Рассказ деда Герасименко

Рассказ деда Герасименко

Памяти одноклассника Виктора Арефьева         
   
Из моей прошлой жизни крепко осела в памяти встреча с  Егором Герасименко, старым жителем поселка Калинино. В том году дед  разменял восьмой десяток, но держался бодро и уверенно. Этим и привлек моё внимание. Услышав просьбу двадцатилетнего паренька рассказать о себе, он насторожился, удивленно вскинул брови и прищурив правый глаз, стал пытливо изучать мою физиономию.
На лице прочитывалось желание  угадать истинные мотивы моего обращения. Но ничего дельного не приходило в голову и  дед, сдвинув на лоб кепку,  присел на край бревна, крепко задумался. Повелительным взглядом, не терпящим возражения, пригласил меня сесть рядом. Намереваясь закурить, достал кисет с табаком но, махнув рукой,  засунул кисет  обратно в боковой карман потрёпанного пиджака. Я наладил магнитофон и приготовился слушать.
- Рассказать то можно, а чего не рассказать, - придав голосу торжественность, он прервал тишину, с ухмылкой посматривая на жука из семейства долгоносиков, который переваливаясь с боку на бок, пытался забраться на  его сапог:   
- Я сам не местный, из села Крыжчино запорожской области. Сюды попал по воле обстоятельств. Женился. И все такое. Это неважно.
Так вот, однажды к нам на скотный двор, у меня в ту пору еще молоко на губах не обсохло,  заглянул староста Тарас Богданович Черняк, как-то особо внимательно посмотрел на меня, лаского потрепал за шею  и сказал: - Хватит Егору без дела болтаться, пора на службу, смотри какой вымахал.               
Мать в слезы, а отец с пониманием отнесся и ответил ему:               
- Надо, значит надо.  Служба государю святое дело.               
И по этому случаю пригласил старосту в дом бражку выпить. Мамка брагу из сусла варила, добавляла сухие дрожжи, а когда обычные хлебопекарные дрожжи берешь, они дешевле стоят, но долго бродят и  выдают малую крепость. До 10 градусов получается, да еще и неприятный запах на весь двор во время брожения... Ты пробовал бражку?               
- Нет еще, - я добродушно пожал плечами.               
– Ну, я тебе с поллитра отолью, дома выпьешь.    
В знак благодарности я одобрительно закивал головой и дед, окрыленный моей реакцией, азартно заговорил:
- Кода мине в армию забрили, тода я пошел свободнЕй, молодой был, красивый...
Он гордо выпрямил спину, придирчиво осмотрел меня, сравнивая с собой в молодые годы – сравнение шло явно не в мою пользу. Удовлетворившись этим обстоятельством, он радостно причмокнул губами:               
- Девки за мной ох как ухлестывали! Батька нас в ежовых рукавицах держал, не всякий раз за ограду выберешься. Следил, чтоб мы траву всякую не курили или еще чего.
Я мастеровой был, писался кузнецом и слесарем. В отца пошёл, в роду у нас все такие. Моего пра-пра-прадеда отец еще в Запорожской сечи пушки отливал. Вот так то…   
Он замолчал,  осмысливая сказанное, затем  покосившись на магнитофон, с той же охотой продолжил:
Нас всех таких шустрых отобрали и погнали в интендантство,  в  город Тифлис, значит. Сейчас даже там, иде я работал, до сих пор продовольственный магазин находится. Ох, большой магазин, туда железная дорога ходит. По семьдесят, по восемьдесят вагонов нам подавали. Я работал на мукомольне, машинистом. Кода кончаю свои часы там, нас гонют на  выгрузку.  А тода техники никакой не былО, только грузины наёмные с повозками. И вот, мы мешки наваливали в ихние повозки. У них, я тебе скажу, повозки такие большие, посля ни разу таких не видал.  Возили они в помещение, на весы. И дальше на горбах мы таскали на склад. А тут Германия объявила войну.   
Вспомнив Первую Мировую войну,  дед встрепенулся, глаза сузились, наполнились гневом, на скулах желваки заходили. От злости он заскрежетал вставными зубами, имитируя твердое желание дать решительный отпор врагу. Правая рука потянулась к топору. Я, на всякий случай, пересел подальше. Но он, не заметив моего движения, как ни в чём не бывало, вновь заговорил:               
- Нас потребовали, всех мастеровых сюды, в Эриванскую губернию, в Армению значит. Деревня Воронцовка - моя новая дислокация была, там тольки молокане жили, тода еще армян в Воронцовке не былО.  Молокане по субботам, после бани,  всякие песни горланили, под балалайку пели, про любовь там и ещё про чаво не помню.               
