Случайная жизнь. Глава пятая

Башкирия, 1957 год. Объяснение.

     На Новый год родители ушли в гости, я пригласил в гости Кольку, и мы с ним отлично повеселились.
     Новый год мы встречаем в Башкирии три раза. Даже можно сказать, пять раз. Первый тост наши люди выпивают в десять часов вечера, прощаясь со Старым годом. Затем через час мы второй раз прощаемся со Старым годом. Потом в двенадцать часов по Уфимскому времени мы официально встречаем Новый год. Затем в час ночи встречается Новый год по следующему временному поясу. И, наконец, в два часа ночи мы встречаем настоящий Новый год – по Московскому времени. Поэтому всё это время мы слушаем по радио поздравления, постановки и музыку. В этот Новый год прозвучала прекрасная песня про ленинградский дождик. Мы с Колькой с энтузиазмом подпевали:

Кап, кап, кап, кап, каплет дождик
Каплет дождик на песок
Весь до ниточки промок,
Ничего не замечает...
...все спешат на пляж,
Но капризна Ленинградская погода...

     Люди говорят правду, когда утверждают, что ожидание праздника лучше, чем сам праздник. Неясные и нечёткие фантазии будоражат воображение, вызывающее такие сильные ощущения, которых уже не будет при наступлении ожидаемого события. Так и меня будоражила эта песенка. Я представлял себе, что уже летом я лично буду наблюдать за капризами ленинградской погоды. Я не видел ещё Ленинграда, я только слышал от людей об этом прекрасном городе, но я уже всем сердцем любил этот неведомый город.
     Я уже догадывался, почему в моём паспорте стоит название этого города, как место моего рождения. Но мне больно и трудно было заговорить об этом с мамой.
     Я знал, что разговор на эту тему непредсказуем по своим последствиям. Поэтому я до последнего буду оттягивать неминуемое.
     Поздно вечером первого января я вышел прогуляться по улицам. Стояла прекрасная зимняя погода. Метели прекратили свой вой. Ветер забыл о своей неимоверной силе. Луна в окружении ярких звёзд утешала замерзающих влюблённых. Снег поскрипывал под ногами. Внезапно я увидел идущую мне навстречу маленькую девичью фигурку. Это была Аля. Мы поздоровались, пошутив, что не виделись целый год. Вдруг из репродуктора, установленного на уличном столбе, полилась незнакомая и красивая мелодия. Проникновенный мужской голос запел о вечерах моего дорогого Подмосковья.
     Аля дотронулась до моей руки и сказала, что она уже слышала эту песню. Она называется «Подмосковные вечера». Мы стояли, зачарованно слушая дивную песню. Я посмотрел на лицо девочки. Оно было во власти мелодии. Её глаза были закрыты.
     В свои пятнадцать лет Аля выглядела совсем хрупкой. В ней не было мощи Витуси. Но я внезапно почувствовал такое влечение к этой девочке, что схватил обеими руками её лицо и прижался губами к её губам.      
     Она не ожидала такого нападения. Её губы несколько секунд оставались твёрдыми, а затем дрогнули. Был ли это ответ на мой поцелуй, или рефлекторное движение, я не понял. Она высвободилась из моих объятий, странно посмотрела на меня, и стала уходить.
     Я не преследовал её. Меня охватил восторг. Я впервые поцеловал девушку. Она не закричала, не дала мне по физиономии, и не сказала, что пожалуется родителям.  Из всех угроз, которые я слышал в своей жизни, для меня самой страшной была угроза пожаловаться моей маме. Я так ценил её отношение ко мне, что панически боялся даже малейшей жалобы на моё плохое поведение. В прошлом году, когда я стал плохо учиться из-за дикой ревности к голозадому татарчонку, я впервые в жизни подделал отметку за вторую четверть в дневнике. Обман, конечно, был раскрыт, но гораздо позже, так что я не испортил Новый год маме и отцу. И всё же реакция родителей на подчистку дневника была такой, что я больше никогда не старался улучшать свои показатели таким макаром.
Я нашёл Кольку и рассказал ему о поцелуе. Я знал, что Аля нравится ему, но голос моего рассудка был тих. Колька слегка скривился и сказал, что у Али отец военный, что у него есть большой пистолет, и что за развращение малолетних полагается тюрьма. Потом, немного подумав, он добавил, что её отец запросто может нас поженить. Это меня отрезвило.   
     У меня не входило в планы жениться на ком бы то ни было кроме Витуси. Однако женитьба даже на Витусе была не только проблематична, но и разрушала планы поступления в ленинградский институт.
     Поэтому я долгое время избегал встреч с Алей. Но однажды я всё-таки с ней столкнулся. Она заговорила со мной так, словно ничего особенного не произошло в тот дивный зимний вечер. Но я больше не стал повторять попыток поцеловать её. Мечта поехать в Ленинград стала затмевать все другие мои помыслы и желания.
