Сказка о драконе

В этой сказке (адресованной старшим детям, стоящим на пороге взрослой жизни) противопоставляется философиям черной и белой магии философия любви.

ISBN 966-7962-60-1




Жили–были люди в пещерах. Пещеры выходили на отвесный склон горы, что примыкал к небольшой долине с негустым лесом и речкой. Между пещерами и речкой было свободное место, на котором люди развели свои огородики..., а деревья начинались на другом берегу и сгущались ближе к соседним зеленым холмам, иногда покрывая их полностью.

В общем жили себе, не тужили. Смеялись, печалились, мечтали, работали, раз в год скармливали дракону самую красивую девушку, и все у них было, как у всех.

Кстати о драконе: Раньше дракон летал над землей, сжигал селения. Что там самая красивая девушка... Жители окрестных деревень отдавали ему целые стада овец и другой живности, чтобы он мог насытиться. Куда там! Иначе испепелит. А так – наестся досыта и спит. И чем сытнее наестся – тем дольше спит. Так поется в песнях и пишется в тайных книгах.

Теперь дракон живет под землей – в самой глубокой пещере. Один раз в году ему отдают самую красивую девушку и все. Чем он там, вообще, питается?..

С давних пор, из года в год, устраивается в пещерном городе праздник. Выбирается самая красивая девушка и отправляется вниз по «Священному коридору» – и с концами. Никто никогда из него не возвращался. Да и дракона как-то не слышно. Поэтому некоторыми периодически выдвигаются теории, что дракона-то никакого нет, что бедные девушки, ушедшие коридором вниз, заблудились или упали в подземный колодец, и что священники сами убивают их, чтобы поддерживать веру и страх, а значит свою власть.

Тогда, не получив очередной жертвы, дракон выползает из своего грота и пожирает бунтовщиков, а с ними заодно и всех, кто попадется. И ведь какая сволочная натура! На вкус определяет – девушка ему досталась или нет. Если обман, то он такой устраивает погром, при одном воспоминании о котором долго еще холодеют людские сердца.

В былые времена люди жили у большой реки среди лесов и полей. Днем их согревало солнце, ночью влюбленные мечтали при магнетизме луны, а пастухи считали звезды.

Потом – почему-то, переселились в пещеры. Не было ни войны, ни болезней. Никто не заставлял их бросать стада и земли. Просто, в пещерах им показалось уютней, тише, спокойней.
Сначала одни ушли и поселились в пещерном склоне горы и первое время жили там отшельниками. Затем другие. Потихоньку в пещеры перешло немало народа. Оставшиеся посоветовались и решили отправиться вслед за ними. Так произошло Переселение. Поменялся многовековой уклад жизни. И дракон раньше был огненный, боялся воды. Теперь стал мокрый, склизкий и утратил крылья. Может – это другой дракон? Может, старый исчез – улетел, погиб, и люди пошли искать нового? А может, ему надоело летать, он нашел нору, где можно заняться созерцанием* (*С – что-то возрастное) и позвал за собой людей, пообещав спокойную жизнь.

Так или иначе, а дракон стал другим и законы начал устанавливать другие. Но обряд принесения жертвы оставил. Говорят, этот обряд имеет какой-то особый смысл во взаимоотношениях вещей в природе.
На самом деле дракону было просто недостаточно того, что его кормили до отвала, боялись и почитали. Он хотел до конца унизить людей, растоптать последнее человеческое достоинство, превратить своих рабов в мерзких тварей трусливых и ничтожных.

И он выбрал способ самый жестокий и низменный (сообразно своей натуре). Для сохранения жизни люди должны были пожертвовать самым светлым и дорогим, что имели. Девушкой, чья красота вдохновляла поэтов, наполняла трепетом сердца стариков, заставляя их пробудиться от вечной дремоты и тяжких дум, разжигала в юношах стремление к прекрасным подвигам и великодушию.

Они должны были трусливо отдать то, что в мечтах своих не раз защищали, спасали, жертвуя, подчас, мысленно ради этого своей жизнью.

Ведь даже одна ее слеза на могиле стоила бы целой жизни...

Но что ж поделать? У людей росли дети. Другие девушки тоже были красивы и мечтали о счастье...

И все-таки люди не были бы людьми, если бы не нашли выхода.
В разное время относились по разному к этому обряду жертвоприношения. В одни годы смысл праздника сводился к соединению с природой. Считалось, что душа избранной девушки становится покровительницей какой-нибудь стихии или местности, где живут люди. В другие – праздник носил характер глубоко искреннего самопожертвования. Каждая красивая девушка готова была пожертвовать жизнью ради спасения своих родных и своего народа.

Такие праздники особо возвышали душу, и их более всего не любил дракон. Он делал все, чтобы извратить их смысл. Обычно он обещал исполнить одно желание обреченной. Перед тем, как отправить несчастную на смерть, старейшины говорили ей, что попросить для людей у дракона. И дракон сначала исполнял их желания, до тех пор, пока вся суть праздника не изменялась.

Бывали времена, когда народом овладевала жажда разрушать прекрасное, и тогда праздник приобретал свой изначальный смысл. Люди исступленно поклонялись дракону и превращались в тварей. Но это длилось недолго, иначе бы они быстро выродились, а дракону нужны были рабы.

Тогда, натешившись вволю, он пожирал всех своих почитателей. Потом ждал, когда в людях опять взрастет чувство достоинства и добра. Ему необходимы были не просто рабы, а рабы, которых можно унижать, над кем можно глумиться.

Так, пребывая вечно в своей ненасытной злобе и желании делать разные мерзости, дракон в конце - концов деградировал и превратился в гадкую мокрую тварь. Ну, если не один и тот же дракон, то весь их род.

Вот...

Жил в этом городе один юноша. Такой же, как и все, но немножко «не того» – был он самым хорошим учеником в пещерной школе. Настолько хорошим, что родителей это даже волновало.
По вечерам он часто уходил с молодежных гулянок и шел к Выходу – подышать свежим воздухом и полюбоваться на звезды. Когда приходилось работать на земле или вообще заниматься чем-либо вне пещер, он обычно был плохим помощником, так как постоянно глазел по сторонам. Звали этого юношу Пью, что на древнем когда-то означало «Капля». Это имя прекрасно звучало в пещерах, где постоянно что-то течет и капает, но он не очень любил «родные подземелья» и поэтому предпочитал, чтобы его называли Пай или Пэй.

И жила в том же городе девушка. Звали ее Парра, так люди называли ласточек, живших рядом с ними на том же склоне, но это имя совсем не звучало в пещерах. Его было даже плохо слышно, если произносить обычным голосом. Поэтому девушка всех просила называть себя Майя – сочетанием созвучным пещерам и напоминавшем о свете солнца и теплом воздухе весны.

