Инсценировка - маленькая пьеса из жизни подростков

                Инсценировка


Пятнадцатилетняя Оля остается в загородном доме одна, когда поздним вечером появляется вооруженный молодой грабитель.
Им есть о чем поговорить и о чем помолчать.
Но банальной лав-стори точно не получится.


Действующие лица

Алексей Иванович Иванцов, преуспевающий брокер, 37 лет
Елена Георгиевна Иванцова, его жена
Оля, их дочь,15 лет
Жанна, ее подруга
Максим, грабитель, 15 лет
 
Действие происходит в загородном доме Иванцовых.

Иванцов. Оля, ну, сколько можно тебя ждать! Мы с мамой были готовы еще час назад. Первый раз за сто лет все согласились пойти на концерт. Но ты ведь прекрасно знаешь - до города час езды, даже если Вадим станет изображать автогонщика. Причем это у него обычно плохо получается.    
Оля. Пап, ты не только не сердись… Я тут прикинула, может, мне вообще не ехать? Чего-то голова круто разболелась. 
Елена Георгиевна. Господи, с этим ребенком сплошные проблемы. Каждый день, пятнадцать лет одни проблемы.
Оля. Не надо было рожать – и проблем бы не было.
Иванцов. Очень остроумно.
Оля. А я, папа, и не претендую. Сказала, что не хочу ехать – значит, не поеду! Буду сидеть в Фейсбуке и жрать шоколадный торт!
Елена Георгиевна (обеспокоенно). Олечка, может, тебе выпить анальгину? В последнее время, я заметила, ты очень часто жалуешься на голову. Нужно вызвать Павла Ильича. (Достает из сумочки таблетки). На, возьми, сразу станет легче.
Оля. Терпеть не могу анальгина.
Елена Георгиевна. Может, Алеша, нам тогда не ехать? Я, честно говоря, в последнее время от Розенбаума не в восторге, а тут еще в ночном клубе…
Оля. Мама, ну какого черта! Я ведь прекрасно знаю, что Розенбаум – твой любимый певец, и ты месяц ждала… Терпеть не могу, когда ты врешь – у тебя это так противно получается. И неумело! Скажи лучше, что просто боишься оставить меня одну. Но я уже взрослая, мама! Я абсолютно взрослый и самостоятельный человек!
Иванцов. Началось! В этой семье нельзя и час прожить без скандала. Слушай, Лена, поехали, наша маленькая девочка посидит одна, поиграет в комп, ладно?
Елена Георгиевна (неуверенно). Но, Алеша, я беспокоюсь… Эти последние сообщения в прессе так тревожны… Когда я думаю о твоей работе, у меня начинают буквально руки трястись от волнения. Вдруг какой-нибудь преступник, рэкетир…
Оля. (перебивая). Маньяк, насильник, садомазохист, некрофил, наемный убийца…
Елена Георгиевна. Олечка, я тебя умоляю!
Иванцов. Поехали, все будет хорошо. Мало ли, что в жизни может произойти, правда, Олечка?
Оля. Не подлизывайся!
Иванцов. Хорошо, как скажешь. Только не скучай, мы вернемся часа в три-четыре.
Елена Георгиевна. Раньше!
Оля. Как по мне, можете сегодня вообще не возвращаться. Заночуете в городе.
Елена Георгиевна. Ладно, посмотрим. Олечка, ужин готов, только разогрей. Будь умницей, не спали дом, когда будешь курить.
Оля. С чего ты взяла, что я курю?
Елена Георгиевна. Не сердись, дорогая. Несколько дней назад я обнаружила у тебя в кармане.. нет, я, конечно, не специально, я не подумала, что…
Оля. Так, обыски уже начинаются?   
Иванцов. Ну, хватит, мы так и к утру в клуб не доберемся. К началу уже точно опоздали.
Уходят. Оля вытаскивает из ящика письменного стола пачку «Галуаз», жадно затягивается. Включает комп, звучит концерт Паганини.
Так проходит почти полчаса.
Оля. Боженька, как же я устала, как меня все достало! Чего-то сильно хочется, а что именно – поди разберись. Такая тоска – может, потому что зима и холодно, может, потому что дома так тепло.
Достает из сумочки фото.
