Несказка о звёздном мальчике. 3

Ночь выдалась душной, муторной и с кошмарами. Эстрелладо снилась цыганка, объявившая в деревне о его неземном происхождении – ещё тогда он уголком сердца почувствовал опасность и затаился, уже жалея, что подал руку для гадания. Снова пережил, как тяжело было принимать свой новый статус, надевая пусть и прекрасную, но означающую конец детства, одежду посланника со звёзд. Право, на поле боя было проще – поднять падающий штандарт было скорее делом техники, и остальное тоже пошло без особого напряжения, врубаясь в рукопашную, он чувствовал себя спокойно, всегда чётко зная, какое движение сделать следующим… Он действительно воевал с улыбкой, не думая о грядущей минуте, потому что чувствовал, что делает всё правильно. А вот именно тогда, когда цыганка, закончив свой лицемерный монолог о необходимости говорить правду, потребовала сразу обрядить его в плащ со звёздами, он почувствовал фальшь и что-то очень скверное. Как в манерах балаганного шулера, у которого невозможно выиграть, принимая правила. Потом опять был кошмар с появлением родной матери – такого топтания грязными сапогами по его образу сыновьей любви потерпеть было просто невозможно, и реакция деревенских, прогнавших его, защищавшего ту, что сквозила в предрассветных снах, была для него страшным ударом. Эстрелладо чувствовал, что в том ужасном инциденте, где он был вынужден играть, оказывается, отрицательную роль, немало была замешана та же цыганка, и так оно потом и оказалось. Именно она надоумила мать объявиться в лохмотьях, отговорив от намерения переодеться во что-то приличное… Да ещё и последний скандал с её же появлением и сообщением о том, что мать мертва  – помнится, в голове слишком сильно полыхнуло что-то, напоминающее блики ожерелий, никогда они ему не нравились, эти блестяшки, оттого и носить он старался только один шар, а не всю нитку. Может быть, река вынесла их, и один из этих чёртовых шаров и был использован, чтоб вывести его из себя окончательно? Но они же не горели и не крошились под кузнечным молотом, что ещё можно было придумать, чтоб избавиться от них поскорее - кинул в воду, да и всё… Эстрелладо помнил, с каким облегчением он дышал после на мосту, когда ненавистные уже шары шлёпнулись в быстрый поток. До чего приятно перерезать повод, который тащит в преисподнюю. Так что же, старое проклятье вернулось, чтоб погубить его окончательно? Как обидно, ведь за окном август, его любимое время года, когда надо успевать набегаться по садам и наесться прямо с деревьев разного сладкого великолепия. Ну почему его не хотят оставить в покое, зачем опять эта глумливая личина цыганки с ледяными глазами приснилась? Хотели бы убить – столько возможности было на войне, зачем сейчас-то мучать этой духотой и болями, прикончили бы сразу.
   Эстрелладо попробовал повернуть голову в другую сторону на подушке, но ссадина от веера инфанты отозвалась на это движение очень болезненно, и пришлось замереть в прежнем положении. Это уже было совсем муторно – не шевелиться вовсе нельзя, а в другом положении боль от ран начинает пульсировать сильнее, и начинаются проблемы с дыханием. Отчего же так душно и жарко, ведь все полмесяца в этой камере холод был самым подлым врагом, проникающим незаметно? Молодой человек приподнялся на постели – пришлось подобраться сначала на боку, потом отжаться на локте – и с тревогой обнаружил, что перед глазами появилась какая-то нехорошая рябь. От намерения сразу встать пришлось отказаться, и только после трёх передышек удалось это сделать, да и то хватаясь за камни стены – будь они совсем гладкими, пришлось бы потерпеть неудачу. Наконец выпрямившись, стало ясно, что стоять без того, чтоб не хвататься за стену, не получится, да и голова очень подло перестала держаться прямо. Кажется, это всё-таки случилось – раны от пыток не зря отказывались заживать – лихорадке всё же удалось завладеть телом, и теперь действительно шансов дождаться чего-то хорошего не оставалось. Как жаль, казалось, что здоровья крепкого латника должно хватить ещё хотя бы на месяц. Эстрелладо прижался горячим лбом к каменной тверди, но не почувствовал никакого облегчения. Как же всё ужасно, он не боялся смерти, но очень хотел жить. Здесь было страшно, больно, но все две с лишним недели его не покидала надежда, что удастся дождаться хоть какой-то перемены к лучшему. Если же придётся умирать – то казалось, что это должно произойти быстро, как удар каким-нибудь клинком. Но вот так, задыхаясь неведомо сколько и раз от раза мучительней… это вызывало леденящий ужас, который пока Эстрелладо старался ещё не подпускать к сердцу, понимая, что это его единственный шанс остаться человеком, а этого он хотел больше, чем выжить.
