Узелок судьбы

Судьба продает дорого то, что она обещает дать.
© Клод-Адриан Гельвеций

Смуту и хаос принесло правление Великого князя               
Вышеградского Радимира Второго того имени Низким в 
народе именуемого... Но также связаны те времена с
событиями, кои боле страшными для княжества
сказались, ибо родилось из чрева женского чудище         
поганое, демон окаянный, взору богов противный,             
ублюдок нечистый, дела тёмные творящий и люд честной
не жалеющий...
© "Повесть времён былых княжества
Вышеградского от основания сего
до конца правления князя 
Великого Радимира II Низкого под
авторством летописца
Бажена Довжика из Древодолья"

За двумя зайцами погонишься - ни одного не поймаешь.
© "Русская пословица"


***
Вечером в трактире было не продохнуть. Народу набежало куча, а старый трактирщик Кисет и его работницы еле поспевали за всеми заказами: то браги ещё принести, то закуски побольше. В общем, работы им хватало с лихвой и даже больше. А люд всё шёл и не собирался останавливаться, ибо в это время года население Редебора праздновало Масленицу – праздник весны и начало года нового.

Само заведение слыло в городе не лучшим, ибо клиентура у старика Кисета не шибко бросалась деньгами, а скорее наоборот, всячески выискивала, у кого бы эти денежки себе прикарманить самым «честным», конечно, на их взгляд, способом. Но всё менялось раз в год во время этого праздника, когда люд Редебора разбредался по кабакам да тавернам в поисках веселья и кутежа, ибо так требовали обычаи, а их здесь все чтили и уважали. Также чтили и уважали, а ещё боялись, но никому об этом не говорили, своего боярина, градоправителя, повелителя, судью и господа Пересмысла Оправского, коему, по сути, всё и принадлежало.  По праву аристократическому, конечно же.

- Эй, Кисет, чегой эт птаха твоя так воняет, словно канава сточная? Неужто ты её в той канаве и выловил мёртвую? - по залу пробежалась волна громкого смеха.

- Куда зе ты, милка? Иди шуда, шадишь на коленощки, - подзывал к себе молоденькую девицу какой-то похотливый беззубый старикан.

- Отстань от неё, отец. Куда тебе-то? - отвечали ему с соседнего стола.

- Да я в твои годы... - затянулась в ответ привычная старческая песня.

- Ой, при лужку, при лужке, при широком пооооле, - криво и невпопад вопил кто-то в другом конце зала, а аккомпанировал ему бородатый гусляр, который то и дело промахивался мимо струн. Но собравшемуся вокруг них народу было наплевать – градус выпитого всегда был обратно пропорционален музыкальным пристрастиям. Другими словами – никто не замечал фальши: все дружно подхватывали песнь пьяного молодца и горланили её что было сил.

Никто не заметил и человека, вошедшего в трактир: невысокого роста в кожаных одеяниях, совершенно лысого. Он ступал по деревянному полу очень размеренно, всматриваясь в присутствующих, направился к стойке, где хлопотал Кисет. Завидев его с расстояния шагов десяти, трактирщик побледнел, и его толстые обвисшие щёки задрожали.

- Милсдарь Штефан? Я... я очень рад видеть Вас.

- Да брось, Кисет. Малые дети что ль? Стенька я, - наиграно рассмеялся гость.

Услышав это имя, сидевшие рядом вмиг замолчали, но рты остались открытыми в немом крике. Они тут же заприметили у гостя меч с оголовьем в виде скалящейся собаки, а на груди эмблему "Опричников", на которой была изображена змея, обвивающая метлу. Некоторые особо нервные посетители поспешили ретироваться из трактира.

- Й-й-й-й... я, милсдарь Штефан, п-п-п-подать на прошлой неделе заплатил, - заикался трактирщик. - Богами клянусь! Чтоб мне пусто было!

Человек, называвший себя Стенькой, наклонился к нему через стойку и холодно произнёс:

- На кой ляд мне твои деньги, ты, червь старый? Отведи меня в назначенное место, да побыстрее. А то быстро уму-разуму научу – нечем будет брагу гостям подавать, - в знак того, что он не шутит, человек положил ладонь на оголовье меча.

Щёки Кисета задрожали с новой силой, а на лысой голове проступили крапинки пота. Он знал, что с такими людьми не то, что шутить, – просто так разговор затевать не стоит.

- Смилуйтесь, мил государь. Совсем запамятовал. Пройдёмте, пройдёмте. Нам сюда.

Трактирщик неуверенным шагом повёл гостя в заднюю комнату. Дверь отворилась, и перед ними предстало богато украшенное широкое помещение с длинным резным столом на несколько десятков человек. Обстановка в нём явно выбивалась из общей картины заведения, ведь предназначалось оно для особо важных случаев.

- Прекрасно. Принеси пива и оставь меня одного, - тихо сказал Стенька.

- М-м-может чего поесть изволите? - поинтересовался трактирщик. - Девки мигом организуют.

- Не надо. Только пива, - по-прежнему холодно говорил опричник. - Да, вот ещё что, - окликнул он собиравшегося скрыться за дверью Кисета, - наши подойдут – сразу сюда направляй. Понял?

- П-п-понял, милсдарь. Разрешите откланяться?

- Валяй, - бросил он.

"Своих" ждать долго не пришлось. Не успел Стенька, очень не любивший, когда его называли Штефаном, сесть за стол и сделать глоток только что принесённого холодного пива, как в комнату вошёл ещё один, видом своим точь-в-точь копировавший его. Отличался он только светло-русыми волосами и кривой улыбкой на грубой физиономии.

- Стенька! - закричал он. - И ты здесь! А я-то думал, что старый Кисет меня на облаву в руки ворогам ведёт.

- И я рад тебя видеть, Элежко, - улыбнувшись, сказал первый.

- Чегой стол пустой? Где еда? Где брага? Праздник же! Эй, трактирщик! - в дверях снова замаячила толстая фигура Кисета. - Быстро, накрывай на стол, да только самое лучшее! И браги. Больше браги! Ух, напьюсь сегодня и по девкам пойду! Грех в праздник-то по девкам не пойти. Да? Кисет? - трактирщик неуверенно кивнул. - Ну, чего стоишь? Бегом! Коли сам не можешь - девок напряги, они у тебя шустрые. Да и от твоей рожи уже воротит... - Элежко сел справа от Стеньки. - Рассказывай, чегой нужна такая коспи... компер... консперцация? Мать её ети, язык сломать можно! Кто только такие слова выдумывать научился?

- Как дорога?

