Остарбайтеры. В рабстве

                Фотография из немецких пропагандистских листовок.


                Начало    http://www.proza.ru/2014/04/23/1297



    Итак, мы – рабы. Сидим с мамой в коляске, молчим, думаем об одном и том же, плачем. Слёзы сами льются. Пока ехали, солнце опустилось за горизонт. Было ещё тепло, осень только начиналась, а для нас начиналась новая жизнь. Наконец подъехали к усадьбе, сошли с коляски и стоим. Хозяин – гер Тилак, махнул нам  рукой, и мы пошли за ним. Фигура у него -  внушительная, квадратный такой. Вышла женщина, как оказалось его сестра. Обоим за 50. Показали где мыть руки и пригласили за обеденный стол, за которым уже сидели люди. Это были два поляка и немецкая девочка моих лет. Девочка на побегушках, училась, как обслуживать богатых немцев, а также тех,  кто на них работает. Благодаря ей, я быстро обучилась разговорному немецкому языку. Кушали всегда в столовой, хозяин с сестрой за отдельным столом в одной части комнаты, мы в другой. На следующий день пришли два серба, они военнопленные и согласно правилам, вечером уходят в лагерь.

    Поселили нас на втором этаже. Очень маленькая комната с двумя кроватями и столиком, не отапливаемая. Гер Тилак будил нас в начале пятого утра. На второй этаж не поднимался, крича громко: «Юре, Полина – ауфштейн», подъём, значит. Имя Шура не выговаривал.

    Двор был огромный, в нём - большой амбар с чердаком для сена, небольшая гостиница, кухня для животных, коровник, птичник. В хозяйстве – 6 коров, свиньи, куры и цыплята. За всеми нужен уход. Многому пришлось научиться: доить коров, например. Прежде всего, привязывали хвост коровы к ноге, а то они им любили махать. Пару дней попрактиковалась, научилась. Каждый из пленных делал свою работу, хозяин следил за этим строго. В его собственности был лес, собирали там грибы, чернику, хотелось побродить по лесу как дома, отдохнуть. Но мы не дома, ежедневно много работы. Вечером  после ужина мыли посуду, наводили порядок и на второй этаж в неотапливаемую комнату, раздеться и юркнуть под пуховую перину. Пуховая перина спасала нас от простуды, в этом заслуга нашего хозяина, который не давал нам болеть. Мама, иногда, плохо себя чувствовала, сказывался тот шок, что она получила, когда меня забрали на работу в Германию без предупреждения. Тогда хозяин запрягал своего коня-великана, садил меня и маму и вёз в другую деревню, где жил доктор. Я удостаивалась роли переводчика.

    Находясь в концлагере, мы всё время боялись за свою жизнь, так как каждую минуту ждали построения и смерти. В деревне же было что-то от гуманности, но у хозяина всегда с собой была плётка. Думала, что когда-нибудь, так врежет, мало не покажется!

    Хозяин давал один день выходной - воскресенье. Но с утра, доить коров, кормить живность, уборка. Половина дня остаётся на отдых, и мы благодарим бога за то, что живы и не голодаем. По большим праздникам готовилась индейка, и нам давали кусочек, правда, очень маленький. Хлеб для нас хозяин получал в другом посёлке. Когда я немного освоилась, за хлебом посылали меня. На велосипед и вперёд. К слову, на велосипеде я ездила до 80 лет.

    Когда мы только приехали к хозяину, я заболела. Руки, спина, плечи обсыпали чирьи, такие болезненные, не могла ни сидеть, ни лежать, даже двигаться тяжело было. Наверное, простудилась в бараке в лагере. Хозяин был очень недоволен, но отвёз меня к врачу. А бывали случаи, когда немцы возвращали своих работников в лагерь и это был конец. Мы всё терпели. Зимой по снегу нас с мамой посылали в лес распиливать трёхметровые брёвна на небольшие поленья, хотя у хозяина была электропила. Две зимы мы проработали, а на третью произошло событие показавшее, как зыбко наше положение.
 
    При выходе из коровника стояла бочка на шарнирах. В ней всегда варилась картошка для свиней. Верх бочки закрывали крышкой на винтах, а когда пришло время откручивать винты и сливать воду, я не удержала бочку, и вместе с водой часть картофеля просыпалось наружу. Бочка была выше меня, тяжелая, а в ней кипяток, который просто обварил бы меня. В это время, зашел хозяин. Увидев, что произошло, пришел в ярость! Выхватил свою плеть и набросился на меня с ругательствами. Мама работала в этом же помещении, в руках у неё были вилы, и она направила их в спину нашему хозяину. Находившиеся здесь военнопленные отобрали у мамы вилы, она стояла бледная. Мы очень испугались того, что могло произойти. Я дрожала и плакала, а хозяин побежал звонить полицмейстеру. Приехавшему полицейскому хозяин рассказал, как всё произошло, и попросил его поспособствовать немедленной отправки нас в концлагерь!
 
