Дезертир

Солнца не будет – жди, не жди!
Третью неделю льют дожди,
Третью неделю наш маршрут
С доброй погодой врозь.
 Словно из мелких-мелких сит
 Третью неделю моросит...
 Чтоб не погас у нас костёр,
 Веток подбрось.

Точно и правильно, а главное, понятно. Юрке нравятся такие песни, только петь нельзя, чмутом прослывёшь. Узнает классный законодатель мод Стёпа Кузенгиев, сразу распишись!

Стёпа – Стив, хоть в немецкой группе, гнусит под гитару: оу май трабел сим соу фаревей, поплёвывает сквозь зубы именами: Поль, Джон, Ринго… Как будто все
должны знать, о ком речь. Юрка возразил бы, но заметил за собой: стоит бабушке с мамкой запеть, «Я посею огурочки низко над водою», у него аж в пузе поворачивается.

С некоторых пор поворачиваться стало часто. Первый раз, Юрка помнит, как случилось. Сдал в третьем классе контрольную по арифметике. Локти поставил на
парту, будто две колонны, пальцы аркой сложил. Заняться надо было чем-то, начал конструкцию разглядывать: коричневый костюм – ровные, будто выведенные
резцом, стрелы складок, длинные полосы манжет. У сомкновения белого треугольник - порванный рот. С обеих сторон глядят циклопьи глаза, одинаковые пуговицы
с четырьмя дырочками. Нитки, чёрные на чёрном, две параллельные черты. Выше кисти, будто бы деревья, симметрично выстроены прожилки вен, впадины ладоней,
трещины на «потолке!»

«Он наблюдал за работой своих мускулов и с интересом разглядывал хитрый механизм пальцев. При свете костра он несколько раз подряд сгибал их, то поодиночке,
то все сразу, то растопыривал, то быстро сжимал в кулак. Он приглядывался к строению ногтей, пощипывал кончики пальцев, то сильнее, то мягче, испытывая
чувствительность своей нервной системы. Всё это восхищало Генри, и он внезапно проникся нежностью к своему телу, которое работало так легко, так точно и совершенно. Потом он бросал боязливый взгляд на волков, смыкавшихся вокруг костра всё теснее, и его, словно громом, поражала вдруг мысль, что это чудесное тело, эта живая плоть есть не что иное, как мясо - предмет вожделения прожорливых зверей, которые разорвут, раздерут его своими клыками, утолят им свой голод так же, как он сам не раз утолял голод мясом лося и зайца».

Зачем людей учат читать! Разумеется, рано или поздно Юрка задумался бы о смерти, однако, не прочти он столь красочного описания, задумывание прошло бы
легче. Ужас возник, оплавился в животе, слился к ногам… Надо было идти на физру, хотелось же плакать и кричать. Главное, никому не расскажешь, смеяться
будут.

Потом явились другие поводы, другие чувства, совершенно разные, но все, вне зависимости от степени оценки по шкале (хорошо-плохо), назывались словом «возмущение».

Штуковину эту приходилось прятать, прикрывать чем-нибудь, например, недовольством или наглостью. Первое оборачивалось вопросами: «что случилось, Юра?», порождало враньё. Со второй вовсе не ладилось. Где её взять, наглость, если перед всеми неудобно.

Сказать, что он – нюня или маменькин сынок, так нет.
И постоять за себя может, и подраться, если надо, только исподволь, будто плесень, нарастает в душе тухленькое: «как это будет выглядеть».

Занятно, что выгляд оценивает тот же Юрка, со своего, Юркиного ракурса. Взгляд не объективен, чаще всего работает против Юрки, только результат осознаётся далеко потом. Главное же, отодвигает от друзей. Как-то заметил Юрка, что не может очертя голову броситься в поступок, тормозит с принятием решений и оказывается на задах.