Красивый, блин! Но как я могла в нем так ошибиться? Предать лучшего друга за какие-то бабки несчастные… Бросает фото на принтер. Потом рвет его на мелкие кусочки.
Никому нельзя верить, кроме себя. Но как я могу себе верить?  Такая, блин, пустота и такая слабость!
Как же, дорогой Боженька, мне плохо, как мне одиноко…
Берет мобильник, набирает номер, сбрасывает.
Не, не надо. Иметь дело с подлецом… Говорит мужским голосом, передразнивая: мы с тобой через три месяца махнем на Канары, там лето всегда, будем купаться, загорать и трахаться пять раз в день… (Своим голосом): А родители? (Опять передразнивает). Ты у меня уже взрослая девочка. Твой отец – человек очень свободных взглядов, потом мы же с ним по работе связаны и он кое-в-чем от меня зависит…Тьфу, какая мерзость!
Подходит к зеркалу, долго смотрится, строит гримасы, потом опять садится на диван.
Ну вот, дорогой мой и любимый Боженька – и почему мне сегодня так хреново? Надо было ехать в этот дурацкий ночной клуб, честное слово. У меня такое чувство, что сегодня должно случиться что-то ужасное…
Слышен какой-то слабый шорох.
Что это? Типа мышь пробежалась. А у нас никогда не было мышей. Какая-то тьма за окном а кругом ведь столько снега, и фонари, и вообще светло реально.
Шорох повторяется, и на этот раз он звучит гораздо более отчетливо.
Скрипнула входная дверь. Ой, как страшно, нервы вообще ни к черту. Никто ведь не может прийти. Входная дверь заперта на двести ключей. Блин, фигня, надо просто взять себя в руки.
Слышатся звуки шагов. Кто-то поднимается по лестнице на третий этаж.
Боженька, это правда кто-то идет. Мне страшно…
Дверь открывается, появляется высокий худой парень с пистолетом в руках. Нацеливает пистолет на Олю и кричит: «Руки, ****ь!» Она поднимает руки и с ужасом смотрит на него.
Максим. Ну-ка, быстро, девочка, если не хочешь, чтобы я тебя замочил. Деньги, драгоценности, векселя – все на стол! Быстро! Не дергаться! И не вздумай кричать – не поможет.
Оля (постепенно приходя в себя) Вы…ты… кто?
Максим. Шевелись, не задавай лишних вопросов, если еще пожить хочешь. Деньги, драгоценности, векселя, за три секунды – быстро!
Оля. Только не стреляй, пожалуйста, не стреляй. Сейчас, только не стреляй…
Максим. Живее!
Оля снимает с руки два колечка и серьги.
На, возьми. Это кольцо очень дорогое, оно с бриллиантом, второе похуже, но тоже золота немеряно. И сережки золотые, на, возьми… (Плачет).
Максим. Вопить не надо! Выть не надо! (рассматривает кольца и сережки). Ну, реально бриллиантик. Хорошо живете, гады! Где деньги храните?
Оля показывает на секретер. Максим, не отводя пистолета, подходит к нему, поворачивает замок.
Там же ни фига нет, ты меня наколола!
Оля. Да нет же, ты ящичек нижний открой.
Максим достает пачку денег.
Ага, наши, все еще деревянные! Шестьсот тонн – это на мелкие расходы отложено, да?
На один поход в кино? (Рассовывает деньги по карманам). Еще где что есть?
Оля. Честно, больше ничего, это же дача, мы тут редко бываем.
Максим. Хороша дачка! Другие за всю жизнь не заработают на дверь от такой дачки! А это что за вазочка прикольная?
Оля. Да она французская, семнадцатого века.         
Максим берет вазочку и бросает ее об пол. Вазочка разлетается на мелкие кусочки.
Оля. Зачем ты так? Взял бы себе она же очень ценная…
Максим. Заткнись, не учи меня жить. На фиг она мне нужна? Хотя вообще ты права. Вот эта вазочка – тоже ценная?
Оля. Барокко, английский фарфор, шестнадцатый век.
Максим. А я забить хоте на ваш стиль! Тоже мне, ученая!
Кладет вазочку в сумку.
А эти дебильные часики с фигурками – тоже барокко?
Оля внимательно смотрит на него.
Нет, они более поздние. Ну, на тридцать тысяч евро потянут. Так что бери, не стесняйся. 