   Скрипнула входная дверь, и в камеру резво прошмыгнул Педро с новой корзинкой, торопливо поставил её на пол и быстренько подбежал к рослой фигуре молодого новопожалованного гранда, опытным глазом сразу заметив, что с ним неладно.
- Барин, что с тобой, тебе плохо, что ли? – с искренним беспокойством в голосе осведомился тюремщик и, не дожидаясь ответа, быстрым движением тронул пальцами лоб узника. – Ого, дело дрянь! – затараторил он совсем уже быстро и обеспокоенно. – Ты вот что, не расстраивайся, это даже к лучшему, сейчас вызовем лекаря, чтоб это дело зафиксировать, да не дальше завтрашнего успеем тебя отсюда в лазарет убрать, там тебе будет легче, не сомневайся. А я тебе сейчас вина с имбирём и перцем организую, полегчает быстро.
   Эстрелладо не поверил собственным ушам – только что он был на грани самого тяжелого отчаяния, но сейчас ему подсказывали, что побороться за жизнь и честь ещё удастся. Он повернул голову, хоть это и вызывало нехороший шум в ушах, и посмотрел на лицо говорившего, желая удостовериться, что он не бредит и происходящее – правда. По всей видимости, в его глазах при этом всё же отразилось выражение затравленного зверя, каким он и был уже на самом деле несколько суток, как ни больше, ведь сообщения о волнениях, которые вызвал его арест, лишь укрепили уверенность, что живым из этого переплёта уже не выбраться. Педро понял это по-своему и продолжил частить:
- Барин, ты не смущайся, если тебе плохо, говори, я помогу. Сегодня ж я начальник смены, идут все к чёрту в канун праздника, кому мы тут нужны с тобой ещё из благородий? Ты что, упасть боишься, так давай держись, я тебя к себе отведу, приведём тебя в порядок, освежим, дело житейское, - и он с непосредственностью простолюдина подставил локоть, примериваясь к фигуре подопечного, и тут заметил на лице того новую ссадину. – А это кто тебя там, вчера, что ли?
   Эстрелладо почувствовал, что его начинает мутить гораздо сильнее, и сдался.
- Да, мне нужна помощь, как ты и сказал, - прохрипел он чуть ли не шёпотом. – Действуй.
   Педро оказался хитрее – или просто опыт профессионала в своём деле давал себя знать – и подхватил шатающееся тело так ловко и крепко, что идти было уже даже удобно, просто аккуратно переставляя ноги. Эта перемена подействовала очень благотворно – столько дней почти без движения уморили незаметно, но существенно, и сейчас кровь с восторгом носилась по жилам, радуясь жизни. Педро знай себе тарахтел что-то про то, что всё ещё наладится, коль скоро Великий Инквизитор запретил пытать арестанта, значит, есть основания предполагать хорошее, так, что слух уже значительно притупился не то от его велеречий, не то от общей подлой слабости, почти не дававшей стоять на ногах и самостоятельно двигаться. Назвать происходящее иначе, как чудом, было нельзя – и после очень слаженной и плодотворной возни тюремщика с его телом Эстрелладо ни разу не пожалел, что разрешил позаботиться о себе. Горячий глинтвейн, которым хорошенько накачал его Педро, был явно не из дешёвого вина, и это тоже было по меньшей мере странно и уж подавно за гранью возможного.