     Я стал много времени уделять учёбе. Я хотел, чтобы мои знания и мои оценки в аттестате зрелости соответствовали бы моим желаниям. Поэтому я даже не заметил, как наступила весна. Перед окончанием последней четверти последнего года обучения мы должны были написать классное сочинение. Слово «классный» в данном случае имело двойной смысл – сочинение писалось в классе, и должно было быть классным.
     Когда учительница написала на доске темы трёх сочинений на выбор, я остановился на теме: «Образ Ленина в произведениях Горького и Маяковского». Начиная с прошлого года, мы уже не писали ни сочинения, ни диктанты про Сталина, так что, из Вождей оставался только Ленин. А о том, что хоть одна из тем будет «политической» знали все.
     Я предполагал нечто подобное и был, в общем-то, готов. 
     Я любил очерк Горького «Ленин». Первые же слова, которыми начинался очерк Горького, «Умер Ленин» трогали меня за живое.
     С отрывком из поэмы Маяковского я даже выступал на смотре школьников в Доме Техники. А строка Маяковского «Ленин – жил, Ленин – жив, Ленин будет жить» была известна каждому, знающему русский язык. 
     Сочинение мне удалось. Я к месту и вовремя вставил нужные цитаты из очерка и поэмы, разбавил их фразами из учебника и добавил несколько выдержек из газет, которые я читал ежедневно. Такой опус, как я узнал позже, называется «компиляция». Так вот, моя компиляция оказалась настолько удачной, что я получил за неё пятёрку. Когда учительница вручала мне тетрадь с сочинением, она похвалила меня, но сделала несколько замечаний по композиции и фразеологии компиляции.
     Вечером я просмотрел свой опус и понял, что её замечания были точны и верны. От сочинения несло казённым стилем наших передовиц, и в нём не хватало цитат. От нечего делать я зарылся в книги и переделал сочинение, стараясь выразить любовь к Ленину Горького, Маяковского и свою собственную более естественными словами.

     Я часто встречался с Рифом. Однажды произошёл казус с его участием, о котором мои одноклассники вспоминали потом с улыбкой. Как-то весной Риф встретил нашу компанию, в которой были Жанна и Ренат. Мы шли, рассказывая побасёнки, и весело хохотали. Внезапно перед нами появилась лужа, огромная даже по октябрьским масштабам. Все пацаны были в сапогах и рванули напролом. Девочки в своих туфельках не знали, что делать. Внезапно Риф подошёл к Жанне и, заявив, что у него водонепроницаемые сапоги, предложил её перенести через лужу. Он даже сделал какое-то движение, будто хотел взять её на руки. Жанна бросила короткий взгляд на застывшего Рената и вежливо отказалась.
     Все трое – и Риф, и Жанна, и Ренат были недовольны.
А я был восхищён Рифом. Вот так, запросто, при всех выказать желание носить любимую девушку на руках! Я на это был неспособен. Некоторые любительницы чужих секретов из нашего класса долго смаковали подробности маленького происшествия, пока наступающие выпускные экзамены не отодвинули всё на второй план.
     Однажды мы столкнулись с Рифом в парке. За 10 -12 лет деревья, посаженные «немецкими овчарками», вымахали до небес, образовав таинственные аллеи и рощицы. Сердцем парка стали стадион и, главное, танцплощадка. Здесь не было школьных запретов, и за пятьдесят копеек можно было без устали танцевать фокстроты и танго. Часто выступал и духовой оркестр, репертуар которого был более простым, но зато заводным. Здесь строчили очереди горячих и холодных взглядов. Здесь зарождались многие октябрьские семьи.
     Но нам с Рифом было не до забав. Мы, как всегда, решали мировые проблемы. Риф сказал, что ему пришла повестка из военкомата по призыву в армию. Я знал, что у Рифа не было родителей, и из-за финансовых трудностей он не смог продолжить обучение в институте. Теперь же он стоит перед нелёгкой проблемой. Его дядька буквально приказал ему ехать в мечеть и брать разрешение у муллы есть в армии еду неправоверных.
     Я удивился. Церковь была отделена от государства и подвергалась репрессиям. Крещение детей в церкви или освящение брака могло закончиться для коммуниста печально – вплоть до исключения из партии. То же ожидало и мусульман, и буддистов, и всех остальных верующих. Но мы то с Рифом были атеисты!
     Несколько поколебавшись, я спросил у друга, проходил ли он исламский обряд обрезания. Риф утвердительно кивнул головой и добавил, что такой обряд проходят все татары ещё в младенческом возрасте, чтобы человек успевал забыть про эту нелёгкую процедуру. Я вспомнил своего маленького соседа - татарчонка по бараку и его беззвучные слёзы.
     Мы затронули животрепещущую тему. Риф сел на своего любимого конька.
Он стал страстно доказывать мне, что атеизм по своей сути тоже является религией. Только люди с таким сознанием и мироощущением верят во внеземной разум, в физические законы и во вселенский миропорядок.