Максим. А чего мне стесняться? Возьму. (Складывает вещи в сумку). А если будешь в неадеквате, так я сразу стреляю, и все дела. Я на все готов.
Оля. Прикинь, я забыла – вот еще суперские часы золотые. (Делает небольшое движение, Максим тут же наставляет на нее пистолет.) Не двигайся!
Оля. Но, послушай… Хорошо, возьми сам. Но они в потайном ящичке, тебе будет не достать…
Максим (смотрит с недоверием). Валяй, доставай. Только учти – если что – сразу замочу.
Оля встает с дивана, медленно подходит к маленькому шкафчику, нажимает кнопку. Дверцы распахиваются.
Ну вот, что я и говорила. Золотые мужские часы, Швейцария, 18 век. Круто, да? А, и женские тоже, мама почему-то их сегодня оставила.
Максим берет часы, внимательно смотрит.
Иди на место! Не фиг по комнате шляться!
Оля садится на диван.
Максим. Ладно, считай, тебе крупно повезло, хорошо отделалась. (Внимательно рассматривает комнату). Но какие, блин, сволочи, а?
Оля. Это ты о ком?
Максим. О твоем папеньке, конечно, Иванцове.
Оля (удивленно) Ты знаешь моего отца?
Максим. Кто же его не знает! (Со злостью). Великий брокер Иванцов!  Финансовый гений! Из тех, блин, людей, которые страну из кризиса точно выведут! Дерьмо, бля!
Оля. Но почему… Зачем ты так говоришь? Папа тебе что-то сделал?
Максим. Сделал! Нет, мне он ничего не сделал. Но он сделал сотням тысяч таким, как я! И если въехать, мне тоже. Так что сегодня я просто возвращаю крошечную часть того, что он у меня захапал.
Оля. Прости. Я совсем не понимаю… ты же с папой до этого не встречался…
Максим. Не прикидывайся дурой! Тебе сколько  - пятнадцать? Мне тоже. В эти годы надо уже соображать, что к чему. Брокеры, блин – те же кровопийцы, грабят простых людей, бабло из воздуха добывают. Миллионы наживают, а простые люди с голода подыхают.
Оля. Мой папа никого не грабил…
Максим. (распаляясь) Не грабил, бля1 Лучше молчи! А вот это все, честным трудом заработано? Да на народные деньги построено и куплено, поняла? Да ты сама соображаешь, только притворяешься классно.
Оля. Подожди. Я, правда, не очень въезжаю… Ведь во всем мире есть биржи, трейдеры, которые торгуют, ну и так далее… Нигде никто не говорит, что они грабят простых людей!
Максим. Капиталисты, блин, сволочи! Маркса на них нет! Будь моя воля, я бы всех этих капиталистов расстрелял, а их деньги отдал простым людям. Я коммунист, и таких среди молодежи все больше и больше. Недолго осталось ждать! Еще год-два, и мы вам покажем, где раки зимуют!
Оля. Ты правда коммунист?
Максим. А то. Членистый билет даже есть. Я наврал, что мне восемнадцать, и вступил в партию.
Оля. Знаешь, если честно, я коммунистов очень сильно уважаю.
Максим. Коммунизм – самый справедливый на земле строй. У всех всего должно быть поровну, а не так, что один в три горла вискаря жрет, а другой с голоду на помойке побирается. Не должно быть богатых и бедных. Поняла? Забей, не должно, это несправедливо. Вот у меня мать, к примеру. Тридцать лет на заводе отпахала, как проклятая, на конвейерном производстве, работа адова, приходит с ночной, все болит – руки-ноги-глаза. Заработала инвалидность.
Оля. А что с ней?
Максим. Да не парься, что-то с легкими. Короче, пенсия такая, что на нее вообще реально не прожить. Хоть милостыню иди просить.      
Оля. А ты в семье один?
Максим. Не, еще братик старший. Отца вообще не помню, умотал в Сибирь, когда я  только родился, с тех пор ни письма, вообще ни фига не прислал, а мать, дура, от алиментов отказалась. Он там деньгу зашибает, а она в благородство поиграть решила. Говорила: вот вы с Петькой подрастете, тогда заживем! Зажили! Петька – это мой старший брат, в восемнадцать загремел по полной, сел за другого.