- Так значит, это инфанта тебя там, да, веером, ха-ха! – весело гоготал Педро, чавкая, как подросший хряк. – Да-а, баба – она и есть баба, толку, что принцесса, правильно ты сделал, что отказался жениться на ней! Все они дуры, сами сначала в душу нагадят, а потом только зенками хлопают, мол, ни за что её, такую расхорошую, обижают грубияны, ага! Ха-ха, ха-ха, да им всем от нас одно надо, это ж известно давно…
   Эстрелладо почувствовал себя гораздо лучше, когда подлый жар лихорадки отступил, но одновременно ощутил, что над ним, где-то над головой, собирается тьма – так же было за несколько часов до тех печальных событий, которые знаменовали своим сверканием злополучные хрустальные шары. Даже чуть накатилась тошнота, единственный раз  и ненадолго. Педро, заметив, что подопечный снова помрачнел, сразу поспешил уточнить причину. Не зная, что ответить на этот раз, арестант заглянул в глаза тюремщику и вежливо спросил, чтоб перевести разговор на другую тему:
- Отчего ты так беспокоишься обо мне? Ведь я не сделал ничего хорошего лично для тебя.
   Педро осклабился с явным удовольствием и с гордостью поднял палец к потолку.
- А вот ты и не прав. Сделал, и столько, что я буду скучать, когда мы расстанемся, - затем, позабавившись искренним удивлением собеседника, продолжил, в избытке чувств растопырив пальцы перед собой. – С тобой приятно говорить, даже помолчать в твоём присутствии хорошо. А что за публика у нас тут годами квартирует – тебе лучше и не знать вовсе, тот ещё разносорт гнилья. Я так хорошо себя даже в церкви не чувствую, потому что там всегда есть кому пялиться на меня и злобствовать.
   Эстрелладо лишь тихо улыбнулся и промолчал. С подобными искренними порывами простолюдинов он сталкивался часто и знал, что в этом случае не нужно ждать подвоха и мести за то, что услышал однажды подобные слова. Но ощущение опасности усилилось и даже перешло в резкие проявления дискомфорта – за воротом как будто вынырнули чьи-то острые и узкие когти и впились в шею. Так не бывало даже перед самыми кровопролитными и опасными драками, где смерть дышала со всех сторон.
   Стук копыт, который не понравился им обоим, и грохот подъезжающего экипажа раздался где-то через четверть часа, и Педро, высунувшись в окно, с неудовольствием присвистнул:
- Этого ещё не хватало, не было печали, так черти накачали! Придётся, барин, спрятать тебя в камеру, не нравятся мне эти гости… тем более что в праздник явились.

В темноте, царившей в камере, стало ещё хуже – воздух как будто отказывался попадать в лёгкие, и тот, кто полмесяца назад был пышущим здоровьем и силой восемнадцатилетним красавцем, почувствовал себя былинкой, растоптанной каблуком сапога. Всё ясно, это потому, что я не вижу неба – ни звёзд, ни даже солнца, пришла унылая мысль. А ведь сегодня праздник Преображения Господня, самое красивое небо в году. Наверное, Педро и хотел устроить мне что-то вроде прогулки – похоже, его проинструктировал Великий Инквизитор на сей счёт. Нематериальные когти за шеей так и не исчезли полностью, и, когда Эстрелладо снова обратил внимание на их существование, откуда-то из небытия или же пелены потёмок раздалось тихое шипение: «Неба ты больше не увидишь!» Лихорадка, решил юноша, обхватил ладонями виски и сконцентрировался на молитве. Сейчас это было отчего-то сложнее обычного, но хотя бы отвлекало от кошмара полностью.
   Закончить он не успел – дверь отворилась слишком проворно, хоть и со скрипом, что указывало на то, что посетители будут не из приятных. Их было трое, крепких парней в тёмной одежде без всяких знаков различия, и узник инстинктивно повернулся спиной к стене, почувствовав угрозу. Один из пришельцев прорычал низким неприятным голосом:
- Пойдёшь с нами, шевелись уже.
