Дядя Сурен

В классе то ли в третьем, то ли в пятом, уже и не вспомнить, школьный художник, преподаватель рисования Иван Васильевич Кобзев обратил внимание на мои способности к рисованию и пригласил в Дом пионеров в кружок Юных художников. И я зачастил на занятия по рисованию. Мне нравилось выполнять задания Ивана Васильевича и выслушивать хвалебные речи в адрес моих картин. Дождавшись воскресенья, я вприпрыжку мчался в Дом пионеров иногда теряя в пути карандаши и кисточки.                В восьмом классе, усилиями старшей пионервожатой, как мы её называли «Товарища Аллы» на стенах актового зала появились мои, вызывающие восхищение у одноклассников, работы. С тех пор и закрепилась за мной слава лучшего художника нашего класса. Я, не в пример другим художникам, не рисовал картины на кусочках бумаги вырванные из школьной тетради или, в лучшем случае, в альбомах для рисования. Я покупал ватман эдак метр на полтора… ну, а подобные “шедевры” за столом не полистаешь. Так что идея, как говорится, висела в воздухе. Оставалось только осуществить её.
Вот тут-то моя мать и вспомнила, своего двоюродного брата, Сурена, профессионального скульптора и решила меня на лето к нему отправить. Дядя Сурен, узнав, что среди родичей есть его последователи, обрадовался и пожелал, как можно скорее познакомиться со мной. Особых проблем я ему не мог доставить, так как он занимался репетиторством. Подрабатывал. К нему приходило порядка десяти учеников; учащиеся художественного училища, абитуриенты: те готовились к поступлению в высшие учебные заведения. И с моим приездом в его мастерской добавился еще один мольберт, всего лишь.
Мы рисовали каждый день одно и тоже, голову римского полководца Гаттамелата . Не знаю чем уж он там прославился, но имя его я запомнил. Дядя Сурен меня и не ругал и не хвалил, иногда, правда, ставил в пример, за то, что, как он выражался, я не боялся бумаги. Двадцать дней пролетели, словно один день, двадцать Гаттамелатов, один лучше другого, лежали в моей папке. И вот в одно солнечное утро я сел за мольберт и меня охватило, непонятное чувство, работалось легко, с каждым штрихом все явственнее проглядывались черты грозного всесильного полководца. Я уже понимал, что сегодня получается лучше, что это, возможно, самый самый рисунок в моей жизни. Мысленно я представлял рамку, в которую помещу эту картину, представлял и одноклассников пришедших посмотреть на мой шедевр. Окрыленный, своим успехом я продолжал работать уже опасаясь, как бы неумелым движением не испортить удачную работу. Вдруг за спиной появилась тень дяди Сурена, он, едва взглянув на моего Гаттамелата , небрежно отстранил меня, взял в руки черный мелок и стал по моему рисунку наносить линии, добавлять штрихи, править подбородок. Раз, два, три и… Одним словом картина оказалась вконец испорченной. У меня в глазах потемнело, и проступили слезы.
Увидев это, дядя Сурен растерялся, обнял меня и сказал. - Сынок, дорогой мой, прости меня, старика. Понимаешь, только сейчас вот, тобою нарисованное исправлять можно.