Рим зеленоглазый. из цикла мадонна на мотоцикле

 РИМ ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ

                Древние камни – сердце исторического Рима. Но они вовсе не определяют его облик – их слишком мало и, кроме Пантеона, в Риме нет ни одного полностью сохранившегося античного здания.  Развалины, античные фрагменты в виде колонн, триумфальных арок, столпов выглядят лишь вкраплениями в основной массив, принадлежащий векам 18-ому и 19-ому или, по меньшей мере,  Эпохе Возрождения. Рим вообще не имеет единого облика как, скажем, Петербург и с этой позиции Петербург безусловно выигрывает. Рим постоянно дробится на отдельные фрагменты и ракурсы, впрочем довольно живописные каждый в отдельности. Здесь впритык могут соседствовать барочная церковь, остатки античных колоннад и доходный дом 19 века, то здесь, то там – зонтичные пинии, черные кипарисы, встречается и пальма с пышным султаном на высоком и мощном стволе – под блеклоголубым жарким небом зелень её листвы кажется серой…И все-таки в Риме ощущаешь, что он на тебя немного давит: в нем маловато открытых переспектив, маловато зелени, слишком много узких хаотических переулков, а на трассах множество стремительных машин и мотоциклов, он немного подавляет гигантскими размерами собора Святого Петра и замка Святого Ангела, что над белозеленым мощным и опасно быстрым Тибром…Но там есть итальянцы  с их доброжелательными улыбками, шутками, смехом, изящной и выразительной итальянской речью, которые скрашивают и оживляют эту тяжесть большого города, его каменный склероз. Нигде я не видел, кстати, столько зеленоглазых людей как в Риме, и в этом колдовском зеленоглазье мне чудится греховное наследие древней языческой истории этого города основанного на братоубийстве и насилии.
   Развалины Колизея как бы представляют  известное всему миру лицо Рима, его бесконечно растиражированный символ. Но Колизей вовсе не его древняя душа и никогда ею не был, несмотря на всю свою древность: скорее это древняя похоть Рима, масштаб его низменных страстей… Как ни странно, стены его вовсе не коричневые и не красные как почти на всех фото в альбомах и путеводителях, а белые с налетом какой-то глубоко въевшейся сажи, копоти.
   Душа античного Рима находится несколько далее – на Капитолийском холме: здесь, где сейчас музей раскопок под открытым небом, где обломки, редколесье колонн (остатки храмов Весты и Сатурна), каменный ящик дворца Сената – то ничтожно малое, что осталось от древнего его центра, где творилась религиозная и политическая жизнь, где звучали предсказания авгуров, речи Цицерона и других великих… Как стары эти камни! Они уже нисколько непохожи на те, чем были: колонны серые, растрескавшиеся, когда-то гладкая поверхность шероховата, щербата… Увы, за две- три тысячи лет стареет даже камень: в камнях Колизея видны мельчайшие, уходящие вглубь щели и поры, рельефы на белых колоннах Траяна и Марка Аврелия сильно сглажены, полустерты… Сам камень кажется подвержен склерозу уже с трудом и путано вспоминая то, чем он когда-то был, живую руку каменотеса. Воистину лишь человеческая мысль не знает старости!..
   Когда ноги начинают гудеть от долгой ходьбы, присаживаюсь отдохнуть на обломок колонны с полустертым орнаментом на капители, которому не менее двух тысяч лет, лежащий запросто на земле в тени кустарника, глотаю акву минерале и при этом пытаюсь представить себе, что эта колонна дело рук человеческих и тут появляется такое ощущение, будто глядишь вниз с гигантской лестницы времени, каждая из ступеней-годов которой предельно насыщена столькими событиями и жизнями, которых не в силах удержать  ничья память – легкое головокружение…
   Среди античных памятников лишь отреставрированный Пантеон выглядит сравнительно новым: колонны его портика гладки, будто вчера отшлифованы, только крайнюю наискось пересекает белая полоса – это не трещина, след слоистости мрамора – свиделельство, что подбор материала в то время  был не вполне совершенен.
