Вот к чему мы все идем, вот к чему стремимся. - по

   Теперь я правда знаю, что есть такие люди, которые могут из дома в два часа ночи просто выйти на улицу и посидеть во дворе. Что-то тревожило меня, и я не мог успокоиться и заснуть, - что-то очень банальное и привычное ждало меня этой ночью. Это была бессонница. Ничего не предвещало беды, но и радости, особенной, я тоже не знал в этот вечер. Я даже не мог общаться со своей внутренней тишиной, так чтобы она взаимно меня слушала. Я знаю, что очень легко общаться с людьми, глупыми, умными, красивыми и такими разными. Ты знаешь, что слово твое отразиться в уме собеседника и придет к тебе обратно чем-то новым для тебя. Но чаще и приятнее бывает такое ощущение в одиночестве голоса во мне, что сразу хочется его завпечатлить на лице бумаги. Когда каждое слово стоит на своем месте, каждая буква помогает рядом стоящей и даже точки и запятые между слов, кажутся уже рифмой. Но в этот вечер тишина, именно Та, живая тишина, которая приходила ко мне, и в ее присутствии я казался ей интересен была где-то далеко от меня, если хотите, где-то по Другую Сторону Моих Глубин, в которых сам чёрт навсегда заблудится, и забудет что он чёрт. Чтобы было нагляднее вам видеть, что я чувствовал тогда представьте себя темным храмом внутри, а душу свою - примите за человека в себе, а откровения свои, это когда человек в храме вашем, через щель сводчатого потолка свет увидел, который бьется из жизни внешней, а человек видит его и идет к этому свету, в руках его держать пытается и успокаивается сам, что заточение его не вечно. Вот так видится порой мне те ощущения.
      Когда я изучал ночные майские фонари, пока еще не окруженные уютом мотыльков, не были еще ветви в уюте зелени, и земля уже была прогрета, но еще голая и беззащитная как новорожденный младенец, взгляд мой задела собака, смесь немецкой овчарки и дворняжки, которая увидев меня, свесила уши и взглядом своим сказало больше о себе, чем могла бы сказать языком. Недолго наше общение продолжалось, собака пошла по своим делам к помойке, а я изучая ночные контуры и освещения нашел в этих делах романтику свою и стал вспоминать - "Кто это там на втором этаже живет?"  Второй этаж, с торца дома, поровну был заполнен двумя хрущевскими большими окнами с балконами, правда в левом свет был холодный, даже голубой, а в правом теплый - желто оранжевый.  Вспомнил кто живет на втором этаже в холодной комнате; старикашка, который уже встать не может, и дышит уже еле-еле, может страдает даже, может даже плачет иногда. Взгрустнулось мне, жаль старика стало, но что я мог тогда сделать, как только страдания его вам рассказать. А через стену соседи живут, в теплой комнате ребенок грудной еще, кричит наверное, болит что-то у него, и родители его опекают, любовью одаривают и кружатся над ним как только могут по ночам, и не спят же тоже. И тут меня поразила эта стена, которую я не вижу, но точно знаю, что она там есть, которая холодное от теплого отличает. "Стене тридцать сантиметров в толщину, из кирпича она, суть одну имеет, но видит все то по разному и смиряется, долг свой выполняет." И стал я прислушиваться как ребенок захныкал, вновь, но не так чтобы он безнадежно рыдал, а будто кричит он, будто внимание привлекает, чтобы развиваться дальше расти, кушать и крепнуть. Сказать честно может и страдает ребенок тот, но временно это для его еще неокрепшего сознанием разума, незаметно  и во благо, плач его для меня надеждой показался. И вдруг тишина пришла, я заметил как и моя тишина пришла, как на свет в храме моем, и прислушалась. Вдруг, минут через тридцать, хриплый крик услышал я в холодном левом окне, тревожный такой. Может показалось мне? Да нет, вот опять. Все сжалось внутри, вроде бы думаю я, ну пускай поживет еще годок, а может два в здоровье, без болезней, а потом благодарный а замрет не веки вечной. Тишина меня слушает, тревожится, сопереживает. Бедный старик, либо побыстрее бы ушел из жизни, да хоть без страданий. И вновь тишина, свет холодный выключился в левом окне. И сам понимаю, о чем думаю я - с грудным ребенком жизнь вижу его, а старика сам провожаю и мыслями добиваю его. А тишина во мне пришедшая, как заноет, как заговорит во мне, что аж стены мои темные сотряслись от света такого. - "Что каждый учится имуществом свои наслаждаться и опытом,  имуществом не материальным а духовным, и опыт свой никуда не денется. Да, смерть отделяет желток от белка, а жизнь на то и жизнь, чтобы все смешать, и, может даже перьями и крылом одарить. Но, что нажил умом свои здесь, тебе в других мирах материей станут." - Вот вроде бы наживаешь хозяйство, некоторые даже через чур потеют над ним: яхты, дворцы, богатства. И с этим согласен я, если честно заработаешь если сумеешь и не соврешь, то даже для тебя самодостаточность в ощущениях до конца самого, некоторым восхищение, а другим зависть, которая не волнует тебя вовсе. А если же за богатства, обманываешь, врешь, даже убиваешь? - своих не своих. Так на том свете, если он есть, тебе кроме голода ничего и не останется чувствовать, а голод если при жизни был, то в космических даже масштабах уже не утолить его совсем, при жизни то мало всего было... ужас то какой, ад прямо, а может и правда он есть?  Вся привычная религия и вера накопленная мировым обществом, с которым я связан до кости, во мне не могла противиться моему познанию. На то и незаметны богатства наши внутренние, чтобы их никто у тебя не украл, на то богатства наши внутренние не весят ничего, чтобы путешествовать возможно было. Возможно, чтобы после смерти перетекать в другое существо, нечеловеческое даже, и даже не земное, а просто например силой стать, чтобы к божественному хотя бы прикоснуться, а потом может и силой для чего и правда божественного стать. Ну старику тому тогда богатства теперь я желаю, а ребенку мир свой, за ложный не продать. Успокоилось во мне все, буркнул я себе под нос, то чем я думы свои назвал, встал со скамейки, во дворе, и довольный своей тишиной пошел я домой, чтоб выспаться как следует.

(К-Кикин)