Оля. Как это – за другого?
Максим. Да просто. Был у него приятель, тоже из богатых… Как-то нажрались, пошли потусить, смотрят – девчонка, ну и пристали. Петьке за двоих весь срок накрутили, а тот, падла, отмазался, его отец какой-то босс, бабок немеряно отвалил.
Оля. Какая подлость!
Максим. Богач долбанный! Весь суд перекупил! Когда Петька пришел – он весь год с нами не разговаривал, понимаешь? Только ел и спал, спал и ел. И все. Я уже к нему и так, и эдак, а он молчит, как немой. Мне-то ладно – а как маме-инвалиду? Она на таблетках только и держится. Так его недавно прорвало, сказал мне пару слов, что с ним делали там, в колонии. Его пятеро насиловали, поняла – пятеро, каждый день, суки, если бы я их встретил. Насиловали и били каждый день, все внутренности отбили.
Оля плачет.
Максим. Ты не реви! Чего реветь? Сидишь, блин, в своем замке, ни фига о жизни не знаешь. Не реви, меня не разжалобишь. Я, когда все это услышал, на мать посмотрел, думаю: все, богатые у меня попляшут! Я вам всем покажу, слышишь, всем!
Оля (сквозь слезы) А он работает где-нибудь, нет?
Максим. Кто – брат, что ли? Куда ему! Пришел иссохший как спичка, валяется целыми днями на диване с детективом, так я однажды подошел к нему незаметно -  книжка кверху вниз лежит, прикинь!
Оля. Как это?
Максим. А так вот. То есть он ее не читает. Просто лежит и о чем-то себе думает, рехнулся окончательно. Блин, на фиг я тебе это все говорю, тебе все равно не въехать, у вас, богатых, своя психология.
Оля. Если бы ты знал, как ты не прав! Это не так. Я не могу тебе доказать, но ты должен мне поверить! Когда я слышу такое, у меня внутри все переворачивается, и на душе такая гадость, не передать. Поверь мне, плиз. Я очень долго думала насчет богатства…
Максим (иронически) И че придумала? Что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным?
Оля. Не надо так… Блин, а как тебя зовут, а?
Максим. Какое твое дело? Не парься, полиция все равно не докопается. Можешь звать меня Максимом. Это, понятно, не настояшее имя, так, кликуха.
Оля. А меня – Ольга. Но полиция тут не при чем. Слушай, я на самом деле все время об этом думаю. Когда иду по улицу и вижу нищих, ну, попрошаек, которые просят милостыню, когда вижу грязных, жутко, блин, чудовищно одетых людей, которые шарят по помойкам – мне так стыдно становится, фигово на душе… да, именно стыдно, что у меня все есть, и хочется уйти из дома, от этой долбанной роскоши…(с ненавистью оглядывает комнату) Если бы ты знал, как мне стыдно за все, но я, прикинь, совсем-совсем не знаю, что мне делать!
Максим смотрит на нее удивленно.
Оля. И тогда я ненавижу своего дорогого папочку, что он пользуется спок всем этим, зная, что есть нищие, убогие, больные…
Максим. А ты не врешь?
Оля. (закрыв лицо руками) Мне это на фиг нужно, мы с тобой больше никогда не увидимся..
Максим. Надеюсь!
Оля. Да, блин, не увидимся, но мне совсем некому было это сказать, нет чела, который бы понял меня. Родители! Если бы я что-то такое сказала, они бы решили, что доченька сошла с катушек реально. А мои френды? Детки реально упакованных родителей, им по фиг, что есть бедные, они на эту тему вообще не парятся… И ради бабла на все готовы. Мой бывший, ему двадцать один уже, старик, три года с ним гуляла, думала, крут. Так он своего лучшего друга школьного, еще в детсад с ним ходили, на одной парте сидели, и он его наиграл на сто тонн баксов, фактически по миру пустил. Фактически. А мне говорит: че удивляешься, это же просто бизнес.
Никого у меня нет, никого… (плачет)
Максим. Реально кончай реветь. Все, мне пора. Что-то мы с тобой заболтались.
Берет сумку, идет к двери, смотрит на Олю. Она плачет, уткнувшись в подушку. Берет из бара бутылку коньяку, выпивает рюмку, садится.