     Внутри Пантеона тишина и прохлада: надгробие на могиле Рафаэля Санти, у надгробия королю Умберто второму неподвижно стоит стражник, захоронение первому королю объединенной Италии Виктора Эммануила закрыто тканью – на рестоврации. В круглом отверстии потолка виднеется голубое небо… когда-то эти ниши занимали статуи очеловеченных богов, теперь надгробия обожествленных людей.
   Конечно наш Питер в смысле архитектуры и фонтанов великолепнее, совершеннее, даже имею наглость сказать блистательнее Рима: лишь «небольшая» разница – одному триста лет, другому три тысячи и весь Питер, как и другие уважающие себя города и столицы Европы, пошел отсюда, от этих невзрачных осколков древности, от этих остатков колоннад… Но Питер, хоть и самый молодой, но достойнейший наследник Рима, в нем воплотились его идеалы – то что в Риме существовало в дисперсном и смешаном виде, и классическая античность, и барокко, все эти колонны, капители, волюты, купола слилось в граде Петра в гармоническое целое.
   Иду по капитолийскому музею скульптуры и вижу массу бюстов, скульптур, знакомых мне по прекрасным копиям Цветаевского музея Москвы… Умирающий галл, Гомер… бюсты императоров, скульптуры богов, богинь и воинов… Подлинники выглядят скромнее блистающих чистых копий, веками им пришлось лежать в земле, мусоре, пережить времена полного забвения римлянами своей истории, когда жителей этого города оставалось не больше чем в большой деревне, когда во время дождя в Пантеон загоняли коз и овец, скульптуры разбивали как греховные языческие изваянья, а камни дворцов и храмов разбирались на хижины. В белый мрамор скульптур тут и там  въелась несмываемая серая пыль, кое где желтые пятна…
   Приятной была встреча с дорогим Марком. Когда-то в литинституте я писал работу по книге его размышлений «Наедине с собой»( а что такое мое когда-то в сравнении с когда-то его жизни?!). Громадный, курчавый, лобастый он восседал за стеклом на лошади приподнявшей массивное копыто и были они оба бронзовые, позеленевшие, в шелухе позолоты, - не только тот скромняга мыслитель, каким он чувствовался мне по книге, но и повелитель.
   Тогда я ходил среди русских берез по холмам подмосковья и думал о великом пессимизме его книги. Границы были закрыты казалось навечно, и мне в голову не  могло прийти, что я когда-либо смогу перемахнуть через Альпы и оказаться здесь, в Риме!
- Здравствуй Марк! – сказал я ему.
   Его копия стояла на площади перед музеем, нетронутая временем, гладкая и блестящая.

   Рим имеет как-бы два противостоящих полюса – один на Капитолии, центр языческого античного мира, другой на Яникуле, центр мира католического – христианский Ватикан и, прежде всего конечно, собор Святого Петра. Их разделяет изгибающийся змеей хищный Тибр. Второй, католический мир  подчинил первый ( во всяком случае настолько, что в Колизее водружен крест означающий, что он прежде всего памятник мученикам христианам ). Ватикан, хотя и считается государством, но не похож ни на одно государство в мире. Где еще есть государство занимающее квартал города с рождаемостью ноль человек в год!? – граждан Ватикана чуть менее тысячи– монахи, монахини, служащие, гвардейцы папской охраны… Ватикан – часть Рима, смехотворное утешение тысячелетним имперским амбициям католической церкви, он креатура Муссолини, решившего таким образом  в 1929г. казавшийся бесконечным спор за обладание Италией между папской и королевской властями. В знак протеста на это решение римские папы не выходили за территорию Ватикана почти двадцать лет.
