Бездна. Глава 4-5. Транссибирский экспресс

     Прицепной плацкартный вагон до Владивостока отличался от всего состава своим праздничным видом. Это — мой первый корабль в неведомую даль. Дальше будут другие корабли. Если номер этого вагона заканчивается на пятёрку, то моя поездка обязательно закончится на “пять”. Мишка из кармана рюкзака не преминул упрекнуть меня в суеверии.

     — Это я так, от волнения, — подмигнул я Мишутке.

     — Ладно, всё будет хорошо.

     Проводник, парень в тёмно-синей форме, проверил наши билеты, и мы прошли в вагон. Мои спутники-студенты первыми начали занимать места.

     Первое “наше купе” заняли девушки. Я ещё раз мимолётно, чтобы не заметили, оценивающе оглядел их. Высоченная первокурсница с официальным, несмотря на молодой возраст, выражением лица. Будущая директриса или депутатша… Другие студентки — обычнейшие туполицые старшекурсницы. Но и в них сидит жажда захомутать богатого женишка, желательно, иностранца, желательно, из Америки.

     Парни заняли два других купе. Получилась три плацкартных отсека. Я шёл самым последним.

     — Тебе, к сожалению, досталось место вдали от коллектива, — сказал самый возмужалый высокий парень, староста группы и наш будущий бригадир. — Не переживай! Располагайся да иди к нам. Познакомимся, пообщаемся. У нас есть, чем знакомство отметить.

     Я отнёс рюкзак на место и, едва поезд тронулся, не столько ради приличия, а чтобы заглушить волнение, вернулся к бригаде.

     Парни уже собрались в одном купе.

     — Серёга, — представился староста и подал руку.

     Остальные тоже называли имена, я даже не пытался запомнить, всё равно оперативной памяти не хватит, достаточно помнить старосту…

     Парни были с одного факультета и давно друг друга знали. Они обсуждали свои проблемы, однокурсников, зверя-препода, который ставил зачёты минимум с третьего захода.

     Мне это было совершенно неинтересно. Я смотрел в окно на маленького мальчика, который плакал, указывая ручонкой в нашу сторону. Наверное, он, как я почти два десятка лет назад, требует с мамы наш красивый вагон со мною внутри в придачу. Хороший бы ему улов был: железнодорожный состав, куча студентов, взрослых дядечек и тётечек. И я!

     Маленького, как игрушечного, мальчика скрыло неуклюжее привокзальное строение. Мои спутники обсуждали всё те же проблемы, однокурсников, зверя-препода, рассказывали про зверя анекдоты…

     Поезд миновал городские окраины, показались знакомые горы. По дороге ехал маленький ПАЗик… как тогда… Из маленьких окошек автобуса выглядывали мизерные человечки… Маленький автобус остановился, из него высыпали одетые в разноцветную одежду муравьишки-человьишки… Я пялюсь на них, они — на меня; для них не больше ли я похож на окуклившуюся гусенку?!

     Вот и гора, сокрывшая где-то в невидимом с дороги уголке Морковкину бездну.

     Моя решимость оставить всё и отправиться в океанские просторы — это мой прыжок через Морковкину бездну?!

     Я уже плыл к далёкому тропическому острову, поэтому к началу застолья поспешил притвориться уставшим и занял верхнюю полку в своём купе.

     Соседки по плацкарту оказались, к счастью, тихими деревенскими женщинами. Они неторопливо-негромко обсуждали свои проблемы и совершенно не мешали мне любоваться пейзажами за окном. Я удивлялся простоте их слов и природной мудрости. Они ничего не говорили о философии, религии, психологии. Так, огородные дела, отпевание и похороны старшей родственницы, красота окрестных лесочков и речек, увлечённость внуков отцовским ремеслом… Так тихо и мирно в их мире…

     Родиться бы мне в другом веке, в простой русской деревне, в многодетной семье… Жениться, трудиться, нарожать детей, вырастить их, потом воспитывать добрых внуков… Петь незамысловатые песни о вольной воле… Вести тихие мудрые разговоры с односельчанами. Умереть без стенаний и заламывания рук, принимая с благодарностью судьбу такой, как есть.

     Бесплодные мечты… Но почему бы не поехать в их деревню? Правда, у них своих бездельников хватает, в любой деревне есть свои деспоты и алкаши.

     В “наших ” студенческих купе уже вовсю травили анекдоты, пели песни и громко ржали. Хорошо, что меня там нет… Я — в горах и на полустаночках, что проплывают за окном, даже тропический остров мне не нужен.