     Я возразил: «А почему же люди до сих пор не встретились с представителями других цивилизаций?». Риф, понизив голос, спросил:
«А ты слышал ли что-нибудь про «летающие тарелки?». Я ответил, что кое-что слышал, но не верю. Тогда он, ещё понизив голос почти до шёпота, заявил, что лет десять назад одна из «тарелок» разбилась в Америке. В ней находилось три мёртвых инопланетянина. Вся эта информация была строго засекречена американцами, но кое-что просочилось наружу. Вот если бы инопланетяне остались живы, от них можно было бы узнать, есть ли Бог или вселенский разум.
Внезапно его мысль свернула в сторону. «Кстати, ты знаешь, как зовут мусульманского Бога?». Я ответил: «Аллах». «А как зовут христианского Бога?». Я был поставлен в тупик. «Может быть, Иисус Христос?». «Нет, Женя, Иисус Христос является божьим сыном. Кстати у мусульман Иисус носит имя Иса, но он считается не сыном божьим, а пророком». А Бога древние евреи, которые изобрели христианство, но сами остались иудеями, называли Яхве.
Ты чувствуешь, как похоже звучат Аллах и Яхве? Это происходит потому, что образ единого Бога возник у арабских - семитских племён, а потом странным образом раз-двоился. Даже, если считать, что и иудаизм считает Яхве-Аллаха за своего Бога, то раз-троился».
     Он продолжил: «Поэтому нет ничего удивительного, что и принципы православия и ислама одинаковы. Это вера в одного бога-создателя человека, провозглашения любви к близким, соблюдение моральных основ жизни. Но что совершенно непонятно для меня, так это то, что православные христиане людей другой веры называют иноверцами, а мусульмане – неверными. Если бы в наших религиях был бы другой, более терпимый подход к людям другой веры, сколько конфликтов можно было бы избежать!».
     Я был восхищён необыкновенными познаниями своего дружка и спросил: «Риф, откуда ты всё это знаешь?». Риф совсем перешёл на шёпот: «Во-первых, у меня дедушка – мулла и он мне о многом рассказывал. И вообще, у меня в роду было много служителей Аллаха, а они являются самой учёной частью татарского народа. Во-вторых, я много читаю. Даже в наше время проскакивают статьи о религиях, разных неразгаданных явлениях и чудесах. Человечеству, чтобы выжить, надо зорко вглядываться в окружающий мир и космос. Ты читал выступления делегатов ХХ съезда КПСС?».
     Я ответил, что читал только то, что было напечатано в газетах.
     Я подумал, что Риф начнёт говорить о болезненной для меня теме культа личности Сталина. Но он заговорил о другом: «В стенографическом отчёте о съезде мне попалось на глаза выступление одного делегата по фамилии Королёв. Так вот, он открытым текстом сказал, что СССР скоро запустит в космос искусственный спутник Земли. Вот когда люди освоят космос, станет ясно, есть ли Бог или вселенский разум».
     Я усомнился в возможности запуска спутника, и тогда Риф посоветовал мне почитать научно-популярный журнал «Знание – сила».
     На следующий день я отправился в библиотеку и попросил подборку последних номеров рекомендованного журнала. Боже, чего только не было в этих журналах! Нашёл я и статью о запуске искусственного спутника Земли. В ней была схема запуска и приведены значения первой и второй космической скорости, которые вычислил ещё Циолковский. В конце статьи высказывалась уверенность, что эти скорости скоро будут достигнуты с помощью новейших ракет. Это была фантастика!
     Не меньшей фантастикой отличалась другая статья уже из области связи. В ней говорилось, что в недалёком будущем каждый человек будет носить устройство, обеспечивающее связь с любым другим человеком Земли. Естественно, если и тот человек будет иметь такое же устройство.
     При следующей встрече я рассказал Рифу об этой статье. Риф, как и я, скептически воспринял статью о новом средстве связи. Он сказал: «Конечно, в принципе это возможно. Это означает, что человек должен носить персональную рацию. Но ты же видел в кинофильмах, какие рации тяжёлые. Затем, если все люди одновременно выйдут в эфир, все радиочастоты будут заняты. Военные с этим не согласятся.
     А контрразведка! Ты представляешь, как легко станет передавать шпионские сведения? Кстати, вы получили домашний телефон?».
     Я ответил, что телефон нам не дают. Он положен только начальникам. А потом, телефон нам не нужен - Октябрьск такой маленький, что я всегда могу съездить на велосипеде, куда мне надо.
     Последняя наша встреча состоялась через несколько дней. На неё Риф пришёл в кепке, скрывавшей подстриженную «под нуль» свою умную башку. Он уходил служить в Советскую Армию, и я чуть ли не со слезами на глазах, навсегда распрощался со своим татарским другом.
     В прощальном порыве мы обнялись троекратно, по-русски. Однако затем Риф обнял меня ещё, в четвёртый раз. Я удивился. Но мой друг сказал, что настоящий мусульманин в торжественном случае должен обняться четыре раза. Я не возражал. Мы молча посмотрели друг на друга и улыбнулись. Мы без слов поняли всё.
     Я не был православным христианином, а он – не был мусульманином, но что-то было выше нас. Вероятно, это было уважение к своим предкам.

     Я много и напряжённо самостоятельно «работал над собой». Почти все книги из библиотеки соседей – инженеров были мной прочитаны. А однажды я нашёл у них книгу Генриха Манна «Записки авантюриста Феликса Круля».      
