Блюз Чеширского кота. Фантазия в ретро-тонах-8

Такт VI

КОТ НАЧИНАЕТ УЛЫБАТЬСЯ, ИЛИ ПОПУЛЯРНАЯ ЛЕКЦИЯ ПРОФЕССОРА ГУДВИЛЛА

Две машины резво бежали по освещенному восходящим солнцем шоссе.

Впереди катился легковой фургон, на переднем сидении которого расположились двое мужчин. В сотне метров за ним держалась бордовая «Тойота», которая на первый взгляд казалась совсем пустой. И только внимательно присмотревшись, можно было разглядеть едва возвышающуюся над нижним краем лобового стекла голову водителя.

Доехав до очередной развилки, фургон свернул на нее, «Тойота» направилась следом. Несколько минут спустя обе машины затормозили у небольшого двухэтажного коттеджа.

– Ну вот, мы и приехали, – сказал бородатый и гривастый, тот, что был за рулем первой машины, когда все трое вышли из автомобилей. Повозившись с ключами, он открыл дверь здания и гостеприимно провозгласил:

– Прошу!

...Пол Корк переступил порог дома со смешанным чувством. Он уже понял, что эти странные люди, которых он впервые увидел только вчера ночью, ничего плохого против него не замышляют. Наоборот, с помощью созданного ими устройства они, вроде бы, хотят сделать для него доброе дело.

Но с какой такой радости совершенно чужие люди вдруг взялись облагодетельствовать его, Пола Корка, ничем не примечательного бедного музыканта-лилипута, вдобавок еще оказавшегося без работы?

Да и первое знакомство с результатами деятельности их установки внушало не то чтобы страх, но весьма неприятное чувство, будто среди массы одетых людей ты внезапно начинаешь ощущать себя голым.

Вчера, после того как с ним поговорил бородатый, Пол, подумав хорошенько, признал, что в таком способе создания музыки неприемлемого, конечно, ничего нет. Но кто его знает, что еще может вычитать у него в мозгу эта штуковина... Нет, прежде чем давать согласие на продолжение эксперимента, надо все хорошенько у них разузнать.

Джек отправился на кухню хлопотать по хозяйству, а Гудвилл, усадив в уютное кресло Корка, пододвинул к нему стоявшую на столе вазу с фруктами и сел напротив.

*  *  *

Воцарилось неловкое молчание – ни Корк, ни Гудвилл не знали, с чего начать разговор.

– Профессор, – наконец заговорил Пол, – то, что вы мне вчера показали, не лезет ни в какие ворота. То есть, я хочу сказать, что я ни сном, ни духом не ве-дал, что можно осуществить нечто подобное. Может быть, вы объясните мне – доступно, конечно, чтобы я это понял – как все-таки действует ваша машина?

– Разумеется, все, что вы хотите узнать, мы с Джеком вам расскажем. Только с чего же начать? Наверно, вот с чего – вот мы сейчас с вами обмениваемся мыслями с помощью слов, используя так называемую вторую сигнальную систему. Вам знаком этот термин?

– Слышал.

– Вторая сигнальная система присуща только человеку. Но ведь высшие животные, хотя и не обладают речью, могут совершать очень сложные действия – взаимодействовать друг с другом, обучаться различным навыкам, общаться между собой и так далее. Они делают это, пользуясь первой сигнальной системой. Однако существует еще один вид обмена информацией – самый древний, универсальный, который можно обнаружить у любой живой клетки, будь то бактерия, частичка цветка, насекомого, собаки или человека – выражаясь фигурально, нулевая сигнальная система...

– И это свойство открыли вы?

– Ну что вы! Первым написал об этом биолог и врач из России Александр Гурвич. Сейчас это имя мало кто помнит – и совершенно напрасно... Удивительное дело – у них война, революция, все летит вверх тормашками, а он, заброшенный судьбой в какой-то захолустный Симферополь, без учеников, без помощников, без оборудования делает гениальное открытие: подтверждает экспериментально высказанную им же за десять лет до этого гипотезу, что каждая клетка любого организма непрерывно излучает собственное силовое поле, которое присуще только живому и не может быть сведено ни к одному из известных физических полей. Этот исследователь первым ввел в биологию понятие поля.

