Холод

Холодно… очень холодно. Он последний раз затянулся истлевшей до фильтра сигаретой и отшвырнул окурок в сторону давно уже потухшей печи. Бычок угодил прямо в центр горстки пепла, оставшейся после последней растопки, и воткнулся в нее носом. Дрожащими руками он вытащил из глубокого кармана телогрейки полулитровую бутылку из-под «пепси», заполненную до краев прозрачной бесцветной жидкостью, и приложился к ней губами, ополовинив в четыре глотка. Эту самую жидкость он с трудом выпросил у старой соседки, которая гнала ее литрами и продавала. А у него ведь денег не было. Люди, которым он доверял больше всего оставили его с голой жопой в этом проклятом доме. Брат, со своей шлюхой-женой и детьми-даунами уехал в город. «Видел бы отец, как они поступили со мной» - думал Иван. Он никак не мог понять одну вещь – зачем нужна была эта стройка? Чтобы потом все бросить, уехать и оставить младшего брата ни с чем? Наверное, так и было. Да и черт его знает, какая муха укусила Семена. Дом-то почти достроен, машина есть, деньги есть… жили бы сейчас как короли в этой вонючей, пропахшей коровьим дерьмом, деревне. Нет же, он захотел в город, мол, там жизнь лучше.
Крепкий алкоголь заставил мозг Ивана шевелиться, размышлять о жизни. Он не был умным, но и глупым себя не считал. Холодными осенними вечерами Иван, хорошенько поднабравшись, рассказывал деревенским пацанам о смысле жизни, политике, а иногда о своем брате, которого любил, не смотря на то, что тот оказался мудаком. После этого он приходил домой, нажирался в хлам, хватал отцовскую двустволку и отправлялся на охоту. Охотился на все, что шевелилось в темноте, если оно было ниже человеческого роста. Местные слышали выстрелы, но на улицу выйти не решались - мало ли кто там с ума сходит - а на утро находили трупы собак и кошек, иногда, даже коз, сбежавших из загона. А Иван просыпался и, как ни в чем не бывало, шел к соседке за спасительной семидесятиградусной микстурой. Он ничего не помнил, а люди даже и мысли допустить не могли, что это делал тот самый добродушный алкоголик Ваня, которого собственный брат бросил на произвол судьбы. В деревне его знали все. Многие даже приносили ему еду, дабы поддержать пропащего соседа. А он не отказывался – брал все, что преподносила ему судьба.
Иван встал со старого скрипучего стула и, задевая косяки дверных проемов, вышел на улицу, по пути пытаясь опустошить оставшиеся в его руке полбутылки самогонки.
«Как же холодно, - подумал он, выйдя на улицу, - осень – самое паршивое время года». Эта мысль натолкнула его на другую: «Нужно стащить у соседей дров». Но он так этого и не сделал. Семидесятиградусная жидкость, словно молотом ударила в его богатую на идеи голову, сознание застлало мутной пеленой алкоголя, и он свалился под ближайший ивовый куст в кучу козьего дерьма, оставленного, по всей видимости, не одним животным, а целым выводком. Мягкие шарики с негромким чавкающим звуком расплющились под весом обмякшего тела Ивана, и на этом оборвался его, еще не успевший начаться, день.

***
Зима выдалась холодной. Очень холодной, если быть точным. Она подобралась неожиданно и сразу же ударила лютыми морозами по всей стране. Даже тут, почти на самом юге страны, было невыносимо холодно. Центральное отопление в деревне было проведено только самым обеспеченным семьям, коих оказалось не так уж и много. Конечно, все это грозило высокой смертностью.
Но Ивана это не пугало. Он итак недавно чуть не замерз насмерть. Пару месяцев назад, когда бухой свалился в кучку козьих шариков. Ведь собирался натаскать дров у соседей, чтобы зимой не мерзнуть, а в итоге очухался в медпункте с пневмонией. За осень успел выздороветь, встал на ноги как раз к наступлению морозов. А теперь и носа из дома не высунешь, какие уж тут дрова.
Семен, узнав о болезни брата, тут же явился к нему, оставил пару тысяч рублей и свалил обратно в город. «Что же ты делаешь с собой, Ваня?» - сказал он перед отъездом. «А что я делаю? Ни хрена не делаю» - эта мысль еще несколько дней крутилась в голове Ивана, а потом забылась в пьяном бреду. Деньги, оставленные братом, моментально ушли на самогонку, и теперь Иван сидел все с той же бутылкой из-под «пепси» в руках и потихонечку, делая глоток за глотком, напивался. В печи тлели какие-то ветки, найденные им у дома. И, хотя толку от них было мало, Ивану нравилось смотреть на тлеющие угольки.
