Королевские размышления
Фестиваль свободного стиха или, как его еще называют, фестиваль верлибра, возник в конце 80-х как протестное движение поэтов против жестко регламентированной, точно военный устав, советской поэзии. Сейчас молодым поэтам трудно представить себе, что отсутствие рифмы в стихе могло рассматриваться как вызов обществу. О том, что верлибр не столбовая дорога русской поэзии, говорилось на любом редакционном уровне, поэтому пробиться свободному стиху в печать было почти невозможно. В случае же успеха – что происходило крайне редко - всегда ему предшествовали различные закулисные обстоятельства. Например, замечательный ленинградский поэт Геннадий Алексеев выпустил в «Советском писателе» несколько прекрасных книг верлибра (что в свое время не могло меня не удивлять), чему безусловно способствовал тот факт, что он, несмотря на то, что в 1979 году был принят в Союз писателей (по рекомендации Глеба Семенова), оставался действующим архитектором и преподавал студентам, то есть в литературной союзписательской среде воспринимался в какой-то степени как человек «со стороны», которого просто поддерживает сумасбродный, но влиятельный Михаил Дудин. О наследии Геннадия Алексеева, о работе с его архивами рассказал на конференции, состоявшейся в рамках фестиваля, один из его организаторов питерский поэт Арсен Мирзаев.
В Петербурге фестиваль свободного стиха прошел уже в третий раз. Когда-то в далекие 80-е он проходил в провинции, на Украине, тогда еще «залежной», в Калуге, потом утвердился в Москве. У его истоков стоит поэт и исследователь стиха, член Московского союза литераторов Юрий Орлицкий. На конференции Юрий Орлицкий выступил с докладом о влиянии духовной поэзии религиозных сект (старообрядчество, хлыстовство и др.) на возникновение и развитие русского свободного стиха. Вообще генезис свободного стиха до сих пор четко не определен, единственно, что ясно, это то, что на него повлияли многие факторы, в том числе традиция перевода древних текстов (библейских, апокрифических, восточных и др.).
Проблема перевода как западных, так и восточных текстов, тесно связана со свободным стихом, поэтому неудивительно, что в рамках фестиваля отдельно собирались и переводчики. Не буду углубляться в частности, скажу только, что перевод свободного стиха требует не менее языковых и культурных знаний, чем перевод силлабо-тонического стиха. А как тонко заметил Василий Андреевич Жуковский, «переводчик-прозаик – раб, переводчик-поэт – соперник». Но где же эти соперники? Переводчики бывают хорошие, средние и плохие. Кого больше – средних или плохих, не знаю, не мне судить, но хороших - точно меньше всех. Даже не перевести, а сделать качественный подстрочник - великое дело. Беда заключается в том, что мало людей, которые выбрали перевод своей профессией, ведь это труд тяжелый и неблагодарный. Зато много безответственных «налетчиков», которые трутся возле спонсируемых издателей. Помнится, в одной очень солидной культурологической книжке переводчик превратил старинное название реки в фамилию сходу выдуманного жителя города. Каждый, кто сталкивался с переводами, подобных ляпов может назвать огромное количество.Таких-то переводчиков действительно много. Как написал некогда по поводу перевода «Гамлета» знаменитый актер Петр Каратыгин в 30-х годах Х1Х века :
«Одно из двух: «Гамлет» едва ль переводим,
Иль только на Руси ему невзгода,
Зато уж переводчикам плохим
У нас решительно не будет перевода!»
Каламбур актуален и по сей день.
В сентябре прошлого года мне довелось быть на У Форуме переводчиков в Ереване, о том, что творится с переводами и переводчиками, там говорилось с горечью. Литература в бывших советских республиках лишилась своего проводника в мир зарубежной литературы – русского языка. Русский язык ушел из школьных программ, молодежь не говорит по-русски, и все меньше людей, которым русский язык родной или второй родной. Самая сложная ситуация с поэзией. Русские поэты, начиная с Брюсова, не одно десятилетие переводили классическую и современную армянскую поэзию – и вот теперь, без государственной поддержки, как с русской, так и с армянской стороны, эта традиция оборвалась. Такая же ситуация и в других бывших советских республиках. Единственно, что сделали мудрые армянские литераторы и филологи – это предусмотрительно создали фонд подстрочников стихов, благо, пока еще есть те, кому это под силу, и в надежде на то, что появятся те, кому будет под силу перевести оригинальный армянский стих из формы подстрочника в форму русского стиха. Во всяком случае я улетала в Москву, нагруженная тяжелым пакетом рукописей армянских подстрочников.
Но каково будущее самого русского стиха? Всякое приходит в голову… Почему-то вспоминается старинная эпиграмма конца ХУШ века, обращенная к «худым стихотворцам»:
«Уж сочиняете и вы?» - «Увы».
