Белая фея

Уста вожделенные мёдом помазаны,
Руки холодные спрячут бесследно в сон.
Грубыми нитями все слова связаны.
Зрящему Истину страха неведомо.
Грёзы стеклянные с плачем расступятся
Перед светящейся лилией белою.
Тени в круг ступят. Отсчётом запустится
Маятник ржавый. А к Солнцу летела я…
Тела бессилие, разума слабости
Инеем матовым мир убаюкают.
Страх перед смертью. Но нет большей радости –
Плату последнюю честно отдать свою!
Души застывшие в танце закружатся
Тех, наяву что остались уснувшими.
Нет больше боли. Лишь страх раз ослушаться
В память вонзился. Так Бога я слушала…

(Enuma Elish, «Белая Фея»)

…Вакуум. Медленно проступает белёсое пятно света. Теперь в нём ясно проявля-ется небо — голубое — и сосновая лесополоса. Тишина. Сон времени. Никаких чувств и эмоций, лишь однообразная картинка, сошедшая с выцветшей открытки. Кулаки сжи-мают жухлую траву. Танцор стоит на коленях, из последних сил нависая над влажной твердью. Ему очень тяжко. Суженные зрачки застыли в ледяной боли, лёгкие склеены — нет воздуха для ненужного больше дыхания. Вакуум. Всё спокойно, недвижимо. Как и должно быть…

22 июня.
Ну здравствуй, дневник! Я, признаться, без понятия, что в тебя писать… Сегодня загуглил: для развития мозга полезно фиксировать события прожитых дней. Ну, а если прожитой жизни? Попробуем…

3 июля.
И снова здравствуй! Худшая судьба — жить в эпоху перемен. Моё детство было почти беззаботным: мама, папа, я — дружная семья. Не считая двоюродных брата и сест-ры, которых теперь не вспомнить, да бабушки, появившейся в нашей жизни очень вовре-мя. Дворовые часто собирали «войнушку» или «казаков-разбойников», а меня взрослые считали заводилой, потому в случае неприятностей прилетало понятно кому… Хех, вспо-минаю, как ночью распилил с другом на дрова часть соседского забора и как случайно попал камнем в фару «жигулей» очень вредного старикана. Частенько попа не давала на себя сесть… А не со зла ж шалил. Просто сердце начинало вдруг биться часто, в глазах блестели чертята, и разум терял власть. Эх, счастливое было время!..
Взрослея, стал замечать, как горячо любимые родители, запираясь наглухо после работы, кричали. Мама иногда била посуду, тогда папа бил маму. Несильно. А потом про-сил прощения. Я помню, как мама впервые ушла из дома со мной. К бабушке. Тогда я по-знакомился с новым для себя человеком.

10 июля.
А это даже интересно: вот так вспоминать угасшую жизнь. Ретроспекция, пожалуй, и есть сейчас жизнь… Мне тогда было тринадцать. Слышу — крики, стук тяжёлого о пол. Открываю дверь кухни: на паркете лужа крови. В луже мама без сознания. Папа рядом: на коленях, перебирает светлые пряди грязными пальцами, молит простить. Рыдает. Самым жутким были его глаза! На мгновение почудилось, что сейчас и себя зарежет. Почудилось, что мне этого хочется. Но он заметил меня, резко поднялся, уличные ботинки перешагнули маму, словно порог, и Зверь подошёл. Что-то сказал. Не помню… Всё было как в тумане. С тех пор зову отца только «Борисович».

…Свет… свет мягко обнимают розовые лепестки — тончайший шёлк. Цветы всюду, непохожие на живые, но прекрасные!.. Над застывшей гладью чёрного озера без-мятежно парит белый голубь. Голос напоминает, что эта птица где-то — страшный символ смерти. Так почему же она — душа, почему — любовь, почему — жизнь сейчас? На размокшие борозды с голубых небес падают пушистые хлопья. Они равномерно по-крывают траву, сосны, наряжают застывшего Танцора в саван. Холодное Солнце не гре-ет, сияя. Ровный ковёр, куда ни взгляни. Так приятно утопать!.. Грести руками, обни-мать и гладить щекой пуховую подушку… засыпать… Но мраморная статуя танцора лишена динамики. Весь мир застывает в вакууме. Только падает снег, да голубь безмя-тежно парит над шёлковыми душами…

5 августа.
Мама тогда осталась жива, но… сама не своя. Мы снова уехали к бабушке. Да, уве-ряла, что не вернётся, но я-то всё понимал. Душа очень болела. Я искал, искал ответы на накопившиеся вопросы! Тщетно…

