Пепел

- Когда ты ему дашь развод, вешалка старая! – Вопила фриковая анимашка. – Старая, старая кошелка! Убью!
Вера неосознанно схватила лак для волос с комода и пульнула длинной очередью из баллона в злобное личико гламурной анимашки. Как гостеприимная  хозяйка, Вера распахнула настежь дверь в ванную и впихнула  в нее неудавшуюся ниндзя.
Пока девочка-фрик смывала свою боевую раскраску с лица, пытаясь промыть глазки от лака ну с очень сильной фиксацией, Вера достала из ее фриковой сумки со стразами розовый телефон и из списка контактов уверенно выбрала одного абонента – Масика. Жертва японской анимации и гражданской позиции Пэрис Хилтон обиженно и по-детски ныла в ванной, иногда твердо выкрикивая «Вот сука!». Вера пару минут полюбовалась на Масика и мобильно вышла с ним на связь.
- Зайка, ну что еще? – Немного недовольно заявил Масик.
- Пахомов, это я. Заедь ко мне и забери свою Заю. Купи ей чупа-чупс побольше и живой воды: будешь реанимировать.
- Вера? Что случилось? – Сменил тон Масик.
 - Теракт.

Пахомов сиял, как имененник.
- Зоинька, подожди меня в машине.
Сникшая анимашка удалилась.
- Пахомов, ты совсем очумел, что это за детская порнография? – Поинтересовалась Вера у сияющего Пахомова. – Твоя пассия вроде постарше была.
- Это та же. Идет в ногу со временем: гимнастика, пластика.
- Ну-ну. Впадаете в детство: она - телесами, ты – мозгами. Смотри, обвинят в педофилии.
- Вера, а ты злишься! Ревнуешь! – Пахомов подошел к Вере и попытался обнять. – Вера, возвращаяйся! Пожила на вольных хлебах, потешила самолюбие – пора и честь знать.
- Пахомов, ты – и о чести! Пора давно разводиться… И Сашку мне верни.
- Вера, а Сашка в комплекте со мной. Ты, он и я – одна семья. Только так!
- Подонок! Я не вернусь.
- Посмотрим.

- Гришка Пахомов! Зашибись! – Всплеснула руками эффектная дама в вечернем наряде.
- И это – прима русской драмы. Заслуженная артистка страны! Элюня, держи, заслужила, - и Пахомов вручил даме подарок.
- Гришка, не забыл, - улыбалась красавица Эля, прима городского театра и подруга детства Пахомова.
Она окунула лицо в огромную охапку полевых цветов, которыми наградил ее Пахомов, и, с вопросом глядя на него, потрясла в воздухе небольшую коробочку:
- Что здесь?
- Пустячок. В твоем вкусе.
Эля заглянула вовнутрь. Старинная рубиновая брошь.
- Гришка, это безумно дорого!
- Элюня, искусство надо ценить и поощрять!
- Гриня, а что взамен?
- Эля, Эля, друг детства, что за подозрения? Веди к гостям. Кого ты сегодня привечаешь?