Максим. А как ты живешь среди этого всего, а? 
Оля (вытирая слезы) А я и сама, блин, не знаю. Столько раз хотела уже уйти! Да кому я нужна?
Максим. Ты такая красивая… (выпивает еще одну рюмку). Мне нужна, допустим. В кино можешь сниматься, у тебя же внешность, и все прочее – зашибись! Пошли ты подальше эти денежные мешки, у них реально ни стыда, ни чести, ни совести… А ее немного – привыкнешь, будешь считать, что все в норме!
Оля. Да не парься, не привыкну.
Максим. Смотри, мы с тобой как два полюса, северный и южный. Ты на полюсе богатства. А я на полюсе бедности. И на обоим плохо. Фигня! Но ведь зло не от бедных, зло от богатых. Оль, если ты думаешь, что меня торкает мое занятие, типа, зачем я к тебе пришел, ну, ты понимаешь… Это не так, Оль, ты мне веришь?
Оля. Верю!
Максим. Но я подумал, что должна быть на свете справедливость, а? Я вот хочу только справедливости. На эти деньги, что я взял, мы целый год жить сможем, понимаешь? Лекарства матери куплю. Денег брату дам. А твой папаша может их за один вечер потратить.
Оля. Только папу моего не трогай, ладно?
Максим. Да ладно, без проблем… Но я не вор! Не смей называть меня вором! Я только возвращаю награбленное.
Оля. На фиг ты кричишь? Я тебя прекрасно понимаю.
Максим. Сори, меня никто никогда в упор не понимал. Даже мать. А я не вор! Я учился в школе, хотел стать биологом – знаешь, обожаю всякие растения-цветочки. Пестики, лютики. Преподы говорили, что у меня талант, надо идти в универ на биофак… А школу нашу переименовали, это теперь гимназия навороченная, с каждого ученика теперь по пятьсот баксов раз в три  месяца требуют. Я, как услышал, прихожу домой, говорю: мам, гони пятьсот баксов. А откуда взять? Вот и выперли из школы, с тех пор занимаюсь этим…
Оля. (удивленно) Так ты что – профессионал уже? А я подумала – в первый раз…
Максим. Какой первый – двадцать первый! И все по ночам. У меня нюх особый развился. Работаю чисто, следов не оставляю.
Оля. Так ты только богатых грабишь?
Максим. Само собой! Я же тебе сказал, что за справедливость. Беру бабки, драгоценности, всякие прикольные вещички. У меня своя система! Короче, долго изучаю богача, его семью, его привычки, как бы вживаюсь в его жизнь, прикинь! Много раз проигрываю все варианты, придумываю разное… О твоей семейке – знаешь, сколько мне всего известно!
Хотя вообще у меня сегодня прокол реальный. Я же знал, что ты должна была в ночной клуб ехать. А ты взяла и осталась.
Оля. Прикинь, я об этом совсем-совсем не жалею. Как же круто, что мы с тобой познакомились! Мы с тобой думаем в одну сторону и могли бы стать друзьями, да?
Максим. Но только ты должна уйти из дома и как можно быстрее.
Оля. Ну, это само собой.
Максим (с воодушевлением). Скоро все челы поймут, что самое большое зло – в богатстве. У богатых отберут денежку, которую они украли, и тогда все будет супер.
Оля. Ура!
Максим. И придет такое время, когда деньги вообще не будут типа играть никакой роли. В средневековье считалось, что любая собственность – это результат корысти людей. Их несовершенства после грехопадения. Фома Аквинский – слышала такого философа – говорил, что первое условие для любви к людям – это добровольная нищета. (Наливает еще одну рюмку).
А Блаженный Августин учил, что человек должен владеть только тем, что ему необходимо, слышишь? Только необходимо, типа для своих нужд и все такое. А обладающий излишним владеет чужим имуществом, говорил Августин. Поняла? И кстати, в том же средневековье, которое мы так ругаем, вот бедность – она не воспринималась как порок, что чел глуп, трудиться не умеет, зарабатывать. Наоборот! Бедность была избранным, блаженным состоянием! А сейчас мне ей тычут в глаза, смеются над моей одеждой, прической, что я не могу зайти в ваш этот суперэлитный ресторанчик «Рай» - или «Ад», точно не помню…  Самый страшный грех, считали в средневековье – накопительство, корыстолюбие, богатство. То, чем сейчас все только и занимаются. И никому тогда в голову не приходило прославлять человека за то, что он богат. То же мне – достоинство! Зато теперь везде слышно: молодец, супер, нахапал миллионы, а ведь он их просто стырил банально, из вашего кармана, как же ты не понимаешь…
Оля. Подожди, к чему ты при это средневековье? (делает несколько шагов, приближаясь к Максиму).
