Несмотря и вопреки

   

Александра Ивановна допивала остывший чай, когда в дверь позвонили.
-Кого ещё принесло на ночь глядя, – ворчала она, осторожно пробираясь по тёмному коридору. Свет не включала – экономила электроэнергию, а вернее, свою пенсию. За дверью оказалась соседка, живущая двумя этажами выше.
-Алексашенька, отсыпь соли маленько. Да пару луковок дай, если можно. Внуки приехали. Стала готовить – соль закончилась. А им ещё и картошки жареной с луком охота. Я верну, ты же знаешь. – Да знаю, знаю. Заходи.

Проводив соседку, вернулась на кухню. Руки подрагивали, а на глаза навернулись слёзы. Как это соседка удосужилась назвать её именем, которым звал только папа.

Саша – Алексашка, дочурка – неваляшка. Отец сам придумал эту присказку, когда дочь ещё только начинала ходить. Упорство, с которым маленький ребенок поднимался после каждого падения, вызывало уважение даже у родителей. Дальше – больше. Я сама – с этими словами Алексаша шла по жизни. До всего пыталась дознаться своим умом. Делать всё только своими руками. Как можно меньше зависеть от других. Она называла это «автономным плаванием».

Спать не хотелось. Растревоженная память мучила картинами из прошлого. Другая на её месте сейчас заливалась бы слезами. Но у Александры Ивановны было собственное лекарство от тоски и одиночества. Проверенное временем и не раз спасавшее в трудные моменты. Дневник. Она вела его долгие годы. С детства и по сей день. Тетрадей с записями накопилось более двух десятков.
В них были стихи, собственные и чужие, сказки для сына, её размышления, эмоции. Воспоминания.

Включила настольную лампу. Перелистывая сухие от времени страницы, перелистывала заново свою жизнь.

Ей удавалось сохранять независимость довольно долго. Только выйдя замуж, Александра Ивановна поняла, что её жизненное кредо было не совсем правильным. И мирным путем разделила с мужем обязанности по хозяйству и «связям с общественностью». Все технические проблемы, походы в ЖЭК, банк и магазины были возложены на широкие плечи Игоря Сергеевича. А Сашенька блюла дом. Когда родился Алёшка, забот у неё прибавилось. Она не роптала. Работала и растила сына.

В проклятые 90-е Алёшка остался без работы. Сначала крутился, где попало. А потом вместе с друзьями подрядился на грузовые перевозки. Со временем организовал свою фирму, купил старенькую «Газельку». Жизнь налаживалась. Сын собирался жениться, когда в одной из дальних поездок  попал в аварию. Ему не было тридцати...

Пустота. Чёрная дыра в душе. Вот что ощутила Александра Ивановна после  гибели сына. Единственного. Выстраданного. Желанного. Со временем боль не исчезла, но словно затаилась. И всю нерастраченную любовь и заботу Александра Ивановна перенесла на мужа. К тому времени он уже был на пенсии, она дорабатывала последние годы.

Мужчины переживают горе иначе. Они не плачут, как женщины, но страдания испытывают не меньшие. Потеря сына подкосила Игоря Сергеевича. Несколько лет он держался. А потом... Страшный диагноз, неимоверные мучения, нарастающая боль. Незадолго до Нового года его не стало. Любимый прежде семейный праздник превратился в дни поминовения родных, потому что и отец Александры Ивановны тоже умер в декабре. А спустя ещё несколько лет скончалась мать. Близкие и родные ушли друг за другом. Теперь они все вместе. На Хованском кладбище.

Александра Ивановна боялась даже думать, как ей придётся жить дальше. Одной. И как долго?.. Пыталась найти опору в прошлом. Старалась вспоминать самые приятные эпизоды из жизни. До замужества. В замужестве. Иногда ей удавалось на день - два подбодрить себя, отодвинуть усилием воли надвигающийся страх. А бояться было чего.

Одинокая старость. Что может быть страшнее в нашем государстве. К кому обращаться за помощью, где искать защиты? Александра Ивановна не один раз посожалела о своей прежней жизненной позиции – никогда никого ни о чём не просить. Рассчитывать только на свои силы. А они утекали день за днем.