Их еще Екатерина Великая из России на Кавказ сослала. ДокладАют ей, мол, под самым боком иноверцы живут - молокане. Нашу православную веру не принимают. Она им, мол, меняйте веру на православную и всё тут. Они уперлись, ни в какую.
                Тода она вызвала пресвитера, Никодима Хфёдоровича Стародубцева.
Ну что, - говорит, - всё упираешься?!
А он стоит, хоть бы слово сказал, бледный. А она рассвирепела, жуткая баба была, и говорит ему:               
- Отказывайся либо от Родины, либо от веры.                Он с гневом оглядел ее с ног до головы и бросил ей в лицо:               
- От веры не отрекусь.               
Ну, и в ту же ночь, погрузили солдаты их скарб и погнали прочь от России. Два года они барахтались, пока сюды не добрались. Многие по  дороге померли.               
Граф Воронцов из Тифлиса проезжал мимо, увидел поселение.  Пообщался с крестьянами. Удивился тому. Назвал деревню Воронцовкой, старосту назначил, чтобы молокане старосте кланялись, а жаловаться на старосту  в Тифлис ездили.               
У  Воронцова в Тифлисе свой наместник был приставлен для этих случаев.  Молокане, я тебе скажу, смирные такие, с ними жить можно, - он оскалил лешачьи зубы и, закрыв рот кулаком, кашлянул на весь двор:
- Так вот привезли нас в это село, в Воронцовку.  Мой напарник из Ставрополья, ставропольский значит.  Я младший, а он старший. Он уже десять годков отбарабанил, а я тольки ногой первой шагнул.
Мы первые две недели без дела слонялись, за девками бегали. А потом посыльный появился, большой пакет привез, а в пакете приказ от окружного интенданта: отремонтировать пресс и приступить к прессовке сена без всяких разговоров.
Ну, мы начали. Отремонтировали. «Титан-пресс» большой стоял, а мотор у него английский, -  «Рустан-проктор».  Я не знаю, чего это означает, как ни допытывался у прапорщика, он ничего не сказал. Сейчас вспоминаю и дивлюсь своей наивности, чего это я к нему прицепился, он тоже не в понятии. Откуда ему знать?  Грамоте-то  не обученный, тильки два класса прошёл.               
Во дворе за аптекой, у нас мотор стоял. А рядом, внутре сарая, пресс. Нам привозили сено, а сено покупалось у молокан тут. Государство покупало. Им платили деньги, а мы работали.               
Как-то раз подходят к нам молокане и руками машут,  возмущаются, значит:               
- Что это у вас мотор стреляит, как с орудии?
- Зачем пугаете  народ?               
Я своему старшему говорю:               
-Хфедь, давай сделаем, чтобы не ухало.               
- Э-э, что ты понимаешь ! – Огрызнулся Хфедя мне в ответ.
Ведь он десять лет прослужил, а я тольки ногой первой ступил.
Егор сделал паузу и полез в карман за чётками:               
- Приходит прапорщик, а молокане ему заявление подают.               
- Это что, - говорят, - стрельба да стрельба, как с орудии стреляит.               
Мотор-то был, кода за ним глядишь, воду мало даёшь, тода у него гарючая хорошо сгараить, а кода воду больше даёшь, там сырость получается и сгарания неправильная. И остаётся в ухлопной трубе газ, он тода ка-а-ак шмарганёт, как с орудии.               
Появился прапорщик.               
Конечно, я младший был, а етот Ремнев старший.               
К нему подходит прапорщик и давай кричать:               
- Ты что, слушай, не прекратишь! У тебе такая безобразия, надоело, гупает и гупает. Соседи близко, обижаются, и лошади шарахаются. Ты должен немедля отремонтировать, чтоб стрельбы не былО.               
И я стою и он стоит тут.               
А Ремнев говорит, - я не могу сделать, чтобы он не стрелял.               
- А как же так и будет вот стрелять?               
- Так и будет, ваше благородие, - отвечает Ремнев.               
Подходит тут ко мне их благородие:               
- Герасименко, ты сделаешь, чтобы не стреляло ?               
Я говорю, - ваше благородие, сделаю.               
А его заскребло, етого Ремнева, - Ты что, говорит, берёшься?               
Я ему отвечаю, завтра же сделаю, не будет стрелять.                Прапорщик ушел.               
Я утром, еще до петухов, проснулся, всё что надо сделал.                Приготовил, пустил мотор. Цельный день проработал - хоть бы раз ухнул. Прапорщик прибегаит, - сюды иди.               
- В чем дело, ваше благородие.               
- Это ты сделал ?               
- Я, ваше благородие.               
- Молодец Егорушка, - он говорит. И хлопает меня рукой по плечу.               