- Дорога? Да как она может быть? Лежит себе и век лежать будет. Доехал до Редебора без происшествий. Разве что пара разбойников повстречалась, - он достал из карманов пригоршню чего-то белого и выложил на стол. - Зубы – лучший трофей, - Элежко снова улыбнулся и оголил дыру между зубами. - Я жду не дождусь, когда ты мне объяснишь, зачем нас вызвали в Редебор? На кой ляд мы снова Дживану понадобились? Али опять какая опасная банда в лесах окрестных затесалась? Или чернь подать платить отказывается? Честно сказать, скучаю я по нашим временам. Эх, сколько мы дел переделали вместе. Помнишь, Стенька?

- Помню, Гусляр. Помню.

- Так ты не ответил на мой вопрос, - дверь снова распахнулась, и в комнату вошли несколько девушек с подносами. Быстро расставив их на стол, они поспешили убраться, но Элежко успел-таки ущипнуть одну из них, от чего та, взвизгнув, подпрыгнула. Гусляр взял кружку, отхлебнул из неё и вопросительно посмотрел на своего друга.

- Да я и сам не знаю.

- Как так?

- Видишь ли, я, как и ты, в городе уже не живу. Обосновался в тихой деревушке в Удольской долине на юге-востоке.

- Да ладно? - казалось, удивлению Элежки словам Стеньки не было предела. - Не может быть, что бы Штефан, во всём княжестве Редеборским именуемый, из Редебора слинял! Не ве-рю, - певучи протянул он.

- Долгая история. Но я и сам, не знаю, зачем Дживан нас снова собирает. Давай лучше дождёмся его. А пока сыграй на гуслях, ты же мастер! Соскучился я по твоим песням.

Элежко улыбнулся и, пододвинувшись к Стеньке, тихо произнёс:

- А я знаю зачем – война грядёт.

- Ты с ума сошёл что ли? С кем? Кому с Вышеградским княжеством тягаться? Боярам Выдомирьским? Или этим дикарям с Одногорска? Чего опять не поделили князья светлые? Выкладывай, что знаешь, Гусляр!

- Да мало чего знаю, но слышал, бояре нашего князя не признают.

- Радимира-то? И что с того?

- А то, что война братская назревает.

- Братская? Эко ты, Гусляр, слова какие знаешь. Небось попутал чего? Где ж видано то, чтоб войну братской звали? Может ****ской? Война только такой быть может.

- Нет-нет! Зубов лишился, а умом не тронулся! Говорю тебе: брат на брата пойдёт, боярин на боярина, князь на князя!

- Бред какой-то.

- Бред или не бред, а слухи плодятся. Говорят также, что боярин ниврейский подать Радимиру платить отказался, выставил дружинников княжеских, а погосты, куда дань свозилась, сжечь приказал.

- Не может быть!

- Может, может, - Гусляр снова отхлебнул из кружки и слегка поморщился: брага показалась ему отвратительной, но от напитка он всё же не отказался. - Теперь Радимир войско собирает и войной на Ниврею идёт. Ох, и жарковато будет на севере. Говорю тебе – не враньё это.

- Ладно, пусть будет так, но мы-то тут при чём?

- А мы кто? Забыл? - Элежко уже перехватил со спины гусли и держал их в руках, готовый затянуть песнь. - Личный отряд боярина Пересмысла Оправского, - от этой фамилии Стеньку передёрнуло. - А, следовательно, когда боярской заднице жарковато становится, мы тут как тут быть должны, дерьмо за нашим господом убирать. Заметь, коли вызывают нас, значится что-то страшное надвигается.

- Ничего. Горыныч придёт и всё объяснит.

Дверь в очередной раз открылась, и в ней показались силуэты сразу троих человек.

- Крысобой! Детина! - весело закричал Гусляр, поднявшись с места и встречая гостей.  - Сколько лет, сколько зим? - каждого из двоих он по очереди крепко обнял и пожал каждому руку, а с третьим повёл себя более сдержано. – Милсдарь Дживан. Рад видеть Вас.

- И мы тебя, Элежко, - ответил командир опричников по прозвищу Горыныч.

- Как дорога, друзья? Как добрались?

- Всё хорошо, Гусляр, живы-здоровы, ещё век проживём на зло ворогам и милость богам. Любо мне глядеть, как узелок судьбинушки нас снова свёл, - отвечал ему самый высокий, усаживаясь за стол. Увидев Стеньку, он изменил выражение лица, но подал руку в знак приветствия. - И тебя, Стенька Оправский... Ой, прости, всё время забываю, что ты не имеешь права носить эту фамилию. И тебя, Стенька Редеборский, видеть рад.

Пожав ему руку, последний спокойно ответил:

- И мне приятно видеть тебя, Крысобой. Слухи ходили, будто тебя медведь задрал, но прежде в зад отымел. А теперь глазами своими вижу, что враньё это всё: не задрал он тебя.

Крысобой нахмурился ещё сильнее. Всем вдруг показалось, что он кинется первым, но тот сдержался и спокойно ответил Стеньке:

- Да и про тебя кое-какие слухи ходят. Якобы на копьё вражье напоролся...

- Да враньё это всё, ребята. Остыньте, - вмешался Элежко, чувствуя напряжение.

- … жопой! - не обращая внимание на слова Гусляра, резко бросил Крысобой.

Он и Стенька одновременно вскочили, опрокинув стулья, и уже были готовы накинуться друг на друга. Детина и Гусляр, не долго думая, оттащили забияк, но те рвались в драку с завидным упорством, кидаясь друг в друга страшными ругательствами, пока не вмешался Дживан.

- Стенька! Лука! Чёрт вас подери! Кончайте! Гренька, Элежко, успокойте их, не то прикажу всех выпороть!

- Кто старое помянет – тому глаз вон, - пытался замять ситуацию Гусляр. - Тише, тише. Шеи поломать друг другу ещё успеете, а у нас дело.

- Государевой важности! – поддакнул Гренька, которого друзья именовали Детиной.

Наконец драчуны успокоились и расселись по разным концам стола. К Луке подсел Детина, а к Стеньке Гусляр. Не то что бы отряд Дживана дружил между собой именно в таком порядке. Нет, они сели так, чтобы вовремя умерить пыл забияк, если те вознамерятся всё-таки набить друг другу морды.

Вскоре девушки принесли ещё пива и горячих мясных блюд. Элежко в приподнятом настроении успел даже разговориться с одной из них. Через мгновение, он уже тискал её в своих объятиях, усадив на колени.

- Так, что за дела такие государевой важности? - кинув грозный взгляд в сторону Луки, спросил Стенька у Дживана.

- Сначала поедим. Дела потом, - коротко ответил командир.
 
Уже изрядно охмелев, от очередной кружки, Гренька и Элежко вместе затянули:

Как в приречье, в превысоком
Увидал младец коня. Ой,
Вороного, с гривой длинной,
Что пасётся у ручья.

Загорелись очи страстно,
У лихого молодца. Ой,
Захотелось оседлать вмиг
Воронецкого коня.