Почти десять лет длилось её одиночество.
Немногочисленные друзья уходили один за другим. Любимую подругу подкосил инсульт.
Будучи миролюбивой и доброжелательной, Александра Ивановна поддерживала дружеские отношения с соседями по дому. Но душевной близости не было ни с кем. И порой такая наваливалась тоска – хоть вой...
Бывало, что и дневник не спасал.

***

Александра Ивановна закрыла старую тетрадь, когда часы в соседней комнате пробили дважды. Ночь. Она разбирала постель, умывалась – движения её были неловкими то ли от усталости, то ли от воспоминаний, разбуженных приходом соседки.

Легла, но сон не приходил. Вместо него в голове закрутились строчки: «с ярмарки ехал купец-молодец»...

Впервые она услышала это выражение – «ехать с ярмарки» – в детстве в разговоре взрослых. В голосе говорившего были грусть и сожаление, а лицо выражало печаль. Сашенька удивилась и задумалась. В книжках, которые ей читали, ехавшие с ярмарки всегда радовались её посещению. Они везли с собой мешки гостинцев, вспоминали весёлые события, подсчитывали вырученные от продажи деньги. Одним словом, не очень печалились отъезду. Потом, конечно, бывало всякое. По дороге домой разбойники нападали, и волки...

Но человек, говоривший, что едет с ярмарки, ни на какую ярмарку не ездил. Он вообще никуда не ездил. И даже редко выходил из дома.
Он был папиным родственником. Старым и одиноким. И они его часто навещали. Саша спросила тогда, с какой ярмарки он едет. Он не ответил, только по щекам побежали слёзы. А отец быстро собрался, и они ушли.

Алексаша выросла, вышла замуж. Однажды, навещая родителей, она услышала эти слова, произнесённые отцом. На лице его была улыбка, а в голосе – затаённая грусть. И хотя дочь ни о чём не спрашивала, отец сам начал разговор.

Сказанное им тогда, более тридцати лет назад, Сашенька записала в дневник.
В последнее время часто перечитывала и словно слышала негромкий отцовский голос:
-Понимаешь, дочурка, жизнь перевалила не просто за половину. Неумолимо приближается настоящая старость. Вряд ли ты поймешь сейчас, что это значит.

-Всё идёт своим чередом, день за днём. И вдруг однажды утром ты чувствуешь, как тяжело подняться с постели. Удивляешься, превозмогаешь себя. По давней привычке начинаешь делать зарядку. Но почему-то с явным трудом и неохотой. Как будто через силу. Разомнёшься и вроде забудешь. А спустя месяц - два уже не делаешь некоторых упражнений, потому что больно приседать, от наклонов кружится голова. И слишком тяжёлыми кажутся знакомые издавна гантели.

-Ты видишь, Алексаша, мы стали реже убираться в квартире. Мама теперь не печёт пироги. Спасибо, ты нас подкармливаешь и балуешь. Скоро, наверное, не сможем ездить на дачу. А тем более, работать в саду и на огороде. Придётся вам с Игорем поддерживать там порядок.

-Но более печально другое. Разлад между телом и душой. Как много хочется сделать, увидеть. Мы с тобой так и не съездили на Иссык-куль. Мечтали ещё хоть разок побывать на Алтае. А как меня тянет на родину, на Волгу... Замыслов много... Душа по-прежнему молода и полна надежд. Но что из задуманного осуществится?.. Силы уходят.

-Самое же скверное в старении – меняется характер. Ты сама замечаешь, мы с мамой стали более капризными. И очень обидчивыми. Даже в мелочах. Мы чаще ворчим на тебя и друг на друга. Умом всё понимаешь, а сделать с собой ничего не можешь.

-Знаешь, Алексашенька, нам ещё повезло – нас двое. И стареем мы вместе. Не дай Бог, остаться кому-то из нас в одиночестве.