День рождения был в разгаре. Застольную часть с тостами и речами в честь именинницы максимально сократили, и вечер приобрел формат обычного фуршета после спектакля или какой-нибудь презентации. Гости разбрелись по комнатам. Кто-то пил, кто-то говорил, кто-то танцевал, а кто-то даже пел. В общем, никто не морочился  по поводу виновницы торжества. Эля и Пахомов подошли к столу и стали выпивать за встречу, за Элину красоту и ее успехи. Пахомов бодро чокался, закусывал и энергично вертел головой по сторонам, разглядывая гостей. В соседней комнате играла музыка, и в проеме двери были видны танцующие пары.  Пахомов подошел к двери. Размахивая бокалом в такт музыке, он обернулся к Эле и громко спросил:
- А кто это танцует мою жену?
- Вот оно! Гришка, прокололся! А я все жду, когда же ты начнешь расспрашивать меня про Веру, - ответила ему Эля. – Ради нее приперся. Смотри, Гриня, день рождения мне не порть. Мне сцен на сцене хватает.
- Элюня, не съезжай! Кто танцует мою жену? – Настойчиво повторил Пахомов.
- Гриня, ты обороты свои убавь, не на ту напал. Это раз. Вера тебе не жена. Это два. Подарочек свой  бери в зубы и катись. Это три.
Пахомов стеклянными глазами смотрел на Элю. Ее передернуло от этого взгляда, но она, не подавая вида, грозно ткнула пальцем на подарок Пахомова, а потом на дверь:
- Гриня, до новых встреч.
Пахомов ожил, подошел к Эле,  чмокнул в щеку и картинно прижал ее руку себе к груди:
- Элюня, подарочки – не отдарочки. Не гони старого друга в ночь. Старому другу хреново.
- А ты с бабами своими разберись. Надорвешься, Гриня. Ты выбери что-то одно: либо бабки, либо бабы. На все сил не хватит.
- Элюня, права, права. Пашу, как вол. Расширяюсь.
- Расширяется он! Сузился до нельзя. Видела я тебя с твоей герл-фрэндой. Гриша, упал ниже плинтуса. Правильно, что Вера от тебя ушла.
- Элька, ругай меня, ругай. Только помоги Веру вернуть.
- Что, наелся молодой безмозглости? Свежевыжатая незамысловатость и умственная стерильность. Надоело быть масиком?
- Элюня, ну скажи, кто это вокруг Веры крутится? Что-то мне фэйс этот знаком. Из ваших, артист?
- Из наших. Поклонник и меценат.
- Ух ты!
- Олег Иванович. Бизнесмен. Джентльмен. Не то, что ты – дворовой хулиган! Гришка, не лезь к ним. Пусть Вера отдохнет, порадуется жизни. И… Гриня, верни Сашку, не будь сволочью, нельзя детей с мамами разлучать.
- А с папами?
- Гришка, не передергивай! Верни мальчишку матери, пусть живут вместе.
- Много они наживут!
- А ты помоги. Ведь можешь. Сам живи и Вере с Сашкой дай жить. Можно ведь все по-людски сделать. Было бы желание. А бабла твоего на всех хватит. И на Веру, и на сына, и на теток твоих экзотических. И на подарок своей любимой артистке, подруге детства, а, Гриня?
Пахомов обнял Элю и стеклянно посмотрел на танцующих. Прямо ему в глаза пристально смотрел Олег Иванович.

- Вера, Пахомов приходил, - сказала Эля Вере. – Хочет все вернуть назад.
- Эля, ты видела ее, эту Зайку? – Спросила Вера подругу. – Видела. И я имела такую радость… Знаешь, я как голая. С тех пор, как узнала про пахомовские шашни. Я – голая. Мне холодно и стыдно. Мне изменили, и мне – стыдно. Мне кажется, что все знают и тычут из-под тишка пальцем в меня. И посмешище ни он, ни она – карикатура на женщину, а я, я – честная, преданная дура, обманутая дура мужем-бабником на пару с его погремушкой. Эля, мне тошно, мне гадко. И страшно. Страшно верить и доверять. А Сашка? Как все объяснить Сашке? И как его забрать?
Вера уткнулась в оконное стекло лбом и закрыла глаза. Эля, заслуженная артистка страны, сотни раз заламывала руки в душераздирающих монологах своих героинь на подмостках театра, знала, как нужно стать, чтобы в свете рампы блеснули слезы в глазах. Но в миг чужого откровения заслуженная артистка страны была пробита насквозь бесхитростным признанием, впервые она не знала что сказать. Поверх двух бокалов с шампанским на Веру и Элю смотрел Олег Иванович.
- Мне тошно. Мне гадко. И страшно, - повторил он негромко и поперхнулся. – Милые дамы, а вы любите лошадей?

Безукоризненная выправка официантов раздражала Веру. Холодные маникены. Белоперчаточные эльфы. Факиры, беззвучно проявляющие изыски кулинарии на столе. Сейчас Вера предпочла бы увидеть перед собой недовольное лицо официанточки из рядовой кафешки или приторно-слащавую  улыбку уличной торговки, нахваливающей свой залежалый товар.
- Олег Иванович, ваш клуб полностью отвечает своему названию: «Дворянское гнездо». Элегантно и безупречно. Какой вышколенный персонал! Браво, - тоном утомленной от своей роскоши графини вела великосветский разговор с хозяином заведения Эля. – Правда, Миша? – Обратилась она за поддержкой к своему молчаливому мужу.
- Эля, не фонтанируй, - вместо Миши ответила ей Вера. – Ты сто раз была в этом гнезде. И никогда не вникала в детали.
- Вера, ты встала не с той ноги. Олег Иванович явно повлиял на атмосферу. Появился какой-то лоск и знатность.
- Эля, ты в роли столбовой дворянки невыносима, - сухо ответила подруге Вера и встала из-за стола. – Олег Иванович, лоск и знатность не коснулись сада? Здесь был чудный яблоневый сад. Яблоки должны были поспеть. Хочется живых яблок с дерева.
- Яблоки поспели, - ответил Олег Иванович. – Еще не пробовал. Пойдемте нарвем.