    - Так,- сказал полицмейстер, пока закройте их в амбаре, а мы всё это обсудим. Поговорив немного с хозяином, полицейский пошёл разбираться с нами.
Войдя в амбар, он спросил, поняли ли мы, что могло произойти, если бы что-то случилось с хозяином. Мы ответили, что поняли. А чтобы остался "понятливый след", он врезал нам плёткой. Маму по плечу, по настоящему, меня - по спине. Даже кровь выступила. Мы стали тихо плакать, а он "шипеть" в самое ухо: "Вы, что тупые, орите сильней, головы у вас нет? Так я могу по-настоящему применить силу. С Тилаком я поговорю, ведите себя тише, вы же не дома! Идите во двор. Пока работайте".
 
    Мы вышли заплаканные, несчастные, стоим во дворе. Хозяин настаивает на возвращении нас в лагерь. Полицейский начал кричать на него: "Тебе хочется, чтобы их отправили туда, где они были? А ты разве глухой? Не слышишь, что и месяца не пройдёт, а русские будут уже в твоём дворе? Что ты им скажешь тогда? Мирно улаживайте спор". И уже обращаясь к нам: "Обидели такого хозяина!" Сел на велосипед и уехал. Хозяин дулся долго, но потом перестал и даже, иногда, шутил с нами. К маме внимательней стал, чаще давал ей отдых. С хозяином, вообще, произошла перемена, он увидел в маме женщину. Когда она работала в столовой, садился в кресло и часами смотрел на нее. Но ничего ей не говорил и волю рукам не давал.
   
    Если немец жил с женщиной другой национальности – это не считалось преступлением, а немка не могла себе этого позволить. По соседству с нашим хозяином жила небогатая семья и женщина из этой семьи вступила в связь с пленным сербом. Её муж был на фронте, она молодая и красивая не выдержала одиночества. Через некоторое время она забеременела. Если бы об этом узнали, её ждал лагерь, семью позор, а серба смерть. Сказать об этом никому нельзя, донос считался нормой, и она обратилась к моей маме за помощью. Долго уговаривала мою маму сделать ей аборт, и мама согласилась. После операции немка очень плохо себя чувствовала, несколько дней не вставала, но потом пошла на поправку. Все вздохнули свободно, если бы это раскрылось, пострадать могло много людей.

    Немцы уже отступали, но ходили по посёлку как хозяева, что нужно сами брали. Все их боялись, а фройлен Тиллак была в растерянности, когда немецкие солдаты пришли их грабить. Она приказала нам спрятаться. Мы с мамой забрались на сеновал, забились в самый угол, спрятались в сене. Утром солдат уже не было, хозяин стал нас звать: "Юре, Полина!" Кричал громко и голос его не предвещал ничего хорошего. Мы с мамой решили не откликаться и два дня просидели в сене, без еды и воды. Коровы мычали не кормленные и не доенные, их было очень жаль, но наша жизнь висит на волоске.

    Наконец всё стихло, и мы решили спуститься в низ. Обошли двор, дом. Везде пусто, ни людей, ни вещей. Хозяин всё увёз с собой, ещё и нас хотел прихватить. Но ничего не вышло, мы от него освободились. Напоследок заглянули на чердак - пусто, только два шёлковых пуховых одеяла, которыми зимой укрывали яблоки. Они хорошо сохранялись до весны. У нас же ничего тёплого не было, и мы взяли эти одеяла. Мы искали какую-нибудь одежду, но даже лоскутка не нашли. Всё увезли, ничего не забыли. Зашли в спальню сестры хозяина, когда я там убирала, она показывала свои драгоценности. Их было много, на мой взгляд. Они лежали в ящичке трюмо. Конечно, я заглянула, драгоценностей не было. В ящичке стояла старая чашечка без ручки, а в ней лежали маленькие золотые серёжки. Их не могли забыть, и этой чашечки в ящичке раньше не было. Мы решили, что эти серёжки оставлены нам и забрали. Они до сих пор у меня сохранились.

    Вдали были слышны выстрелы из орудий. Мы боялись оставаться в хозяйском  доме, и пошли к соседям, пожилой немецкой паре. Они уехали к своим родственникам, но осталась их "остарбайтер" Галя. Всё хозяйство было на ней. Она сама и пахала, и садила, и урожай собирала. Корова, лошадь и мелкая живность, вот и всё хозяйство. Старики не могли нарадоваться, что бог послал им на старости лет такую хорошую девушку. Она была как член семьи, хоть одной повезло в этом отношении. Дворик этих немцев располагался возле леса. 

    К Гале пришли ещё несколько русских, нас собралось уже человек десять. Грохот от выстрелов приближался и на ночь мы спрятались в погреб во дворе. Рано утром услышали такой грохот мимо подворья, в котором мы прятались в погребе. Сидим ,  дрожим.  Думаем, что если это немцы, то нам точно конец. Притихли, слушаем. Один танк повернул к дворику и остановился, мы даже дышать перестали. Слышно как откидывается люк танка, и громко и отчётливо раздаётся русский мат. Мы все как закричим, и давай быстрее из этого погреба к нашим освободителям бежать. Обнимаем его, целуем, плачем. Такое ощущение счастья неописуемое! Освобождение!!! Всё ужасное, что мы испытали - позади и жизнь так прекрасна! Так хотелось жить и быстрей вернуться на свою Родину!


                Окончание     http://www.proza.ru/2014/10/23/1481