Гудвилл замолчал, о чем-то задумавшись, а потом продолжил:

– Подумать только – не в какой-то глубокой древности, в родном двадцатом веке оказалось достаточно простенького микроскопа, нескольких стеклянных и кварцевых пластинок и двух корешков самого обычного лука, чтоб сделать открытие такого уровня! Воистину все гениальное просто! Тогда он называл это эмбриональным полем и митогенетическим излучением, поскольку в его первых опытах воздействие этого поля стимулировало митоз – процесс клеточного деления в тех самых луковых корешках.

– Вы говорите, тогда называл. Значит, он на этом не остановился?

– Разумеется, особенно когда ситуация в России более-менее нормализовалась. В конце двадцатых – начале тридцатых он много ездил по Европе, выступал с лекциями. Его экспериментами интересовались такие титаны, как Эйнштейн и Фрейд. Да и вообще работы Гурвича вызывали огромный интерес. Сейчас я покажу вам одно свидетельство...

Сол Гудвилл встал, подошел к стеллажу, раскрыл какую-то из стоящих там папок и, порывшись в ней немного, вернулся к столу с бумагой в руке.

– Вот, смотрите, это ксерокопия статьи из газеты «Новый венский журнал» от тридцатого января тридцать четвертого года. Сейчас я вам переведу с немецкого: «Переполненный зал не вмещает слушателей, нет мест даже на ступеньках амфитеатра. Появление ученого, открывшего лучи жизни, встречает буря аплодисментов. Докладчик, живой и подвижный, как ртуть, с типичной внешностью профессора – худой, с маленькой бородкой, в очках. Склонив голову, он слушает овацию и, не дождавшись ее конца, начинает лекцию на безупречном литературном немецком языке...» Вот такой триумф! Правда, это, кажется, была его последняя поездка за границу. В Европе наступали черные времена, да и у них в России в то время творились какие-то совершенно жуткие вещи...

– Я это все, конечно, понимаю как обострение классовой борьбы, – процитировал кого-то появившийся в этот момент Джек. В руках он нес блюдо с сэндвичами.

– Значит, вчера вы сумели уловить своим устройством сигналы моей... этой самой... нулевой системы и воспроизвести их в виде музыки – я правильно говорю?

– Если не вдаваться в подробности, то совершенно правильно.

– Тогда мне вот что непонятно. Если в ходе эволюции природа решила поискать другие возможности, значит, ваша нулевая система не столь уж совершенна... Ведь так? Иначе мы бы с вами и сейчас вместо разговора прекрасно пользовались бы этим свойством. Это же было бы как в сказке – знать, о чем шелестит листва, понимать язык зверей и птиц...

– И так же прекрасно узнавать обо всем, что творится в голове каждого встреченного тобой, – невозмутимо дополнил Джек, дожевывая второй или третий сэндвич. – Вчера подобная перспектива, помнится, вызывала у вас не столь бурный восторг. Или я что-то путаю? А может, это кто-то другой высказывался на весьма повышенных тонах по поводу предположений о связях двух поздних визитеров с нечистой силой? И потом, кто вам сказал, что эволюция движется только в одном направлении – вперед и выше?

– Давайте, для начала примем такой ответ, – спокойно пояснил профессор. – По мере развития и усложнения форм жизни живые организмы утрачивали способность произвольно использовать это свойство. Возможность развиваться природа оплатила утратой очень многих полезных качеств. Возьмем элементарный пример. Если червя разрезать пополам, из каждой половины вновь разовьется полноценная особь. По-вашему, что это – не полезное свойство?

– Должно быть, полезное. Правда, я о таких вещах раньше как-то не задумывался...

– Ладно. Теперь давайте вспомним о ящерице – несравненно более сложной биологической системе. Сколько бы ящериц мы с вами ни разрезали пополам, из этих половинок ни один целый организм не получится. А вот оторванный хвост ящерица восстанавливает без особого труда. Представляете, насколько по-другому выглядела бы вся история человечества, если бы людям удалось сохранить эту способность далеких предков, и они могли бы вновь отращивать, скажем, потерянные руки или ноги... Что, скажете, раньше вы об этом не знали?

– Знал, конечно, – смущенно проговорил Пол. – только мне бы и в голову не пришло сопоставлять все это под таким соусом...

– Кстати, о соусах, – улыбнулся Гудвилл, которому гастрономический фразеологизм Корка напомнил об обязанностях хозяина. – Я смотрю, Пол, вы никак не решаетесь воздать должное кулинарным талантам Джека...

– Это, должно быть, потому, что результаты моих кулинарных талантов сейчас сопоставлены на блюде безо всякого соуса, – вклинился Уиннитски, уплетая очередной сэндвич.