Лоск не коснулся сада. Его коснулись жаркие ухаживания братцев донжуанов. От их признаний яблони горячились румянцем и пьянели от счастья в любовном хороводе весны. Но любовь донжуанов не вечна. За хмельным маем умчался веселый июнь. Июль тоже не задержался. Венценосный август пожинал плоды их недолгой любви. Он великодушно освободил яблони от бремени. Яблоки, как малые дети к отцу, льнули в теплые августовские ладони.

Вера сорвала с ветки яблоко и поднесла его к лицу.
- Живое, - сказала она и стала вдыхать его аромат.
- Вера, вы были в Париже? – Спросил у нее Олег Иванович.
 - Была. И не раз. Почему вы спрашиваете?
- Хотел предложить вам Париж.
- Я так безнадежно одиноко выгляжу? Хотели осчастливить золушку? Олег Иванович, в данный момент этот сад в тыщу раз лучше Парижа. И с вами я никуда бы не поехала.
- Почему?
- Вы – очень сомнительный элемент.
- Я могу ответить на все ваши вопросы.
- Вы можете и сможете. Но от этого вы не станете открытым. Вы – незнакомец из ларца Пандоры. Ваша сдержанность, манеры, клуб – это все видимость.
- Клуб не мой. Я в вашем городе недавно. По приглашению. Я – кризисный менеджер. Сглаживаю разногласия.
- Так вы – бандит? Не сомнительный, а криминальный элемент.
- Вера, мне нравится ваша манера называть вещи своими именами. Но ваша прямолинейность может сослужить вам плохую службу. Мне не хотелось бы, чтобы вы пострадали. С первой минуты, как я увидел вас, у меня возникло желание вас защитить.
- У меня настолько жалкий вид?
- Вы очень открыты и беззащитны. И это трогает. И это удивительно. Потому что мне не свойственны ни жалость, ни удивление.
- Вы так расчетливы, что лишены таких обычных человеческих проявлений?
- Вера, я на работе, даже когда я не на работе. Ее продуктивность зависит от расчета. Никаких эмоций, ничего личного, просто бизнес. Но из окружающего пространства, из достаточно однотипной толпы я выделил вас. Выхватил вас. Вы не вписываетесь в систему. В вас есть что-то такое… в вас есть…
- … пепел, - перебила Олега Ивановича Вера.
- Что? – Удивился он в ответ.
- После работы я всегда иду домой пешком. Дом пуст. Никто не ждет. Не к кому и не за чем спешить. Я иду с пустотой в пустой дом. Я смотрю себе под ноги и вижу только ноги, ноги людей, тоже идущих домой. Недавно я заглянула им в глаза. Глядя себе под ноги, я все думала, а почему они, идущие навстречу и мимо меня, не спешат? И я посмотрела на них, я заглянула в их глаза и увидела пепел. Нет искры, нет огня. Нет жизни ни в жизни, ни в глазах. Утром волочат ноги на нелюбимую работу. А вечером нехотя ползут к разлюбленным и нелюбимым домой. Инерция привычки. И, как у вас, Олег Иванович, ни жалости, ни удивления. Все выгорело и сгорело. И – только пепел.
- Вера, вы не сгорели. Вы живая. И вы не сможете сгореть. В вас есть… вера. И именно это трогает и задевает. Особенно тех, у кого веры нет.
- А лошади? Лошади есть? – Улыбнулась Вера.
- Лошади? Лошади есть, - улыбнулся в ответ Олег Иванович и подумал: «А она научит меня по-новому видеть и удивляться».

Из темного горла конюшни вылетела звонкая серебристая молния. Длинногривый, длиннохвостый конь. Искря глазами, он протаранил своей мощью садовую аллею и замер перед Верой, как вкопанный.
- Кто ты? – Спросила она.
- Это Пепел, - ответил изумленный Олег Иванович. – Мой конь. Хотя я уже не уверен, что он мой.

