокойно сидеть, то и дело привставал, подскакивая на сидении, принимался что-то напевать. Руки его ни секунды не оставались в покое – он то потирал их, то хватал что-нибудь, то начинал рыться в карманах.

Джек с улыбкой смотрел на шефа – он тоже радовался, но ему не хотелось ни подпрыгивать, ни напевать. Колоссальное напряжение, не отпускавшее его все время, пока звучала музыка, вызвало совершенно иную реакцию – больше всего на свете он хотел бы сейчас уснуть.

– Ну что, шеф, – решился он наконец нарушить молчание, – дело сделано. Давайте собираться домой...

– Домой? Ни в коем случае! Я хочу, чтобы и он узнал о том, что мы только что осуществили – узнал сейчас же, немедленно!

– А вы не находите, что его сначала надо к этому как-то подготовить? Ведь он даже не подозревает о нашем существовании, а тем более об эксперименте...

– Подготовить? Зачем? Радостная весть не нуждается в том, чтобы к ней подготавливали...

– И все же я на вашем месте отложил это хотя бы до завтра... – мощный зевок, которому Джек был уже не в силах сопротивляться, надолго растянул его челюсти, скрадывая последние слова.

Но Гудвилл все равно уже не слышал Джека. Выхватив из аппарата кассету с записью, он выскочил из фургона и быстро исчез в подъезде.

*  *  *

Джек откинулся на спинку сидения и блаженно затих, прикрыв глаза. Он чувствовал себя страшно уставшим, словно целый день, как когда-то в студенческие годы, разгружал вагоны.

Мир, окружавший его, куда-то отодвинулся, звуки стали долетать словно через толстый слой ваты и вскоре исчезли совсем. Голова свесилась набок, и он провалился в крепчайший сон.

Потом что-то начало толкать его в плечо, до сознания донесся чей-то знакомый голос, только никак нельзя было узнать, чей.

Голос был обращен именно к Джеку, он это чувствовал, но не мог понять, чего от него хотят – сон никак не желал отпускать его. Очевидно, прошло несколько минут, прежде чем до него наконец дошло, что вернулся Гудвилл, который все это время пытается разбудить его.

«Ну чего пристал? Мог бы, кажется, и сам довести машину до дома – зачем будит?» – недовольно подумал Джек и открыл глаза.

...От недавней радостной возбужденности Гудвилла не осталось и следа. Он был страшно расстроен, весь как-то сник, осунулся и, казалось, вот-вот заплачет.

– Что случилось, профессор? – с тревогой спросил Уиннитски.

– Все провалилось! Опять надо начинать сначала...

– Прошу вас, успокойтесь! Не надо волноваться! Объясните все по порядку!

– Это необъяснимо – он даже не захотел меня слушать... «Кто вы, – сказал он, – человек или дьявол? И по какому праву вы залезли мне в душу?..»

– Ясно! – Джек посмотрел на уходящую вверх стену дома, на которой уже почти не оставалось светящихся окон. В этот момент один за другим погасли еще два огонька – в квартире Пола Корка.

Ах, этот большой капризный ребенок Гудвилл! Ну как втолковать ему, что пока человечество захочет играть его любимой игрушкой, ее отвергнут не раз и, может быть, не два! Ну почему великие умы так беспомощны, наивны и беззащитны, когда дело касается простейших житейских ситуаций!

Значит, теперь опять надо будет топтаться на месте, искать нового кандидата для опытов... Теперь, когда, казалось бы, остались позади последние трудности.

На профессора было жалко смотреть. Уиннитски ругал себя последними словами за то, что не смог удержать Гудвилла в машине. Чем же его взбодрить?

Джек всегда был беспощаден к своим промахам. Он знал, что ничего не отрезвляет в подобных ситуациях лучше, чем хорошая порция острой иронии в собственный адрес. Не применить ли это лекарство и к шефу? Вроде бы они достаточно хорошо знают друг друга, чтобы тот понял все как надо...

– Шеф, я, кажется, понял, куда нам надо обратиться, чтобы заинтересовать мир нашим открытием – в полицию! Представляете, как они там обрадуются: стоит навести антенны на какую-нибудь малину – и пожалуйста, все преступные планы тут же становятся достоянием широкой общественности!..

Джек ожидал, что в ответ Гудвилл улыбнется – грустно, горько, саркастически – но улыбнется, и это будет его победой над собственным отчаянием. Но тот буквально задохнулся от гнева:

– Послушайте, вы! В конце концов, для вас существует хоть что-нибудь святое!

Итак, рецепт оказался в данном случае неверным. Или Джек перебрал с дозировкой?

– У каждого есть святое, шеф, – тихо и очень серьезно заговорил тогда Уиннитски. – Не посчитайте лицемерием то, что я скажу. Для меня святое – это наша работа и ваше отношение к ней. Но я вижу ее не только в свете небесного сияния, как вы. И прекрасно представляю, сколько еще нужно будет преодолеть нам барьеров до финиша. Но с дистанции мы с вами не сойдем – несмотря ни на что! Сейчас я пойду к Корку и уговорю его участвовать в эксперименте.

Гудвилл, не отвечая ни слова, проводил взглядом удаляющуюся фигуру Джека до подъезда и стал смотреть вверх – туда, где на стене дома должны были вспыхнуть огоньки в окнах Пола Корка. Вспыхнут или не вспыхнут? Прошло несколько минут томительного ожидания – и одно из окон осветилось.

Профессор почувствовал, как сильно начало стучать его сердце. Что происходит там, за этим окном? Какие аргументы приводит сейчас Джек, чтобы уговорить этого человека продолжить работу с ними?

Где-то в центральных кварталах города кипела обычная ночная жизнь большого курорта. Но на этой уснувшей улице было пустынно и тихо.

Время тянулось нескончаемо медленно.

Гудвиллу казалось, что с момента ухода Джека прошло уже по крайней мере несколько часов. Не отрываясь смотрел он на маленький желтый квадратик высоко вверху – последнее на всей огромной стене окно, где еще горел свет. И вдруг оно тоже погасло. Теперь перед ним опять простирался сливающийся с чернотой ночи сплошной массив стены без единого светлого пятна.
Все! Надеяться больше не на что...

Гудвилл завел мотор и стал разворачиваться в сторону дороги, ведущей к ранчо. Он даже не заметил, как из подъезда выскочил Джек и обратил на своего помощника внимание только тогда, когда инженер распахнул дверцу и тяжело плюхнулся на сидение рядом.

– Куда вы рулите, шеф! Мы поедем сейчас не домой, а в отель. А утром снова заскочим сюда, чтобы отправиться на ранчо. Мы уедем туда втроем – вместе с Корком. Вместе – вы слышите, шеф!

(Продолжение http://www.proza.ru/2014/05/03/1481)