Максим. А нравится мне оно. Там все было очень по-человечески, не то, что у нас. Хотелось бы жить в те времена реально. Благородные дамы и рыцари, пастухи, пастушки…
Оля (мечтательно) Да, это было бы так классно… (одним резким движением сбивает Максима с ног, наносит несколько сильных и точных ударов, выхватывает у него из кармана пистолет и прицеливается. Ее действия абсолютно неожиданны, Максим даже не пытается сопротивляться. Какое-то время он лежит на ковре и тихо постанывает. Наконец приподнимается и смотрит на Олю.)
Оля. Быстро! Руки за голову!
Максим. Ты чего?
Оля. Молчать, падла! Один звук – и я стреляю! Руки за голову! Ноги на ширине плеч!
Максим медленно поднимается, кладет руки за голову.
Оля. К стенке! Встать! Не шевелиться, тварь!
Максим. Так вот что…
Оля. Заткнись! Застрелю как собаку! Ну!
Максим прислоняется к стенке, по-прежнему держа руки над головой.
Оля. Подлец! Молодец! Вор несчастный! Ты думал, все так просто, что я, посмотрев на твою прекрасную физиономию, проникнусь твоими бредовыми идеями? Что я своего отца предам? Дурак ты набитый! Человека честнее моего отца я в жизни никогда не встречала, понял, тварь? Все, что здесь есть, он заработал головой своей, мозгами своими, талантом – понял? И то, что ему такие бабки платят – это справедливо. И тысячи рабочих зарплату свою домой приносят – тоже благодаря нему. Ну, крутую тачку, квартиру этот рабочий не купит, реально.Но он по-человечески жить может. А ты же падаль галимая. Робин Гуд чертов, защитник несчастных и обездоленных. Средневековья, бля, ему не хватает! Типичный Шариков – у всех отобрать и поделить поровну. А почему мой отец, с двумя золотыми дипломами, должен зарабатывать одинаково с каким-то дворником? В этом твоя справедливость? Ну, ты и дурак. Руки! Не двигаться!
Подходит к бару, держа одной рукой пистолет. Наливает рюмку коньяку, выпивает залпом.
Зависть – вот в чем трабл главный людей, я уже давно поняла. Самое страшное на свете – это зависть. Если Боженька добрый дал тебе что-то – прими и не завидуй тому, у кого больше. Раз так получилось – это уже справедливо. Если Боженька не наградил умом или талантом – живи в кайф и не тоскуй по дворцам. Пусть в дворцах живет тот, кто этого достоин…  Мелкий пакостный завистник! Решил, что ты благородный? Да ни фига подобного! Такой же предатель, как мой бывший парень, только он друга предал, а ты чужих людей предаешь. Че, лучше? О справедливости толковал, о маме рассказывал… Жалкий вор! Скажите, как благородно: вечером врубиться в дом к беззащитной девушке, махать пистолетом, цацки золотые схапать и еще рассказать душещипательную историю. Все удовольствия, бля, сразу, все бесплатно!
Садится на диван, берет мобильник.
Готовься, парень, щас по стопам братика пойдешь.
Максим молчит.
Ты что – оглох с горя? Ладно, позвоню отцу, пусть он тебя сам сдаст, только мне полиции в доме не хватало… (набирает номер)
Пап, привет, это я, ага. Не, все в норме. Ну, только грабителя поймала. Ага. С пушкой. Через час будешь? Круто. Но только без ментов, ладно? Сами разберемся…
А круто я тебя скрутила, да? Между прочим, два года восточными единоборствами занималась. И еще кикбоксингом немного. Чтобы от таких уродов, как ты, защищаться.
Максим. Слушай, Оль, ответь мне на один вопрос – только на один, хорошо?
Оля. А пошел ты! Наговорились, хватит.