Тихонечко подкралось прозвище «дезертир». Пока не называли, только висело, витало в воздухе. Каждый раз, разбирая очередной «полёт», заднечисленный промах, Юрка невольно примеривал словечко, отмахивался, однако, подходило ближе и ближе.

«Вот Дурак я!» услыхал раз Юрка в автобусе возглас. «Кто б тебя так назвал, если б ни сам!» откликнулась старушка с соседней лавки. Все засмеялись, а Юрка запомнил, с тех пор начал мысленно уничтожать «дезертира». Он же плодился и размножался, наполнял землю и обладал ею, наконец, таки вылез и прилип.

Лида пришла в школу, осветлённая гидроперитом! Чёрные волосы, родные, красивые, одномоментно превратились в прозрачную труху, будто на голову Лиде надели полиэтиленовый пакет. Зачем сделала это! Почему не спросила! Они жили в одном подъезде, с первого класса Юрка носил её портфель, думал, его мнение для неё что-то значит… И вот сняла шапку, стоит Лида у раздевалки, все смотрят, учительницы руками восплескивают, а Юрка обмер насовсем.

«Хороша поцаночка!»
Резюмировал тему Стивик. При этом губы поджал, словно волк, готовый облизнуться.
«Тёлка, во!»
Поддакнул Миша ложкарёв из девятого класса.
А Таня Мануйлова, лучшая Лидина подруга, ткнула пальцем в юрку и припечатала:
«Дезертир».

Что надо было сделать? Подпрыгнуть, влепить Ложкарю пощёчину, или просто взять Лиду за руку? Подумаешь, волосы! Они имеют свойство отрастать. Ошибки разные бывают. Сказать: пижонский поступок, не советский! Так ведь гидроперит этот в магазине продаётся, разрешённый, значит! Краситься в седьмом классе рано! Отсюда тёлки, поцаночки, дезертир. Или не отсюда?

Скорость, говорят, потребна для ловли блох. Юрка и словил: развернулся на Таню, выпалил обойму слов, которые Ложкарёву со Стивочкой век не снились, «и
грянул гром!», звонок покрыл событие нарочито и внятно. Лидины волосы оказались не актуальными, все побежали на урок, и юрка побежал ногами, а душой примёрз там, у раздевалочной стойки.

Вот это горе! Рассказать некому. Может смеяться не станут, но и не поймут. Лида сидит рядом, кутает плечи в тончайшее кружево, золотистую паутинку. Её
из учительской принесли. Никто над Лидой не смеётся. Действительно, разные бывают ошибки. Стивик бы рад прикольнуться, но его заткнули быстро. Хороший
у них класс, и школа хорошая. Лида на Юрку не обижается, за своей неловкостью его выходки не заметила, только Юрка остался один на один с бедой. Он предал себя и потерял Лиду, бранным словом разрушил нечто удивительное, хрупкое. Как получилось? Парням смолчал, на девчонку набросился. Тут уже не дезертир, а хуже бабы! Утрачена величайшая драгоценность, редкостная тайна.

«В зеркале озера звёздное крошево
Я подарю тебе вместо венца».
Пели они с Лидой, только вместе, только вдвоём. И было хорошо, не стыдно, не тягостно! Препоной станут те слова.

«Тихою песнею стужу развею я,
Чтобы растаяли льдиночки глаз,
И расскажу тебе, если сумею я,
Как я люблю тебя, тысячу раз».

Рассказал Таньке, при всём честном народе выразился! Теперь если с Лидой повторит, сам не поверит.

А на носу новый год и вечер. Сначала ёлка была, потом малышам ёлку делали. В этот раз впервые на вечер идут, как старшеклассники. В зале оркестр. Стива
куксится, и все вслед за ним: сельпо, мол. Хотел он устроить альтернативные танцы с Битлами, да усилок какой-то сгорел.

Мнение есть у Юрки насчёт сельпа, плохое, надо сказать. Оркестры нравятся, особенно Мещерин и Чижик. Симпатичны пианисты, импровизации без нарочитых мелодий. Стивкина страсть вызывает откровенную мерзоту.

