Из сора и не только

Максим Осипов «Крик домашней птицы», М., «Астрель», «CORPUS», 2011. - 256 с.


Первые публикации Осипова  - в жанре нон-фикшн - потрясали своей подлинностью. Убойное впечатление производил и контраст между культурой, которая пёрла, грубо говоря, изо всех дыр, и затрагиваемыми «низкими» темами.

Когда Осипов перешёл к фикшн, его герои неизбежно оказались уже, беднее автора. Более того, иногда - на несколько читательских мгновений - теряется и достоверность описываемого. Например, когда одно подлинное событие из жизни автора переносится в описание другого этапа его жизни или в другую среду. Пример последнего - образ полковника милиции /полиции в рассказе «Москва-Петрозаводск».

Другой сбой достоверности - в рассказе «Цыганка». Сразу после эхокардиографии, проведённой амбулаторной пациентке, той самой цыганке, доктор, герой рассказа и его повествователь, берётся её лечить и производит плевральную пункцию с удалением полутора литров жидкости. Наверно, это реальный случай из жизни автора или факт, известный ему из первых-вторых уст. Видимо, такое возможно в больнице небольшого города или в сельской местности (если, конечно, там есть ультразвуковой прибор). А в деятельности московского специализированного лечебного учреждения (именно оно описывается в рассказе) такое представить сложно - на то оно и специализированное, и путь от диагноза к лечению в нём длинней и многоэтапнее. 

Как известно, автор, работавший некогда в московских клиниках и именно тогда, вероятно, сопровождавший больных эмигрантов в их перелётах за океан, сейчас живёт в Тарусе. Т.е. в этом рассказе впечатления тарусского периода механически соединены с воспоминаниями о московском.

(Кстати, действия героя, показанного дальше опытным и осторожным врачом, кажутся слишком самонадеянными и опасными для пациентки - ведь он отпускает её домой, а случись у неё отёк лёгких после пункции, кто и как ей поможет?)
 
Такого рода переносы (мастерские, надо признать), заметные, разумеется, не каждому читателю, а только, так сказать, инсайдеру, можно найти и в других текстах сборника. Они надрывают искусно сплетаемую автором ткань достоверности, но точным языком, кружевом правдивых деталей и лаконичным изложением дальнейших событий Осипов не дает ей (ткани) окончательно расползтись.

Более того, удивительно наблюдать, как бытовые наблюдения и личный опыт автора превращаются в настоящую прозу. (Ахматовские слова о стихах применимы и здесь.)

В сборник вошли и два драматических текста: абсурдистский фарс «Козлы отпущения» (полный, вроде, бред, но чем-то цепляет) и переделка повести «Камень, ножницы, бумага», названная «Русский и литература».

Повесть, переродившись в драму, стала приземлённее и «жизненнее», но образ учителя поблёк, стал беднее. А никак не мотивированное религиозное обращение двух героинь так и осталось для меня загадкой. (Может быть, и для автора?)