Ну, и конечно, эти юноша с девушкой встретились и полюбили друг друга. И, конечно, с первого взгляда.

Юноша это понял сразу, потому что он шел и размышлял о новой теме на его любимом уроке философии. Он, вообще, всегда думал о философии – и дома, и в компании, и во время еды. Ничто не могло вытеснить этих мыслей. Но едва они встретились глазами, как все размышления куда-то улетучились, на него нашла какая-то волна света, и он словно проснулся.

Как начинающий мыслитель, Пай квалифицировал свое состояние, как (по всем признакам) любовь.

Майя долго не понимала сначала, что с ней происходит. Мысли в ее голове проносились «направо и налево» начинаясь чем-то и обрываясь на половине. Она чувствовала, что этот юноша – что-то очень важное в ее жизни, но никак не могла найти для него место в своих девичьих мечтах и несбыточных планах на будущее (которые сама она, впрочем, считала вполне реальными).

Любовь у нее ассоциировалась с красивым парнем, которого можно показать подругам, красивыми нарядами, поцелуями и все такое. И Майя даже близко не подумала об этом.
Только позже, посоветовавшись с бабушкой, она узнала, что это и есть любовь.

Обычно робкий с девушками, Пай позабыл свои страхи, подошел к Майе и спросил:
– Могу я с тобой познакомиться?
Майя тоже не отличалась распущенностью, но совершенно спокойно и искренне ответила:
~ Да. Я думала сходить к нижнему озеру, но сейчас не знаю ...
– А я шел домой. А ты разве не была сегодня в школе?
~ Нас отпустили с последнего урока.
– Повезло...
На самом деле Пай не считал везением вынужденный прогул урока. Он имел ввиду  – «Повезло, что в связи с этим они встретились».
Майя тоже подумала о том, что хорошо, что они встретились.
– Меня зовут Пай или Пэй, кому как больше нравится, ну а настоящее имя – Пью.
~ А меня – Майя, а по настоящему – Парра.
– Ты знаешь, я часто бываю у Выхода и очень люблю ласточек и шум их крыльев.
~ Я тоже, только обычно боюсь в этом признаться друзьям или родителям.
– А где живёшь ты? И почему мы раньше не встречались?
~ Недалеко от выхода из верхних пещер.
– А я – внизу, недалеко от озера, у нас есть свой родник.
~ А к нам по вечерам заглядывает солнце.
– Хотелось бы мне жить посередине.
~ Да, и родник, и луч через оконце.
– А вечером горит огонь в камине.
~ И снятся, почему-то, облака там...
– Наверно потому, что сны о небе.
Их оставляет луч перед закатом.
~ Чтоб унести обратно на рассвете.

Они уже не стояли, а брели куда-то вместе, разговаривая как старые знакомые и никого вокруг не замечая.
Лишь шепот звезд был слышен с поднебесья,
да рек подземных голоса звучали.

~ Сегодня день, какой-то, почему-то,
Рассеянный, не знаю что со мною...
– И я с утра как не проснулся будто,
И полон день какой-то чепухою.
~ Лишь улыбнусь...
– И сердце, вдруг, забьется.
~ А замолчу...
– И радуюсь чему-то.
~ И как смеюсь...
– Верней, душа смеется,
Но не хочу...
~ Показывать кому-то...
– Что как во сне, я жил до нашей встречи.
~ И я жила, как что-то ожидая.
– Мне о тебе пел каждый звездный вечер.
А я лишь млел, его не понимая
От тихих звезд,
Что над землей
Лучистый мост
Создали свой,
А времена –
Под ним рекой.
...И мы с тобой,
~ И мы с тобой.
А в детстве я, все каждый вечер, знаешь,
Считала звезды – мама мне сказала:
«Счастливой станешь, если сосчитаешь»,
А вправду – чтоб быстрее засыпала.
И снились мне
Холмы с рекой,
А при луне
Звезд ясных рой.
И нет числа
Им над землей.
... Там мы с тобой,
– Там мы с тобой.
Твой этот мир...
~ Придурочный, наверно.
– Да почему? Тогда и мой...
~ Нет – просто...
Мечтая, я хочу одновременно...
– Быть, как и все.
~ Или казаться взрослой.
– Мне ль не узнать
Мир этот твой.
А доказать,
Что он живой
Легко совсем,
В стране ведь той
~ Есть мы с тобой...
– Есть мы с тобой...
~ Ты тоже был когда-то в мире этом?
– Да... И теперь... – не стал наверно взрослым.
Мне часто снится, как перед рассветом
В росе смеются утренние звезды.
~ Чтоб этих звезд
Не скрыть собой,
Весною дождь
Шумит слепой.
– Когда идет
Страною той,
Где мы с тобой.
~ Где мы с тобой.

Они шли и не замечали никого и ничего – ни людей, спешащих куда-то с видом озабоченным и торжественным, ни боя больших барабанов в недрах горы, которым черные священники каждую весну предваряют праздник жертвоприношения.
Дело в том, что примерно за неделю до праздника, когда большая часть снега в горах растает, и течения подземных рек начинают слабеть, у Священного коридора служители Черного ордена принимаются бить в свои барабаны, усиливая звук по мере возвращения рек в обычные русла.

Когда становится ясно, что обреченную девушку не смоет водой прежде, нежели она доберется до дракона, барабаны смолкают, и начинается праздник.
Из присмотренных уже ранее, черные священники выбирают несколько наиболее красивых девушек. Затем устраивают некое таинство, на котором, как они утверждают, сам дракон указывает жертву.
После торжественного объявления «воли повелителя» несчастную два – три дня готовят к путешествию (ведь нет никакой гарантии, что она не упадет в обморок или вообще не умрет от страха, прежде чем пройдет его до конца).

Когда Верховный черный священник сочтет девушку достаточно подготовленной, ее под всеобщий плач отправляют в путь. Никто (даже родители) не смеет к ней приближаться.
Снова начинают бить барабаны, для того чтобы девушка слышала их в пути и знала – весь народ мысленно с ней (и также для того, чтобы дракон был в курсе, хотя об этом говорить не принято).
После – наступает «День скорби». К родителям несчастной приходят старейшины и приносят дары. С этого времени родители пользуются особым почетом до конца жизни.
За «Днем скорби» следует шумный и веселый «Праздник избавления» с маскарадом и фейерверком.

Когда торжества заканчиваются, население города выходит из пещер и приступает к работам на земле. С этого времени народом руководят белые священники.