- Рад стараться, говорю, ваше благородие.               
- Надо написать окружному интенданту, чтоб тебя произвели.               
А я говорю, это ваше дело, ваше благородие, как хотите.               
Ентот Ремнев старше мине, ведь десятый год отбарабанил. Кода услышал об этом, аж позеленел:               
- А-а-а!!! Тебе будут производить, ты старше мине будешь тода?!  А я кто буду, тебе подчиняться?!               
- Хфедь, - я ему говорю, - это не моё дело. Окружному интенданту виднее, кто кому должен подчиняться, как скажут, так и будет.               
Когда пришел прапорщик на другой день, не стреляет моя машина, всё, прекратила.            
- Завтра рапорт пишу в окружное правление.- говорит прапорщик.               
Я опеть ему, - «Ваше благородие, это ваше дело. Как угодно.  Достоин - сделайте, если недостойный - не надо».               
Этот самый Хфедор пошел в контору. Как давай там, как давай:               
- А! Вы его производите! А я кто буду?! Я грамотный, я...  Я даже держал экзамен на прапорщика. Если бы мне память не отшибло, когда мине мать с лошади уронила,  быть бы мне уже давно прапорщиком.               
А я ему, - ладно врать-то. Вы же безлошадные были, сам рассказывал.               
А он, значит, никакого внимания не обращает,  всё орёт, руками машет, за воротник хватается.  Прямо ирод какой-то.  Их благородие и растерялся, а етот Ремнев всё надрывается:               
- Повешусь, утоплюсь, отвечать кто будит? Грех на душу кто возьмёт?!   
Егор Данилович замолчал, дрожащей рукой достал кисет, неловко свернув самокрутку, закурил. Его гордость до сих пор страдала от раны, полученной им шестьдесят лет тому назад, когда ему только только двадцать с небольшим. исполнилось.  Он молча курил, глубоко затягиваясь, изредка поглядывая на меня. Надеялся , что его рассказ вызовет сочувствие у юного  собеседника.  Когда же прочитал в моих глазах понимание,  расслабился, превратился в изнеможденного, с поколеченной душой старого человека и уже с неохотой продолжил рассказывать суровые перипетии своей жизни:
- Полдеревни мужиков собралось, ни как в толк не возьмут, что происходит. Слухают, как Хфёдор слюной брызжет. Тода я махнул рукой и говорю, ваше благородие пишите на нас на обоих.
Мне нельзя было обращаться прапорщик или еще как-то так. Я рядовой, а он прапорщик, - верно Хфёдор говорит, коль утопится, сраму не оберемся.               
Тода прапорщик написал окружному интенданту, чтобы нас произвели. С полгода прошло, а от окружного интенданта никакой весточки. Хфёдор постоянно в контору бегал, спрашивал чего там. А я и думать- то позабыл, не до этого было.  Война ведь шла с Германией, нашим сеном лошадей кормили, которые пушки, в самый разгар боя, волочили с места на место.               
В один день, как сейчас помню, депеша пришла, я как раз в конюшне работал. А Хфёдор у фельдшера палец перевязывал, он всё гноил у него. Прапорщик мне махнул рукой, мол, сюды иди, а  Хфёдор сам пришёл, его никто и не звал. Прапорщик прямо во дворе пакет распечатал и зачитал нам указ окружного интенданта. Окружной интендант распорядился  произвести ентого Хфёдора в младшие сержанты. Хфёдор от радости тут же плясать стал, прям во дворе. На это дело он мастак был, хлебом не корми,  дай развернуться.
Такие вот дела…               
А, кода звания младший сержант имеешь, то на погонах две нашивки, такие беленькие носишь...  Он их, эти нашивки, часто менял, как  сам  объяснял, чтобы издаля видать было
А про мине окружной интендант ничего не написал или писарь недобросовестный оказался. Кто знает? Я все порывался  спросить у их благородии, да как-то так ... Вот и всё. Вот как и был я, рядовым, значит, так и остался. Он ведь грамотный был, ентот Хфёдор. Держал экзамен на прапорщика. А я кто был?! Такие вот дела!
 
Егор Данилович поднял выцветшие глаза и с благодарностью взглянул на меня. Наступило горестное молчание. Я с болью наблюдал, как худой, иссохший старик, понурив голову, сидел на бревне, нервно теребил самокрутку.  Он оказался под влиянием рассказа о своем прошлом. В нем все еще горела обида и сохранилась жажда взять приступом, разрушить, уничтожить те, сложившиеся не  в его пользу, обстоятельства.
______
Примечание:
(1) В 19 веке это село Воронцовка, в 20-ом веке поселок Калинино, в 21 -ом город Ташир.