После песни прежняя нервозность улетучилась сама собой, Крысобой и Стенька улыбались друзьям и даже тихо подпевали. Серьёзным и абсолютно трезвым оставался лишь Дживан. Он терпеливо ждал, пока его молодцы, вдоволь напевшись и остыв, будут готовы его выслушать. Наконец, дождавшись момента, когда песня утихнет, он начал:

- Итак. Я лично вызвал вас сюда, в Редебор, по приказу боярина нашего.

- Так чего ж ему вдруг захотелось видеть нас? - первым не выдержал Крысобой.

- Да-да, вот и меня это интересует, - подхватил Гусляр. - Никак намедни до меня слухи дошли, что на севере войнушка намечается. Мол, Радимир боярина ниврейского усмирять собирается. Неужто и Пересмысла ждёт такая же судьбинушка?

- Типун тебе на язык, Элежко! Не ровен час, как до ушей господина дойдёт, - приподняв со стула своё огромное богатырское тело, Гренька сплюнул куда-то в бок.

- Детинка прав, - в полном спокойствии молвил их командир. - Не стоит паниковать раньше времени, особенно, не услышав того, что я вам сейчас скажу.
Компания пододвинулась ближе, внимательно вслушиваясь в слова Горыныча. Элежко и Гренька даже затаили дыхание.

- Боярин наш, Пересмысл, в дела княжьи не влезает, лишь бы Радимир в его не лез. Подать по-прежнему идти в казну будет. Но в сложившейся ситуации, пока драчка с боярином Нивреи затевается, князю нашему лояльность нужно будет доказать, но зад ему лобызать Пересмысл не собирается.

- Ага, как же, - усмехнулся Гусляр и ударил по струнам. По комнате переливающейся волной пронесся аккорд, извлечённый из гуслей.
 
- И чего теперь? Пусть на драчку ту отряд отправит, поддержать так сказать князя-то, - произнёс Крысобой. - И лояльность докажет, и задницу лизать не надобно будет.

- Дурак ты, Лука! - с кривой миной ответил ему Дживан. - Вроде умный, а в политике не шаришь.

- Лояльность, политика... Енто чегой такое? И как с ней тягаться? Не пойму я ничего, - почесал затылок Гренька.

- А ты слушай – может поумнеешь, - перебил его командир. - И чего я вам всё разжёвываю? Ваше дело – приказы выполнять.

- Да не сердись на нас, Дживан. Объясни всё нормально, того глядишь и Детина поймёт.

- Хрен с вами, - махнул рукой командир. Затем, одним махом осушив кружку с пивом и вытерев рукавом пену с усов, продолжил. - Не дурак Пересмысл на драчку против братьев своих целый отряд отправлять, и супротив князя идти не желает – и правильно, на мой взгляд, делает. А хитрость тут вот в чём: месяц назад Радимир по всему княжеству гонцов отправлять начал с посланием люду простому, мол, хочется ему в столице, в Вышеграде значить, школу для кривичей открыть, - Лука и Гренька переглянулись. Элежко не пошевелился, а Стенька скривил лицо. - Мол, кривичи такой же люд, как и ровничи.

- Вот те на! Наш князь сильно головушкой о трон ударился что ли? - наконец, вмешался Стенька Редеборский. - Правильно супротив него бояре встали: не бывать такому, чтобы кривич ровничу запанибрата был.

- Тебе-то хорошо так говорить - ты и Элежко ровничи, - вмешался Гренька, - а мы с Лукой из простых вышедшие. Нелюди, как кряжники,  что ли?

- Крестьяне должны землю пахать да дань платить. Нечего по школам им шляться!

- Тихо! - скомандовал Дживан. - Если хочешь знать, Стенька, то и я из кривичей вышел, но дорогу к такой жизни я кровью своей отплатил, - Стенька замолчал, но лицо его, окрасившееся в красный цвет, говорило о том, что он недоволен.

- Ну и что с того, что Радимир для кривичей-то школу открывать собрался? - спросил Крысобой.

- А то, что прав Стенька: крестьяне должны землю пахать, да дружину боярскую припасами снабжать – пращурами нашими сей порядок установлен был. Кто Радимир такой, чтобы традиции наши, значить, изменять?

- Так крестьяне пашуть, сеють да взращивають, оброк плотють, значить, барщину отрабатывать – всё по-прежнему. А кривичи что, нелюди какие? - снова вмешался в разговор Гренька-Детина. - Мы ведь и силой не обделены, а кое-кто и даже умом, - он посмотрел на Луку. - Прально, грю вам, Радимир делает: знаеть князь наш светлый, как силушку-то богатырскую, магницей взращенную, с умом использовать. Да ты, Дживан, вспомни, ведь именно я в двенадцать лет спас боярского сынишку-то от разъярённого медведя – кривич спас, не ровнич!

- И за то самое награду получил. Ага, помним, - ответил ему командир. - Но что, если все кривичи побросают земли свои и на службу пойдут? Кто сеять, пахать будет? От кого оброка дождёшься?

- От кого, от кого – от крестьян обычных! Сам знаешь, как на них магница-то действует. Так что не боись, никуда не убегуть, они всегда были и будуть. Это я тебе говорю, сын крестьянский.

- Дурак ты, Гренька, не понимаешь. Маги уже давно просчитали, что тындынция, мать её ети, - ругнулся Элежко, - на рост идёт. Мол, кривичей с каждым годом всё больше рождается. Имьюнтитет какой-то там на магницу растёт.

- Да и чёрт с ней, с этим проклятущим порошком. Приказ есть приказ, - снова взял слово Дживан.

- Так приказ-то какой? - хором спросили опричники.

- Так вы ж мне молвить не даёте, профессора затраханные! Умники нашлись, слова какие знають: тындынция, имьюнтитет! Так, слушай меня внимательно. Лояльность боярин князю показать следующим образом велит: неделю назад, значить, из войска радимирого богатырь сбежал – крупная шишка там, воеводы навроде, но точно не скажу. Слинял, говорять, из-за каких-то там дворцовых ентриг прямиком в наши края, где-то на севере в  Вышедолье, говорять, ошивается. А так, как шишка крупная, а не какой-то там солдатишко, забодай его комар, князь за него живого, и только живого, большую награду обещаеть. Ну, Пересмысл возьми и придумай, что, схватив его и обратно к князю воротив, без посыла отрядов на войну лояльность завоюеть.

- Ага, теперь понятно, зачем боярину его бывшие опричники понадобились! - вскрикнул Крысобой.

- Как в старые добрые времена! - подхватил его Гусляр и тут же опрокинул в глотку очередную кружку.

- Да дадите вы мне до конца сказать-то? - прикрикнул командир. - После указа княжьего кривичам посланного, крестьяне подниматься стали. Слушок среди них родился, мол, надоть детишек своих кривичских собрать и в столицу отправить.

- А нам-то что?

- А вот что: вторым приказом Пересмысла, ентих детишек перехватить, в деревни воротить, а селян, кои думы такие носють, как следует наказать. Поняли?