   Храм Святого Петра поражает гигантскими размерами и роскошным убранством. Это самый большой христианский храм в мире: высота от купола до пола 140м. Гигантские мозаичные панно, золото, колонны, волюты, высокий сумрак сводов, скульптурные саркофаги римских пап и святых в нишах и приделах вдоль стен, в основаниях колонн ( есть здесь придел, где захоронен Иоанн Златоуст и какой-то украинский униат казненный православными )– память не в силах удержать всю лавину имен и деяний, о которых вещает экскурсовод. Под куполом неглубокая яма с нисходящими в нее ступенями: там сияет золотой ларец с мощами Святого Петра, по преданию казненного на этом месте… Здесь, в соборе, испытываешь смешанное чувство восхищения и недоумения. Как произведение искусства он вызывает безусловно восхищение и в то же время есть чудовищное несоответствие между скромностью, аскетической нищетой первохристиан, их заповедями и этой пышностью, бьющей в глаза роскошью превосходящую роскошь богатейших земных владык. Не говоря уж о, мягко говоря, сомнительном моральном облике многих Пап, этих владетелей ключей от царствия небесного, якобы полученных первым Папою из рук самого Петра.. Были они в большинстве типичными мирскими владыками со всеми их пороками и страстями, лишь многократно превосходящими их в лицемерии: они убивали соперников на трон, вели захватнические войны, продавали отпущение грехов и церковные должности, чтобы пополнить казну, пировали, охотились, имели любовниц, незаконных детей ( один Папа, которого называли «воистину папой» имел их шестнадцать! – и это при официально установленном целибате в католической церкви ) и т. д. и т. д.
Здесь, как и в других церквах виденных мною во Флоренции и Венеции, гораздо больше ощущается искусство, любовь итальянца к красоте, форме, чем аскетически возвышающий дух христианства, сострадательная пронзительность его облегчается и переходит в умиление, превращается в красивую картинку из сказки. И это, видимо, тоже в соответствии с характером итальянцев: они слишком любят радость, чтобы жертвовать ею даже ради самых высоких идей: они лучше сожгут Савонаролу, чем откажутся от Джотто. Как по детски честолюбиво звучат слова Папы Павла третьего, когда Микельанджело попросил подождать пока он закончит надгробие предыдущего Папы прежде чем начнет исполнять его заказ: « я ждал этого тридцать лет, и теперь, когда я стал Папою, я от этого не откажусь, договор ( предыдущий – авт ) я разорву так как хочу, чтобы ты мне служил во что бы то ни стало!» Какое уж тут христианское благочестие!
     Итальянцы не согласны жить жертвою, они хотят жить сейчас, в радости, которая в их понятии неотъемлима от красоты. Итальянский народ, впрочем, как и любой другой – язычник, но язычник на свой, особый манер – эстетический.
Я думаю об этом, сидя жарким полднем в баре, что в одном из переулков близ Пантеона, и мелкими глотками тяну горьковатую граппу – виноградную водку, то бишь итальянскую чачу. За соседним столиком какие-то американки целиком занятые своим разговором, а я наблюдаю за официантом и официантками. Официант – худой бритоголовый парень ( он наливал мне граппу ). Изящные официантки: одна брюнетка с тонким восточным профилем, другая – маленькая, как этрусская ваза, с узкой талией и круглой попкой, светлоглазая шатенка с совершенно славянским носиком пуговкой. Третья официантка, пожилая крашеная блондинка, занята в углу игровым автоматом ( видимо хозяйка кафе, ибо кто еще может себе позволить так откровенно игнорировать работу?). В углу же, под потолком, телеэкран: транслируются итальянские, в основном, песенки и клипы…– то одна, то другая девушка и даже парень начинают подпевать, девушки пританцовывать: при этом они не забывают четко обслуживать клиентов… Парень мимоходом, как бы невзначай, проводит ладонью по ягодице маленькой девушки и она ласково и благодарно ему улыбается в ответ. В кафе заходит подъехавший на мотоцикле молодой человек и брюнетка радостно повисает у него на шее. «Рагацци!» – роняет проходящий официант. Подъезжает другой парень, некрасивый, самоуверенный и, что редко для Италии толстоватый, но его здесь встречают благожелательными улыбками и живой речью как хорошо знакомого.
Через несколько минут первый мотоциклист и девушки оказываются вне кафе сидящими на мотоциклах, обнимающимися. Закончив свою граппу я ухожу, стараясь не мешать и, уже отойдя довольно далеко, произношу тихо, как кажется слышное лишь мне «Грациэ» и тут неожиданно девушки оторвавшись от объятий подскакивают, буквально вспархивают как птички и, размахивая на прощанье руками, кричат мне радостно и хором: «Бай-бай!!»… улыбается и парень. И я невольно посылаю девушкам воздушный поцелуй.