Он смотрел и представлял, что сидит у костра с братом и отцом. Отец рассказывает какие-то истории из своей молодости, а Ваня с Семеном улыбаются, кивают и иногда смеются. Жаль, мама была не с ними. Она наверняка тоже знала уйму веселых историй. Зато отец часто рассказывал о ней, о том, как они познакомились, какая была любовь…
Последний глоток комом провалился в желудок, обжигая по пути пищевод. Иван с сожалением глянул на пустую бутылку в руках, встал и неуверенно вышел на улицу, засунув руки в карманы тонких, порванных на коленях штанов. Стоя на крыльце и вдыхая морозный, воздух он начал искать в кармане пачку «донского табака», купленную накануне. Нашел, вытащил сигарету, полез за зажигалкой. На все эти манипуляции ушло минуты две, не меньше.
- Чертовски холодно, - произнес он, зажав сигарету между передними зубами, и его голосовые связки издали хриплое подобие рыка.
Наконец он нашел зажигалку, поднес к лицу намереваясь чиркнуть, но руку пронзила резкая боль, зажигалка выпала из рук в сугроб, где моментально скрылась. Грязно ругаясь и кряхтя, он стал нагибаться, выставив вперед руку. Вот тут-то он и заметил, что пальцы на его руке какого-то нездорового темного цвета, почти черные. Иван тут же выпрямился и стал ошалело разглядывать свою конечность, потом вторую – такая же.
- Это еще что за дерьмо? – недоуменно прошептал он, и, казалось, забыв о своих руках, вновь нырнул за зажигалкой.
Нашел, попытался чиркнуть – снова боль. Иван раздраженно выплюнул сигарету в сугроб, в след за зажигалкой, засунул руки в карманы и, шатаясь, сошел с крыльца. Прошел пару метров по чистому, только выпавшему снегу и согнулся пополам, выплескивая содержимое своего пустого желудка на ослепительно белую поверхность, окрашивая ее в желтоватый цвет.
- Бл… - он хотел выругаться, но согнулся в еще одном приступе тошноты, в этот раз из его рта хлынул целый поток желтоватой жидкости с красными вкраплениями, которые расползлись кровавыми разводами по снегу.
- Твою мать… - отдышавшись, произнес он, разогнулся и оперся о старую телегу, оставленную во дворе еще его братом.
Голова кружилась, в глазах плавали фиолетовые круги, ноги подгибались. Иван развернулся и, крича от злости, со всей дури ударил по корпусу телеги. Рука моментально отозвалась жуткой болью, сменяя яростный крик на жалкий скулеж побитой собаки.
- Гондон! – стонал он, - Говорил же тебе, убери, нахрен, отсюда эту телегу.
Иван ругался и осыпал проклятиями родного брата. Боль в руке не утихала, более того, она начала жутко зудеть.
И тут в голову пришла мысль. Он развернулся и пошел в сторону дома. Там у него была большая крепкая веревка. Ее можно привязать к телеге и отбуксировать ее куда угодно. Эта мысль, хоть и немного, но подняла Ивану настроение. Он долго рылся среди беспорядочно разбросанных по комнате вещей, заглядывая в ящики шкафов и комодов, и, наконец, нашел что искал. Мужчина не без гордости осмотрел находку мутным взглядом, слегка улыбнулся своей изобретательности и, шатаясь, вышел на улицу.
Иван привязал один конец каната к телеге, а второй обвязал узлом вокруг груди, окинул победным взглядом конструкцию и взялся за дело. Он напрягся и сделал шаг вперед, правая нога плотно уперлась в сугроб. "По крайней мере, не скользит" - подумал он и приложил еще усилие. Телега будто бы слегка сдвинулась. Мужчина потянул сильнее. Колеса телеги с громким скрежещущим звуком, будто просыпаясь от долгого сна, начали движение.
- Ну, давай, мать твою, еще чуть, - кряхтя от натуги, сказал Иван, как бы подбадривая себя.
Мужчина почувствовал, как веревка затягивается на его груди и, не сбавляя оборотов, схватил ее руками, ослабив давление. Телега двинулась еще немного, колеса сделали последний оборот примерно на тридцать градусов и с громким скрежетом провалились в яму под сугробом. Теперь повозка застряла намертво.
Нетрезвый мозг Ивана моментально отреагировал на происходящее, выдав не менее сотни ругательств, меньше чем за минуту, используя как инструмент рот своего хозяина.
Перестав сквернословить, мужчина резко схватился за канат и впрягся в него изо всех сил. Он даже не заметил, как веревка выскользнула из окоченевших рук и сомкнулась у него на шее. Одурманенный мозг мужчины был занят гневом. Лицо его постепенно синело, а глаза наливались кровью.
- Еще немного... - прохрипел он, и обмякшее тело медленно сползло на землю.