Сами Битлы, Бог бы с ними, но их записи! Если просто слушать, ещё ничего. А на проигрывателе через наушники – ужас какой-то! Гитарка в одном ухе, ударник в другом… Сказать, в стерео писать не могут, ну нет. пластинку пятидесятых годов возьми, особенно ихний джаз! Чувство, будто в зале сидишь. Тут же полная профанация. Стивка ходит гоголем: Я, не вы! На лестнице в магазине Мелодия битлятины Балкантоновской из-под полы купил. Говорит: пятьдесят рублей пластинка. Врёт, а может, нет.

Юрка слышал, как Диночка, классрукша, выговаривала Стивкиной маме:
«Зачем вы излишествуете? Вещи ценные, испортить легко, да и не зарабатывает мальчик этих денег».
Она отвечала:
«Всё время какие-то бедствия случаются: сперва отец на машине разбился, теперь бабушка парализованная… Надо же, чтобы у человека детство было. Отказа нет. Он же только глядит дерзко, а так учится, слушается… Если подтереть или мусор вынести, не просим, сам видит и бежит».

Прям не Стив, а Божий ангел какой-то! «Бедствия гроздями падают!» Отец два года назад, чтобы не давить нарушительницу тётку, по встречной поехал. Выздоровел, на велосипеде катается. Таксопарк новую машину подарил, как герою. Бабушке девяносто пять лет! Каждому бы так прожить! Юрке тоже дядя Митя, моторист с дунайского парохода, пластинки привозит. Но он же не тащит в школу, не хвастается, как Стива!

Видишь ты! Отдельные танцы! Только не его праздник сегодня, все вальс танцуют. Выпускники бал устроили костюмированный, с лотереей. Берёшь за тридцать копеек билет, тащишь номер. По нему вручают тебе свёрток большой. Там же может быть что угодно, хоть пупсик в газете, хоть «тёщин язык». Кому-то ценные
подарки достаются. Юрка невезучий, свой прилюдно разворачивать не захотел, решил в портфель засунуть. Спустился в класс и видит, на Кузенгиевском стуле,
к спинке прислонённая, стопка пластинок, штук шесть, и все с Битлами. Неужели триста рублей ухлопнуто? Полмотоцикла, воще!

Юрка подошёл, наклонился, стал стопку перелистывать. Вот буржуйская нечисть! Пластинки-то все разные: прозрачные есть, розоватые, с фиолетовицой… а это
что блеснуло? Ну да! Класс украшали, рогатюлина от разбитой игрушки в крышку парты воткнулась. Само оно взялось и попробовалось пройтись остриём по винилу.

Розовый оказался неподатливей прозрачного. Пока царапал на обеих сторонах каждой пластинки заборные слова, ничего не чувствовал. Кончил, и вспомнилось:
«Кто я? Тварь дрожащая, или право имею!»

Лёд в чреве установился стабильный, до того в плоть и кровь вошёл, что не позволил дрогнуть, когда скрипнула дверь, и вошёл Стива.
«Ты тоже смылся с этого базара! – сказал он. – Ну, правильно. Чего там делать нормальному человеку». Юрка даже не кивнул, этого не требовалось.

Подарок Стива потрошить не стал, вынул толстую сухую воблу. Сидели, щипали, созерцая медленный, бесконечно падающий снег.

Юрка спросил про бабушку.
«Угасает, - объяснил Стива. – Наркотики колем, а не боится. Я бы на её месте сдох бы».
Сквозь кружащийся в головушке снег юрка подумал, что Стива таки сдохнет, обнаружив пластиночную потрату, но жаль его не стало.

А у самого счастье! Пришёл домой и оказалась в лотерейном пакете толстовка нужного размера. Китайская штучка! С молнией, И лев на груди! Радостно, только холод не уходит. И от этого чувствуешь себя взрослым, сильным, способным переступить даже через собственные заморочки.