Корк смутился еще больше.

– Привыкайте, Пол! Этот господин всегда разговаривает в таком духе. По-другому он просто не умеет, – поспешил разрядить обстановку Гудвилл. – Конечно, к его изысканному обхождению приноравливаешься не сразу, но что поделаешь – горбатого могила исправит...

– Ваши комплименты, шеф, совершенно неотразимы, – моментально отреагировал Джек.

– Ну вот, видите, – развел руками Гудвилл, дескать, что с этого Уиннитски взять, и, снова став серьезным, продолжил. – Однако мы отклонились от темы. Так вот, мы говорили, что способность организмов к регенерации ослабевает по мере их усложнения. Так же обстоит дело и с тем свойством, которое нас интересует. Очевидно, на каком-то этапе эволюции оно перестает удовлетворять возникающим у развивающихся форм жизни потребностям данного характера, и природа начинает искать другие способы, отодвигая нашу нулевую сигнальную систему – давайте уж мы продолжим называть ее именно так – все дальше и дальше на задний план.

Джек наконец насытился сэндвичами и снова отправился в кухню – священнодействовать с кофе, приготовление которого он не доверил бы никому в мире.

– Однако говоря о том, что живые существа постепенно утрачивали способность пользоваться этим свойством, – объяснял далее Гудвилл, – я не случайно сказал: «Давайте, для начала примем такой ответ». Дело в том, что в живой природе ни одно хотя бы однажды проявившееся качество не может исчезнуть абсолютно. Хоть какие-то микроскопические следочки обязательно остаются. Да, живые существа, стоящие на верхних ступенях эволюции, не обладают способностью использовать это свойство произвольно. Но оно никуда у них не делось. Оно просто спряталось глубже в подкорку и в некоторых обстоятельствах может проявляться достаточно сильно. Если вы когда-нибудь держали собаку, вы не могли не обратить внимания, как тонко чувствует это животное малейшие оттенки состояния и настроения хозяина, даже если внешне он никак это не показывает.

– Сам не держал, но о том, что вы говорите, мне известно.

– Далее. Не знаю, как вы относитесь к кошкам – некоторые их почему-то терпеть не могут. Зато многие из тех, кто кошек любит, охотно позволяют им забираться на ночь в свою постель. И – я уверен – делается это не только из любви. Может быть, сами люди этого и не осознают, но когда у них под боком располагается кошка, они начинают испытывать очень приятное ощущение спокойствия, умиротворенности, почти блаженства. Точно так же действует близкое присутствие маленького ребенка, когда он доволен жизнью, то есть накормлен, сухой и не кричит. При этом безразлично, ваш это малыш или чужой, спит он или бодрствует, умеет разговаривать или еще не овладел речью.

– А ведь и в самом деле так, – Пол Корк во все глаза смотрел на Гудвилла. – Но это представляется всем настолько само собой разумеющимся, что никому даже не приходит в голову задуматься, а почему, собственно, возникают такие ощущения...

– Ну, кое-кому все же приходит, – улыбнулся профессор. – Объясняют все это по-разному, – развивал он свои мысли далее. – Но лично я считаю, что дело здесь именно в том особом, благоприятном для людей биологическом поле, которое кошка или маленький ребенок вокруг себя создают или, в случае с собаками, наоборот, в непроизвольном улавливании и расшифровке сигналов поля хозяина.

– Какие интересные вещи вы рассказываете!

– Можно поискать примеры и поинтересней. Ну, скажем, взять такое распространенное явление: люди с различными умственными расстройствами очень часто жалуются, что на них якобы кто-то подспудно влияет, внушает свои мысли. Такие жалобы – один из вернейших признаков, что человек психически нездоров. Об этом знают даже немедики. Так вот, можно предположить, что у этих несчастных в связи с ослаблением функций коры головного мозга вновь начинает работать заложенная в организме способность восприятия излучаемых другими людьми сигналов. До поры до времени, пока человек был психически здоров, эти сигналы отфильтровывались корой как избыточный шум и не проникали в сферу сознания. Но как только нормальная деятельность коры нарушается, она утрачивает функции такого фильтра. Это, конечно, всего лишь гипотеза, но почему бы ей не оказаться верной?

– Невероятно... Просто невероятно...