- И кто вы такие будете? – ровным голосом осведомился Эстрелладо без всякого выражения, но отчего-то сложив руки на груди.
- Не твоё дело, - хмуро ответил другой. – Двигайся, тебе говорят.
- И не подумаю, - холодно усмехнулся юноша. – Я не подчиняюсь приказам кого попало. От чьего имени вы явились, извольте сообщить.
- Вот же упрямец, - фыркнул первый. – Ну так пойдёшь поневоле, раз такой капризный.
   Эстрелладо успел примериться и среагировать – трое, всё же, не пятеро, и можно было прорваться к выходу даже не смотря на то, что у двоих оказались кастеты, но на пороге его догнал удар не то кистеня, не то чего-то подобного… как назло, по спине, по самой больной ране… Крик гулко отозвался в коридоре, а тело грохнулось на каменный пол, и подбородок не удалось приберечь. Больше времени и шансов не выпало – и его потащили куда-то очень быстро, нарочито грубо выкрутив руки. Как долго тащили и куда – понять было невозможно, да и не хотелось об этом особо думать вообще. Только когда тело небрежно снова швырнули на пол, отпустив, стало ясно, что как будто в помещении есть какое-то вполне сносное освещение. Инстинкт диктовал, что проявлять самостоятельность не нужно и опасно, и пленник не стал шевелиться.
- Вот он, идти отказался, - проворчал кто-то из ловких исполнителей.
- И правильно сделал, - раздался чей-то рафинированный смешок. – Теперь поставьте его на ноги, а то ещё разговаривать откажется и тоже будет прав.
   Это было проделано хоть и грубо, но без особой жестокости, однако боли во всём теле успешно превратили процедуру почти в пытку. Когда чужие руки наконец отпустили его совсем, Эстрелладо открыл глаза, что были инстинктивно прикрыты, и его взгляд присутствующим не понравился. Помещение оказалось ничем иным, как залой для допросов с пристрастием. Но удивляло не это, а то, кто оказался сейчас на месте тех, кто приказывал исполнителям. Де Солер и инфанта собственной персоной, даже без сопровождающих слуг. Эстрелладо небрежным жестом сложил руки на груди и нарочито спокойно уставился на них. Принцесса была в лазурном платье для вечернего бала и выглядела совершенно нереально в отсветах факелов и жаровень, да и глаза у неё казались почти чёрными, на фоне её светлых волос и бледной кожи это резко бросалось в глаза. Перламутровая накидка на этот раз скрывала надёжно все девичьи прелести и драгоценности на шее и груди, так что вряд ли их хозяйка собиралась быстро покинуть тюрьму, ведь она не забыла даже надеть перчатки, об них здорово доставалось сложенному вееру. Де Солер смотрел, как всегда, с осторожным любопытством, и больше ничего нельзя было прочесть на его заострённом, куда не кинь, лице. Он будто жалел, что теряет время, собравшись на деле на охоту, да и стоял на непредосудительном расстоянии от дамы. Уловив на лице арестанта высокомерное «какого чёрта?», кабальеро вежливо кивнул ему и произнёс ровным светским тоном:
- Приветствую тебя, де Астерос. Прости за беспокойство, но я подумал, что было бы неплохо как-то выправить ситуацию, из-за тебя и так уже много шума и волнений.
- И каким же образом? – холодно поинтересовался Эстрелладо, не шевелясь.
- Ну, это вы с Её Высочеством решите, я полагаю, - невозмутимо пожал он плечами, и по его чёрным томным глазам было вовсе не понятно, в каком смысле стоит расценивать эти слова. – Моё дело – предложить попробовать.
   Эстрелладо ответил тем же жестом:
- Я ничего не имею против вообще, но вот детали следует обговорить на берегу.
- Вот и славно, - с удовольствием кивнул де Солер. – В таком случае я удаляюсь и желаю вам успеха, я и так уже слишком опаздываю.