Дочь слушала, искала слова утешения, поддержки. В этот момент из кухни донёсся мамин голос: «Папуля, мне нужна твоя помощь», и отец, рывком поднявшийся с дивана, рухнул на него, завалился на спину. Выдохнул: «Видишь, ноги подводят...» Только тут Алексаша вполне, и с ужасом, осознала смысл сказанного. Потому так ясно вписалось оно в дневник и память.

Но... Всё же молодость очень жестока.
Навещая родителей, они с мужем старались не задерживаться подолгу в гостях. Понятно, их собственная жизнь кипела. Работа, ребёнок, дача, Сашины командировки по Союзу и поездки в отпуск. Дочь любила отца и мать, но с сожалением отмечала, как тяжело становится с ними общаться.
Она старалась более бережно относиться к родителям, хотя такое не всегда получалось. Раздражение, вызываемое их непонятливостью и  неповоротливостью, не удавалось скрыть или погасить. Они, естественно, обижались.
Про «отъезд с ярмарки» отец с ней больше не говорил.

Видимо, чтобы понять, что такое старость, надо дожить до неё и на своей «шкуре» испытать все сопутствующие «прелести».

-Ну, вот, теперь и я еду с ярмарки, – думала Александра Ивановна, всё же  надеясь уснуть. Она долго ворочалась в постели, пытаясь удобнее уложить ставшее грузным тело, чтобы стихла ноющая боль в ногах и спине. Бывшую спортсменку - гимнастку мучил позвоночник – давние травмы, полученные в юности, лишний раз напоминали о возрасте. Теперь уже она сама не в состоянии делать по утрам зарядку.

***

Александра Ивановна шла по дорожкам Хованского кладбища и отмечала, как много прибавилось новых могил со времени её последнего приезда. Скользя взглядом по свежим надписям, невольно считала возраст усопших. Большинство – её ровесники. У одних в землю были воткнуты простые металлические или деревянные кресты с номерами могил. У других – уже стояли гранитные или мраморные памятники с фотографиями и прощальными словами. И становилось ясно, кого провожали близкие люди, а кто покидал этот мир в полном одиночестве.

Она дошла до чугунной оградки, где покоились её любимые. На гранитной плите были выбиты четыре строки. Под ними внизу – пустое место. Для неё, Алексаши.
Честно признаться, она боялась даже думать, кому же придётся хоронить её. Выходило – некому.

Барвинок, покрывший тёмно-зелёным ковром всё пространство внутри оградки, давно отцвёл. На его фоне ярким огнём загорелись алые гвоздики, принесённые Александрой Ивановной. Она убрала упавшие с клёна ветки, повыдергала пробившиеся сквозь заросли барвинка сорняки, отнесла мусор. Теперь можно было спокойно поговорить с родными о том, чем жила она и что тревожило душу.

Александра Ивановна постелила газету и присела на старенькую скамейку возле оградки. Задумалась.

Зачем люди ездят на кладбище? Не только по церковным датам, но в обычные выходные и праздничные дни. Когда можно успеть многое сделать по дому, побыть с детьми или развлечься. Это сегодня, в будний летний день здесь малолюдно. Отпуска, дачи. Пока шла к родным, видела только двух бабулек – тоже, должно быть, невтерпёж пообщаться с ушедшими. Как знать – не в последний ли раз? И не до скорой ли встречи?

Что тянет нас в эти места скорби? Долг? Вина? Любовь? Надежда на прощение? Почему подолгу стоим, молча глядя на фото и надписи, почему именно сюда идём за советом и помощью? Наверное, только потеряв самых любящих и любимых, осознаём, как одиноки мы в этом мире. Что только они, наши родные и близкие, были опорой и защитой.
Ушедшие. Но по-прежнему живущие в наших сердцах и душах.

***

Оставшись в полном, абсолютном одиночестве, Александра Ивановна  чувствовала, что балансирует на тонкой грани между жизнью и небытиём.

Прежде энергичная, не теряющая оптимизма даже в сложных ситуациях, в десять лет написавшая своё первое стихотворение «Мы жизнерадостные дети», упрямая в достижении цели и гордящаяся победой, прежде всего, над собой...