     Я проглотил её мигом. Феликс Круль стал моим божеством.
     Его бесчисленные любовные романы и умение общаться с женщинами произвели на меня неизгладимое впечатление. Я мечтал быть таким. Но я также понимал, что для меня это была невыполнимая мечта. 

     На фасаде Дома Техники города Октябрьск Башкирской АССР появился огромный плакат, извещающий о том, что в 1957 году исполняется 400 лет добровольного присоединения Башкирии к России. А на афише Дома Техники появился анонс, что там даёт единственное представление гипнотизёр Вольфганг Мессинг. Мне как раз родители сшили костюм, и я решил пофорсить в нём на этом представлении.
     Отрез костюмной ткани достался маме совершенно случайно. Сын одной из её многочисленных знакомых отказался шить из него костюм, потому что ширина клёш получалась меньше 33 сантиметров. Это его не устраивало, потому что 33 сантиметра были наименьшей шириной, на которую он был согласен. Для меня ширина клёш не имела никакого значения, а вот сам факт пошива первого в жизни костюма – огромное. Правда, костюм сидел на мне мешковато – мама надеялась, что я ещё вырасту и потолстею. В общем, я отправился на Мессинга в этом костюме.
     Боже! Что это было за представление! Это не был спектакль или концерт, к которым привыкли наши, хоть и неизбалованные зрители. На пустой сцене со столом и единственным стулом появились два человека. Одним их них был сам Мессинг, а вторым - ведущий. Ведущий вкратце рассказал о необычном даре Мессинга угадывать мысли людей. Он также сообщил зрителям, что чудеса, которые они увидят, не расходятся с марксистско-ленинским мировоззрением и современной наукой. Затем он вызвал из зала на сцену желающих участвовать в представлении. На сцену поднялось несколько человек. Двое из них сразу же отправились с Мессингом в отдельное помещение. Они должны были тщательно следить за тем, чтобы Мессинг не подсматривал и не подслушивал того, что происходит в зале.
     Тем временем оставшимся на сцене зрителям ведущий предложил задать Мессингу любую загадку, на которую только было способно их воображение. Единственным условием, которое ведущий поставил перед ними, было предварительное объяснение залу их загадки. Загадки оказались, в общем-то, однотипными. В основном люди предлагали Мессингу отыскать носовые платки и другие вещи, которые те прятали у зрителей в зале. Периодически появляющийся в зале Мессинг поочерёдно выполнял все задания, которые давали ему вызвавшиеся зрители.
     Делал это Мессинг так. Он брал спрятавшего вещи человека за руку и, входя в транс, выполнял все его мысленные команды-подсказки.
     Всё его тело сотрясалось от судорог, лицо становилось каким-то отрешённым, ноги заплетались. Он передвигался рваной неуверенной походкой и, таща за собой подсказчика, часто останавливался, как бы прислушиваясь к его командам. И представьте себе! Он нашёл абсолютно все вещи, которые были спрятаны в зале. Только однажды произошла заминка. Мессинг, как ищейка, потерявшая след, стал беспокойно вертеться, не понимая команд.
     Затем он вышел из транса и на русском языке с большим, как мне показалось, немецким акцентом заявил, что отыскиваемая вещь перепрятывалась. Зал зааплодировал. Эту вещь действительно перепрятывали несколько раз и, вероятно, сам подсказчик от волнения  забыл, куда он заложил её в последний раз. Под конец представления я нашёл в себе силы и смелость, и предстал перед магом, предварительно объяснив залу, что я намерен сделать. Мессинг схватил меня за руку, нашёл, как мне показалось, пульс, и выполнил все мои безмолвные задания. Под занавес я заявил залу, что у меня есть для Мессинга дополнительное задание, о котором я предварительно не говорил.
     Ведущий забеспокоился. Он закричал в зал, что это противоречит всем условиям представления. Но зал зароптал. Он был на моей стороне. Он жаждал разоблачения мага. Зал хотел знать, как его надувают. Люди чувствовали себя одновременно зачарованными и загипнотизированными, но также и обманутыми за свои же деньги.
     Мессинг почувствовал настроение зала. Он сделал жест ведущему, давая понять, что выполнит незапланированное задание.
     Моя загадка заключалась в следующем. В одном из карманов моего нового костюма находилась пригоршня монет, номинал которых я точно знал. Я мысленно попросил Мессинга достать из кармана всю мелочь и высыпать её на стол, стоящий на сцене. Маг вытащил меня на сцену, подошёл к столу и напряжённо затрясся, прислушиваясь к моим мыслям. Наконец, его свободная рука потянулась к нужному карману, сгребла мелочь и высыпала её на стол.