8 сентября.
Начало новой жизни.
Мне только исполнилось четырнадцать. Как сейчас помню: сижу на перилах, в од-ном ухе наушник с каким-то роком (без музыки не мог прожить и дня, так казалось). На-строение — мрак, как всегда. А тут кто-то руку на плечо кладёт! Я от неожиданности чуть с перил не свалился! Оказалось, девочка… Симпатичная такая была, с длинными светло-русыми волосами. Она у меня что-то спросить хотела, а я послал со злости на весь мир! Помню её лицо, застывшее. Из удивлённых глаз потекло… Так совестно стало, невыносимо! А я взял, и снова наорал… Ничего с собой поделать не мог, язык вообще не слушался. Вот так всегда — когда меньше всего нужно… Она убежала. Я вдогонку только «прости» бросил… а потом всё никак из головы не шло её лицо.
Где-то через неделю осознал, что влюбился.

…Бесконечный белоснежный шлейф снова надевает на глаза пелену. Приступ! Зрачки безумно расширяются, в клетке рёбер с дикой болью разлепляется «целлофан». Вдох. Такой мучительный, хриплый, со страшным свистом!.. Пальцы конвульсивно дёр-гаются, ожившие ладони — чёрные пауки. Теперь в них растворяются белые лоскуты пе-лены, Танцора плавно покидает всякое сознание. Лепестки быстро закрываются, истон-чаясь и исчезая в тумане… За спиной маячат какие-то тени. Они всё слетаются, слета-ются!.. Но обережный круг вакуумного мира пока держится…

30 сентября.
Я решил разыскать Её, пока ещё мама оставалась у бабушки. Все дома, подъезды, детские площадки и парки — изучены. Спрашивал людей — никто Её не видел… Так го-ворили. Я стал очень злым. Наверное, именно тогда впервые почувствовал себя самостоя-тельным. Мне было четырнадцать.

30 октября.
Спустя месяц мама снова вернулась к Борисовичу. Поначалу он вёл себя хорошо, был очень внимателен к нам. Помню, закрылись они вдвоём в комнате, и Борисович рас-сказывал, что на чёрной душе. Я, как всегда, подслушивал. Мужской плач отличается от женского: тише, грубее, трагичнее… Последнее время этот плач не был редкостью. И в вязких всхлипах: «Ненавижу себя!», «Прости! Молю!» Конечно… А сразу за тем утвер-ждал, что прощение ему одно — Ад.
Знаю, он действительно туда хотел. Собственная ирония: Ад примет в крепкие объятья, словно не обжигающие языки запекли бы разодранную плоть, а белые лепестки цветущей вишни в весеннем саду коснулись бы уставшей голой души. Но сил преодолеть животный инстинкт не хватало. Борисович был слабым человеком. Оттого сдался присту-пам.
Он всегда очень злился, когда что-то или кто-то нарушал его внутреннюю идеаль-ную гармонию, отклонялся от невидимого плана. Маленький кусочек чёрной гнили впол-зал в сердце, и хватало искры, чтобы пороховое отчаяние и злоба взрывались. Разум плот-но окутывало едким дымом.
Искра почти всегда находилась в страшно обожаемой Борисовичем моей маме. Он боготворил её до безумия, целовал нежные стопы грязными дрожащими губами. Стопы, которыми потом заставлял ходить по разбросанным кнопкам с оттопыренными лезвиями. Но физической боли уже не существовало. Затерялась в бездне отчаяния, гнева, постепен-но превращаясь в наслаждение, ненадолго направляющее мысли в иное русло.

5 декабря.
Спустя неделю я решился.
Всё началось на балконе. В футболке и шортах, не замечая сильного мороза: как и сейчас, была зима. Я прятался от Борисовича, который снова проиграл чёрной дыре. Вещи уже были собраны. Ближе к рассвету он заснул, и я смог выбраться. Из дома. Страха не возникло. Мне было четырнадцать — уже чувствовал себя взрослым.
Только… маму жалко, до слёз. Сколько ещё протянула после моего ухода?.. Сколь-ко ещё протяну я, с такими пристрастиями?.. Я знал, что разыщу Её, ту девочку со светло-русыми волосами. Ночевал, где придётся: подъезды, мосты… Другом стал тихий стук — хотя б сердце рядом. Еда, деньги на первое время были, а что потом — лучше не думать…

