Всего один вопрос

И возрадуются все, уповающие на тебя. Пс. 5:12


               Всего возрадуются все, уповающие натебя». Пс. 5:12
                Проповедь закончилась  и к  пастору подошел  мужчина лет шестидесяти пяти.  Он  был низкого роста, худощавый, весь седой, сотекшим лицом от постоянного пьянства. Его правая рука, прижатая  к  животу  заметно  подрагивала, на лице от подбородка до самоговиска растянулся рваный  шрам. Левый глаз прикрывала  нестиранная  сераяповязка, а одежда состояла,  несмотря  на теплуюпогоду,  из  потрепанного  свитера грубой вязки, и короткого  пиджака, очевидно, с чужого плеча.  На  одежде и  в седых волосах   сохранились  былинки сухой травы, видимо, мужчина несколькодней  не раздевался и неумывался. На потрескавшихся  губах темнели остатки  спекшейся крови, а  грязные, огрубевшие руки  были в пигментных пятнах, которые покрывали значительную часть кистейобеих рук  и  тянулись вдоль пальцев, упираясь впожелтевшие ногти с черной каймой многолетней грязи.  Общую неприглядную картину завершали, такой жечистоты и ухоженности, как и все остальное,  спортивные обвисшие штаны  и солдатские  растоптанные ботинки.               
- Я хочу с тобой поговорить, – робко обратился  он к пастору.               
- Хорошо, пожалуйста. Присядем,  так удобнее будет, – с готовностью  ответил пастор и пригласил  его к стульям, расположенным вдоль стены.               
- Как вас зовут?- присматриваясь к незнакомцу, спросил он.               
- Федор Игнатьевич.               
– Вы у нас в поселке впервые или я ошибаюсь?               
-  Местный я, тут рядомМихайловка - оттуда. Просто бываю редко, так уж сложилось. Из тюрьмы только  вот, месяц  как на свободе.               
-  И решили  прийти в церковь. Нам, очевидно, есть очем поговорить, - дружески улыбнулся пастор.               
- Да нет, я просто мимо  проходил, вижу - свет горит.  Дай, думаю,зайду.               
– Ну, человек предполагает, а Бог располагает.               
– Я не знаю, может быть и так. Не мне судить, человек  я маленький .               
– Как сказать. Но, тем не менее, я вас слушаю.               
– Со мной  ВасилийПетрович сидел. Так он               
с  Библией никогда  не расставался, –  тихим, сдавленным голосом  начал   Федор Игнатьевич:
- В  свободную минуту к  какой-нибудь стенке меня прижмет и давайчто-то втолковывать. Не мешал я ему, думаю, пускай выговорится, не денег жепросит...  Вот еговспомнил  и зашел.   
Пожилой человек  был вподавленном состоянии, но говорил старательно, пытаясь не глотать слова. Четко проговаривалкаждую букву,  оттого  местами сбивался и  затягивал речь.               
- Игнатьевич, - обратился к нему пастор, - у вас, наверное, много вопросовнакопилось, я попытаюсь на них ответить, -  он настроился на долгую и серьезную беседу.               
-  Да нет. У меня  один вопрос только, всего один…  - усмехнулся Игнатьевич и,  как бы прицениваясь, стоит ли продолжатьразговор, призадумался, закряхтел, а  затем спросил:               
- Вот ты мне скажи, почему твой Бог меня так невзлюбил, всю  жизнь мне сломал, преследовал меня, можносказать с самого детства. Я через него столько лишений перенес, незаслуженныхнаказаний получил, не перечесть. Как вспомню, такая обида берет… А ведь всемогло не так сложиться…  - Он опустил голову, пытаясь унять нахлынувшее волнение.               
В это время раздался скрип, затем последовал хлопок  закрывающейся  входной двери, Федор Игнатьевич обернулся к  пастору  и  сдавленным голосом спросил:               
- Я не задерживаю  тебя?  Может  домой пора?  Поздно ведь…               
- Нет, нет, - успокоил его   пастор, - я не тороплюсь. Давайте поговорим,  для меня тоже это очень важно.               