     Ведущий спросил меня: «Это всё?». Я отрицательно покачал головой. Мессинг сделал последнее титаническое усилие и выбрал из груды монет единственную трёхкопеечную монету 1947 года выпуска. Когда обессиленный Мессинг поднял над собой эту монету, а я согласно кивнул, он отцепился от меня и вытер лицо платком. Зал взревел от восторга. Ведущий закричал, что представление закончилось, и увёл мага, заплетающего ноги наподобие топмодели, за кулисы. Я сошёл со сцены. Меня окружили возбуждённые зрители. Они добивались правды – был я «подставной уткой», или нет. Многих из них я знал в лицо и стал говорить, что я коренной житель Октябрьска, и никогда бы не стал участвовать в обмане. Моя обида была такой неподдельной, что мне поверили. Зрители повалили на выход, ахая над загадкой природы, которая позволяет одним людям читать мысли других.
     Через несколько дней я работал на нашем садовом участке, обрабатывая кустики клубники. Я, как всегда, приехал сюда на велосипеде, который прислонил к будке. Внезапно меня окликнул сосед -башкир. Я бросил своё занятие и подошёл к меже. Сосед был навеселе. Я знал, что коран запрещает употреблять крепкие напитки, но, как говориться, с кем поведёшься, того и наберёшься. А общались татары и башкиры с русскими. Соседу нужен был собеседник. А я в своём самомнении знал, что лучшего собеседника ему не найти.
     Короче говоря, наш разговор коснулся вначале представления, которое дал Мессинг, а потом и на плакат о 400-летии добровольного присоединения Башкирии к России.
     Настроение соседа неожиданно изменилось. Оказалось, что эта тема моего соседа живо интересует. Он заявил, что башкиры на своей земле никогда не были хозяевами. «Слава Аллаху» - добавил он – «товарищ Сталин выделил Башкирию в отдельную республику и чётко обозначил её границы. А ведь до сих пор в республике башкир всего четверть населения. Больше половины жителей – татары, а остальные – русские и прочие». Я прикинул: 1957 – 400 = 1557 год. Это время завоевания Иваном Грозным Казани. Сосед согласно кивнул: «Раньше мы входили, даже не входили, а подчинялись Казанскому ханству, а после его разгрома добровольно - принудительно вошли в состав России. Вот ты видел хоть одного начальника-башкира?» наступал он на меня.
     Я сказал, что в Октябрьске я знаю некоторых начальников, и те, что я знаю, были русскими, татарами, даже армянами. А вот в Уфе, я читал, большие должности, например, первого секретаря республиканского обкома КПСС, занимают башкиры. Затем по своей наивности я сел на наш любимый с Рифом конёк, что в СССР не национальность красит человека, а его ум, знания и талант. Что лучшая религия – атеизм, что мы должны идти к единой нации и к интернационализму.
Я напомнил соседу, что Россией тоже испокон веков руководят не русские. Вначале это были Рюрики, пришедшие из Скандинавии и женившиеся на византийских невестах. Потом на протяжении 250 лет нами правили монголо-татары. А потом – немцы, скрывавшиеся под фамилией Романовы. Кстати, и Сталин тоже не русский, а грузин. Тем не менее, именно он создал самое могучее государство на планете. Именно он, как сказал Черчилль, превратил лапотную Россию в атомную державу.
     Мои исторические доводы, отработанные в долгих беседах с Рифом, не убедили соседа. Он пристально посмотрел на меня и спросил: «В какой банке ты вырос?» Я ответил, что вырос я в городе Октябрьск, и он меня знает уже давно. Тогда он с неподдельной злостью заявил: «Ну и прочистили Вам мозги!». Точнее, он сказал, что нам мозги не прочистили, а наоборот, загадили.
     Я сильно обиделся. Даже, можно сказать, оскорбился. Я перестал говорить с соседом и снова принялся за работу. Вот если бы рядом был Риф, я смог бы обсудить внезапно возникшую проблему. Но Риф был в армии, а с остальными приятелями я на такую тему не смог бы говорить.
     С Ренатом мы никогда не разговаривали на подобные темы, Колька увлекался только рыбалкой, а теперь и Алькой. Косте я доверять перестал. 
Слёзы внезапно полились на ярко-зелёные листья клубники. Мне стало плохо. Друзей нет. Сталин причислен чуть ли не к врагам народа. Любовь к Витусе оказалась несчастной и безответной, сосед – националистом, а родители – неродными. Я даже не знаю, кем были мои настоящие родители. Я - казанская сирота. Всё! Жизнь пропала!
     Надо заканчивать своё никчемное существование!
     Я стал обдумывать, как же лучше это сделать. Топиться я не хотел.
Когда вода захлёстывает нос, в голове возникает такая дикая боль, что даже вспоминать об этом противно.
     Я это узнал, переплывая Белую.
     Повесится тоже плохо. В книге по Нюрнбергскому процессу я насмотрелся на виселицы. Головы – набок, языки высунуты, тела болтаются, как мешки, на груди висят таблички «Партизанен». Нет, не то.
Улететь с высоты и разбиться? Я знал много случаев, когда при падении даже с крыши пятиэтажного дома люди оставались живы. Одни переломы и инвалидность на всю оставшуюся жизнь. А ведь выше пяти этажей домов в Октябрьске нет.
     Застрелиться? Нет ни пистолета, ни ружья.