- Поняли. Чего ж не понять-то? - ответил Элежко.

- Когда и куда задницы свои нам теперишто направить, господин командир? - спросил Дживана Лука.

- Послезавтра седлайте коней и на север, к устью речки Каменка, в деревушку под названием Красная житница. Там, слух прошёлся, будто селяне одного такого кривича отправлять на общинные деньги в столицу собираются, значить. Разузнайте, авось и правда, – на месте разберётесь. А там, глядишь, и про дезертира ентого проклятущего чего пронюхаете. Чует моя задница, там найдёте его. Вот двух зайцев и прихлопнете. Поняли?

- Угу, - дружно подтвердили опричники.

- А как ентого дезертира зовуть-то хоть? - спросил Элежко.

- Добрыней величают, кажись, а там – хрен его знает. Сейчас гуляйте смело, завтра отдыхайте, потом за дело беритесь. Токмо не подведите! А мне пора. Дела важные.

- Прощай, Дживан.

Все дружно ударили по столу кружками, и, когда Дживан скрылся за дверью, веселье продолжилось.

***
- Эко у тебя силушка-то богатырская! Небось из ентих, кривичей. Дарь сильнее, не жалей! Вот так, да! Ещё разок!.. Ничагой, енто дело наживное. Руку набьёшь – мастером станешь, аки я.

Из мастерской старого кузнеца Микулы слышались удары молота о наковальню: бац – один большой; дзынь-дзынь – два маленьких; бац – один большой.

- Сюда бей. Да куда ж ты? Эх, чуть не попортил заготовку, бес тебя подери! Ты чагой? Не держи зла – я человек простой, могу и ругнуться, обиду в сердце не таи. Гляди как надо... Ага, вот так. Да-да.

- Любо смотреть, отец.

- А то.

Звон металла раздавался окрест и эхом проносился над полями, речушкой и уходил вглубь леса. Но никто на шум не жаловался, ибо кузнец здесь жил один в глуши до недавних пор, пока не приютил добра молодца, коему искусство своё передать решил. Увидев на что тот способен, Микула даже не раздумывал: "Эко узелок судьбы переплёлся, нас свёл, молодец добрый. Не любо мне спрашивать, кем ты раньше был – дело не моё; но коли жизни новой захотелося, селись у меня, кузнечному делу учись. Места обоим хватит. Сыновей-то у меня нет – будешь мне заместо них". Путник, что пришёл к нему одним дождливым вечером откуда-то с востока, недолго раздумывая, взял да и согласился, правда, сначала немного посомневался – не стар ли он для дела такого. А Микула не унимался, уговаривал-уговаривал, да и уговорил.

С тех самых пор с рассвета до вечера трудились они в кузнице, что к дому тут же пристроена. Заезжали к мастерам заказчики из соседних деревень, что в нескольких верстах от них по разные стороны находились: то лошадь подковать, то орудия сельскохозяйственные починить. В общем, без работы не сидели ни дня.

- Кончай, айда передохнём! Обед ужо близко.

- Нет, отец, я не голоден.

- Гляди-ка: сам не голоден, так и другим есть не даёт! Пошли, говорю: сметанка с творогом прокиснут на жаре! Бросай молот. Бросай, кому говорят!

Ученик Микулы был огромного роста, чуть ли не великаном, широк в плечах и мускулист. Он  нехотя послушался, и кузнецы вышли на полянку перед мастерской. Старик ловко расстелил скатерть прямо на траве и развязал котомку, откуда достал один кувшин со сметаной и ещё один с творогом, рядом положил несколько кусков ржаного хлеба. Оба сели друг напротив друга и принялись есть.

- Эх, люблю в таку погоду на воздухе трапезничать: и свежо, и тепло, - заглотив кусок, резюмировал кузнец. Ученик ел молча. - Сейчас сезон, у крестьян работы много, а значить, коль поломается анструмент, сразу ж ко мне бегуть. Понял? А вон, Добрыня, гляди, - старик приложил вытянутую ладонь к бровям, защищая глаза от яркого света, и взглянул в даль. - Четверо с юга уже едут. Никак с Черёмушек. Продуха от них нет! Эх, скоты, машуть граблями, окаянные, не жалеють анструмента!

- Ты, отец, повремени с выводами-то.

- Что? С какими такими выпердами?

- Не с выпердами, а с выводами. Не крестьяне это: гляди, на боевых конях едут, вооружённые до зубов.

- И правда, - конный отряд из четверых наездников уже успел приблизиться на расстояние, с которого Микула мог разглядеть их. - Пруть, как осой ужалены. Не к добру.

- Спасай, отец: по душу мою едут.

- Эх, Добрыня, слово дал себе – не буду спрашивать о прошлом твоём, - жалобно захрипел старик. - Не думал, что беду приведёшь.

- Спасай, отец, - повторил ученик. - По гроб благодарен буду!

- Бегом в мастерскую, да на верхний ярус лезь, в соломе схоронись. Авось, заболтаю гостей-то наших. И не высовывайся, понял?

Добрыня кивнул и в два прыжка шмыгнул обратно в кузницу. Взлетев по лестнице на верхний ярус, он тут же окопался в раскиданной под крышей соломе и лёг рядом с маленьким оконцем, чтобы наблюдать, что будет дальше.

Всадники неслись галопом, поднимая вокруг себя пыль. Подъехав ближе к кузнеце, они приостановили коней и пошли медленнее.

- Тпрррррррр, а ну стой, нерадивая! Ишь, какая попалась.

Их было четверо. Каждый по-своему отличался, подметил про себя Добрыня, подсматривая в оконце: один высокий с тёмными волосами, ниспадающими на плечи; второй низкий и крепенький коротко стриженый тёмно-русый; третий среднего роста и был совершенно лысым, а лицо его украшали ужасного вида шрамы. Не отличался ничем только четвёртый, русоволосый, неприметливый. Но, когда он ехидно улыбнулся, то Добрыня заметил брешь в зубах, как будто не хватало пары резцов. Все четверо были одеты в чёрные простые кафтаны, опоясаны мечами, а к седлам были привязаны бердыши с одной стороны и мётлы с другой.

Первым к Микуле выступил лысый. Он шёл верхом на коне и, похоже было, не собирался спешиваться. Злое лицо, злые глаза. В груди Добрыни что-то защемило: "Ох, не к добру".

Только лысый открыл рот, чтобы сказать что-то, высокий тут же его опередил:

- Доброго дня, отец.

- И вам не хворать, добры молодцы.

- Спешим мы, да беда приключилась, - продолжил высокий. Лысый смотрел на него с укоризной. - У лошадей, как назло, подковы повылетали. Боимся, чего худого бы со скотиною не приключилось. Ты ведь кузнец, старче?

- Кузнец-кузнец. Эко вы, люд добрый, удачно заскочили, ибо на пять деревень я тут один. Ведите сюда лошадей, подковы сию же минуту найдём. Прямо тут и подкуём лошадок-то – в миг поскачите сызнова.