– А сколько накоплено достоверно подтвержденных фактов, когда близкие люди вдруг начинают испытывать беспричинную тревогу, пугающие предчувствия по поводу кого-то из своих родственников, хотя никаких рациональных оснований для такого беспокойства у них нет! Но потом выясняется, что именно в это время с этим родственником, порой разделенным с теми, у кого он вызвал тревогу, многими тысячами миль, действительно случилось нечто крайне неприятное – авария, неожиданная опасная болезнь, а то и внезапная смерть. Спрашивается, каким же образом удалось ему подсознательно просигнализировать об этом на такие огромные расстояния?

Корк слушал как завороженный.

– Ответ может быть только один, – продолжил Гудвилл. – В критические для организма моменты он испускает очень мощный импульс своего биологического излучения, на несколько порядков превышающий обычный уровень генерируемого им поля. И обратите внимание еще на такую деталь: этот сигнал воспринимают близкие данному человеку люди: дети, родители, братья и сестры, иногда другой супруг и крайне редко кто-либо еще. То есть, речь идет о том, что антенны человека-приемника, если можно так сказать, должны быть в состоянии выделить из общего фона биоизлучения многих миллионов существ сигнал именно данного человека-передатчика...

В этот момент комнату заполнило ни с чем не сравнимое благоухание хорошо сваренного кофе: из кухни топал Джек, торжественно неся перед собой дымящиеся джезвы. Когда напиток с величайшей торжественностью был разлит по чашкам, Гудвилл опять заговорил:

– Так вот, размышляя над этим, я задался целью создать устройство, которое могло бы, во-первых, улавливать информацию, передаваемую с помощью нулевой сигнальной системы, а во-вторых, однозначно расшифровывать ее и переводить из подсознания в сферу сознательной деятельности, делать ее доступной для всех других людей. О том, как я осуществлял свою идею, говорить не будем: вы понимаете – путь к ее реализации был долгим. Но я все-таки... точнее сказать, мы с Джеком все-таки пришли к тому результату, которого добивались. Вчерашний эксперимент с вами – по существу, первая рабочая проверка, продемонстрировавшая возможности нашей техники. Так сказать, проба. Сейчас нам предстоит настоящая работа...

– Все, о чем вы рассказали – удивительно. Другого слова просто не подберешь, – отхлебнув кофе, заговорил Пол. – Но это пока что всего лишь слова. А нельзя ли убедиться в сущности ваших построений более конкретно? Пощупать это самое излучение, что ли...

– Что значит «пощупать»? Вы же вчера собственными ушами слышали записанную нами музыку, которую никто никогда не исполнял, которую вы даже не пропели вслух!

– Полу этого, по-видимому, недостаточно, – сказал Джек. На этот раз он был абсолютно серьезен, без тени иронии. – И если он хочет еще доказательств, давайте покажем ему его поле. Уж глазам-то своим он, надо думать, поверит. Вы не против, Пол?

*  *  *

Уиннитски и Гудвилл встали, следом за ними нерешительно сполз со своего кресла Корк. Оставив недопитый кофе, они двинулись в холл. Джек подвел Пола к узкой крутой лестнице, ведущей куда-то в темноту подвала, и начал спускаться по ней.

Полу вдруг стало страшно. Он подумал, что, может быть, встал как-то поперек дороги этим людям, и все было подстроено ими специально для того, чтобы заманить его сюда. Хотя как бы он мог хоть кому-то встать поперек дороги? А может, они действительно сумели расшифровать это таинственное биоизлучение и прочитать в его мыслях нечто такое, что им очень не понравилось? А он, идиот, сам дал повод затащить себя в подвал...

Самое главное, ни один человек в мире, кроме этих двоих, не знает, где сейчас Пол. Да и кто будет его искать в случае чего? Кто вообще заметит исчезновение такого существа, как он? Кому он нужен на Земле?

Джек пропал где-то в темной глубине, дорогу назад преградил Гудвилл, и Полу ничего не оставалось, как медленно переступая со ступеньки на ступеньку, двинуться навстречу судьбе по узкой лестнице вниз.

В это время в подвале вспыхнул свет, и страхи Пола несколько рассеялись. Он увидел, что подвал представляет, скорее всего, лабораторию, которую оборудовали для себя его новые знакомые.

Гудвилл подвел Пола к столику в углу, на котором стоял микроскоп.

– Пожалуйста, сядьте здесь и дайте мне руку. Один из ваших пальцев я сейчас закреплю, чтобы он был неподвижен. А вы посмотрите на него через окуляр. Увеличение очень небольшое, но другого нам сейчас и не надо. Ну вот, все готово. Смотрите!