Одноклассники тихо завидовали: «повезло Дезертиру». Лиде достался набор оловянных солдатиков. Очень смеялась. После каникул Стива рассказал:
«Представляешь, эти … драные пластинки подсунули! Ну мы с ребятами пришли, устроили им …«.
«Заменили, или как?»
«Как. Нету у них других пластинок! Денег тоже нет! Зато мне на свою плёнку всех Битлов от начала до конца записали. А пласты я аккуратненько бархоткой
отшлифовал. Сойдёт пока».

И была зима, и стало лето. Лида уехала в Крым, Юрка в деревню. Там свои дела, Дезертира нет. Ягодной порой кофта с башлыком в самый раз. Не смотри, что жара! В лесу комар настоящий, злой, особенно за спину кусает. Юрка до черники не охоч, но грибы с уваженьицем! Утром по холодку – сплошное удовольствие.

До двенадцати часов ягоду берут, гриб безврем’енен. Юрка три-четыре раза носит, только чисть. Бабушка довольна. Толстовка не выцвела, оранжевая, яркая, далеко видать.

Грибник предпочитает одиночество. Нашёл – моё. Пустой – не на кого пенять. Места известные, а только как-то сталось, блуканул Юрка километров на десять.
Всё болотца попадались, кружил, обходил и не заметил, как в незнакомье выскочил. Там не такой уж Клондайк: речка справа, железная дорога слева, да с ношей назад неловко. Решил идти до станции. Лес кончился, сплошным волнующимся морем лёг заливной луг, и никого-то, никого живого.

Нет! Смотри ко! Рыжее среди трав! Лошадь стреноженная. Убежала, или пасёт кто? Юрка подошёл ближе, на ошейнике, или как там у них называется, прочёл: «Дезертен».

Ого! Дезертир, только бессловесный! Стало так смешно, что аж облака закачались. Животина подняла голову, насторожила уши. Юрка поставил корзину под нежданно вынырнувший из травы валун, шагнул к лошади, глянул в лицо.

Кобыла, по всему видать. Имя странное! Вспомнил правило поименования животных по отцу и матери. Видно, склалось тако. Забавно.
«Эй, Дезертир!»
Позвал Юрка. Лошадь кивнула, соглашаясь. Надо же, не обижается! Сам он начистил пару фейсов, когда его обозвали.

«Бойся корову спереди, лошадь сзади, дурака со всех сторон», так говорят. Стреноженные животные не опасны. Как это владелец не учёл! А волк нападёт? Или в свете дня не бывает волков? Бессловесность скота показалась занятной.

«Дезертир!»
Повторил Юрка нарочито, выдернул бурьянину, начал тихонько похлопывать лошадь по носу.

«Ничего ты мне не сделаешь, никто не увидит и ничего мне не сделает».
Приговаривал Юрка, ни мало не заботясь, как выглядит его собственное деяние. Зачем ему оно понадобилось, объяснять не хотелось. Было приятно делать, и
всё. Теперь он имел полную власть, настоящую, никому не ведомую взрослую силу, которая позволит ему впредь ничего не бояться, ни на что не оглядываться! Так хотелось, иначе сталось.

«Эй ты, Дезертир, Дезе…»
Махнул Юрка головой, двинул плечами, отшлёпал бы башлыком по глазам, но зубы сомкнулись, прихватили хлопчатобумажную ткань. Вкусная оказалась кофта. Юрка
же оказался спиной к противнику, в полной беспомощности. Кричи, не кричи! Нет никого. Только чавкающий звук и ужас, не такой, как от прослушки Битлов,
настоящий.