   Эстрелладо мог ожидать чего угодно, но не такого поспешного исчезновения человека, который как будто являлся кавалером инфанты, и вроде бы не питал никаких хороших чувств из-за этого лично к нему, во всяком случае, пытками в камере сразу после ареста узник был обязан как будто его людям. Однако то, что не было нигде видно Педро, намекало на то, что как раз этот почти мгновенный уход со сцены – ну что он такого страшного увидел в моих глазах, выцвели они из зелёных в серые в этой темноте, что ли – как раз и намекало, что дело, кажется, дрянь. Юноша попробовал выпрямиться ровнее, опустив руки вдоль тела, но даже это движение отозвалось резкими болями, и это помешало ему радушно улыбнуться принцессе, однако, как оказалось, всё это он задумал зря…
- Взять его! – прогремело металлическим тембром вдруг сразу же, и чужие злобные руки мгновенно выполнили приказ, потащив тело к растяжке и на ходу срывая рубаху.
   Всё произошло так быстро, что не мешай пленнику постоянная боль в разных местах тела, он бы всё равно не успел ничего сказать или крикнуть. Когда же щёлкнула последняя застёжка на цепи, принцесса уже приблизилась настолько, что оборки платья коснулись колен, а волна резких духов обдала шею. Эстрелладо с трудом выдохнул и посмотрел на лицо девушки. Оно как будто было высечено из мрамора, и оставалось бы свежим и прекрасным, как сама юность, кабы не хищное выражение полуоткрытых губ и очень пламенный взгляд по-прежнему тёмных глаз.
- Камилла, - тихо и спокойно произнёс Эстрелладо, пытаясь сладить с болью и стерпеть те мучения, что причиняла растяжка, - прости меня. У меня лихорадка и очень болят раны. Не надо, прошу тебя.
- Просят не так, - усмехнулась она с каким-то липким сладострастием. – Да и поздно, невежа.
- Зачем это тебе? – спросил он с тихой печалью в голосе. – Я никогда не желал тебе зла, но что ты потом будешь делать, ты ведь станешь королевой. Остановись – для себя, не для меня.
   Принцесса как будто стала темнее – а может, блики от пламени портили её недвижное лицо, на котором не отразилось никаких ещё эмоций, кроме мрачного торжества…
- Тебе не кажется, что ты не тот, кто смеет мне указывать, что делать? – в её металлическом тембре загрохотало уже что-то совсем грозовое.
- Камилла, - он говорил уже с трудом, хотя по-прежнему ровно и спокойно, - мне слишком плохо, чтоб играть в такие игры. Пощади меня, пожалуйста. Не нужно, всё кончится очень скверно.
   Он не видел, что она уже отдала жестом какой-то приказ в сторону тем, кто оставались здесь и, похоже, совсем не интересовались разговором. Боль нарастала, начиная слепить и растаскивать тело на кусочки. Голову уже невозможно было держать ровно, и она завалилась на грудь. Хоть бы отключиться тогда скорее, что ли, мелькнула слабая мысль. Но этого не случилось даже тогда, когда калёные прутья сомкнулись у него на талии… Как ни странно, закричать не удалось, но Эстрелладо очень удивился тому, что он ещё жив и в сознании – всё прочее поблекло, прошлое и всё, что существовало за пределами этого ада, перестало существовать. Сердце и кровь грохотали так, как бьёт об скалы девятибалльный шторм, и было удивительно, что они не остановились до сих пор. Когда адская волна схлынула наконец, оставив ожоги пылать и позволив хоть как-то вздохнуть, юноша почувствовал сквозь гарь от сожженной плоти, что происходит что-то ещё, а именно – его подбородок чем-то поднимают вверх. Пальцы в белой перчатке, надо же – а какие у принцессы глаза пылающие, уже не злые, кажется, но с интересным выражением, и язык по губам у неё скользит явно не просто так, экая выискалась весёлая кошка, ага.