Теперь сникшая, словно потерянная, жила по инерции, не строя планов и не заглядывая в будущее.
Избегала конфликтов, не вступала в споры, никого не судила – Бог всё видит.
Порой бывало – вскипала волна гнева на чью-то несправедливость. Гасила её мыслями – зачем? Себе дороже.

Бывали радости, но какие-то тихие, спокойные. Скорее просто похожие на удовлетворение, чем на былой всплеск эмоций, когда первый снег или первая весенняя бабочка приводили в щенячий восторг.
Она никому не жаловалась на свои горести и трудности. На вопрос «как дела?» всегда отвечала: «Спасибо, жива пока».
Истинное удовольствие Александра Ивановна испытывала, лишь с упоением погружаясь в «писанину» – будь то стихи, впечатление от уличной встречи или мысль, поразившая её саму.

Была ещё отрада – соседские ребятишки, малышня и подростки. Дети тянулись к ней, словно чувствуя, что нужны тёте Саше, а она легко находила с ними общий язык. На вопросы отвечала серьёзно, невзирая на разницу в возрасте. Объясняла непонятное, давала совет, если просили. Читала им стихи, рассказывала истории из собственной жизни.
Понимала, как много могла бы дать Алёшке, будь он жив... и внукам.

Но слишком уж частыми становились перепады настроения. Она грустно усмехалась – видать, к перемене погоды.

Услышав в новостях «к 20 году начнётся..., к 25 году завершится...», думала: «Слава Богу, меня это уже не коснётся».

Она не могла понять себя – хочет ли жить?

Задумывалась – что это? Равнодушие? Смирение?
Иногда, будто прозрев, ужасалась самой себе – грузным, расплывчатым становилось не только тело. Виделось, что в склизлый студень превращается душа.
Было чувство, что исчезает, растворяется воля, стержень, который всегда ощущала в себе.
Или так и должно быть – с возрастом действительно меняется характер. И становятся ненужными прежнее упорство, отчаянная решимость, душевная стойкость и осознание внутренней силы. Всё то, что она сама уважала в себе. И, что лукавить, гордилась этим.

Стало безразличным даже собственное здоровье. Заболевая, не обращалась к врачам – от возраста лекарств нет. Если прихватывало посильнее, пугалась – вдруг что серьёзное? Но снова одолевала апатия – собираться, ехать, сидеть в очередях – пусть будет, что будет... Не торопила смерть, но как бы соглашалась уйти хоть сейчас.

Наверное, долгая жизнь и старость, как её итог, имеют смысл только тогда, когда есть те, кому ты нужен. Твой опыт, знания, совет, забота, помощь...
Любовь и внимание. Если же нет рядом человечьих душ, для которых ты сам – бесценен, то...
Вот и Александра Ивановна порой недоумевала – зачем живёт?

***

Возможно, будь она верующей в «Господа нашего Иисуса Христа», ответ бы нашелся. Но – не верила. Пытливый ум и логическое мышление сопротивлялись слепой вере на протяжении всей жизни.
Всем, что связано с религией и верой, Алексаша интересовалась ещё в юности.
В школьной библиотеке ей предложили «Занимательную библию». В дополнение к ней несколько атеистических брошюр. Прочитанное породило новые вопросы, сомнения, не погасив любопытства.

Институтская подруга привела Алексашу в католический храм.
Мощное звучание громадного инструмента вызывало ошеломление, бурю чувств. И так уютно было сидеть в полутьме, вслушиваясь в непонятную речь священнослужителя.
Кончилось тем, что Алексаша, не став католичкой, не пропускала ни одного органного концерта в зале Чайковского.

В православных храмах от долгого стояния затекали ноги, люди вокруг вели себя более бесцеремонно, с любопытством разглядывали. Странно, но здесь Алексаша всегда плакала – лишь после пролитых слёз приходило умиротворение. Стоящие рядом, увидев слёзы, начинали разговор, делали замечания. Может, и с лучшими намерениями, но они мешали – Алексаша чувствовала толпу. А ей хотелось побыть одной.

Александру Ивановну не покрестили в младенчестве. Родители – члены партии, да и времена были те ещё... Нынче же смущало многое.
Церковные ритуалы слишком напоминали театральное действо, за которое брали немалые деньги. Заплатить, чтобы приобщиться к Богу? А бесплатно никак?