Пахомов выстрелил в затылок Олегу Ивановичу и откинулся на спинку кресла. Каждый раз, когда Олег Иванович поворачивался к нему спиной, Пахомов целился ему в затылок и стрелял, стрелял. Пока Пахомов мысленно перезаряжал пистолет, Олег Иванович беспристрастно озвучил преимущества неминуемой сделки.
- Господин Пахомов, вы – налетчик. Наполеон местного разлива. И, как Наполеон, сделали ошибку: вы зашли не на ту территорию. Вы, безусловно, лидер, авторитет. И только поэтому мы делаем вам предложение. Продолжайте контролировать обстановку. Для нас. Союз с нами даст вам новые перспективы и нашу поддержку. И, Григорий Александрович, мы не нарушаем закон. Мы и есть закон. Все детали – с нашими юристами. Завтра начнем аудит, обозначим приоритеты. А сегодня, Григорий Александрович, вас ждут в районном суде. Уважьте городскую Фемиду и обрадуйте Веру разводом. Разводом и разделом имущества и сына.
Пахомов был готов к любому развитию событий. Пока Олег Иванович говорил, Григорий подсчитывал все «за» и «против». Он знал, кого представляет Олег Иванович и понимал масштаб его полномочий. «Лучше быть живым, хоть и не первым. Если что, потом все отмотаем назад. Постреляем еще», - успокаивал себя Пахомов. Возможная перспектива размозжить голову Олегу Ивановичу немного подсластила унизительную для Пахомова сделку. Но упоминание о Вере и о разводе выдернуло чеку терпения, и Григорий взорвался:
- Слышишь ты, индюк напыщенный, это моя жена и мой город. И здесь я – Фемида и закон, - и Пахомов встал вплотную к Олегу Ивановичу. Олег Иванович не стал играть в боксерские гляделки «кто первый моргнет перед боем». Он дружелюбно похлопал Пахомова по плечу и сказал:
- Григорий Александрович, мне нравится ваша жена. Ваша бывшая жена. И… вы ей не ровня.
- Ты – ровня, - не сдавался Григорий.
- Нет, и я не ровня. Но я хотя бы это осознаю.
- Ух ты! Терминатор спасовал перед бабой.
- Вера – не баба. И уже не ваша жена. Господин Пахомов, нужно уметь видеть выгоду.
- И в чем моя выгода?
- Я не буду вашим личным врагом, - широко улыбнулся в ответ Олег Иванович.

- Тварь неблагодарная, - процедил сквозь зубы Пахомов и бросил Вере в лицо документы. – Тварь, легла под него и меня уложила.
Белый от злости Пахомов надвигался на Веру. Лучший бодигард девушек опять пришел на помощь. Вера залила лаком для волос стеклянные глаза Пахомова и вытолкнула его в подъезд. Чужая ненависть всегда бьет под дых. И ее первая атака, даже когда в силах держать удар, может выбить землю из-под ног. Очень часто у ненависти лица бывших союзников и партнеров. От любви - до ненависти. От ненависти – до любви. А была ли любовь? И будет ли? Вера сползла по стене на пол и беззвучно заплакала. Она устала жить в пустоте.

Олег Иванович стоял перед Верой и смотрел на нее. Впервые за много лет он не мог подобрать слова. Вера стояла перед Олегом Ивановичем и смотрела на него. Впервые в жизни она не была стеснена молчанием чужого для нее человека. Когда молчание стало красноречивее любых доказательств, когда молчание обозначило и проявило совсем недавно  зародившуюся нить взаимного интереса, Олег Иванович, как бесстрашный канатоходец, встал на эту тонкую струну и пошел навстречу к Вере. Целуя женщину-загадку, обнимая ее нежное податливое тело, он впервые в жизни испугался своей силы. Он вдруг понял, насколько ничтожна его сила перед тайной этой женщины и тайной любви.
- Вера, ты поедешь со мной? Завтра я уезжаю,- сказал он ей.
- Я не могу быть с тобой. Я не верю тебе… И твоя преступная работа, твоя криминальная жизнь. Все это уже было у меня, - ответила Вера.
- Ты не веришь мне. А себе, себе веришь? Ты боишься обмана. Знаешь, всегда есть риск быть обманутым. Врать себе тоже преступно. Спроси себя, чего ты хочешь больше всего?
- Другой жизни. Не такой, как была. Без вранья и криминала.
- Без вранья… Любая ложь криминальна. И что же делать? Все врут. По крайней мере, ты знаешь, кто я и чем занимаюсь. В этом мне не придется тебе лгать. Быть – не быть. Врать – не врать. Это всего лишь дело выбора.
- А у нас есть выбор?
- С верой всегда есть выбор, - улыбнулся Олег Иванович. – Я прошу тебя попробовать. Все, что могу тебе обещать – это союз без гарантий, - и безжалостный страж чужих интересов подписал с самим собой самый честный договор о преданности этой женщине и любви. Попытки любви. Уловив тональность договора Олега, Вера тоже ступила на тонкую струну попытки, натянутую над полем пепла прошлых обид.

Целуя женщину-загадку, Олег подумал: «А она научит меня быть».