Корк прильнул к окуляру и стал с интересом разглядывать собственный палец.

Представшая взгляду картина, пожалуй, больше всего напоминала аэрофотоснимок какой-то пустынной складчатой местности, на которой узкие длинные ложбины чередовались с грядами невысоких холмов.

– Ну что, ничего необычного пока не видите? – полюбопытствовал Гудвилл.

– То, что я вижу, уже само по себе необычно! Впервые рассматриваю собственный палец под микроскопом...

– То ли еще будет! – подал голос Джек

– Сейчас мы сделаем одну довольно простую вещь, – продолжал объяснять Гудвилл, – и вы увидите, какие необыкновенные метаморфозы произойдут с вашим пальцем.

Пол отпрянул от окуляра и застыл, с тревогой глядя в лица собеседников.

– Это не больно! – улыбнулся Джек, выключил свет и щелкнул каким-то тумблером.

Раздался резкий сухой треск, немного напоминающий гудение далекого мотоцикла со снятым глушителем. Там, где находился палец Пола, возникло слабо мерцающее свечение.

Но никаких изменений в ощущениях не последовало, и Пол, успокоившись, снова склонился над окуляром. Однако происшедшая в поле зрения перемена заставила его вскрикнуть: из пальца били фонтанчики холодного синего свечения.

– Красиво? – спросил Гудвилл. – Вот оно, излучение, испускаемое вашим пальцем.

...В лаборатории спокойно и доброжелательно звучали голоса хозяев. То, что они рассказали и показали, действительно было необычным и интересным. Слушая их, Пол на какое-то время отвлекся от своих мрачных мыслей.

Но вдруг прежнее беспокойство снова охватило все его существо.

Зачем они с ним возятся? Ради чего? Ну кто он им, этим преуспевающим благополучным людям? Экзотическая диковинка, с которой любопытно какое-то время повозиться, чтобы потом безо всяких сожалений вышвырнуть за полной ненадобностью? Мышь, с которой кошка играет перед тем, как ее съесть? Подопытный кролик?

Ну хорошо, проведут они на нем свои опыты. А потом? Они получат свои деньги и славу, а он? Что будет делать он, безработный лилипут?

В душу Пола снова хлынули горечь и отчаяние. Он ощутил себя раздавленным и абсолютно беспомощным – как в тот момент, когда узнал, что «Лилипут» расстается со своим оркестром.

Пол по-прежнему смотрел в окуляр, где над холмистыми грядами и ложбинами папиллярных линий вздымались и опадали, свершая свой фантастический танец, стремительные сине-фиолетовые протуберанцы. Но застилавший глаза туман сейчас скрывал подробности происходящего в круглом поле окуляра. Да если бы глаза и оставались сухими, он, погруженный в свою печаль, все равно ничего бы не разглядел...

Только вдруг до сознания Пола дошло, что туман постепенно изменил свой унылый серо-фиолетовый цвет, заискрился, заиграл, становясь радостно-красочным. Теперь в окуляре мерцали лиловые, оранжевые, голубые звезды.

На мгновение у него возникла мысль, что эти разноцветные всплески существуют, подобно его волшебной музыке, только в собственном воображении. Он вытер глаза и всмотрелся внимательней.

Нет, то, что он увидел, происходило наяву – там, под микроскопом. Пляска синих протуберанцев прекратилась, уступив место совсем другой картине. Разноцветные звезды, таинственно порождаемые его пальцем, становились все ярче, и вдруг на пальце заволновалось, затрепетало золотистое пламя. Еще мгновение – и оно бешено заклокотало, словно пытаясь вырваться из очерченного окружностью окуляра пространства.

– Профессор! – не сдержался Корк. – Гляньте скорее, какое чудо!

– Ну, чудеса, допустим, у нас с вами еще впереди. А то, что вы сейчас видите – очень старый фокус... – отозвался Гудвилл, снова включая яркий свет.

– Так это всего лишь фокус?..

– Фокус – не в том смысле, что мы вас обманываем... Я имел в виду, что этот эффект известен достаточно давно. Гурвич еще был жив, когда в конце сороковых, опять-таки в России, механик одной из больниц Семен Кирлиан запатентовал открытый им метод фотографирования, с помощью которого испускаемое живыми организмами излучение стало возможным запечатлевать на фотопленке. Секрет этого эффекта очень прост – достаточно исследуемый объект поместить в высокочастотное электрическое поле, и излучение становится видимым. Правда, когда Кирлиан сделал свое открытие, Гурвич уже был глубоким стариком, популяризаторы напрочь забыли гремевшее когда-то имя, а сам он никакими исследованиями уже не занимался и, скорее всего, даже не узнал, что появился способ зрительно наблюдать это явление.