- А не страшно ль тебе, отец, одному здесь жить? - заговорил четвёртый, без особых признаков, отмеченный Добрыней. - Совсем один наверное?

- А чего ж бояться мне? - занимаясь работой, говорил кузнец. - Бандитов проклятущих давным-давно боярские служивые извели. Опричники, что на службе у бояр были, уж канули в лету с приходом князя великого. В окрест на сто вёрст не сыщешь ни одного душегуба. А природу-то я люблю: вон речка, там лес. Люд из деревень ближайших меня знает и уважает, потому что я им доброе дело делаю, вот и не забывают старика подкармливать. С голоду не умру, от чужой руки тоже. Так и отправлюсь к праотцам здесь от старости-то.

- И чего? Некому своё ремесло передать?

- Сыновей, почитай, нет у меня. Не сложилось по молодости.

- Почему-то мне кажется, что ты отец что-то от нас скрываешь, - наконец вмешался в разговор лысый. - Подъезжая, видел я второго, покрупнее Детины будет, - он посмотрел на крепыша, который постоянно околачивался возле высокого. - Отвечай, старик, кто это был? И почему сбежал? - лысый схватился за эфес меча, но вынимать не стал.

Микула не бросил работы, но, видя происходящее, нервно сглотнул. Он поднял голову и взглянул лысому в глаза, полные злобы и презрения.

- Вы, люд добрый, не серчайте на меня. Испугался я. Сидим, едим, никого не трогаем, отдыхаем после работы, гляжу: а тут вы, конные, к нам направляетесь. Пригляделся, смотрю, крестьяне с анструментами едуть к нам, а ближе подъехали, так вообще душа в пятки ушла – редко в наши края бояре аль боярские стрельцы заглядывают. Подать лишь собирают раз в полгода, да сматываются. А тут вы, на конях да при оружии. Приказал своему ученику ноги в руки брать, да дёру давать, с собой пожитки прихватив, мало ли чего. Он схоронку знает. Ежели ничего не случится со мной, к вечеру вернётся.

- Врёшь, собака! - вскрикнул лысый, резко вынимая меч, но четвёртый, с брешью в зубах, встал промеж него и Микулой.

- Ты чего, Стенька, с дуба рухнул? Не было приказа бесчинства творить, - лысый посмотрел на своего товарища и опустил меч.

- Узнаю, что врёшь, - вернусь и спалю твою кузню вместе с тобой, собака! - зло ответил Стенька, взглянув на старика через плечо товарища, перегородившего ему дорогу. Затем он отвернулся и ушёл в сторону. Микула решил не спорить и продолжил своё дело.

Кони фыркали, брыкались. Один даже норовил кузнеца укусить.

- Проклятые. А ну тпрррррр! - прикрикнул им высокий.

Микула молчать не умел, слишком долго один прожил, поэтому разговор продолжил именно с высоким.

- Далеко ли едете, молодцы добрые? Али секрет какой?

- Не секрет, отец. Не секрет: в деревню местную, Красной житницей зовущуюся. Знаешь такую?

- Отчего же не знать то? Знаю. Дорогу указать?

- Да уж, а то заблудимся чего ради. Покажи, отец.

- Идите на север вдоль речки-то. Через несколько вёрст Каменка, речушка так зовётся, раздвоится. Вы по броду перейдите левый рукав и правого держитесь. А там вскоре и на Красну житницу выедите, не прогадаете. Коли левым рукавом пойдёте – в простую Житницу придёте. Эта вам точно не нужна, коли вам Красная надобна.

- Красная, отец, другой не надобно. Авось на обратном пути в другую заскочим, а сейчас именно Красная нужна.

- Раз так, то езжайте как я вам сказал – не пропадёте... Ну вот, и лошади подкованы. Можете в путь собираться.

- Благодарствуем, отец.

- А если не секрет, какое дело туда вас ведёт? - интерес Микулы взял вверх над осторожностью. И зря.

Лысый тут же подскочил к кузнецу. Старик успел лишь увидеть его лицо: нос был испачкан белым порошком желтоватого оттенка, зрачки расширились, глаза зло горели. Он схватил Микулу одной рукой за ворот рубахи и приподнял над собой.

- Не твоего ума дела, собака окаянная! Сгинь, холоп!

За спиной послышались крики остальных, но Стеньку это не остановило. Одним толчком он отправил кузнеца в стену мастерской. Микула пробил её своим телом и оказался внутри.

Добрыня дёрнулся, но тут же передумал и решил не выдавать себя: "Магница – невероятная мощь". Лысый перешагнул через остатки стены и взглянул на бездыханное тело кузнеца. Остальные подбежали к нему и оттащили назад.

- Ты что творишь? - кричали они.

- Будет знать, холоп, как с опричниками связываться, - улыбаясь отвечал Стенька. - Совсем распустились.

Высокий саданул кулаком лысого в челюсть, но, последний даже не заметил этого - взгляд его был отуплённым и пространным. Казалось, он впадал в транс.

- Убираемся, быстро, - крикнул крепыш.

- Замести следы нужно, - подытожил беззубый. - Велено было бесчинства не творить. Ой Стенька, как же Дживану теперь в глаза смотреть будем? Идите, седлайте лошадей, я за всем остальным присмотрю.

Тройка отправилась к коням, Элежко остался в кузнице. Он подошёл к пылающему горнилу, вытащил железный прут, раскалённый до кроваво-красного цвета, и бросил его на верхний ярус, в надежде подпалить солому. Пламя занялось сразу же.

Гусляр не долго думая присоединился к остальным. И, когда дом вместе с  кузницей занялись красным петухом, опричники оказались уже далеко.

***
На стол перед ним поставили миску с похлёбкой, пару кусков хлеба да воду. Гришка Дурак посмотрел своими от рождения косыми глазами на корчмаря и по-идиотски улыбнулся, выражая благодарность. При этом из его рта издалось характерное: "Ыыы". Сирота и юродивый деревни Красная житница не был брошен своими односельчанами: за ним приглядывали, давали время от времени несложную работёнку, а владелец корчмы, Деян, каждый вечер кормил его за просто так.

- Кушай-кушай, Гришка. Сильным станешь, аки богатырь какой, - приговаривал корчмарь.

Бродячие маги и волхвы объясняли людям, что такие рождаются повсюду, не только в их деревне. Якобы, неудачные мутации генов из-за влияния магницы, которая содержится всюду: в воздухе, в воде, в земле и даже в еде. Но сельский люд не понимал подобных словоизлияний и, наслушавшись чокнутых жрецов, сетовал, что за грехи предков боги наказывают их потомков, а живой пример Гришки всегда вселял в них страх перед небожителями, отчего они старались вести "праведный", по мнению тех же чокнутых жрецов, образ жизни.