* * *

Итак, день начала Праздника приближался. А значит, и занятия в пещерной школе заканчивались аж до сбора урожая, чтобы дети могли помочь родителям.
Это малорадостное для Пая обстоятельство омрачалось, обычно, еще и тем, что летом у него не оставалось времени для чтения книг. К слову, как раз во время первых своих каникул Пай и открыл в себе страстную тягу к знаниям. Но теперь поослабшую. Ведь летом в долине, а не в пещерном лабиринте, они с Майей будут чаще видеться. Сознание этого наполняло мускулы силой. Паю не терпелось взять в руки грабли, так как лопату ему все равно никто не доверит. Даже мысли о предстоящих торжествах отошли куда-то на второй план.

Они с Майей решили вообще не ходить на праздник и присоединиться ко всем только во время маскарада.

Пай удивлялся себе. Сидя на занятии, которое последний раз в этом году проводил сам Верховный белый священник, Пай сознавал, что план побега с церемонии занимает его куда больше слов одного из мудрейших философов своего времени.
– Дети мои! Каждый из вас должен стать сильным, – вещал между тем мудрец. – Если не можешь быть сильным, стань красивым. Если не можешь быть красивым, стань смелым. Если не можешь стать смелым, будь добрым... И тогда тот, кто смел, и только кто смел, подарит тебе дружбу, и ты станешь отважным, как твой друг. Кто красив, и только кто красив по-настоящему, возвысит тебя до вершин Гармонии и Пропорции. И не сыщется в мире силы, способной противостоять такой немощи...
Раньше Пай не пропустил бы ни слова, но теперь этот запутанный монолог вызывал лишь улыбку, и Пай снова и снова прокручивал в уме детали предстоящего бегства.

Собственно, все уже было оговорено. На полдороги к Священному коридору есть ниша в стене, над которой горит факел. Если встать под самым факелом, где темнее всего, и немного отступить, то никто тебя там не увидит, а если и увидит, то, в крайнем случае, примет за сталагмит. Главное не шевелиться.
В этой самой нише они с Майей и договорились встретиться, чтобы, когда школьная процессия пройдет мимо, отправиться на верхнюю террасу слушать соловьев.
Безумство подобной выходки оправдывалось полной уверенностью обоих в том, что учителям и в голову не придет проверить, а не смотались ли два наиболее дисциплинированных ученика со столь важного мероприятия.
Самое сложное – незаметно проскочить в нишу во время шествия.

Пай вдруг оторвался от мыслей. Верховный белый священник молча собирал со стола свои вещи. Урок явно закончился. Но произошло и еще что-то... Пай, наконец, понял – молчал не только священник, смолкли и барабаны.
Одноклассники переговаривались вполголоса. Никто не выражал восторга по случаю окончания урока и не бил товарища по голове учебником. Важность момента прямо-таки витала в воздухе, разве что не была осязаема.
Пай едва не расхохотался от всего этого. Давясь глуповатым смехом, он поспешил выйти из класса. Кажется, Верховный белый священник ничего не заметил. Ведь на все время Праздника он уйдет к себе на гору (он один во всем городе живет не в пещерах, а в маленькой хижине над ними). Пай несколько дней не смог бы объяснить ему причину своего веселья, а огорчать старика не хотелось. Смех в канун «варварского ритуала» тот мог расценить, как успех учителей из Черного ордена.


Представители Белого и Черного орденов вели свои занятия факультативно, и ученики могли выбирать, кому отдать предпочтение. Посещать и те, и другие лекции не разрешалось. По этой причине священники обоих цветов во внеклассное время прилагали немалые усилия, для переманивания учеников вражеского ордена на свои факультативы.
Впрочем, ученики могли и вовсе не ходить ни на какие дополнительные уроки. Основной философской концепцией пещерного города был догмат о «Единстве противоположностей», весьма распространенный у народов, страдающих от тирании драконов. Его придерживались старейшины, поэтому черные и белые священники на умы воздействовать могли лишь убеждением.

Что до концепции «Единства противоположностей», то ее суть в уравновешенном сочетании «Двух Начал» – «Добра и Зла» («Хорошего и Плохого», «Света и Тьмы»), как в основном законе жизни и прогресса.
Ну, если в двух словах – чтобы тебе было хорошо, кому-то должно быть плохо. Даря одному, ты у другого отнимаешь. Стремясь вперед, оставляешь кого-то сзади.
Выживает сильнейший, а сильнейшего пожирает дракон, давая возможность развиваться остальным. Именно поэтому рацион дракона время от времени разнообразится героями-воинами и правителями, не приносящими жертв.
Реже попадаются философы, уходящие Священным коридором взывать к драконьей совести или к драконьему же здравому смыслу (в отношении последнего учитель физкультуры однажды выразился так: «Дракону нет дела до людских мнений на свой счет, а если дракон голоден – ему вообще нет ни до чего дела »).


Несмотря на то, что Пай считал вполне логичным принцип «Единства противоположностей», что-то уж больно нелогичное было в практическом его осуществлении. Паю представлялась сомнительной возможность создания чего-то «единого» из «противоположностей», стремящихся уничтожить одна одну, а не дополнить.
В общем, Пай выбрал белый путь. Путь света и добра более всего отвечал его внутренним стремлениям.
Он изучал земледелие, медицину, пробовал слагать стихи.
На уроках Черного ордена тоже изучали медицину, но совершенно отличную от белого врачевательства. Если, например, рецептура лекарств у белых включала такие компоненты, как цветы и мед, в снадобья черных могли входить пауки и помет летучих мышей.
Столь же категорично отличались и все остальные предметы изучаемые на разных факультативах. Столь же непохожи были и сами Белый и Черный ордена, служители которых взаимно друг друга презирали. Белые считали черных моральными уродами. Черные белых – лицемерами.

Паю легко было представить, как опечалится его учитель, засмейся лучший из учеников в столь неподходящий момент. Однако, у самого выхода Пай все-таки прыснул смешком, от чего пришлось усиленно делать вид, будто он закашлялся.


* * *

Люди выходили из пещер и возле «Больших ворот» (так называлась одна из расщелин) строились для шествия к Священному коридору.

Школьная колонна всегда шла последней, и у Пая было достаточно времени, чтобы надышаться весенним воздухом.
Невысоко над равняющимися рядами летали ласточки, и старики говорили, что к вечеру должен пойти дождь. Пай пожалел о том, что на этот раз они с Майей не увидят первых звезд. Вот бы была гроза... с молниями и громом, на которую так классно будет смотреть из укрытия на верхней террасе.

«Классно! » – Пай в жизни не пользовался такими словами. Он улыбнулся, но тут школьная колонна двинулась, и все его мысли перенеслись к предстоящей дороге и нише в скале.


Сначала Пай шел в центре колонны, чтобы лишний раз не попадаться учителям на глаза. Затем, сделав вид будто захромал, стал отставать и пристроился к другому классу, на этот раз, с краю. В пещерном сумраке никто не заметил, ни как он отстал, ни как исчез после трепетной вспышки факела, озарившей проходящих из небольшого углубления в породе.

