Эхо

                Этюд

    Она тихо угасает. И сама чувствует это. Да и как иначе, когда уж за восемьдесят перевалило. И каких восемьдесят…
    За дверью, в соседней комнате, слышится бренчанье на гитаре. Это внучек перебирает струны, учится играть. «Пусть учится. Его дело молодое. Дай ему, Боже, здоровье да разум, – думается ей. – А мне пора к Богу… И так замучила сына с невесткой – четвёртый месяц, как слегла. Нет сил. Уже не встану».
    Дверь на балкон открыта. Слышно, как возле подъезда нежно шелестят молодые листочки берёзы. В комнату плывут зелёные запахи мая.
    Она устало закрывает глаза и едва слышно шепчет: «In Landersum, 32…» Как шептала шестьдесят лет своей жизни. Ещё с тех пор, как гремело военное лихолетье…
    Война застала её студенткой пединститута. Она только что окончила третий курс и приехала к маме в село. Отца уже призвали. Всё лето прожила в тревожном ожидании беды. Про учёбу почти не думала. До учёбы ли? Но четвёртый курс начался, как обычно. Хотя «обычно» можно было сказать лишь с тяжёлым вздохом, потому как в институт съехались одни девчонки: ребят поглотила война.
    Её село было недалеко от города, и она частенько наведывалась к маме. Всё беспокоилась, как она там, одна. А огненный вал был уже совсем рядом.
    И вот приехала она в очередной раз. Мама ей: «Зря, дочка, приехала. В соседнем селе – немцы». Наутро просыпается она, а немцы уже и в ихнем селе. Выглянула в окно: на улице полно машин всяких и солдат чужих. И невольно съёжилась от страха…
    Но немцы никого не трогали. Только двух-трёх коммунистов, которые почему-то оставались в селе и про которых им доложили сами же сельчане, забрали и куда-то увезли.
    И потекла у них с мамой жизнь в оккупации. Две козочки, кое-что с огорода собирали. Так и жили: пасли коз, в огороде копались да ждали, когда придут красные, а с ними – их муж и отец.
    Как вдруг… Бродит она как-то с козами возле речки. Глядь – из-за куста выходит немец, молодой офицер, и направляет на неё… фотоаппарат. Да так и застыл на миг. И она тоже. Смотрят друг на друга и молчат. Он – волосы светлые-светлые, глаза серо-голубые, стройный, красивый. Она – кареглазая, тёмноволосая, тоненькая. И страха у неё почему-то никакого. Абсолютно. Все её страхи словно растворились в его глазах, ласковых и нежных.
    Так они познакомились. Звали его Герман. Служил врачом. Говорил, что дома, в Германии, остались у него мать с отцом да сестра. У них свой небольшой магазин.
    Герман зачастил к ним. Мама сначала говорила: «Дочка, что люди скажут? Немец же всё-таки», – но потом и сама привыкла к нему. Он всё говорил, что вот закончится война, и он познакомит их с его родителями.
    Так продолжалось, пока в их местах проходил фронт: в ихнем селе были немцы, а в соседнем – красные. Но вскоре немцы прорвали фронт и пошли дальше, на восток.  А с ними и Герман.
    Он прислал ей несколько писем и умолк. Она сделала запрос о нём: ей сообщили, что он погиб под Сталинградом.
    Перед самым приходом красных она родила сына…
    Поначалу к ним с мамой привязывались: таскали по кабинетам, допрашивали о связи с немцами. Потом оставили в покое. Но в институт всё же «накапали». Поэтому её туда уже не приняли. Кроме того, в селе на них смотрели косо, а сынишку прозвали Фрицем. Так что пришлось им уехать из родного села в рабочий посёлок, к дальним родственникам, – от греха подальше.
    С тех пор минуло шестьдесят лет. Все эти годы она порой доставала из шкафа альбом. В нём – фотографии, сделанные Германом. Листая альбом, она подолгу останавливалась на последней странице. Там рукой Германа был написан адрес, где он когда-то жил. Сердцем она всегда была с ним, под Сталинградом.
……………………………………………………………………………………………
    Сегодня она тихо угасает. И сама чувствует, как последние силы покидают её. Но чудится ей, что она по-прежнему шепчет, и далёкое эхо повторяет за ней: «In Landersum, 32, iber Rheine, Westfallen, 2…»