Максим. Ты мне все наврала, да? Про то, что ты одинока, и что деньги для тебя не главное, и все знакомые на деньгах помешаны, и что тебе стыдно за свое благополучие…
Оля. (задумчиво). Не знаю. Какая тебе разница? Мы больше никогда не увидимся.
Максим. Давай отвечай!
Оля. Не ори! Орать будешь – застрелю! Нет, я не врала, все так и есть. Но ты совсем не лучше их. Может, еще хуже даже.
Максим. Слушай, Оль, я должен тебе сказать… Это очень глупо… Из тех денег, которые я собирался взять, я бы себе оставил совсем немного. Ну, может, десятую часть, да? Остальное – маме на лекарства, брату, чтобы с голоду не подох, валяясь на своем диване. Себе пожрать один раз в день – и все, мне больше не надо, подавитесь вы своими деньгами погаными!
Оля. (иронически улыбаясь) А остальное куда бы дел? Супер-Робин Гуд, защитник бедняков!   
Максим. Еще не знаю. Но я никогда себе денег не оставлял. Не веришь – и по фиг, это уже не в тему.
Оля (смотрит на часы). Так, Робин Гуд. У меня появилась мощная идея. (подбрасывает в воздух в пистолет и тут же ловит его, наставляя на Максима). До приезда папы – ровно десять минут. Считай, что я тебе поверила. Считай, что я твоим бредом прониклась. Считай, что типа тебя пожалела. Ты меня не жалел, когда вломился сюда, как жалкий ничтожный трус, беззащитной, невинной почти девушке пушкой угрожал. Герой войны! На девушку с пистолетом! Атас! А я тебя пожалела. На, возьми свою сумку.
Кидает в Максима сумку, где лежат деньги и драгоценности.   
Уматывай отсюда, вали реально, быстро! Твое имя я не скажу, приметы забуду, или такое распишу, что тебя никогда не найдут. Вали, да? Считай, твое ограбление суперски удалось!
Максим внимательно смотрит на Олю, но не двигается с места.
Оля. Че застыли, как Венера Милосская? Вали давай! Еще пара минут осталась. А я ведь и выстрелить могу, я такая. Ну!
Максим. (тихо) Да никуда я не побегу.
Оля. Это типа – как? В тюрягу хочешь? Тебя этот вариант не устраивает? Подумай о маме, фрик долбанный.
Максим. Не, я не фрик. И не долбаный. Отвечу за все, что сделал. Я не трус.
Оля (кричит). Что тебе нужно, придурок?
Максим (тихо). Мне нужна ты.
Оля. Чего?
Максим. Ну, да, ты мне нужна, вот и все. И никуда я не уйду.
Оля (равнодушно, смотрит в сторону) – родители приехали.
В комнату вбегает Иванцов с пистолетом в руках, за ним Елена Георгиевна.
Иванцов. Оль, ты как? Что тут происходит?
Елена Георгиевна (кричит) Олечка, ты жива, какое счастье!
Оля смеется.
Иванцов (берет ее за плечо) Оль, в чем дело?
Оля (продолжая смеяться) Ой, папочка, как же вы меня насмешили!
Иванцов. Оля, кто это? Чем мы тебя насмешили? Как ты задержала этого урода?
Оля. Пап, да это не настоящее ограбление, правда, это же инсценировка.
Иванцов. Инсценировка?
Оля. Реально, пап.
Елена Георгиевна. Оля, опомнись, это же урод, ты посмотри на него, надо срочно вызывать полицию и звонить Арсену, он поможет.
Оля. Мам, да какой Арсен! Опомнись! Все очень просто: Макс в параллельном классе учится, у его предков тут дом неподалеку. Ты чего? Мы просто решили немного поприкалываться и устроить инсценировку. Короче, когда вы умотали, я ему позвонила и стала ждать ограбления. Ну, поиграть в детектив захотелось – мам, ну, ты ведь так любишь детективы…
Максим. Это…
Оля. Да заткнись пожалуйста. Я уж лучше сама все расскажу! Все прошло – супер!
Елена Георгиевна. Инсценировка… Но он так похож на грабителя…
Оля. Мам, Максим будет в театральный поступать.   
Иванцов. Ну, и зачем нас было из клуба выдергивать? Мы ведь волновались, Оля.