Все прошло чисто. Майи еще не было. Значит, ее класс идет сзади. Сердце готово было выскочить из груди. Его веселый стук терялся в шорохе десятков ног, ежесекундно проходящих мимо призрачного, фактически несуществующего светотеневого укрытия. Стоя за ним, Пай изо всех сил старался не шевелиться. Даже сталагмиты вряд ли смогли бы достичь такой степени недвижности.

Казалось, вот сейчас его увидят и с удивлением спросят, что это он застыл, как флагшток после отбоя? (Подобным образом, обычно, выражались стражники и кое-кто из учителей).
Однако никто не поворачивал в его сторону головы, не щурил глаз, и растущий восторг безнаказанности заставлял сердце стучать сильнее и сильнее.
Наконец, этот стук стал выделяться на общем фоне шагов. Пай даже перестал дышать.

« Ну, это уж слишком...» – сказал он самому себе, когда запас кислорода в груди иссяк. Попробовав «реально оценить обстановку», Пай понял, что сердце стучит столь громко, так как мимо ниши проходит уже меньше людей, чем прежде.
Школьная колонна заканчивалась, а Майи все не было.

Вот и последние ряды миновали выхваченный факелом участок дороги. Шаги идущих, постепенно тонули во мраке. Пай огорченно вздохнул, но решил подождать еще немного, вдруг Майя отстала от всех и сейчас появится.

Мимо пролязгал замыкающий взвод стражи, в задачи которого, помимо наблюдения за порядком и охраны, входила помощь отставшим и подвернувшим ноги. Последние надежды на то, что они с Майей будут любоваться грозой, растаяли. Видимо ей не удалось незаметно проскочить под свет факела.

Полагая, что будет разумно держаться от стражников подальше, Пай постоял в нише еще некоторое время, и, лишь когда они ушли достаточно далеко, наконец, шагнул сквозь призрачную стену и поплелся вниз.
Несмотря на желание отыскать-таки Майю, он не торопился. Не очень-то хотелось присутствовать при совершении мрачных ритуалов, слышать, как вскрикнут родители обреченной девушки, гадать – упадет на этот раз ее мать в обморок или нет...

Удачно рассчитав длину и скорость шага, Пай прибыл на место, как раз когда церемония окончилась. Навстречу ему уже шли люди, кто ближе всех стоял к выходу из огромного подземного зала, в котором все и происходило.
Стражники, в зависимости от плотности толпы, повзводно смешивались с идущими. Подъем тяжелее спуска, и каждый шел так быстро, как мог, без всякого строя.


Стража, обычно, не заходит в зал, а ждет окончания церемонии извне. Было очень разумно подойти к месту, именно, в момент, когда люди начинали выходить, чтобы не отвечать на вопросы мучимых праздностью блюстителей порядка, и не привлечь внимание черных служителей, смотрящих за порядком внутри.


Людской поток становился все плотнее. Стали попадаться знакомые. Как показалось Паю, они немножко странно на него поглядывали. Неужели раскрылось его отсутствие на церемонии? Быть может, когда Майя пыталась спрятаться в нише, ее поймали, а потом хватились и его! Ведь все уже знали об их отношениях. Теперь жди неприятностей...

Пай вошел в зал и принялся глазами искать свою возлюбленную.
Вдруг что-то как бы придавило его к каменистому полу, и по всему телу пробежала холодная дрожь. Пай поднял голову и увидел Верховного черного священника, стоявшего на возвышении с другой стороны зала. Несмотря на приличное расстояние, Пай был уверен, что главный распорядитель обряда смотрит именно на него.

«Ну, точно! Влипли...» – Пай поспешил скрыться среди толпы, где, как на зло, все больше попадалось странно поглядывающих знакомых.

Толпа двигалась к выходу и монотонно гудела. Люди обсуждали прошедшую церемонию, предстоящий подъем. Кто-то уже говорил о новом маскарадном костюме. Пай не вслушивался в их разговоры, как вдруг обрывок чьей-то фразы – «У дракона хороший вкус...» – ударил слух и пригвоздил ноги к полу.
Пай на мгновение оглох и ослеп и думал, что лишился жизни... Взгляд чернокнижника был лишь отдаленной зарницей, по сравнению с этой коротко блеснувшей молнией, пронзившей его насквозь и спалившей все существо.

Не осознав еще до конца причину такого потрясения и ошарашено озираясь, Пай хотел спросить – кто жертва? Как имя избранной девушки? Но этого не потребовалось – знакомые уже отводили взгляды в стороны.

Пай поднял глаза на Верховного черного священника. Тот словно ожидал этого и, в ту же секунду повернувшись, пошел к боковому ходу. Несколько служителей последовало за ним.

Пай рванулся через толпу в другой конец зала. Он хотел догнать священника, сказать, что это ошибка, что так ... – несправедливо... Однако, он едва ли смог пройти хотя бы несколько шагов.
Пай все время на кого-то натыкался, чьи-то черные спины теснили его назад. Постепенно черных спин становилось больше. Те, кому было поручено смотреть за порядком, знали свое дело.
Наконец, растерянный юноша оказался прижатым к стене плотным полукольцом черных балахонов...

Когда же большая часть людей покинула зал, и действия Пая уже не смогли бы привести к панике и давке, черные священники разошлись, оставив его сидящим на камнях и рассеянно бормотавшем что-то бессвязное: «Этого не может быть. Это неправильно, несправедливо. Разве она - самая красивая? Нет, она – самая лучшая, самая прекрасная... Какой же я осел!!!». Пай рвал на голове волосы, стонал и плакал.

Наконец он вскочил на ноги. Вокруг никого не было. Плеск многочисленных ручьев наполнял громадное пространство в преддверии Священного коридора. Невероятных размеров, почти идеально круглый, он был схож с воронкой из-за влившегося под его свод опрокинутого нереального озера лениво клубящегося в верхней части зала. Создавалось впечатление, будто зависший дым втягивается под землю, как и текущие под ним потоки.
В свете костров бегущая вода имела красноватый оттенок. За ее шумом слышался говор многих голосов. Паю подумалось, что вода – это кровавые слезы бесчисленных жертв, чьи души плачут о загубленных жизнях. «И голос Майи скоро вольется в этот хор?!» – у Пая подкосились ноги. Однако он не мог позволить себе упасть в обморок.

«Надо что-то делать!». Ему захотелось броситься к Священному коридору, но как он справится с драконом без оружия, да и с оружием велики ли шансы спасти таким способом любимую? Вызволить Майю из рук черных, убежать с ней, укрыться в лесу? Почему он не сделал этого раньше? Осел! Какой осел!!!