- Я, енто, в сарае приготовил тебе место, как всегда. Понял? - Гришка кивнул, не отрываясь от похлёбки. - Поешь, и туды. Завтра по хозяйству помогёшь. Куды ентот засранец запропастился? - обернувшись, спросил Деян самого себя. - Эй, сучий сын, поди сюды! Збигня, кому говорят?

Из-за стойки на зов отца выбежал маленький светловолосый мальчик, лет семи - восьми. Збигня был сильно напуган.

- Ишь, ублюдок, сколько мне тебя ждать? Где был? - Збигня молча опустил взгляд в пол. - А, чёрт с тобой! Бегом к соседям, спроси у тёти Веруши, дома ли дядя Ждан. И сразуть сюды ворощайся. Понял меня? - мальчик кивнул. - Ну? Чего столбом стоишь? Бегом!

Но только Збигня собирался выйти в дверь, как она перед ним распахнулась, и в корчму вошло четверо. Мальчик от удивления присел прямо на пол и снизу верх посмотрел на нежданных посетителей заведения отца. Четверо были одинаково одеты в чёрное, но были совершено разными: лысый, высокий, низкий и ещё один, совсем неприметливый.

Лысый глянул на парнишку и прикрикнул:
 
- А-ну, брысь отседова! Эй, корчмарь, есть чего пожрать? С дороги мы. Накрывай на стол.

Деян, увидев гостей, засуетился. Не каждый день на пороге заявляются незнакомцы.

- А ну-ка, иди сюда, ублюдок засранный! Нечего задницу засиживать! - крикнул он Збигне. - Поди, помоги матушке на кухне! А вы, господа хорошие, присаживайтесь за любой стол. Сейчас всё устроим.
Четверо огляделись и увидели в углу поедавшего похлёбку Гришку. Дурак, заметив гостей, задрожал и прижался к стенке. Стенька усмехнулся и сел за стол. Остальные последовали его примеру.

Вскоре стараниями Збигни и Деяна стол перед гостями был накрыт: запечённая дичь, картошка с луком и укропом, сало, ржаной хлеб и, конечно же, знаменитая на всю деревню горилка старого корчмаря. Правда, одну бутылку Збигня уронил по дороге и разбил в дребезги.

- Экий, ты окаянный, сын собаки, ублюдок недотраханный! - взревел Деян. - Я ж тебя породил, я ж тебя собственными руками и удавлю! - Он подбежал к мальчику и со всего размаху треснул его по затылку, от чего мальчик свалился на пол и сильно ударился носом. Из ноздрей тонкой струйкой потекла кровь.

- Эй, корчмарь, - обратился к Деяну Стенька. - По что ты его ублюдком зовёшь?

- Стенька, кончай, - зная своего друга, пытался успокоить его Элежко.

- Мысль глаголет, - поддержали Гусляра остальные.

- А вы не влезайте! Корчмарь, поди сюды. Почему ты мальчика ублюдком зовёшь, ящо раз спрашиваю?

Деян, увидев выражение лица Стеньки, задрожал, покрылся мурашками и, заикаясь, начал:

- Дык, милсдарь, он енто, того. Ублюдок всамошний и есть. Молод был, когда его заделал на сеновале с одной девахой-то. Дочка старосты предыдущего была. Старик, когда узнал, удушил-то её, но поздно было – ублюдок ужо на свет выродился. Старосту того на суд к господу нашему, а пацана мне втюхали. Ох, жена была в ярости! Но, ничагой, с нами теперишто живёт, по хозяйству помогает.

- А почто обижаешь его? - голубые глаза Стеньки напоминали Деяну два ледяных шарика, а голос его был настолько холоден, что корчмарь от страха съёжился. - Ну, чего молчишь? Отвечай.

- Дык, милсдарь, он же ентот... Ублюдок же... Выродок природы, не мил он божьим глазам...

- Чего не убил тогда?

- Да как можно то? Грех на душу брать? Нельзя ж, не так нас пророк учил.

Опричник резко покраснел и со всего размаху вдарил кулаком корчмарю в нос. Деян запрокинул голову назад и упал. Из носа, как и у Збигня, но с больше силой, хлынула кровь. На звук упавшего тела из кухни выбежала жена Деяна и подняла крик.

Крысобой, Детина и Гусляр повскакивали с мест и готовы были накинуться на друга, чтобы тот ещё дел не натворил, но Стенька прошёл мимо корчмаря, подошёл к Збигне, поднял его и посмотрел в глаза:

- Не плачь, пацан. Мужики не плачут, - мальчик хлюпал носом и пытался вытереть кровь рукавом рубахи. Стенька достал из-за пазухи леденец в форме петушка и вручил его Збигне. - А ты заткнись, женщина! - жена Деяна резко захлопнула рот и уставилась на гостей.

Но на крик уже успели сбежаться люди, и в корчму ввалилась целая толпа разномастных сельских жителей. Опричники, не долго думая, встали рядом со Стенькой. Крысобой вышел к люду и заговорил с ними:

- Всё хорошо, всё спокойно. Мы люд служилый, от боярина Пересмысла Оправского по приказу к вам в деревню приехали. Корчмарь своё получил за то, что языком чушь мелит. Расходитесь домой.

Мужики почесали затылки, посмотрели на Деяна, затем на Гришку, который от страха сидел под столом, потом на жену Деяна. Женщина от страха вся побледнела.

- Эк, ты складно говоришь, - начал один из толпы. - А чем докажешь, что боярину служишь?

- А тебе, пёс смердящий... - начал было разозлённый Стенька, но Элежко тут же его перебил.

- Сюды глянь, - он вышел, встал рядом с Лукой  и указал на эмблему на груди. - Вишь кто мы?

Мужик похлопал глазами и побледнел.

- Чур меня! Чур меня, окаянные! - и толпа резко стала разбегаться.
Когда в помещении остались только Гришка, сидевший под столом, и Збигня, который за соседней лавкой уже во всю уплетал петушка на палочке, опричники продолжили трапезу. Полуобморочного Деяна жена уволокла на кухню.

- Опять начинаешь, Стенька? - злобно произнёс Лука. - Ничему не учишься!

- Тебя спросить забыли! - рявкнул тот ему в ответ. - Что хочу, то и делаю!

- Слышали, братцы? Плевать он хотел на нас. Стенька, повязаны мы узелком судьбы, а ты... - Лука махнул рукой. - Строишь из себя единоличника! Сдался тебе этот пацан? Али глубокую рану слова корчмаря нанесли? Старое вспомнил?

- Да я тебя сейчас!

- Успокойся! - Элежко резко потянул за плечо пытавшегося подняться с места Стеньку и усадил обратно.

- Дживан прямо сказал, что бесчинства устраивать никак нельзя, - поддержал своего друга Гренька.