Теперь-то все сделались истово верующими. Но выстрадана ли эта вера?
Бывшие райкомо-горкомовские начальники стоят в первых рядах на службах. И, покаявшись, идут править населением, писать глупейшие законы вопреки здравому смыслу, да и просто грабить «по-умному».

У Александры Ивановны взаимоотношения с религией, верой и Всевышним были свои, особенные, отличные от общепринятых.
Она верила – по-своему.
В храм Александра Ивановна шла, если чувствовала, как неумолимо тянется туда её душа.

Она была «папиной» дочкой. И Бог для неё был прежде всего Отцом. Тем, кто создал этот мир и «всё сущее в нём». Более того, в её внутреннем мире жил образ мудрого старца. Иногда виделось – он грозит ей пальцем или одобрительно улыбается. Бывало – словно ощущала на плече тяжесть его руки. Перед ним держала ответ за свои поступки, к нему обращалась за поддержкой. Не соблюдая церковных ритуалов, не доверяя служителям, нынче хорошо упитанным и «круто упакованным», всегда старалась жить по совести, соблюдая заповеди.
Очень редко, но бывало в прежние времена, почти физически ощущала присутствие некой силы, охраняющей её.

Несколько почти мистических историй, произошедщих с ней, лишь укрепили
убеждение: смерть – не конец, а начало новой жизни. Иной, отличной от земной, но – жизни. Душа бессмертна. Надо лишь содержать её в чистоте и не уставать совершенствовать.
Только вот в последнее время что-то раскисла от одиночества и будто перестала чувствовать свою душу.

Старость. Время мудрости. Осень жизни. Приготовление к смерти.
Или – неизбежная потеря себя прежней?

***

Алексаша была единственным и поздним ребёнком. Родители повстречались в военное время, поженились после Победы. Подорванное в войну здоровье – и рождение дочери едва не стоило матери жизни.

У многих сверстников родители были значительно моложе. В десять-одиннадцать лет кажешься себе вполне взрослой и очень хочется посекретничать со старшей сестрой. Или ощутить себя маленькой и попросить защиты у старшего брата. Порой Алексаша просто страдала от того, что нет у неё братьев и сестёр, а родители старые. Маме почти сорок, а отцу ещё больше.

Отец... Он любил Алексашу беззаветно и трепетно.
Они были одной группы крови. Ему дочь обязана крепким здоровьем, стойким характером, тягой к творчеству. И синими, как цветы барвинка – глазами.

Они жили тогда недалеко от Измайловского парка. И почти каждый вечер отец с дочерью отправлялись туда – зимой с лыжами или коньками, летом – с мячом и Алексашиным велосипедом. Сколько чёрно-белых фотографий сохранилось с той поры!

Алексаша подрастала. Появилась дача, а с ней – долгие походы вместе с отцом за грибами-ягодами. Мама часто болела, слабое здоровье вынуждало оставаться дома. Но!.. Волейбол, бадминтон – отец не уступал дочери в азарте и ловкости. А ещё лыжные зимние вылазки с ним – проверить, всё ли в порядке на участке.
Отец купил абонемент в бассейн и учил дочь плавать.
А ещё раньше, когда Алексаше было года четыре, поставил её рядом и показал, как надо делать зарядку.
И многое, многое другое, что вспоминала теперь Александра Ивановна с благодарностью.

Родители сумели стать ей лучшими друзьями. Им несла Алексаша свои обиды, тревоги, радости. Лишь теперь пришло понимание, чего стоили матери длиннющие ночные откровения подрастающей и взрослеющей дочери. А отцу – игры с ней и бесконечные блуждания по лесам-полям на даче, по горам – в их поездках на Байкал, Телецкое озеро, на Кавказ.
Она скоро перестала горевать об отсутствии братьев и сестёр.
Да, признаться, и друзей - ровесников у неё было немного.