Елена Георгиевна. Позор тебе, Ольга! Разбить вазу, в конце концов! Не ожидала такого. Деньги на полу разбросаны. Собери сейчас же!
Оля. Мам, да я и сама не ожидала…
Иванцов (внимательно смотрит на дочь). Ладно, все кончилось хорошо, это главное. (Максиму). А вы действительно первоклассно загримировались. И пистолетик вполне настоящий. Надеюсь, он не заряжен.
Максим. Не, не заряжен.
Оля. Папа, ну как ты мог подумать! Я еще не совсем рехнулась!
Иванцов. Ладно, продолжайте веселиться, а мы пойдем…
Елена Георгиевна. И ты оставишь все это как есть?
Иванцов. Я что-то должен делать? Оля уже взрослая девочка.
Оля. Папа, ты прелесть. Я тебя очень сильно люблю.
Иванцов. Приятная неожиданность. Как ни странно, я тоже.
Уходит. Несколько минут проходит в молчании. Наконец Оля встает, подбрасывает поленья в камин, включает комп. Звучит та же, что и в начале, торжественная и тоскливая органная мелодия.
Оля. Ну, что молчим? Ловко я их провела, да? Хотя папа, кажется, все понял. Он вообще реально все на лету схватывает. Но ты не парься, он ничего никому не скажет.
Максим. А я и не парюсь.
Оля. Ты не думай, что я сумасбродка. Это неправда. Просто сегодня вечером, когда тебя еще не было, мне было так плохо – ты себе не представляешь. Главное, совсем непонятно, отчего.
Максим. Мне тоже было сильно плохо. Несколько лет…
Оля (кокетливо улыбаясь) А сейчас?
Максим. А сейчас… Мне кажется, что я… Мне кажется…
Оля. Давай покурим.
Максим.  А если засекут?
Оля. Ну, и ни фига не будет.
Максим. Везет тебе. (закуривает, садится на диван рядом с Олей). Знаешь, я понял что-то очень важное, понимаешь, что-то во мне сегодня произошло, перевернулось, вся жизнь, блин, изменилась, но я не знаю, как это высказать словами, какие слова нужны, а какие нет, я совсем запутался…
Оля. (закрывая ему рот ладонью). Не надо ничего говорить, плиз. Давай просто посидим, музыку послушаем. Когда я ее слышу, мне кажется, что в мире реально есть многое, важнее слов, и что ответ на все эти дурацкие и такие важные вопросы уже давно найден, ну, ответ на все наши горести и печали, и стоны, и слезы, он невыразим словами, этот ответ, но он есть, он существует, и мы можем услышать его и принять, и мы можем быть счастливы, все без исключения, больные и здоровые, бедные и богатые, слабые и мужественные, можем быть счастливы несмотря ни на что, счастливы и по отдельности, и вместе, только не плачь, дорогой мой, я сама плачу, реву как дура, где этот ответ, давай слушать музыку…
Входит Жанна.
Жанна. Олечка, чмоки-чмоки, двести лет тебя не видела, мы сегодня с семи утра бухаем, сори, я такая совсем никакая… (Смотрит на Максима). Опа! Никитка! Ты здесь откуда?
Оля. Какой еще Никитка? Это Максим.
Жанна. Ну, может, в прошлой жизни он и был Максимом, но это же Никитка! Я тебе про него рассказывала – блин, что, совсем не помнишь? Папа, упакованный по полной программе, банк «Первый национальный», или двадцать первый, по фиг, в «Форбсе» давно светится. Ни-ки-точка…(Подходит к нему, гладит по голове). Он же в «Соснах-2» живет, вместе с папашей и его новой девочкой.
Ну что – соскучился?
Оля. Макс, это чего – правда, да?
Никита (он же Максим). Да, правда! Ну и че дальше? Мы с приятелем на спор забили – что я смогу устроить что-то типа ограбления и мне за это не фига не будет.
Оля. А как же это – ну, старший брат больной, и мама…
Никита. Не парься, это просто художественная история! Инсценировка такая, поняла? Скучно мне стало, решил приколоться.
Оля. А этот как его – Блаженный Августин?
Никита. Да, мы в гимназии его проходили. Дурак дураком. В «Форбс» бы точно не попал. А ты реально дура.
Оля плачет.      
               
Занавес.