- Вот-вот, - вставил Элежко, - а уж тем боле – между собой грызться. Но вроде дело замяли, так что давайте переходить к другому. Сначала, как говорится, поесть, а потом – и службу знать.

Стенька ел мало, только пил. Он достал из внутреннего кармана резную коробочку и высыпал на стол тонкой дорожкой порошок белого цвета. Гренька, заметив это, сказал:

- Не гоже тебе эту дурь в себя толкать – бесноватым становишься.

- Надоел ты мне, Детина. Знамо, тебе можно, а мне нельзя?

- А ты вспомни, как днём ты того кузнеца прикончил? Аж стену им проломил, - вмешался Гусляр. - Побереги силушку.

- Да я немного. А тот кузнец... под горячую руку попал. Не туда нос свой совал. Мы же, братья, опричники, боярские служивые, - в его голосе зазвучали нотки отчаяния. - Ему какое собачье дело до наших приказов? Смерд, он, каким бы не был, смердом останется! Куда ему до нас?

Лука и Гренька переглянулись.

- Хах, - начал Крысобой. - Значит, он для тебя смерд, а мы с Детиной братья тебе? Где, спрашивается логика?

Стенька грозно взглянул на Луку.

- Как же ты меня достал, Крысобой! Надо было нам ещё тогда, в Предречье разобраться, когда случай выпал! Ох, и жалею я теперь, - он закрыл указательным пальцем правую ноздрю, а левой втянул в себя порошок. - Ух! Хороша, зараза! Ну, что, Крысобой, может, сейчас наши разногласия решим?

- А можем и сейчас! Я по молодости один целую банду завалил, которая порешила мою семью. И что мне ты?

- Пойдём, выйдем.

- Не дам! - вскрикнул Гусляр. - Вы, окаянные, совсем разум потеряли? Вот закончим дела: разберёмся с местными, дезертира засранного найдём – тогда и ломайте друг дружке носы. Токмо без меня! Поняли?

Готовые уже подраться Лука и Стенька замерли на секунду, задумались, сели обратно и некоторое время молчали, поглядывая друг на друга.

- Ну-с. С чего начнём? - нарушив тишину, заговорил первым Лука.

- Сначала закончим трапезу, - ответил Элежко. - Затем к старосте пойдём – разнюхаем, что к чему. Глядишь, выдаст он нам всё подчистую.

- Ага, держи карман шире, - вмешался Стенька. - Смерды – они люд хитрый, общагом живут. Своих они тебе хрен выдадут, тем более детишек-то! Надо тут мудро поступить.

- Поступишь тут мудро! Ты своим поведением уже засветил нас перед местными-то! Не помнишь, как полчаса тому назад тут целая орава была? Если б я не показал им амблему нашу, так сразу бы до мордобоя дошло!

- Я смердов не боюсь, - ответил ему Стенька. - Не боюсь, и презираю, ибо люд это слабый и пугливый. Видел, как страх их обуял? Давно они опричников не видывали, а тут сразуть по углам запрятались, токмо узнали кто мы.

- И поэтому нужно действовать быстро, так как сразу кому надо доложат. Забыл? Опричники вне закона стали после того, как князь Великий наше ремесло запретил. Сечёшь? И Дживан прямо сказал – действовать секретно и бесчинства не устраивать.

- Ладно. Звиняйте, мужики, лишканул малость. Но что теперь-то делать?

- Быстро и мудро не получится... Либо быстро, либо мудро. Я выбираю первый вариант, - резюмировал Элежко.

- Твоя правда, Гусляр. Я присоединяюсь, - сказал Крысобой.

- И я, - поддержал Луку Гренька.

- Быстро, так быстро, - последним высказался Стенька, и сразу же вздрогнул, когда на его плечо легла чья-то рука.

Увидев реакцию своего товарища, остальные опричники мигом захохотали. Стенька повернул голову и увидел Гришку Дурака, который смотрел на него стеклянными глазами, а из уголка его рта свисала длинная полоска слюны.

- Фух. Чего тебе, юродивый? - переведя дух, но держа себя в руках спросил испугавшийся.

- Гляди, не убил дурачка-то наш Стенька, - заверещал Гренька.

- Закрой рот свой, - рявкнул ему лысый. - Чего тебе, спрашиваю, юродивый?

Гришка пальцем указал на коробочку, что лежала на столе подле опричника, и протянул:

- Ентоть.

Стенька посмотрел на магницу, затем на дурачка и расхохотался:

- С дуба упал? Енто и видно. Убиться хочешь, окаянный? Быть таким тяжко али как?

Вдруг в разговор вмешался Элежко:

- Ты погодь. Аки маги рассказывают, юродивые не простыть рождаются на земле нашей. Из-за магницы они такими становятся. Эта магница на них так же волшебно действует. Волхвы говорят, видели, как один чокнутый после употребления вещать начал. Может попробуем? Глядишь, чего путного посоветует в ентом своём трансе.

- Трансе-шмрансе – опять слова заумные пользуете! Может, братцы, не надоть? Может, ну его, к чёрту? А вдруг убьём? - задрожал самый крупный из опричников.

- Может и убьём, - сказал Стенька. - Ну и что? Я бы сам на себя руки наложил, коль таким бы уродился. Держи, юродивый! Тише-тише, не всё сразу. В дёсна втирай. В дё-о-сна. Вот так, да.

Гришка причмокнул языком, округлил глаза и рухнул без сознания, будто подкошенный.

- Помер! - заверещал Гренька. - Ей-бо, помер!!! Говорил вам, не надыть, енто ж просто дурачок местный, а вы...

- Да, заткнись, ты. Спит он, - ответил ему Стенька, осмотрев тело на полу. - Эй, корчмарь! Корчмарь!!!

На крик лысого из кухни прибежали Деян с женой. Лицо корчмаря напоминало заливное из требухи: нос опух, левый глаз заплыл, а во рту, как оказалось, отсутствовала пара зубов. Увидев лежащего, женщина снова подняла крик:

- Убили! Убили окаянные!!! Гришку-то за что? Что он вам плохого сделал, демоны?

- Молчи, мать, - перебил её Элежко. - Спит он сном богатырским.

- Эй, корчмарь, помоги лучше оттащить его, - обратился к Деяну Стенька. - Пущай выспится, а завтра, как новенький будет. Авось, глядишь, и умишки прибавится от магницы-то.

Корчмарь лишь кивнул, и, взявшись вместе со Стенькой, помог оттащить тело дурачка в сарай, где уже было приготовлено место. А когда они вернулись, Деян гнусаво спросил:

- Идвольте, мидсдари, мод, вам место на ночь надыть? Не густо, но, коли захотите, то модете у нас занотевать. Плату бдать не буду, таким готтям ведде рады, - по его голосу слышалось, что он сильно напуган. - Эй, уб... паттан, а-ну идыть сюды. Приготовь миддарям комдаты.