     Отравиться? Да, это наилучший вариант. Я вспомнил кинофильм про шпиона, у которого в воротнике рубашки была зашита ампула с цианистым калием. Когда наши контрразведчики его арестовывали, он попытался укусить воротник. Но не тут то было! Наш контрразведчик ловким движением быстро отрезал у шпиона воротник рубашки. Но я не шпион, ампулы с ядом у меня нет, а рецептов приготовления отравы в учебниках по химии нет.
     Кинуться под поезд, как Анна Каренина? Но это надо ехать в Уруссу или в Туймазу. Далеко. А как же будут складывать куски тела в гроб? Страшно!
Всё! Никаких вариантов самоубийства нет! А кроме того, церковь осуждает самоубийство. Мне, конечно, церковь не указ, но вот мама будет огорчена вдвойне.
     Я бросил инструмент в будку, сел на велосипед, и поехал домой. С соседом я не попрощался. По мере продвижения к дому и под влиянием весеннего солнца мои мысли стали понемногу поворачивать в другую сторону. Друг не потерян. Ведь когда-нибудь Риф вернётся из армии. А может быть, я в Ленинграде найду единомышленников. Роль Сталина в Истории несомненна. А ошибки делает любой человек. Великий Ленин говорил: «Не ошибается тот, кто ничего не делает». Что касается любви, то, например, Наташа Ростова в первый раз полюбила проходимца, затем Андрея Болконского, который умер, и только под конец нашла своё счастье с Пьером Безуховым. Так что, у меня наверняка в жизни появится шанс встретить хорошую девушку, которую полюблю я, и которая, в отличие от Витуси, полюбит меня. А сегодня вечером я найду Алю и буду целовать её уже не спонтанно, а осознанно. Клин надо вышибать клином!
     Хуже всего обстоят дела с родителями. Мне предстоит трудный разговор с мамой, и надо собрать в кулак всю свою волю. А ведь если честно разбираться в этом вопросе до конца, то надо твёрдо сказать, что мало кто из родителей любили своих детей, как любят меня мама и папа.
     Ох, и хорош был бы я свинья, если бы на их любовь ответил самоубийством.
Что касается казанской сироты, то я не казанская, а самая что ни на есть башкирская сирота. После войны в Башкирии живут десятки, если не сотни тысяч сирот. Да что далеко ходить! У Мишки и Рената нет отцов, у Рифа вообще нет ни отца, ни матери. Так что, я не исключение из правил.
     Тут я вспомнил своего соседа-националиста, и вдруг как бы проникся его убеждениями. Действительно, на протяжении веков башкиров угнетали, я в это верю. Наверняка, им до революции не давали учиться в школах и университетах, не давали развивать свою культуру и искусство.
     Каждому понятно, что нельзя рывком перепрыгнуть через века неграмотности. Насчёт того, что в Октябрьске мало начальников - башкиров. Надо было напомнить соседу, что город создавался до войны, как город нефтяников, среди которых башкиров было раз-два, и обчёлся. А по мере становления национальных кадров будут появляться и руководители. Но этот довод родился у меня, как и положено, уже после спора. И всё-таки, надо было сказать, что не сразу даже Москва строилась. К примеру, русская культура имеет давние истоки.
     Чайковский, Толстой и другие гении возникли не на пустом месте. И их достижения мы, живущие, должны помнить и развивать.
     А ещё надо было сказать, что русский народ был освобождён от рабства только в 1861 году, то есть меньше ста лет назад. Да и сейчас, говорят, деревенским жителям не дают паспорта независимо от того, русский он или башкир. Мне стало внезапно понятно, каково ощущать себя второсортным человеком  на своей родной земле. Салават Юлаев, которого я люблю, как национального героя России, защитника угнетённых, наверняка был националистом. А тогда чем отличается националист от патриота своей Родины? Любовь к отчизне тоже национализм?   
     Я запутался. Может быть, патриот отличается от националиста тем, что лояльно относится к представителям другой нации, а националист призывает их убивать? Но любому здравомыслящему человеку ясно, что ненависть одной нации к другой заканчивается войной и крахом. Часто тех, кто первым начинает такую войну. Пример Гитлера стоит перед глазами. Я же знал, как объединились все нации Советского Союза в борьбе со своими поработителями. Я лично видел башкирских солдат, вернувшихся с войны, и буду помнить об этом до конца своих дней. Конечно, сосед мой прав, но я прав тоже. Всё! Хватит! Поставим на этом точку! Задача не имеет решения.
     В июне у нас состоялись выпускные экзамены, и одной из тем по литературе была моя – о Ленине. 
     Мои усилия по превращению компиляции в сочинение не пропали даром. Но вначале позволю себе небольшое отступление. Единственный мост, связывающий Октябрьск с Татарией, был самым длинным в мире. Конечно, его можно было пройти минут за пять-семь, но за это время человек пересекал сразу два часовых пояса. Время на одном берегу этой малюсенькой речушки отличалось на два часа от времени другого берега. Так что, переходя из Башкирии в Татарию, или, наоборот, человек молодел или старел на два часа.