Пай побежал к выходу из зала. Скоро он нагнал возвращающихся с церемонии.
Пай что-то кричал, умолял кого-то освободить несчастную девушку и принести в жертву его.
Стражники не вмешивались, а только отстраняли людей, чтобы не создалась давка, пока Пай не предпринял попытку завладеть мечем одного из солдат. Тогда его связали и доставили на ближайший из постов.

Когда силы стали покидать исполненного отчаянием юношу, с него сняли веревки и дали крепкого вина. Однако Пай не мог ни пить, ни отвечать на вопросы. Видя, что он уже ни для кого не опасен, и, главное, не опасен для самого себя (по крайней мере, еще два – три дня), его отпустили. Лишь солдат способен понять, что в такие минуты человека не стоит препроваживать домой к участливо сюсюкающим родным, от чего, и вправду, легко спятить.


* * *

Неизвестно сколько времени брел Пай пустынными галереями, счастливо минуя края пропастей и внезапные провалы.
Наконец свет ударил безразлично глядящие глаза. Пай закрыл их рукой, а когда открыл – взгляду предстали лес, речка, набегающие с востока облака.
Он стоял на террасе (с тем же успехом он мог забрести куда угодно, даже в Священный коридор). Ветер, пролетая над лесом, шумел в молодой листве и гнал зеленые волны в конец долины. Вечернее солнце золотило рябь на реке и упиралось в бока облаков, словно отталкивая от еще незапятнанного прозрачно-голубого участка неба. Духота непонятным образом соседствовала со свежестью в воздухе, что говорило о приближении грозы.

«Парра...» – порхнули крылья у самого лица. Пай вздрогнул и понял, что спит на ходу. Видимо, черные не ограничивались лишь оттеснением близких жертвы от остальных.

Пай ошеломленно осмотрелся вокруг. Тучи давно поглотили синеву небосвода и скрыли солнце. Ветер почти утих, и рядом гремел весенний ручей, что, сорвавшись с уступа, ударялся о террасу и, разбросав брызги словно слезы, водопадом летел к подножию горы.

Паю стало не по себе от мысли – сколько времени он потерял, стоя здесь и бессмысленно глядя в пространство.
В воздухе метались ласточки. «Парра! Парра!» – кричали их крылья. Юноша захотел сжать уши руками, но не сделал этого, чтобы снова не отключиться. Он умылся ледяной водой ручья и стал подробно вспоминать все, что сегодня приключилось.


Сколько раз ему пришлось еще услышать ту страшную фразу, сказанную кем-то в церемониальном зале... «У дракона хороший вкус», – рассудительно изрек кто-то из взрослых, так и не осознав глубины своего бездушия. «У дракона хороший вкус», – повторил школьный насмешник и осекся, поняв, что хватил лишку.

Да, всех вполне устраивала эта формула, но Пай видел ее ничтожность, видел, что люди прячутся за лаконично звучащее сочетание слов. Только бы не думать о том, что важно – о судьбе несчастной девушки. Ни он ли сам, еще несколько часов назад, собирался любоваться на этом же месте природой, лишь бы не помнить, не знать о чьем-то горе, об ужасе и отчаянии... и безысходности чьих-то близких? « У дракона хороший вкус...» -Почему ему не сказали этого раньше?!

Однако же, при всей примитивности укрытия для совести из этой фразы, как цинично верен ее смысл! Ни в ней ли заключена вся суть того, что называют «Единством противоположностей»?.. О чем он думает?!!

Пай взвыл от мысли, что Майя скоро со свечей в руке ступит на скользкие камни страшного туннеля...
Но нет! Если он способен мыслить логически, значит, он еще не сошел с ума... Значит, сможет что-то сделать...
Пай снова подставил лицо под холодную струю. «Парра! Парра!» – звенел воздух. «Пью! Пью!» – взывали о помощи слезы водопада.

Итак, помогать ему никто не станет. Только белые священники осуждают драконовы ритуалы. Но, как всегда, на время праздника они куда-то попрятались. Стоп... Конечно! Ведь ему известно, где найти Верховного белого священника! Если кто и знает, как убить дракона, то только он. Паю все равно не жить без любимой, и кто же еще сможет это сделать?
Учитель поможет, даст оружие... Поможет хотя бы потому, что иначе ему несдобровать. Не зря же глава Черного ордена высматривал Пая там, внизу. Что ему за дело до одного из близких жертвы?

Обостренным от отчаяния умом Пай стал понимать скрытые от него раньше вещи. Конечно, неспроста Верховный черный священник смотрел на лучшего из учеников белых. Когда пройдет потрясение от гибели любимой, юношу нетрудно будет переманить на черную сторону. Ведь во всем белом знании не найдется ничего, что компенсировало бы эту потерю. И нет ничего удивительного в том, что молодой человек станет на сторону убийц. Это единственный способ примириться с болью. Опытному наставнику не составит труда переманить несчастного. Из такого ученика выйдет настоящий черный священник. А уж тогда... Нет, учитель должен помочь, иначе пусть пеняет на себя.
Все эти мысли невероятным образом перемешивались в голове Пая с убеждением, что без любимой ему не жить.

«И все же, я не сошел с ума», – сказал он себе. – «Надо полагать, что теперь черные будут следить за каждым моим шагом, но не сегодня. Сегодня у них слишком много дел, а меня у всех на глазах забрали стражники. Если сейчас за мной никто не наблюдает, то это единственная возможность...»

Прячась за струями водопада, Пай спустился вниз и побежал по дороге вдоль скал. Не рискнув идти к хижине учителя обычным путем, он решил подняться на гору в стороне от пещер.
Уже темнело, когда ему удалось выбраться на полого уходящий вверх склон. Перед Паем лежала поляна. До ближайших деревьев было не меньше четырех сотен шагов открытого пространства. Пришлось укрыться в камнях, о которые он успел ободрать все ладони, до наступления ночи.


* * *

Ночь пришла быстро. Хоть Паю и казалось, что он потерял вечность, темнота, словно чувствуя вину из-за нерасторопности, спешила покрыть мир. Скоро лишь свет луны, с трудом пробиваясь сквозь густые тучи, и то только для того, чтобы оставить на них, неверное, сероватое пятно, говорил об отсутствии свода над головой. Пай вступил в лес.


Во мраке летали драконы. Крылья со свистом рассекали воздух, взрывали шумом кроны деревьев и, подняв хоровод мертвых листьев, уносились ввысь. Вероятно, в древности все так и было. Но что толку бояться воображаемых драконов, когда рядом есть настоящий.
Пай пробирался, ломая сухие ветки, наугад. Единственным ориентиром в лесу ему служил уклон горы. Наконец, между деревьями мелькнул живой огонь, как красноватый светлячок в кромешной тьме. Пай пошел к нему. Это было заднее окошко приземистого строения – хижины, в которой из века в век жили священники, в разное время возглавлявшие Белый орден.