…Шёпот. Тихий, гнетущий. В голове. Это тени. Стучатся в вакуум, хотят про-никнуть в маленький мир застывшего Танцора из своего, несуществующего. Тени напере-бой твердят что-то о «настоящих вещах»… Кажется, сочувствуют… ему! Губы Тан-цора чуть искривляются в ухмылке: откуда жалким тварям знать Истину?!
Сквозь густой туман снова произрастает картинка.
Приступ кончился. Шёпот утих…

18 января.
И снова здравствуй. На долгий год забыл о тебе… Были причины. Но вот снова желаю здоровьица.
Девятнадцать. Жизнь бродяги — привычка, как и бомжеватая внешность… Хоро-шо хоть, без болячек. За здоровьем я старался следить. Было время, когда такое существо-вание даже нравилось… но всё не покидала надежда отыскать Её. И, может, прозвучит смешно, беря в расчёт шесть лет моей жизни до того… но мне несказанно повезло: как-то раз, «зайцуя», на одной из станций я увидел лицо. ЕЁ лицо!
Подошёл — не узнала… Если честно, это несколько смутило: мне-то упорно каза-лось, что мальчишка-крикун незабываем. Потом разум подсказал, как сильно я изменился: отощал, вытянулся, лохмотья, обросшая морда в грязи… Только глаза смотрели так же. Грубо… слишком грубо! Что ж со мной было такое?
А знаете, ведь потом Она всё-таки узнала! Я чувствовал себя счастливей всех на свете, ведь Она сказала, что любит меня! Вспомнил, глупый, «Алые паруса»… Вот оно где было — счастье! Она заметила мой взгляд среди сотен других. Она всё смогла понять. Она решилась.
Выяснилось, что Её родители умерли уже давно. Приёмная семья казалась милой и заботливой, но с совершеннолетием началось изживание: доверившееся сердце разбивали снова и снова. Любимая моя быстро покинула место, совсем недавно казавшееся домом, и на время Её приютили новые друзья. Не ангелы, отнюдь, но кроме них — никто.

12 июля.
Мы в квартире Её друзей. Пока их не было, отмылся, частично отстирался, побрил-ся… в общем, превратился в человека. Потом Она поцеловала. Словно бабочка щеки кос-нулась!.. И в губы… Тогда казалось, могу часами вот так стоять, целоваться, и больше ни-чего не надо… Я прижимал Её к себе, нежно, как только мог. Чувствовал пальцами кры-лья лопаток, слегка выпирающие рёбра… Как же я любил эту худенькую, хрупкую спин-ку!.. Ладони опустились на талию… такую тоненькую!.. Я боялся сломать её ненароком, хотя явственно ощущал под горячей кожей пульсирующую силу жизни. Ещё ниже… За-глянул в глаза. Они счастливо улыбнулись, прочтя мысли.

…Свет померк. Чёрные скалы и бушующее море на мили окрест. Острые, как иг-лы, пики пронзают свинец туч. Мысли — воронья стая. Танцор бьётся в конвульсиях, прикованный чугунными цепями к камню. На челе терновый венец. Небо беспощадно, чер-неющая бездна желанна. Неявная в вековечных сумерках точка медленно, вязко прибли-жается. Тут же гриф уже пронзает когтями ладони! Птица клюёт грудную клетку, упивается каждым мигом! Сердце близко. Перья, перья, перья… Бабочка. Мёртвые кры-лышки в гербарии… Сухие лепестки. Ещё красивые, только по краям начали загнивать. Танцор слаб. Новый приступ.
Наконец-то!..

5 августа.
Дорогой дневник! Не знаю, сколько ещё выдержу… Единственное, что хочу — ус-петь до ломки. Её друзья стали и моими. Мысли расплываются… Они уже давали Ей про-бовать. Не «белую фею» — дорого. «Винт» куда лучше для одноразовки. Круг, потом ко-му-то хочется ещё… Обычно от винтика крышу сносит сразу. Но Она выдержала. Она понравилась... Поэтому нашлись деньги на фею. Но за такую сумму надо много работать. Я не знал… Новые друзья не стали мучить «винтом» меня, не подсовывали «крокодила», от которого гниёшь. Над девочкой сжалились, наверное… Я тоже много работал. До петушков охотников много. Поначалу бывал и в кругах…
Это вечный Лабиринт Миноса, из которого выход один лишь… Но белая фея каж-дый раз убаюкивала нас в ледяных объятиях, прижимала к пустой груди. На сердце как-то теплело…
А потом снова… и снова…