Так вот просто не вырвешься, молнию расстёгивать бесполезно. Дезертен в тряпках толк знает, спину ест, нитки подлизывает. Рукав фиксирован, видно, за клык зацепился. Интересно, имеются ли у них клыки? Юрка удивился самому себе: ещё может рассуждать и удивляться! Вот бы глянули ребята! А если эта тварь за него примется? Нет. Они травоядные. Наконец дожевала до ремня, удалось выдернуть руки, прыгнуть, оглянуться.

Мир, прекрасный, восхитительный, Небо в полстраны, луг пестротой и разнообразием запахов простёрт перед человеком. Рыжее чудо, животное с добрыми глазами дожёвывает нечто оранжевое.

Случай когда-нибудь осмыслится, теперь же, решил Юрка, лучше тупо бежать, и сделал было телодвижение! Но дезертир встал на пути: не ученик восьмого Д класса Юрий Колышкин, не кобылица со звёздочкой на лбу, а тот, настоящий!

Вся подлость всех веков с причинами и первопричинами явилась вдруг. Если шагнуть, проглотит, изжуёт выблюет. Потом не отмыться! Будешь закрывать глаза и помнить, как струсил, унесёшь в себе Дезертира. «Только нужно ли?» спросил неведомо кого Юрка и тормознул, будто в землю врос.

Дезертен сглотнула присланный из тёплых краёв деликатес, плюнула молнию.
«Ну что смотришь? – сказал Юрка, - наелась, нет? Бедные мы с тобой двое!»
О чём слово, сам бы не догадался, а животинка поняла, чуть подвинулась вперёд, уложила морду Юрке на плечо, вздохнула. Какие милые на ощупь эти лошади, и пахнет от них восторгом. Юрка обхватил Дезертен за шею, утонул пальцами в безупречно вычесанной, источающей нежность гриве.

Долго так стоял бы, потерпевший, среди травы в человеческий рост, но глянул вперёд и увидел старика в линялом картузе. Шёл хозяин, опираясь на черенок
взведённой кверху лопаты, полиэтиленовый пакет на лезвии волновался, будто знамя.

«Цевьё вниз держи, чтобы луговище без нужды не буровить, - объяснила когда-то бабушка. – Лишнего брать не надо. Гляди, что натворили: не столь едят, сколь топчут. Вот и отторгает землица, бегут из деревень».
Юрка тогда возразил, теперь согласился.

«Загораешь, молодой человек?»
Спросил старик.
«Нет, дедушка, оглядываюсь».
«На что?»
«Глупость собственную нашёл».
«Вона! Видишь как! Правда твоя! Редкостная вещь, вроде булавки. А голый к чему? Солнушко-то ноне бестолковых метит».
«Лошадку вашу дразнил, она раздела».
Дед мигнул, засмеялся, и Юрка вместе с ним.

«Это умеет умница! Раз в неделю, какую ни то, тряпку обязательно скорми, иначе не повезёт! Характерная Деза!»
«Вы ей носовых платочков купите».
«Ну да, марлей потчевали, бинтами. На ко вот рубаху, накройся. Покататься позволил бы, да мамаша двойней на сносях. Ты, похоже, из колышков, а я тутошний, с Гощилина. Через пару недель приходи приплод глядеть. Забавные будут жеребята!»

«Куда мне лучше к вокзалу, дедушка?»
«Направо, знаешь. Речку перебреди, Там ещё правей под тридцать градусов. Полотно-то круг делает, русло подковой, станция же вона!»

Взяте-нате с холодцом! Юрка поворот к платформе пробежал. Ну ладно. Перенёс грибы, выкупался, пошёл по бугру, и так легко показалось жить на свете! Дедова рубаха велика, ветер надувает парус, летишь, будто каравелла!

«Что-то случилось, чувствуем мы.
Что изменилось, мы или мир?
И надо знать, что же случилось,
Но не себя, и не весны
Не объяснить».