Чем ближе, тем живее становился огонь, вырисовывая реальные детали освещенного окошка и отпугивая призраков.
Вот, последние ветви на мгновение закрыли свет, хлестнули по лицу, и лес кончился.
Пай вышел на опушку. Никогда раньше не был он с этой стороны хижины. Всюду угадывались ровные грядки. Стены кустарника даже в темноте имели ухоженный вид.

«И куда же теперь?» – Спросил он у источавших цветочный аромат плодоносных деревьев. Те лишь прошумели что-то невнятное – дескать, да вот, мы тут стоим, и спать охота, да опять же гроза, и нет никому покоя от недоумения ночи.

Пай взялся за голову – «Только не сходи с ума», – сказал он себе. Тело содрогнулось от судорожного смеха, пытавшегося вырваться из груди. С трудом подавив истерику, юноша двинулся дальше, прямо к освещенному окну. Деревья, наконец, заткнулись.

По мере того, как он спускался вниз по склону, окошко скрывалось за, вроде как слегка запущенными, кустами ежевики, и возле самой хижины свет уже не проникал сквозь их молодую поросль. Поскольку Пай боялся останавливаться и боялся размышлять, он пошел напролом, отбиваясь от тут же впившихся в тело и намертво схвативших одежду колючих стеблей.
Однако он не успел прийти в отчаяние, как вдруг выдрался из цепких лап живой изгороди. Ежевика кончилась так же неожиданно, как и лес, минутами раньше. Окно светилось в нескольких шагах. Пай стоял на участке возделанной земли, с трех сторон отгороженном ежевикой, с четвертой – стеной хижины.

На земле всходили аккуратные рядки какого-то травянистого растения. Пай огляделся и не нашел ни калитки, ни простых проходов в колючих зарослях. «Как же учитель ухаживает за участком?» – Подумалось ему. – «Неужели лазает в окно?».

Удивление возросло еще больше, когда Пай рассмотрел культуру, взращиваемую Верховным белым священником в столь укромном месте.
В древности эту траву называли «дурманом», теперь, с легкой руки белых, «травой проклятия». Обычный, с виду, сорняк, но стоит ему появиться в чьих-либо угодьях, как весь собранный в том месте урожай объявляется проклятым и сжигается. Поэтому люди уничтожают траву проклятия на корню везде, где встретят. Намеренное же ее выращивание грозит изгнанием.

Пай читал, что когда-то давно эта травка чуть не погубила их народ. Из нее готовили особое зелье, действующее на человека навроде вина. Человек быстро привыкал к нему и заболевал странной болезнью, как и трава, носившей название «дурман». Попытки бросить употребление зелья приводили к болям и ломоте в суставах. Страдала психика. Человек превращался в раба болезни и переставал контролировать свои поступки. Умирал больной не сразу, в ужасных мучениях, а часто, и в безумии.

Но зачем же трава проклятия понадобилась учителю? Пай рассудил, что, вероятно, для исследований или для составления каких-нибудь лекарств. Он подошел к окну и заглянул внутрь...

На камнях в углу комнаты горел огонь. Трепетный свет очага плясал на стенах, на простой мебели, играл тенями в вязанках сухих трав. Рядом с очагом сидели два человека и тихо беседовали.
Пай хотел уже постучать, но опустил поднятую было руку. Ужас и отчаяние наполнили душу. Он отказывался верить глазам. Вместе с учителем был никто иной, как Верховный черный священник...


«Как же так?» – Прошептал Пай. – «Или я сплю? Может, я все еще стою на террасе, и не было никакого подъема и никакого леса?..»
Но нет, виденное Паем не могло быть сном. Не могло просто потому, что ему никогда не приснилось бы ничего подобного. Не зря тот же Верховный белый священник сказал как-то, что реальность, порой, страшней любых кошмаров. Да, без сомнения, он знал, о чем говорит. И для Пая это значило, что никто ему не поможет, и Майя... (Пай не мог произнести слов об участи Майи даже самому себе).
Вот она – ужасная реальность, Пай даже не умер от горя, а отстранившись от света в бессилии продолжал смотреть на тайный совет двух заклятых врагов.

Правда, выглядели те теперь, как добрые приятели, присевшие поговорить о видах на урожай или о политике. Впрочем, вполне возможно, именно об этом они и говорили, слов не было слышно. Белый набивал трубку, Черный перебирал костяшки четок.

Вдруг, Черный повернул голову и посмотрел Паю в глаза. Как и в прошлый раз, холодная дрожь пробежала по телу, лишив его способности к движениям. В ту же секунду чьи-то крепкие руки схватили Пая, и он не успел опомниться, как уже был брошен на дощатый пол хижины к ногам Верховных священников.


* * *

Пай поднял расцарапанное ежевикой лицо. Добрые приятели сидели в покрытых шкурами деревянных креслах. Можно было подумать, что их не очень интересует появление незваного гостя. Черный, наклонив голову, рассматривал паука в углу; Белый раскуривал трубку через тонкий длинный мундштук, примешивая ароматный дым, совсем не схожий с дымом табака, к запахам целебных трав и горящих в очаге можжевеловых веток.

– Учитель!!! – Только и смог вымолвить Пай.
– Да, сын мой? – Спросил тот.
– Учитель... – Повторил юноша, поднимаясь с колен.
– Ты удивлен? – Спросил Белый, выдохнув клуб дыма. – Поверь, я удивлен не меньше... Видимо, брат, – обратился он к Черному, – твои ищейки не так уж всесведущи, в чем ты не раз пытался меня убедить.

Черный не ответил. За долгие годы своей карьеры он произнес столько проклятий, приговоров и разного рода зловещих проповедей, что из попыток сказать что-либо еще, уже ничего путного не выходило. Поэтому во всех случаях не связанных со служением, Верховный черный священник старался помалкивать.

– Скажи, – продолжал Белый, снова обращаясь к Паю, – как удалось тебе улизнуть от стражников? Неужели, забыв Устав, они отпустили тебя одного?.. После праздника я поговорю с их командиром.

В глазах Пая стояли слезы – неужели все бессмысленно?
– Да, – ответил Белый. Очевидно, Пай стал думать вслух.
– Но как же все, чему Вы учили? – Спросил он срывающимся голосом наставника.
– Замолчи, мальчишка! – Крикнул в ответ тот. – Что ты можешь знать о мотивах высших духовников, чтобы судить об их долге?! – При этих словах Белый вскочил на ноги, лицо его сделалось страшным, руки тряслись.

Черный поднял на него удивленный взгляд. Белый опустился в кресло и запыхтел трубкой, успокаивая дыхание.