     Для школьников Башкирии это обстоятельство не имело особого значения, а вот для учащихся Татарии – огромное. Их родственники, проживающие в Октябрьске, в день экзаменов дежурили у школ, и после вскрытия конвертов с темами по литературе или задачами по математике, бежали к телефонам, чтобы сообщить о них в Татарию. Таким образом, у школьников Татарии было определённое преимущество перед нами. Мы же с замиранием сердца смотрели, как представитель Гороно вскрывает конверт и зачитывает темы или задачи.
     Затем учительница переписывала их на доске, и наши светлые головы погружались в тяжкое раздумье перед нелёгким выбором.
     Так что, когда одной из тем по литературе оказалась моя, я внутренне возликовал. Оставалось только не сделать ошибок в цитатах. Маяковский до того нелепо располагал свои строчки и так жонглировал знаками препинания, что воспроизвести его было весьма трудно. Как говорил кто-то: «Понять это невозможно, это нужно просто запомнить».
     Здесь я должен сказать несколько слов в пользу зубрёжки. Некоторые учителя в последние годы моей учёбы взяли за моду утверждать, что изучаемый материал в первую очередь надо понимать, а потом он сам запомнится. При всём уважении к моим наставникам, с этим положением можно согласиться только наполовину. Я никак не мог понять их логики. Если человек не помнит предыдущего материала – текста, теоремы, аксиомы, таблицы умножения, формул или уравнений, то о каком понимании вообще может идти речь?  «Повторенье – мать ученья» - был мой девиз.
     А повторение и есть зубрёжка. У тебя от зубов должно отскакивать, что дважды два – четыре, и что тёща – это мама жены. Кстати, я ни разу не видел мамы Витуси.
     Короче говоря, на выпускных экзаменах по литературе я получил пятёрку. Остальные экзамены  тоже сдал на 4 и 5.
     Вручение аттестатов зрелости напоминало выдачу паспортов, но было обставлено более торжественно. Школьный зал был битком набит радостными и нарядными выпускниками, родителями и учителями.
     Выпускная комиссия вместе с директором школы Фаиной Абрамовной Розенбаум заседала на сцене за покрытым красным сукном столом. Секретарь комиссии называл фамилию, выпускник поднимался на сцену, и ему торжественно вручался аттестат зрелости представителем Гороно.
     Небольшой оркестр в этот момент исполнял туш. Зал аплодировал и гудел. Таких же почестей удостоился и я.
     Мама сияла. Она взяла из моих рук аттестат и внимательно просмотрела все оценки. Пятёрок было подавляющее большинство. Однако, несколько четвёрок встали препятствием на пути к золотой или серебряной медали. Вот если бы в школе, как и в спорте, ввели бы бронзовую медаль, я бы её точно получил.
Выпускной бал удался, но его конец под утро был смазан. Пока были родители, всё шло отлично. Мы танцевали с учителями, пили шампанское, много смеялись. Но когда большинство взрослых разошлось по домам, кое-кто из выпускников напоследок решил выяснить отношения.
     Я думаю, всему виной было вино. Некоторые до того подвыпили, что стали задираться. Они вдруг вспомнили обиды двух - трёхлетней давности. В общем, два моих одноклассника подрались. В этом не было ничего особенного. Такой метод решения всех сложных вопросов был в общем-то привычным. Только портить торжественный день было, конечно, ни к чему.
     У нас в классе завёлся один придурок, который с каждым годом становился всё более злым. Он буквально травил некоторых из нас. Доставалось, естественно, и мне.
     Хоть я и был шустрым, но не самым сильным в классе. Поэтому, когда Ренат решил под конец расквитаться с придурком, мальчишки были, в общем – то, довольны. Мы вышли во двор, окружили дерущихся, и драка началась. Драки у нас всегда велись до первой крови. Ренату удалось нанести удар по носу противника, и тот «залился юшкой». Я был очень доволен. Справедливость восторжествовала. Сам я никогда бы не стал портить праздник, но Рената с победой поздравил.
    Девочки, когда мы вернулись в зал, были дракой огорчены. Молчаливой группой мы вышли из школьного здания и отправились на Ик. Когда утреннее солнце вылезло из-за Чапаевской горы и залило всё вокруг, все снова развеселились. Только придурок почему-то ходил, как в воду опущенный, хотя кровь уже не текла из носа, любившего соваться куда не следует. Но мы отдали должное его характеру. Он не ушёл домой, не заплакал, а молча ходил за классом. Ребята восприняли его поведение в качестве извинения, а я лично простил ему все прегрешения.
     Ведь жизнь продолжалась! Даже больше того! Жизнь только начиналась!
     Я пришёл домой, и сердце моё болезненно сжалось.   
     Мне предстоял сложный, тяжёлый разговор с мамой. Кроме аттестата зрелости для поступления в ВУЗ требовалась моя школьная характеристика и автобиография. Школьную характеристику нам выдали, а биографию следовало написать самому.
     И мне, и мамочке было ясно, что биография должна быть истинной, а не выдуманной. Но именно это обстоятельство и было главным препятствием.