– В то время, – подал голос Уиннитски, – российская биология, главным образом, охотилась на менделистов-морганистов-вейсманистов, а также занималась изучением наследования приобретенных свойств и зарождения живой материи из неживой. Так что дело здесь, надо думать, не только в его преклонных летах. Такими исследованиями Гурвич не стал бы заниматься ни в каком возрасте...

– Ну, вам, конечно, это лучше знать, – прервал помощника Гудвилл. – Но я бы все-таки хотел довести до конца свои объяснения. Слушайте, Пол! То, что характер свечения резко изменился – я полагаю, именно это вызвало ваше восклицание – означает, что изменилось и состояние вашего организма. Вы просто немного опередили ход событий – чтобы показать, как тонко наблюдаемая картина излучения отображает малейшие перемены состояния и даже настроения, я как раз хотел предложить вам представить мысленно какое-то яркое впечатление, попытаться вызвать в памяти сильное переживание. Как видите, разница заметна сразу даже на глаз, безо всяких приборов. А современные приборы, как вы понимаете, способны зафиксировать куда более слабые изменения...

– Ну вот, сейчас вы знаете о нашей работе все, – подвел итог Джек, когда Пол наконец оторвал взгляд от окуляра. – Теперь дело только за вами.

– И давайте не будем тянуть, – добавил Гудвилл. – Поезжайте домой, соберите необходимые вещи и возвращайтесь. Может быть, даже сегодня и начнем. Нам не будет здесь тесно и втроем.

*  *  *

Провожая Корка, они все вместе вышли из дома.

Идя рядом с Полом, Джек почувствовал, что того мучит еще какой-то вопрос, но он никак не решается задать его.

– Только мы бы хотели, – сказал он, останавливаясь у машины, – чтобы решая, начинать или не начинать работу с нами, у вас была во всем полная ясность. Вы ни о чем больше не хотите спросить?

Пол замялся.

– Собственно, – нерешительно начал он, – то, что вы мне рассказали и показали, было очень убедительно. Кое-что об этом я и сам читал. Но сколько раз приходилось читать и то, что все это – шарлатанство...

– Вот вы о чем... Видите ли, в шарлатанство можно превратить все что угодно, и не только в науке. В том числе, разумеется, и то, чем мы занимаемся. А есть еще более легкий путь: просто объявить шарлатанством и ересью любое явление, природа которого сегодня не ясна. Особенно если базой, на которой покоится чье-то имя и положение, является отрицание данного явления. Что тут непонятного – так было всегда. В наше время инакомыслящих, по крайней мере, не сжигают на кострах...

– Может быть, это и есть мой лифт на десятый этаж... – задумчиво проговорил Пол.

Он сказал это очень тихо, почти про себя – так тихо, что ни Уиннитски, ни Гудвилл ничего не услышали. Да если бы и услышали, вряд ли что-нибудь бы поняли.

Потом он постоял несколько секунд неподвижно, держась за ручку дверцы, и вдруг сильно потянул ее на себя, как-то сразу, рывком уселся за руль, резко захлопнул дверцу и рванул с места.

– Вы полагаете, он еще приедет сюда? – спросил Гудвилл, когда «Тойота» Корка скрылась за поворотом.

– Полагаю, что да. А нам следовало бы за это время полностью подготовиться.

Гудвилл и Уиннитски вернулись в дом. Джек пошел было к себе на второй этаж, но спустя несколько минут бегом спустился вниз.

– Шеф, вы случайно не заходили без меня в мою комнату? – встревоженно спросил он.

– В чем дело, Джек? Разве я когда-нибудь давал повод для подобных вопросов?

– Нет. И все-таки я прошу вас отнестись к моим словам со всей серьезностью... Вы абсолютно уверены, что со вчерашнего дня ни разу не заходили в мою комнату и ничего там не трогали? – от обычной невозмутимости Уиннитски не осталось и следа.

– Джек, я ведь в конце концов могу обидеться...

– Дело в том, шеф, что пока нас не было, кто-то рылся там в моих вещах и бумагах...

(Продолжение http://www.proza.ru/2014/05/04/1401)