     Соседки по плацкарту пригласили меня к своему столу. Совершенно естественно я воспринял их гостеприимство и присоединился к простой крестьянской трапезе. Домашняя сметана, домашние пышные лепёшки, щавель, малосольные огурцы, сало, зелёный лук, мёд…

     — Кушай, студент, не стесняйся. В городе, наверное, давно не пробовал такой густой сметаны и настоящего липового мёда?

     — Скажите, пожалуйста, как в вашей деревне живётся?

     — Не улететь ли из родного гнёздышка задумал?

     Я смутился: оставить маму, всех своих друзей, Алинёнка — настоящий предатель.

     — Понятно… Места-то наши хорошие. Да вот заработка месяцами не видим. Мука дорожает, сахар по талонам или по коммерческим ценам, будь они неладны.

     — А мужики все деньги на дрожжи с сахаром тратят, запиваются. Воруют у своих жен и друзей! Оно и в городе не лучше, да в деревне без своего хозяйства совсем худо жить.

     — Приезжать-то приезжай, коль готов трудиться и не водиться с алкашами. Наши молодые — кто в город подался, кто-то пьёт, другие своих же односельчан в кооперативах обирают.

     — Если толковый парень, может, подмогой в нашей деревне будешь!

     — У Анны, — седая женщина указала на самую молодую соседку: — дочка младшая — просто загляденье. Из деревни уезжать не хочет, да жениха у нас найти непросто. Она умная, скромная, к ней все парни клеятся, да она не выносит пошлости и грубости, на танцы из-за этого никогда не ходит, книжку лучше дома почитает. Вот ни с кем и не дружит даже. Кушай медок-то, кушай. Небось в городе такого нет.

     Молодые птенцы, вылетая из гнезда, укрепляются, учатся летать, летят в жаркие страны. А весной возвращаются куда угодно, но не в родные края. Где-то не слишком далеко, но всё же — не домой… Если не уплыву на остров, то непременно остановлюсь в их деревне… Или в любой другой, лишь бы горы, речка и бескрайние горные леса, и бездонное небо.

     Я с решимостью сказал:

     — Если на Дальнем Востоке не останусь, может, к вам приеду. Правда, я не ахти какой специалист, но научить работать даже обезьяну можно…

     — Обезьян своих хватает, а вот закончишь университет, да к нам подавайся.

     — Расскажите, пожалуйста, какие у вас леса, реки, горы…

     — Посмотри на красоту за окном. Такие же величавые, только другие.

     Я намазал густой мёд на творожную ватрушку и с удовольствием откусил, запивая горячим чаем. Женщины так и норовили подвинуть поближе ко мне свои постряпушки.

     Разомлев от сытной еды и горячего чая с мёдом, я поблагодарил женщин и забрался на свою верхнюю полку.

     Я сосредоточенно слушал перестук колёс, столь знакомый с детства, неизменно навевающий грёзы о дальних краях. Я лежал и слушал слушал, представлял себя ребёнком… Мы ехали к незнакомым родственникам в незнакомый город. Я, пятилетний ребёнок, непрерывно смотрел на проплывающий пейзаж, каждую минуту ожидая волшебную страну. Волшебная страна не показывалась, но это не мешало мне с восторгом смотреть на бескрайние однообразные поля, внезапно сменяющиеся перелесками.

     Поезд проносился мимо маленьких деревень… Непременный сказочный вокзал, водонапорная башня. Я наблюдал, как в захватывающем кино, за судьбою героев беспрерывного фильма: маленьких людей и совсем маленьких детей. Они возили в маленьких алюминиевых флягах воду, прыгали через скакалку, рубили дрова, играли в мяч, ехали на маленьких подводах, выделывали на велосипедах трюки, поливали грядки в своих маленьких огородах, загоняли маленьких коз и коров в маленькие загоны. Неожиданно деревня заканчивалась большим скотным двором или таинственным элеватором.

     Вновь ожидание, и вот оно, возникавшее с непонятной закономерностью чудо: маленький жёлтый молоковоз везёт молоко по просёлочной дороге, сверкает на солнце речка, за белым катером пушится широкий длинный хвост, маленькие машинки едут по светлой полоске шоссе, ныряющей прямо под наш поезд. Вновь горы, небольшие и округлые, как холмы, они становятся с внезапность пробуждения необъяснимо круче и таинственней. Буреломы, гари, каменные осыпи и светлые полянки…

     Проходя за кипятком, я увидел перемену в “наших купе”. Директриса осталась на своём месте, к ней подсел самый высокий парень. Другие девчонки равномерно распределились среди студентов. Теперь их было не меньше, чем парней. Видно, подсели на огонёк из соседних купе. Оценивающе оглядев вновь пришедших, я отказался от рюмочки и занял свою наблюдательную полку.