Что касается характеристики, то я был немало удивлён, прочитав её. В основном, мне была дана положительная оценка, хотя отмечалось, что я неусидчив и это не даёт возможности достичь больших результатов. Однако самым неожиданным для меня явилась фраза, что я склонен к научно-исследовательской работе. Это, вне всякого сомнения, была очередная фантазия моих любимых учителей. Никакой практической научной деятельностью я не занимался, а в круг моих теоретических исследований входили только красивые девочки. И потом, школьная программа была настолько обширной, а требования учителей – настолько высокими, что в десятом классе у меня почти не оставалось времени даже для моих «исследований». Так что даже завуалированная фраза о моей лени не относилась ко мне – десятикласснику.
     После разговоров с Валей Трипольской я стал целенаправленно готовиться к поступлению в институт на химический факультет. Мои же учителя продолжали оценивать меня, как девятиклассника с двумя тройками по поведению.
     И вот настал момент, которого я так ждал и боялся. В один из июньских дней я робко подошёл к маме и напомнил, что надо срочно написать автобиографию, если я поеду поступать в институт.
     Мама как-то скорбно и обречёно посмотрела на меня и, тяжело вздохнув, сказала: «Хорошо, Женя, ты прав. В новую жизнь надо вступать с настоящей, а не выдуманной биографией. Тебе в детстве часто говорили, что у тебя мать неродная?».
     Я молча кивнул. К горлу стал подкатываться предательский комок. Я всегда был немного плаксой. А сейчас мои нервы и чувства были напряжены, как канаты, удерживающие корабль в шторм. Но я также знал, что в этот момент мне никак нельзя заплакать. Я взял лист бумаги, ручку, и приготовился записывать, скрывая лицо.
     Мама продолжала: «Соседи были правы, когда иногда в гневе кричали, что я тебе мачеха. Но они ведь были и неправы. Я же тебе не мачеха; так, Женя?»
Слёзы закипели у меня на глазах. Я прошептал: «Ты мне не мачеха. Ты мама».
- «Да, Женя, я мама, хоть и неродная. Ведь не та мама, что родила, а та, что вырастила. Ты согласен?».
     Я был согласен.
     «Так вот, твоя настоящая фамилия – Малмыгин. Твой отец погиб во время блокады, в Ленинграде, а мама умерла здесь, в эвакуации. После её смерти вы втроём – Володя, Юра и ты остались круглыми сиротами. Ты, наверное, догадываешься, что Володя и Юра – твои родные братья?».
     Я молча кивнул своей склонённой головой.
     - «Ваш отец был родным братом Сергея Петровича, а родственники мамы остались в блокадном Ленинграде. У Фёклы и Сергея Петровича и так было много детей, поэтому ещё трое стали бы непосильной нагрузкой. В общем, создалась безвыходная ситуация. Единственным выходом было твоё усыновление. Иначе, ты бы не выжил. Мы с отцом усыновили тебя в конце 1943 года. Ты этого не помнишь?».
     Я ответил, что не помню. Слёзы непроизвольно покатились из моих глаз.
Мама продолжала: «Я так хотела иметь собственного ребёнка, что решила ничего тебе не говорить. Малмыгиным я поставила условие, чтобы и они тебе ничего не говорили. Ты был таким маленьким и беззащитным, что я полюбила тебя, как только увидела. Мне так захотелось, чтобы это маленькое худенькое существо стало мне родным сыном, а я ему – родной мамой! Женя! Я ведь тебе родная мама?».
     Она пронзительно посмотрела на меня, и слёзы покатились по её морщинистым щекам. Не в силах выносить такую душевную муку, я вскочил, обнял её, и мы, вздрагивая, зарыдали. Это было и признанием в любви, и скорбь по умершим, и горечь от необходимости ведения тяжкого разговора, и счастье от разрешения непосильного бремени утаивания и умолчания. Наши отношения очистились и перенеслись на новый уровень сопереживания и любви.

     Итак, завтра я уезжаю в Ленинград. Я не знаю, что меня ждёт там, поступлю ли я в институт. Но, как говаривал Юлий Цезарь, «жребий брошен». В нервическом состоянии я вышел на балкон моей любимой комнаты и посмотрел вдаль. Впереди за сквером чернел торец нового пятиэтажного дома, жители которого мирно почивали. Вверху ярко сияли созвездия, как бы взошедшие в последний раз взглянуть на страдающую человеческую букашку. Внезапно я вспомнил башкира – водителя и потихонечку запел.
     Я пел о том, как трудно прощаться со своей родиной, сохранившей мне жизнь, самым прекрасным во всём мире городом Октябрьск, со своими друзьями, любимой мамочкой и Витусей.
     Рвалась пуповина моего детства и юности.
     Мои тоскливые слова в унисон ложились на печальную башкирскую мелодию.

Дорогая мамуля, я вновь уезжаю.
То ли в чуждые, то ли в родные края.
Сердце горестно бьётся, и я повторяю:
«Помолись за меня иногда!».

     Я с болью в сердце покидаю свой любимый город, свою дорогую маму, своего буку-отца и, наконец, свою ненаглядную Витусю.


Рецензии