27 января.
Полгода. Да нет же… уже вся жизнь! Белая фея прилетела за Ней. Вчера. Навсегда.
НАВСЕГДА!!!!!!!
Дневник, ты всё, что осталось. Слышишь? Будь со мной!!! Не бросай… Сейчас приму немного, чтоб мысли прочистились. Не станет легче — станет всё равно…

2 мая.
Год… Зачем живу? Дьявол, слышишь?! Дьявол!!! Забери меня!!! Забери!!!!!!! Прошу… Чёрт возьми!..
Год и три месяца без Неё. Ещё неделя, и я тоже умру. Сказал какой-то оборванец — врач или типа того — после осмотра. Целая неделя… Чёрт, почему так долго?! А всё про-клятая слабость!.. Не могу инстинкт убить…
Ты, конечно, в Раю уже… Вспоминаю Твои глаза, когда подарил любимые белые лилии. Лицо доброе-доброе… улыбка, по-детски искренняя, наивная, чуть стыдливая… согревающая… Единственная настоящая во всём мире! А прекрасные глаза… В них света хватило бы на всю Вселенную! Ты тогда чуть не плакала от счастья, а я, дурак, стоял и не знал, что делать. Но теперь Ты в Раю, и мне больше никогда не обнять своё счастье… Ты, конечно, страдаешь, видя, как низко я опустился… Я же так люблю Тебя! Милая, не плачь! За окном дождь, да… Не плачь, Дорогая! Солнышко моё!.. Ты же ангел, только и даёшь надежду! Руки Твои расцеловать… они ласкали меня, я смеялся… И даже белая фея тогда, казалось, была не нужна. Смейся, Милая! Я больше всего хочу этого!

…Белоснежная пелена превращается в метель. Скелеты полуразрушенных по-строек застланы туманными клочьями — бесконечный снежный саван. Вокруг лишь хо-лод. Где-то вдали воют звери ветров: меж бетонных стен мёртвых исполинов отзвуки их ночных танцев. В висках пульсирует алмазная пыль, разъедает обескровленные труб-ки. Повсюду вязкий скрежет, треск. Успокаивает… Зачем дышать в вакууме? Боль, движения, звук…
…снег.
Величественная Белая Фея шагает над матовым ковром. Её обнажённое тело по-крыто узорами, какие мороз рисует на окнах. Стеклянные губы сшиты грубой бечёвкой, глаз вовсе нет. Тяжёлый, гнетущий шлейф за плечами продавливает бесконечные снега до самого центра мира, заполняя собой всё освободившееся пространство. На толстой цепи из седых волос — жирный пёс. Пасть огромна, в зрачках голод, похоть и усталость. На прозрачных клыках блестит голубой лёд. Взор демона рыщет, пронзает плоть и души, жадный язык нюхает воздух. А слепая Белая Фея движется титаническими шагами, медленно, как во сне, и мимолётно, как в смерти…

9 мая.
Я — друг Танцора, пишу под диктовку:
Сил удержать ручку нет. Брежу, поэтому не уверен, что всё, прочтённое вами здесь, правда. Тело уже застыло, язык еле ворочает. Больно. Очень! Всё надеюсь, что в параллельном мире снов мне, наконец, удастся станцевать… Слышу, тени и сейчас бьются в вакуум, шепчутся со мной. И, кажется, теперь я их понимаю. Вселенная рыдает, слёзы переполняют собой Великий Океан. Люди не могут окунуться в него, ибо сразу тонут. Так гадко… Но я могу. Почему?! Тени твердят, что не стоит мне считать эти слёзы… Велят оставить тем, по чьей воле текут. Насекомые и бактерии ждут, чтобы разложить остатки тела…
А ведь Ты мечтала быть живой!.. Могла часами рассказывать про мир, где ласко-вый ветер играет листочками молодых берёз, а Солнце не обжигает… Ты никогда не при-нимала тьмы. Понимала, да. Но всегда, всегда искала свет… Любовь моя! Твоё Солнце и теперь со мной. Знаешь… я сейчас чувствую, что моя смерть — наше прощание.

…Танцор взвился к небу резкой конвульсией! Но тут же его, обессилившего до кон-ца, пожрал снежный гроб. Всё же танцевал!.. Единственный раз, на границе двух изме-рений. Жирный пёс сорвался с цепи и большими прыжками несётся к обмякшему телу. Ледяная пасть принимает голову в себя… Логично.


12 мая 2013 года.