     К вечеру парни были нетрезвыми. Они попытались напоить меня водкой. Чтобы не прослыть белой вороной, я выпил грамм пятьдесят водки — лишь бы отвязались, рассказал несколько остроумных анекдотов, чем вызвал всеобщий восторг, и дипломатично пожелал всем спокойной ночи.

     Мои мысли переключились на дом. Чтобы не растравлять себя обидой, я запретил себе думать об университете и сохранившейся угрозе отчисления. Мама в последнее время часто срывала на мне раздражение из-за жизненной неустроенности. Но кто виноват, что она вышла замуж за неудачника, сумасшедшего оккультиста, выпивающего всю свою мочу? А наша последняя — последняя встреча с мамой могла закончится тем, что я никуда бы не поехал…

     Чтобы не расплакаться, я старался о маме не думать… И максимально концентрировался на заоконном пейзаже. Я сравнивал горы наши и те, что за окном. Наши горы прекрасны, но исхоженные неоднократно, скуку не вызывали, но некую обыденность, скорее, отсутствие неожиданности. Горы за окном были воплощением тайн и скрытых глубин. Единственная загадка наших гор — Морковкина Бездна. Здесь же всё было воплощением этой бездны. На обратном пути ночью дёрну стоп-кран, и убегу, куда глядят глаза. Чтобы не возвращаться домой, к постылой серой жизни.

     Но обратного пути не будет. Да-а, я вроде незаметно, но твёрдо уверил себя, что домой я возвращаться не буду никогда. Из универа рано или поздно меня попрут, не исключат — сам уйду, Философ не даст покоя. А что Философ? За время учёбы ещё таких ли самодуров встречу! Не удастся сбежать на необитаемый остров, то приеду хоть в деревню, куда меня пригласили женщины. Авось смогу сладить с алкашами…

     Но лучше — остров.

     — Есть одно “но”, — Мишка, как всегда, считает себя самым умным. — Ты всегда стремился всё делать напоказ — чтобы кто-то оценил тебя и твои способности. На острове кроме меня не будет никого. Сможешь жить без оценивающего взгляда и каждодневной похвалы? Не опустишь руки? Не одичаешь сам? Ты же знаешь, почему дичали попавшие на остров моряки?

     — Знаю.

     — Ради чего будет вся твоя деятельность?

     — Мишка, я сам всё время думаю об этом. Прокормить себя, сделать жилище, обезопасить себя от хищников, змей и москитов? Но остальной смысл жизнедеятельности будет потерян! Долго жить, не болеть — зачем? Всё же хоть один человек рядом нужен ради того, чтобы жизнь наполнить смыслом, но этого человека нужно любить! А любить я почти не способен.

     — Прямо-таки не способен?!

     — В другом человеке я люблю лишь себя, лишь его оценку моих достоинств, его восхищение мною, его желание погладить меня по голове. Но ещё больше я любил бы его за удовлетворение моих тайных мечтаний. Значит, это должна быть непременно девочка. Девочка красивовна. Ладно, давай спать.

     Давно наступила ночь. Мишка уснул, а я всё смотрел на ночные огни селений, на едва различимые в темноте силуэты гор. Потом опустил голову на подушку и слушал такой знакомый с детства перестук: тук-тук, тук-тук. И даже скрежет железных колёс на поворотах путей казался мне чудесной музыкой.

     Мои соседки начали собирать свои сумки. Боясь разбудить меня, они тихонько переговаривались.

     — Вы скоро выходите?

     — Не спишь, студент? Мы домой приехали. Через пятнадцать минут наша станция.

     Я помог им вынести сумки, тепло попрощался с ними, пожелал хорошего здоровья и даже сказал, что готов к ним приехать. Если не сбегу на остров, мысленно прибавил я.

     Вернувшись на своё место, я обнаружил оставленные для меня продукты и через окно жестами поблагодарил добрых женщин.

     Когда они ушли, я долго сидел, глядя в окно. Немного помечтал о том, как приеду в их деревню… Я знал, что вероятность этого ничтожна, я оставил эту возможность лишь как вариант бегства. Больше думал о предстоящем каторжном труде и моём чудесном побеге с корабля, когда не останется больше сил на мартышкин труд. Я распалял себя картинами моей робинзонады и никак не мог уговорить себя ложиться спать. Почти всю ночь я думал об острове и был в состоянии небывалого возбуждения ума.