– Да, – молвил он переведя дух, – я понимаю тебя... Любой, будь он на твоем месте, пришел бы в смятение, брат прав, – это он сказал о Черном, хотя тот не проронил еще ни слова, – но мне досадно от того, что ты никогда не поймешь меня, ты еще слишком несведущ.

При слове «никогда» Черный опустил глаза и снова принялся анализировать жизнь паукообразных.

– Я возлагал на тебя такие надежды... – Страдальчески произнес Белый. – Он тоже, – кивок в сторону Черного. Тот не шевельнулся. – Но я бы за тебя боролся...

Пай не слышал уже ничего этого. Из всего количества слов, сказанных Верховным белым священником, он запомнил только слово «Брат», обращенное к первому приспешнику дракона. Выходит, спасения нет... Душа его стала спокойной и какой-то пустой.

– Значит ли это, – перебил он сокрушающегося учителя, – что правы те, кто исповедует закон «Единства противоположностей»?
Белый замолчал и пристально уставился на Пая.

– Нет, – ответил он наконец. – Если бы эта нелепая идея о «Единстве противоположностей» была законом, я бы никогда не стал Белым священником, а брат – Черным.

На этот раз слово «брат» заставило Пая даже усмехнуться.

– Я потратил жизнь на изучение законов! – Вспылил снова Белый. – А ты словно последний неуч называешь Законом то, в чем нет хоть капли смысла, – не удержался он от нотации.

– Что же это тогда? – С ухмылкой, говорившей, в общем-то, о безразличии, спросил Пай.

– Способ выжить. – Негромко произнес первые слова Черный, и потому, как он произнес слово «выжить», стало ясно, что пришло его время говорить.

Белый осмотрелся, словно хотел сесть, но, очевидно, поняв, что он итак сидит, и что он вовсе не вскакивал в этот раз на ставшие ватными ноги, просто откинулся на спинку кресла.

– Значит, – проговорил Пай, – все эти пути – Черный, Белый и попытки их соединения – только для того, чтобы выжить?

– Только для того, – ответил Черный.

Пай опустил голову, в общем-то, его уже не интересовали ничьи ответы.

– Нет... – Сказал он после недолгого молчания. – Выживание – не суть человеческой жизни. И не цель. Есть что-то, что важнее... – Пай усмехнулся. – Быть может, вы удивитесь, но это Любовь.

Он посмотрел на священников. Те, казалось, уже не слушали его. Белый напустил целое облако дыма, отгородившись им от всего окружающего, а Черный «ушел в себя».

Пай повернулся. У дверей стояли два служителя, приближенные верховных священников. Проходя мимо них, Пай успел заметить, как сверкнувшая за окном молния вспыхнула на лезвии ножа в руке одетого в белое и пробежала по узкому клинку из темного металла того, что был в черном.
Однако, Пай не придал этому значения. Он понял нечто, в сравнении с чем, борьба жизни со смертью утратила всякий смысл. Так утрачивает смысл эпоха в сравнении с вечностью. Так пропадает игра ночных теней и лунных бликов после восхода солнца.

Пай уже переступал порог, когда услышал властный голос Белого:
– Постой... – Раскат грома окрасил его особой значимостью.
Пай повернулся. Налетевший ураган захлопнул за ним дверь.
Без особого интереса Пай взглянул на священников.

Произошло, видимо, что-то действительно важное. Белый даже отложил свою анашу, а в глазах Черного появилось выражение чего-то хорошего, так шедшее его красивому волевому лицу.

– Присядь, – Белый указал на скамью.
Пай остался стоять. Тогда поднялись Верховные священники.

Служители, словно статуи, застыли на своих местах. Свет очага переливался на ножах и поблескивал в смотрящих «в никуда» глазах.

Белый неверными шагами подошел к своему служителю и размял перед его носом какие-то листки. Тот заморгал и стал в недоумении озираться. Успокоив его, Белый что-то шепнул, после чего служитель вышел за дверь на милость разбушевавшейся стихии.
Черный легко похлестал своего по щекам. Ужас отразился у того в глазах, когда он очнулся. Он пал было ниц, но Черный поднял его и тоже выслал.

– Присядь – повторил Белый, кладя Паю на плечо руку, и провел его в комнату.
Пай сел. После него опустились в свои кресла и священники и принялись пристально его разглядывать.

– Я вижу, тебя не очень волнует то, что два старика выказывают тебе почтение. – Нарушил молчание Белый. – Что ж, ты имеешь на это право. Тем более, что эти два старых лгуна замышляли убить тебя, дабы скрыть свою ложь. – Белый взял трубку.

– Ты имеешь право, – продолжил он, выпустив клуб дыма, – потому что ты совершил то, что не смогли мы, что не смог никто до тебя.
Белый с сомнением взглянул на Черного. Черный чуть заметно кивнул. Белый снова посмотрел на Пая.

– Ты не спросишь, что же такого ты совершил? – В его голосе появились игривые интонации.

Пай не спрашивал. Когда он собирался уйти, то почувствовал, что как бы одержал верх над этими мудрыми многоопытными старцами (которые и вправду были лгунами). Поэтому все произошедшее потом не стало для него неожиданностью. Нечто вроде этого Пай и ожидал.

– Ты победил дракона! – Торжественно, но все же как-то не очень громко произнес Белый.

Пай подумал, что ослышался, или что наставник выразился фигурально. Конечно, это было «Нечто вроде», но не до такой же степени!
– Победил дракона? — Переспросил он.

Белый сидел, посмеиваясь, довольный тем, что сумел вывести зазнавшегося воспитанника из горделивого молчания. В щелочках его осоловелых глаз блестели огоньки.
– Я расскажу тебе историю нашего народа, – сказал он после очередной затяжки, – историю, которую ты не прочтешь в учебниках. Историю, известную лишь немногим посвященным... – и, подумав, добавил, – но лишь до сего дня.

Как не высоко находился теперь Пай над суетностью мира, он невольно навострил уши.


– Очень давно, – начал рассказ Белый, – задолго до «Переселения», так задолго, что время, прожитое нами в пещерах, не составит и половины той давности, наш народ вел бесконечные войны с драконами, коих тогда расплодилось великое множество.
О, это было великое время! Время великих воинов, великих правителей и великого искусства.

Черный покосился на Белого и как-то по особенному вздохнул, что у нормальных людей должно, видимо, было означать усмешку.
– Брат считает, что я идеализирую ту эпоху, – прокомментировал Белый, – но не ты ли сам, – обратился он к Черному, – восхищался поэмой «О принце, оседлавшем дракона»?
Черный, как обычно, промолчал.