Звенело в пристанционном рупоре. Юрка наблюдал за работой своих мускулов и с интересом разглядывал хитрый механизм пальцев. Он по очереди сгибал их, то
поодиночке, то все сразу, то растопыривал, то быстро сжимал в кулак. Сильный, красивый, настоящий! Причём тут дезертир?

Началось всё не с разглядывания рук в третьем классе, а позже, когда  Стивкин отец выжил после аварии. Смерть миновала, только не их дом. Побоялся Юрка закричать-заплакать, и накрыла змеиная кожа, липкая зависть. Тихо обошла, не отклеишь… Теперь, кажется, слезает. 

Делов то было: просто сказать, что лошадь
обглодала! А как повернулась жизнь! Глянул правде в глаза - человеком себя почувствовал. И матери расскажет. Она попеняет за нерадивость, но можно же вытерпеть, перемолчать.

Стивка вон терпит! Его на лето оставили за лежачей ухаживать.
Некому больше, все работают. Юрка бы сдох, а этот ничего, уколы колоть научился и говорит:
«удивительная бабушка, сильная, каждому мигу рада, битлов слушает вместе со мной, понимает».

Лида в Ложкарёва по уши влюбилась, и он туда же! Пришёл за тёлку извиняться, увидел - у них буриме, сел играть и утонул в бездонных глазах. Юрке обидно,
только сам виноват, - верность испортил, бесполезно восстанавливать. Надо, если случиться с другой девчонкой, тщательно беречь.

Интереснее всего, что Лиду Юрка всё равно любит. Едет она с Ложкарём на мотоцикле счастливая, и Юрка счастлив. Почему так? Сначала думал, ненормальный какой-то, но сейчас, на горячей насыпи, вспомнил: «Любовь никогда не перестаёт».

Откуда выражение? Стивку надо спросить. Он читает много. Про смерть тоже спросит, если насчёт пластинок признается. Тут мыслишка высунулась, Дезертиров палец: «А не слабо тебе, Юрий Владимирович на посмешище?» Жутковато, да, однако, не спасовать перед бедой – настоящий мужской поступок, так отец говорил.

Жаль, нет его. Восемь лет будет осенью, Юрка почти не помнит лица, один холмик остался. Страшно туда ходить, а драть пластинки, на чужие деньги купленные, не страшно?

Правда, чудак-человек! Сколько раз Юрка освободиться от пакости хотел! Но сразу на ум приходило, что Стивка отомстит, за долги рабом своим
сделает. А собственно, почему? Тогда, в классе воблой накормил, ни на миг не подумал, что Юрка Битлов подрал.

Можно для полного сничтожения обид предложить
свои пласты? Импортных много. Пусть выбирает. Если негритянку в постели захочет, тоже пусть. Её можно на магнитофон переписать.

Ещё одно дело вспомнилось, доказывающее, что гадства у Стивки нет: на девятое мая битловский ансамбль без спроса вылез. Думали, споют какой-нибудь Мишел…

Его и другую битлятину спели на бис после третьего раза, но сначала:
«Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели…»
Во песня! Витя Сомов музыку придумал, а слова Гудзенко Семёна, он на войне погиб.

Слушали, прониклись, даже дворник, Николай Михалыч, вечно пьяненький, отозвался осмысленным взглядом. Его семья, говорят, в Ленинграде от голода вымерла, до третьего колена. Разве такое возможно?

А Дезертир, видимо, ко всем привязывается, особенно, когда трудно. У Ложкарёва точно был, У Стивки, наверно. Может, расскажет, где стоял и куда делся?

«Кто я? Тварь дрожащая, или право имею!»
Стучали колёса, отсчитывали дорогу домой. Юрка возвращался. В ту сторону легко получилось, каково обратно? Надо делать, двигаться, иначе съест, будто лошадь кофту.

«Без оглядки ступай». Велел кто-то, может, совесть, может отец! «Одному не одолеть, - отвечал Юрка, встряхивая холод в пузе, - с друзьями должно получиться. Во где будет хана Дезертиру!»