Дети, а потом и внуки, думала теперь Александра Ивановна, постоянный стимул не поддаваться годам, как можно дольше не стареть. Сохранять душу молодой.
А молодая душа, в свою очередь, сдерживает, отдаляет наступление физического угасания

Ведь Александра Ивановна сама помнила, как прибавлялось энергии от общения с Алёшкой. Тоже бродила с ним по дачным окрестностям, гоняла наперегонки на велосипедах. По старой памяти вступала в волейбольные баталии, если в игре были её прежние знакомые, сверстники по даче, но уже со своими чадами. А потом, когда темнело, все вместе зажигали костёр у реки и далеко за полночь просиживали тесной компанией. С песнями, новыми и старыми, со страшными сказками и воспоминаниями.
Рядом с сыном-подростком Алексаша ощущала себя его ровесницей. И тоже была ему другом, хотя в мужские дела и тайны посвящался муж.

Вот только не пришлось ей узнать, что значит стареть возле любимого сына.

Сама Алексаша, взрослея, начала время от времени пристальней вглядываться в лица родителей, со страхом ожидая увидеть, что они старятся.
Но нет, они держались «молодцом» очень долго и стойко. Всякое бывало –   больницы, операции – их любовь и забота друг о друге преодолевали всё. И дочь в тяжёлые времена всегда была рядом.

Тем не менее, состарились родители как бы за спиной Алексаши, занятой собственной семьёй, работой. А потом тот разговор с отцом и его слова, что едут они с мамой «с ярмарки».

***

Александра Ивановна молча сидела в тени клёна. Нужны ли слова, если она чувствовала, знала, что все её мысли сейчас слышат те, о ком думала.
Мама, папа, Игорь, Алёшка... Они там все вместе – надеялась, что так...

-Вот такая она, моя теперешняя жизнь. Да вы и сами видите.
Я научилась жить одна. Иногда мне даже нравится моё одиночество. И нет желания видеть кого-то рядом с собой. Только вас, моих родных, не хватает до жути. Вашего тепла... Так хочется обняться, прижаться к вам...
А ещё очень жаль, что нет братишки или сестрёнки...

-Никогда ничего не боялась. Теперь боюсь лишь одного – умереть не сразу.
Превратиться в «овощ», стать обузой чужим людям. Или хуже того – лежать в пустой квартире, пока обнаружат. Вы уж там похлопочите за меня, – грустно усмехнулась и подняла глаза, чтобы не расплакаться.

Над её головой тихо шелестел листьями клён. Сквозь его крону вместе с солнечными бликами из небесной глубины будто доносился отцовский голос:

-Алексашенька, дочурка, ты же сильная.
-Да, была, – вступила в диалог с отцом. После его ухода Александра Ивановна не один раз мысленно советовалась с ним, спорила. И нередко находила выход из сложных ситуаций.
-Знаешь, что оказалось для меня самым трудным? Просить о помощи. Что это? Гордыня или нежелание признаться самой себе в слабости? Как ты говорил – раписаться в собственном бессилии.
Бывает, предлагают помощь – так мне легче отказаться, чем принять её.
А если вдруг прошу – то чувствую себя нищенкой, просящей милостыню.

Солнечные блики скользили по листьям барвинка, забегали в раскрытые Алексашины ладони и замирали там, словно пригревшиеся птенцы. Сердцу становилось теплее – папа рядом – она ощущала душой его присутствие.
Да и кому ещё пожалиться, как не родным – они выслушают и поймут.

-Мне плохо без вас... Ведь я доживаю седьмой десяток. Вспомни, как тяжело было вам с мамой. Но вас было двое... а я – одна как перст. Мне не для кого и не для чего жить. Я никому не нужна, – Александра Ивановна не сдержалась и расплакалась.

-Ну-ну. Алексашенька, где же твой сильный характер? Моей закалки, кстати, – она будто увидела улыбку отца. – И натура настойчивая.
Вспомни, если необходимо было чего-то добиться, ты считала делом чести – получить результат.