– Да, так вот... – Белый явно сбился с мысли. – Вот... В те времена драконы, порой, почти полностью уничтожали наш народ, но он снова возрождался. – Белый почесал концом трубки голову – Ты не думай, – сказал он как-то очень радостно, – они не одерживали победу! Нет!
Черный наклонил голову и закрыл глаза ладонью.

– Куда этим безмозглым ящерицам до людей?! – Аж привзвизгнул Белый. – До величия духа!!! Да, они нашли способ, – он присосался к трубке, – но не верь тем, кто считает драконов мудрыми. У них просто хорошая память. Понимаешь, они долго живут и все помнят! Но набор знаний еще не мудрость, нет...
Речь белого начала сбиваться. Он постоянно смеялся и резвился, как горный козленок.

– Да, так вот, дракон живет, пока его не убьют. Рано или поздно, но найдется кто-то, кто срубит ему голову... Ведь голова – не хвост, не вырастет... – Белый рассмеялся, но тут же погрустнел, так что чуть не заплакал. – Они нашли способ... Они принудили людей защищать себя... Человек с драконом может справиться, но борьба человека с человеком бессмысленна... Победитель занимает место побежденного, только и всего. – Белый повздыхал, пытаясь сдержать слезы.

– Все началось с того, что кто-то из людей, а может и весь народ, отказался, ради чего-то, от любви. От того периода почти не сохранилось документов. Отголоски истории этого «выбора» слышны во многих легендах.
Быть может, люди предали любовь ради чего-то высокого и благородного... Ради борьбы с теми же драконами, например... – Белый вздохнул (через трубку). – Это их излюбленная тактика. Ведь дракон может жить лишь там, где слаба любовь. Только тогда дракон способен вползти не просто в среду людей, но и в их сердца. Он берет в плен души, оставляя тела, вроде бы, на свободе. Обычные рабы, в конце концов, восстанут...
Вот и мы ослабили когда-то, живущую в каждом, любовь, и дракон вполз к нам в сердца...
Ты думаешь, брат служит дракону, а я – борьбе с оным? Нет... Если бы мы верили в черный или белый путь, то давно бы свихнулись. Любое знание без любви мертво, в какие бы оно одежды не рядилось, а это вредно для психики. – Слово «психики» у Белого, как-то, не очень вышло. – Мы служим людям. Надо, понимаешь, как-то было упорядочить новую жизнь, вот наши предки и выдумали эти пути...
Но втайне, втайне, мы ждали... И даже пробовали вырастить того, кто прогонит дракона, и вот, дождались...

А ты знаешь, почему сейчас почти не осталось драконов? – Белый хохотнул. – Им не хватило людей; и те разрозненные остатки истребленных народов, те горстки, которые по отдельности были слишком малы, чтобы защищать драконов, перебили их наголову. – Белый опять повеселел.
– Да, у драконов бывает и по две и по три головы...

Пай слушал, как Белый, совершенно потеряв нить повествования, с блеском в глазах рассказывал о том, какие сумочки получались из драконьей кожи, на что шли их зубы и шипы... Наконец, он его снова сбил с мысли вопросом, заданным Черному:

– Что будет с Майей?

– А ничего! – Ответил Белый, решив, что вопрос задан ему. – Ты еще не понял? Дракона больше нет, а значит, с твоей Майей ничего не будет, ха-ха-ха-а!!!
Видя, что Пая такой ответ не вполне устроил, Белый постарался сделать серьезное лицо, но рассмеялся еще сильнее.

– Мальчик мой! Ты слишком много занимаешься и по этой причине совсем ничего не соображаешь. Ха-ха-ха! Ты поверил в любовь, и дракон исчез, он не выживет в этой среде... Не его экологическая ниша. Его сила больше не ощущается, ты же видел, что случилось с нашими служителями... Кстати, где они? Ах, да...

За окном бушевал ливень. Белый закрыл глаза. Прогоревшая трубка выпала из рук «мастера».

Пай схватил его за плечо и стал трясти расслабленное тело.
– Но куда же он денется, дракон? — Перекрикнул юноша набирающий силу раскат.
Белый с трудом разлепил веки.
– Какой дракон? – Удар грома потряс мироздание – А!.. Уползет или растворится из нашего сознанья, какая разница? – Тут он снова засмеялся. – Ему придется уползти, чтобы не раствориться... Я потом объясню тебе эту науку... – Поджав колени, Белый повалился на бок и чуть не задохнулся от смеха.

– Сначала излечись от дурмана – промолвил Черный.


* * *

Непостижимо, до чего же быстро разлетаются хорошие новости! Когда Пай возвращался, гроза уже кончилась. На террасах горели огни, а из пещер слышалась музыка. Все танцевали и веселились, празднуя победу над драконом, хотя никто толком не знал, что, собственно, случилось.

Люди были без маскарадных костюмов, никому не хотелось прятать лиц под масками.

Ближе к утру, из одного тайного хода, вдруг, начали торжественно выходить две колонны священников – Черных и Белых. Они шли по двое в ряд со свечами в руках, символизируя примирение враждебных течений в обществе. Однако, поняв всю нелепость своего появления, засмеялись и присоединились к веселящимся.

Примерно в это же время, в полуобморочном состоянии, родителям была доставлена Майя.
Никогда еще старейшины не приносили родителям столь драгоценного дара.
На этот раз, и, возможно, впервые в истории, даже Верховные священники – Черный и Белый, присоединились к процессии, не боясь ни обвинений в убийстве, ни в демагогии.

Черный заверил родителей, что, так как Майя не прошла «подготовку», испуг пройдет без последствий, а Белый выступил, вдруг, в роли свата. Он попросил выдать Майю замуж за Пая.
На возражения относительно их несовершеннолетия, Белый ответил, что с избавлением от дракона не стало смысла в существующих законах, а без новой «идеи» народ может быстро прийти к упадку. И что есть все основания полагать, что именно сын Пая и Майи выведет людей из пещер, поэтому ждать с ЭТИМ никак нельзя...

Воцарившееся молчание закончилось дрожью всех присутствовавших и взрывом смеха. Всем известный поборник нравственности говорил до того убедительно, что расхохотался даже Черный.


В эту ночь мало кто спал, разве только сменившиеся с постов стражники, да Пай, на долю которого за день выпало столько всего, что на танцы уже не осталось сил.
Паю снилось, что избавление Майи было спектаклем, подстроенным Верховными священниками, только для того, чтобы угодить дракону.
На самом деле дракон никуда не исчезал. Он даже выполз из своего убежища, чтобы полюбоваться на простофилю Пая и гнался за ним, оглашая пещеры не то ревом, не то хохотом.

Но наконец, Пай проснулся. От Выхода слышался щебет птиц. Теплый ветер доносил запах трав. И Пай понял, что все это был только сон и ничего больше.