- Я говорила тебе, что ты пожалеешь, чему ты удивляешься теперь? – интонация капризного ребёнка, всего лишь, она что, вообще не понимает, что причинила? Боль же не проходит, вовсе, если убрать прут…
   Эстрелладо с трудом вздохнул, но произнести спокойно слова у него получилось ещё…
- Я мог бы сделать всё, что желаешь, и даже был не прочь, - с жалящей грустью сказал он. – Но теперь просто не смогу, вот чего ты добилась, дурочка.
- Может, повторим, раз ты так упрям теперь? – она произнесла это медлительно, с придыханием, и тут мозг пронзила догадка – это выражение лица и глаз, да, оно же всегда бывало у деревенских девок на сеновале во второй части свидания, перед самым последним всплеском…
- Дура! Идиотка уродливая! – вскрикнул он в гневе, уже не замечая, что дышать стало гораздо тяжелее. – Ты всё равно меня уже не получишь, поняла?! Даже если ты меня прикончишь, твоим я уже никогда не буду!
   Как ни странно, она не среагировала сразу на слова, на которые весь её характер повелевал обидеться – на самом деле она столь нуждалась в паузе, что ей было не до того. Он не знал, радоваться ли тому, что это дефиле сладострастия, которое он был вынужден наблюдать, разбудило в нём нешуточный гнев – с одной стороны, это чуть притупило восприятие адской боли, с другой стороны, было противно до омерзения.
   Принцесса очнулась только через несколько минут – глаза заблестели радостным блеском, губы так и норовили сложиться в безмятежную улыбку. Эстрелладо про себя с удовольствием вспоминал самые грязные кабацкие ругательства и молчал, скривив губы в презрительной гримасе. Он мечтал исчезнуть отсюда сейчас каким-нибудь образом – он с тоской понимал, что рассчитывать, что теперь она его оставит в живых, после того, как он дважды видел, как она потеряла контроль над собой настолько, не приходится. И понимал, что этим мечтам так и суждено остаться мечтами, а сейчас будет продолжение только что пережитого ада, только сильнее и страшнее. И не знал, что хуже – ждать, когда наконец ошибутся, дозируя пытку, или самому начать огрызаться, чтоб это случилось раньше. Он не хотел погибать по-прежнему, а того пуще – таким способом. Наконец глубоко вздохнул и решился.
- Я считал тебя человеком, Камилла, - сокрушенным тоном процедил он. – А ты им никогда не была и уже не станешь, как жаль.
- Тебе не кажется, что в твоём положении глупо говорить подобное? – съязвила она, но не смогла скрыть довольства в голосе.
- Ещё на мнение таких, как ты, я не оглядывался, - хмуро ответил Эстрелладо. – Пошла вон.
- Что? – инфанта была так потрясена, что даже не рассердилась. – Как ты сказал, повтори.
- Пошла вон, шлюха! – выкрикнул он и улыбнулся со всей желчью, на которую был способен. – Я тобой брезгую, поняла?! Ты обычная кабацкая дрянь, только в рюшечках и бусинках, ха-ха-ха!
   Принцесса краснела, тряслась от гнева, но не могла поверить, что слышит это. Эстрелладо закончил презрительно смеяться и закрыл глаза. Повисла пауза. Инфанта с недоумением смотрела на него, очевидно, не в силах понять, как она могла дождаться от него таких слов. Затем, приосанилась, вздохнув, и, воспользовавшись тем, что глаза пленника всё ещё были закрыты, потянула пальцы к застёжке на нательном кресте, и ловким движением раскрыла планки… Эстрелладо почувствовал только рывок, последовавший за этим, и не сразу понял, что остался с голой шеей. Однако инфанта с гордостью держала в кулаке украденный трофей, и улыбалась уже столь нехорошей улыбкой, что рисковать называть её человеческой, пожалуй, не стоило… Молодой гранд похолодел от ужаса и застыл с широко открытыми глазами, наблюдая это. Затем медленно уронил голову себе на грудь и тихо прошептал:
- Отец, Вы были правы. Она не человек.
Инфанта улыбнулась хищной улыбкой ещё раз, затем громко произнесла, прежде чем выйти прочь:
- Сделайте его стариком к утру, постарайтесь, вас учить не надо.