- Ну, вот смотри: первый срок я еще несовершеннолетним получил.               
У одной старушки велосипед  за летней кухней всем глаза мозолил. Под дождем, да под снегом, никому не нужный.  В  ту пору ей за восемьдесят перевалило. Сам посуди,к чему он ей.   Вот мы с пацанами ночью  велосипед  выкрали и подались в райцентр. Там решили продать. Велосипед-то я приметил, стало быть и идея была моя, но если быребята не загорелись , может и я  остылбы. Такая катавасия, вот.               
А пасечник Семеныч, злобный человек, всем поперек горла  стоял, видел как мы велосипед катили.Он-то и донес.               
– Я слышал об  этомпасечнике, - вспомнил пастырь, - рассказывали, что и мед у него был добротный  и как человек  - сердобольный.               
- Одним словом, повязали нас в райцентре, – не обратил внимания на репликупастора Федор Игнатьевич, - так  те двое (у родителей деньжата водились) откупились, а  у меня мать одна – уборщицей, вот мне тригода и впаяли.               
Отшлепать бы нас  иотпустить, да нет, по всей строгости подошли.               
И я, невинное дитя, можно сказать, еще молоко на губах не обсохло, оказалсявместе с уголовниками. Такую школу прошел. Он с минуту помолчал, а потом,немного замявшись, добавил:
- Не дай Бог кому все это перенести ... 
Затем подпер кулаком подбородок, сделал попытку улыбнуться, но егоподбородок  предательски задрожал.          
– Понимаю, у нас дров наломать  мастера. Особенно, когда власть в руки попадает, - пытаясь разрядитьнапряжение, согласился пастор.               
- Вот, вот, -  закивалголовой  ФедорИгнатьевич, стукнул себя кулаком по лбу, стиснул зубы и  закрыл уцелевший глаз. Но через минутуего лицо вновь оживилось, и с какой-то напускной бравадой  он взглянул  на пастора и  рассмеялся:
- Старушка та на меня зла не затаила, нет.  Она  даже ко мне в тюрьму приехала, пирожков привезла, как сейчас помню, ещетеплые были: платком укутала, чтобы в дороге не остыли. На прощанье  прослезилась, обняла меня и говорит, мол,как  освободишься,зайдешь, велосипед тебе отдам. Да куда там, -  махнул он рукой, - не дождалась  меня, померла через год. А моя жизньпошла  кувыркаться  дальше.               
- Как звали старушку, не помните?- спросил пастор.               
- Э-э, столько лет прошло, куда там.               
- А я помню. Пелагея Никаноровна, так ее звали.  Она, как я теперь понимаю, за вас в нашей церквимолилась. Меня только рукоположили. У  меня  тоже, как вы говорите, еще молоко  в то время на губах  не обсохло, мы с вами примерно одного возраста.               
- Вот еще такое было, - Федор Игнатьевич разместился  поудобнее, явно польщенный вниманием пастора.               
-  Ну, прямо абсурдкакой- то.  Как  всплывет в памяти тот случай…  так мурашки по коже. Подходит ко мне,значит, прапорщик  (это  я уже второй срок отбывал, на поселении  досиживал)  в руках у  него грязная кружка, где-то на  земле подобрал. Говорит:  «Отнеси, мол, на кухню, хорошенько помой,чего зря валяется». Понес я ее в столовую, но до кухни не дошел, так помочилпод краном и в общую кучу  бросил, а на ужин чего-то задержался, сел за стол, все кружки с чаемразобрали, одна осталась. Представляешь -  эта,  со следами грязи.               
Федор Игнатьевич усмехнулся и развел руками:
- Сижу и глазам своим не верю. Ну вот, скажи ты, триста человек в столовой,почему именно мне  этагрязная досталась.
С досадой и с негодованием выпалил он и добавил:               
-Не я  дежурный, не моедело, а из этой грязной кружки я хлебал!   
От нахлынувших воспоминаний его лицо  побагровело, он заерзал на месте, огляделопустевшую церковь, затем перекинул  ногу наногу, и,  опершись  рукою о подлокотник  стоящего рядом стула,  задумался.