-Даа-аа... Ты сам говорил, помнишь, что характер меняется не в лучшую сторону.
И какой результат, папа? Чего? Нет желаний, нет стремлений. Жизнь – как тягучий кисель, только не сладкий, – прошептала сквозь слёзы. –  Признаюсь, иногда завидую вам. Нет проблем, нет суеты, тревог и постоянного беспокойства – чем-то ещё власти порадуют. Кажется, уже готова уйти... только как? Не самоубиваться же? И скучаю по вам – чем дальше, тем больше...
Стихи вот про вас написала. Грустные.

Александра Ивановна прикрыла глаза и зашептала:
Взрослею. Мудрею. Теряю родных.
Через потери приходит прозренье:
Обидеть так просто любимых живых...
Но поздно. Одна. И живу без прощенья.

Их уже несколько, траурных дат,
Несколько строк на гранитном надгробье.
Я снова иду меж чугунных оград
И ставлю цветы у вас в изголовье.

Уже не обнять, не прижаться губами
К морщинкам, глазам, не погладить рукой
Волосы, плечи... Трогаю камень
Холодный и влажный. Вечный покой...

И время летящее раны не лечит,
И боль не уходит, лишь прячется глубже.
Я в Храме зажгу поминальные свечи...
И в одиночестве сяду за ужин.

И только надежда: настанет черёд,
Жизнь исчерпав до капли, до края,
Исчезну и я за смертельною гранью,
И встреча желанная произойдет...

Замолчала. Слёзы высохли. По спине пробежал холодок. Сердце внезапно замерло, а потом заколотилось... Потому что не было ветра, но кроны клёна и растущих поблизости берёз пришли в неистовое движение. Потом всё стихло.
Не было страха, но – потрясение...
Александра Ивановна сидела ошеломлённая увиденным, едва дыша.

Вновь тишина, солнечные блики. И голос отца:
-Спасибо, дочурка.
Ты помнишь о нас – значит, мы всегда рядом.
А смертельная грань... Не спеши, родная.
Знаешь, Алексаша, есть такое понятие – родовая память. Вот возьми и напиши обо всём, что помнишь. Какими мы были, как жили, любили и страдали. Ты же умеешь и любишь писать. Напиши про Игоря, Алёшку. Про свою жизнь. Не думай о том, кто прочтёт. Это неважно. Но будет у тебя работа для ума, а у жизни смысл. Поверь, тебе станет легче. Любое творчество, если вкладываешь душу, делает жизнь светлее, даёт силы.

Александра Ивановна словно наяву видела и слышала отца. А перед внутренним взором уже маячили бумажные листы, исписанные крупным почерком. Вдруг кому-то, пусть чужому и неизвестному, однажды помогут её воспоминания.

-Ну вот, так-то лучше, – улыбался ей отец. – Успокойся, дочурка. Головка у тебя всегда была светлая. Ты же у нас умница. Соберись.
И от помощи не отказывайся, чем дальше, тем нужнее она.
Да, твой путь близок к завершению. Но не завтра же. И дорога «с ярмарки» длинная, «ехать» придется не один год, поверь.
Мы с мамой войну пережили, голод, работали по двадцать часов в сутки. Столько всего перенесли – и всё же оказались долгожителями.
Будь готова к тому, что ты ещё очень не скоро придёшь к нам.
Когда-нибудь... позже... встретимся.
Держись, родная.

***

Выходя с кладбища, она свернула на дорожку к церкви Иоанна Предтечи, построенной и открытой несколько лет назад.
В храме было пусто и тихо. Александра Ивановна отдала записочку «на упокоение», купила свечи и пошла к иконам. Она знала только одну молитву «Отче наш». Шептала почти про себя, просила покоя и благости душам ушедших любимых. А по щекам ручьями текли слёзы. Очищения, прощения, памяти.

Она просила Всевышнего дать ей силы жить дальше, сносить одиночество как искупление за вольные и невольные грехи. А когда придёт её срок – не задерживать среди живых. Дабы не обременять посторонних людей своей немощью.
Ибо в старости страшит не смерть. Страшит жизнь, подобная смерти.
Но теперь Александра Ивановна была уверена – отцовский наказ исполнит, успеет. И душе своей не позволит стариться.
А завтра утром снова начнёт делать зарядку.
Несмотря и вопреки.


Апрель 2014г.