Верлибр сегодня как протестное движение не существует: автору дана полная свобода писать как он хочет. Добились. Однако автор пишет как он может.При этом уверен, что пишет «на уровне» и вообще лучше других. Кто эти «другие»? Это те, кто пишет рядом. Вот уж точно «увы». И здесь неважно – свободный это стих или конвенциональный. При любой форме качество стиха может быть любым. Для наглядности сравним два стихотворения о любви двух совершенно разных авторов.
Первое:
Как ты устала, Господи,
Как ты смертельно устала!
Осталось
взять тебя на руки и убаюкать.
Укачать, прижав к груди, как ребёнка.
Чтобы слышала
биение моего сердца.
Чтобы знала: ничто
не потревожит
.…
ИБО АНГЕЛ НЕ СМЕЕТ ТРУБИТЬ,
КОГДА ТЫ СПИШЬ
НА МОИХ ЛАДОНЯХ!
И второе (даю фрагмент):
Ты мне как солнце, как вода,
Как щебет птиц, ручья журчанье.
Ты - путеводная звезда,
Всю жизнь, от первого свиданья!
Если за первым стихотворением питерского поэта читатель расслышит – несмотря на выспренность - интонацию свободного блоковского стиха, то за вторым стоит многократно растиражированные «образы», перешедшие из журналов и газет столетней и более давности в нынешнюю массовую культуру. Как их сравнивать и можно ли?
Действительно, «увы» или «не увы», но стихи «слагают» едва ли не все – люди самых разных профессий, принадлежащие разным слоям общества, разного культурного и образовательного уровня (часто вообще без всякого уровня). Некоторые это долго скрывают, прячась в тетрадочках или за «никами», но потом все равно признаются. Что-то такое есть в этом непостижимом деле, что-то в него вкладывается такое, что понять нашего российского человека без того, чтобы понять его стихотворное начало, просто невозможно. Ни в чем так не выражается наша натура, как в поэзии. В рифму можно сказать то, чего прозой вовек не скажешь. Это и в плюс и в минус: наверное, и Баркову рифмы казались амурными ширмочками, вряд ли он управился бы прозой со своими «игрушками», иначе мы бы имели тогда русского Миллера. Нет, решительно, русская поэзия таит в себе много больше, чем желанная услада для слуха.
Если «упиться гармонией» не всегда получается, когда читаешь стихи, то призадуматься, «зависнуть» над текстом приходится частенько. За три века русская поэзия выработала в себе какие-то такие свойства, что ее можно сравнить с прививкой, укрепляющей нашу сопротивляемость, несущей в себе спасительный вирус против смертельной болезни текущей жизни. Ни Толстой, ни Достоевский, ни Чехов не сказали о русской душе ничего более существенного, не раскрыли ее до такой полной глубины, как русская поэзия за прошедшие три столетия. Она ухватила и крупные черты и мельчайшие черточки нашего общего лица, и более верного портрета ни в чем больше нет - ни в прозе, ни в музыке, ни в театре, ни в изобразительных искусствах.
И при этом своем значении и распространении русская поэзия сегодня ходит в нелюбимых падчерицах у скаредной культур-мачехи. Это не обидно для поэзии, это опасно – для всего культурного организма, который может лишиться своего иммунитета.
На Книжном салоне в Петербурге я с пристрастием просмотрела те издания, которые выходили при поддержке Комитета по печати правительства города. Среди них книги по краеведению, по истории, большой том о Ломоносове в серии «Русский путь», книги известных театральных деятелей, литературоведов. Все это прекрасно, все это облагораживает лицо нашей культуры, но собственно на поэзию государством было затрачено совсем немного - сборник «Молодой Петербург», куда наряду с молодыми поэтами вошли прозаики и драматурги. Сразу же вспомнился сборник 1989 года «Молодой Ленинград» - там было напечатано 105 авторов, многие из которых были, прямо скажем, не очень молодыми и вполне известными в самиздате поэтами (например, Виктор Кривулин, Елена Шварц и др.). Однако главный редактор сборника Александр Кушнер счел важным показать «более широкую панораму» ленинградской поэзии и написал в предисловии, что «отсутствие нормальной возможности сверить свою поэтическую работу с читательским откликом приводит к застою». Не только к авторскому, но и к общему застою в поэзии, уточню я, а следовательно к культурному провалу в целом, ибо из всех искусств важнейшим в нашей стране является не кино, которое как типичный продукт масскульта есть удобнейшее средство для обезличивания людских толп, а именно поэзия, развивающая интеллект и повышающая творческий уровень логоцентричного народа.
Впрочем, это все досужие мысли о предмете, который мало кого сегодня волнует на фоне, ну понятно, на каком фоне. Не зря я дала название этим заметкам «Королевские размышления». Так когда-то двадцатилетняя Анастасия Цветаева назвала свою первую книгу лирической прозы, полную необязательных суждений, медитаций на личные и отвлеченные темы и никак не связанную с идущей мировой войной и надвигающейся революцией.
Татьяна Михайловкая.
Свидетельство о публикации №214050200191