Пастор предположил, глядя на Федора Игнатьевича , что очевидно тот  выискивает  в своей памяти новые случаи,  когда по его разумению,  Господь Бог  обошелся с ним несправедливо и  не ошибся.
- А один раз через Его наказание и жизни мог лишиться… -  прервал тишину  Федор Игнатьевич.               
- Зашел, значит,  вкладовку, а кладовщик  унас ленивый такой был  ине просыхал: начинал с утра и до конца смены... Потом задвинули  его куда-то или помер, кто его знает.Гляжу -  у него ящики сгвоздями, аж до потолка, но не ровно сложены. Верхний вот-вот упадет.  Стал подгадывать, кому этопосчастливится, на голову ведь, ой, как грохнет.  Но вот, поди ты, на обратном пути, забыл  об этом ящике, а  он как…  хорошо не по голове -  в плечо мне угодил, все косточки раздробил.Сознание сразу потерял, сколько лежал  - не помню, когда в чувство привели - не знаю.Нашатырь там, врача вызывали, народу много собралось.               
Полтора месяца  вбольничке, и  с тех порплечо у меня ноет, особенно когда к дождю, прямо мочи нет. Ну, скажи, зачем неэтому остолопу по голове, который за это отвечать  должен, а  меня покалечило?               
Так вот всю жизнь. Столько всего наворотилось, что и не перечислишь.               
И чтобы показать свое огорчение обстоятельствами рассказанного, он нарочито горько вздохнул, развалился  на стуле, весь истощенный и обессиленный. И,  стараясь не смотреть на пастора, он как бы ушел в себя, уставился в однуточку.
Слова его произвели тяжелое впечатление. Пастор, не зная как подступиться,молчал;  он рассматривалФедора Игнатьевича, о чем-то думал. В опустевшей церкви воцарилась тишина.               
За окном  послышалисьмужские голоса. Там, как нетрудно было догадаться,  подсчитывали деньги и при этом матерились,  денег не хватало, а магазин должен был  вот-вот закрыться.               
- А когда  последний разпопал на зону, четвертый, стало быть, – вновь заговорил Федор Игнатьевич, - ипострадал ни за что  иотсидел ни за что.               
У нас в деревне двое, муж с женой, утонули:  лодка перевернулась, а они дурни плавать неумели. Трое малолеток сиротами остались. Родственники детей себе забрали. А дом(большой дом  у них,двухэтажный)  заколотилии на  окна решеткиповесили. Решили:  детиподрастут, сами определят, как домом-то  распорядиться. Вот я и подумал: « А решетки тут кчему?  Кто туда полезет- пустой ведь».  А мояхата без  забора стояла,все руки не доходили. Значит, подсчитал  я  решетки, как раз получается. Вот я с утраречной песок завез, кум подсобил, купил шесть мешков цемента за пол цены уСидорыча, тот на цементном сторожем работал. Думаю, успею за ночь решетки вдольмоего участка расставить и бетоном залить. К утру подсохнет. А когда хватятся,что решеток нет, так я тут причем.  У меня  забор ужелет сто стоит.  Вечеромзамесил раствор и ночью за решетками полез. Тут я часа полтора потерял,повозиться пришлось. Решетки так крепко пригвоздили, что монтировкой  с трудом отдирал, пот градом тек.  Несу, значит, последнюю, и спотыкнулся,зараза,  конец решеткимне прямо в глаз. Взвыл я от боли. Ну,  из ближайшего дома  сосед на мой рев  и выскочил…               
Понятное дело – суд: без жалости и понимания. Не приняли во внимание судьи никакие смягчающиеобстоятельства. Глаз ведь потерял.  Впаяли срок по полной программе…               
Он притих, посмотрел на пастора, - да что я тебе про все это... -  вдруг занервничал он: 
-  Вот я сидел и слушал,как ты людям умные вещи рассказываешь, поучительные, можно  сказать. Многим бы призадуматься  надо. А  мне все это…               
За окном   все еще пересчитывали деньги,  Федор Игнатьевич задергался, нащупал вкармане медяки, и, что-то невнятно пробормотав, поспешно встал и, непростившись, поковылял из церкви.