Збигня, сидевший всё это время на лавке за соседним столом, вдруг обратился к опричникам:

- Заберите меня с собой, дяденьки. Пожалуйста! Я пригожусь вам. Я много чего умею!

Четверо лишь усмехнулись:

- На кой ляд ты нам нужен?

- Дык, папенька меня, когда вы уедите, розгами бичевать будет. Надоела мне жизнь ента! Я слышал, в Вышеград кривичей собирают. Я ведь тоже из них. Не любо мне в ентой деревне жить! Так папаня меня не отпускает, - лицо корчмаря стало резко меняться, а глаза округлились настолько, что левый даже приоткрылся. - Ублюдок, грит, есм ублюдок и нечего ему по школам воландаться. Поэтмо на сельском сборе решили заместо меня Веримку, сына Гавена, туды отправить.

Тут настала очередь округлиться глазам опричников. Они переглянулись, чувствуя, что зверь сам бежит им в руки.

- Веримку, значит? - холодно, но с лукавой улыбкой переспросил Стенька.

- Да-да, грю же, Веримку. Ну, его ящо Веремиром кличуть.

- Вдёт, собака поганый. Ей-бо, вдёт, - заверещал Деян. - Нетуть никакого Ведимки в нашей деревне. Нетуть и всё. И нитегой мы про енту школу для кривитей слыхать не слыхивали.

Никто не обратил на него внимания:

- А где ентот Веримка, что Веремиром кличут, живёт, покажешь? - с ещё большей улыбкой спросил Збигню Элежко.

- Покажу. Токмо, вы обещайте, что меня с собой возьмёте?

- Обещаем, - ответил Стенька.

Вдруг дверь в корчму со скрежетом отворилась, и в дверях показался дряхлых старичок. Местный староста.

***
К деревне он пробрался тайком. Засел в зарослях у реки с другой стороны холма у  одиноко стоящей на этом же холмике избы. Никто его не видел. По крайней мере, ему хотелось на это надеяться. Вдали, где дома расположились теснее, образуя собой деревню, слышались голоса людей.

Смеркалось.

"Была - не была! Найду, а там видно будет", - размышлял он про себя, и уже был готов действовать, как вдруг голоса, зазвучавшие ближе, остановили его и заставили, схоронившись, наблюдать.
 
- При давай. Показывай, - нечёткий силуэт человека среднего роста толкал видимо какого-то старика вперёд. Тут же рядом возникли ещё трое, а с ними и мальчик.

- Что ж творится, люд добрый? - не унимался старик. - Енто где ж такое ведомо? Пощадите старика! Не долго мне век свой прожить осталось! Не уби-ваай-те!

- Об этом мы ещё подумаем, собака! Ишь, боярину перечить вздумал! Тайком детей кривичских в Вышеград отправляешь! Токмо ты, староста, виновен в этом, больше никто! - Добрыня узнал этот голос. Тот самый: холодный, полный злобы голос. Внутри что-то ёкнуло. Он не ошибся – это были они, те самые, повинные в смерти кузнеца Микулы.

- Дык, не я. Не я! - чуть ли не зарыдал староста деревни Красная житница. - На общем сборе порешили так. Моё слово здесь токмо для авторитета, мил государи, остальное решает люд деревенский. Пощадите, живота прошу!

- Да заткнись ты уже! - здоровяк слегка толкнул старика. Но тот сразу же рухнул наземь и захрипел.

- Вставай! Кому говорят! - крикнул третий. И его голос Добрыня узнал. Это был тот самый, пустивший красного петуха по кузнице, от чего Добрыня чуть не отправился к праотцам.

Староста подниматься не собирался и лежал ничком вниз.

- А-а, пёс с ним, - махнул рукой лысый. - Збигня, это тот самый дом?

- Он, да. Здесь Веримка и живёт с матушкой и отцом.

- Хорошо, а теперь вот тебе еще леденец и марш домой, чтоб глаза мои тебя не видели.

- Но... но вы же обещали! - голос мальчика надломился в отчаянии.

- Ух, отлуплю! - грозно вскрикнул лысый, взмахнув рукой для удара. - Беги, пока ноги целы! - и мальчик побежал. Спотыкаясь от страха, что было сил, оставив четвёрку и старика возле одиноко стоящей на холмике избушки. Опричники захохотали.

- Ну-с, чегой делать бум, Элежко? - спросил громила.

- Как всегда. Эй, хозяева! - заорал Гусляр, подойдя к избе ближе. - Есть кто дома? Отворяй!

Дверь скрипнула, и оттуда показался средних лет мужчина.

- Чегой Вам? - резко кинул он.

- Ты Гавен? - спросил Гусляр, подходя ещё ближе.

- Я! А...

Но не успел он докончить, как последовал удар. Гавен завалился назад и пропал в хате. Опричники захохотали ещё громче и последовали за Элежкой в дом.
Когда они скрылись, Добрыня вынырнул из кустов и подбежал к лежащему.

Перевернув его, он увидел старческое, измазанное грязью и кровью лицо.

- Держись, отец.

Старик прохрипел что-то трудно различимое. Добрыня прислушался:

- Беги в деревню, добрый молодец... Один с ними не управишься. Енто опричники боярские... Демоны лютые... Гавен, Ришка и Веремир в беде... Ох, грех на душу взяли мы... Не послушался люд речей моих... Беги за помощью...

***
- Нет! Пожалуйста! Не надо! Мне больно! - женщина лежала на полу и  пыталась сопротивляться. Её одежда была разорвана, на лице и теле появились свежие кровоподтёки. Элежко возвышался над ней и с глумливой улыбкой продолжал избивать. - Пожалуйста! Мне больно!

В другом конце комнаты Гренька-Детина заломил руки мужчине и заставлял смотреть его, как измываются над женщиной. Время от времени Стенька выписывал мужчине удары за то, что тот пытался отвести взгляд. Рядом в углу лежал связанный мальчик. На вид ему было не больше тринадцати лет, но бледное лицо, иссиня-черные волосы и не менее чёрные глаза делали его старше на несколько лет. Крысобой сидел рядом и со скучающим видом наблюдал на происходящим.

- Смотри, крыса смердящая, что с тобой и твоим близкими будет, если ты поперёк господина своего пойдёшь! - кричал Стенька на мужчину. - Ишь, удумал выродка своего тайно в Вышеград отправить! - Лысый находился в эйфории от употребления магницы. Он чувствовал неимоверную энергию, чувствовал, как сила пульсирует в каждом его мускуле, и он готов был убивать. Убивать с особой жестокостью, измываясь, упиваясь видом мук. Стенька ещё раз треснул Гавена в нос так, что у мужчины помутилось в глазах. - Куда, собака? Не спать! - Лысый похлопал его по щекам. - Смотри, и не говори, что не видел, как поступают с предателями.

Элежко в это время полностью оголил Ришку, разодрав её одежду в клочья, а потом стянул с себя штаны, готовый совершить над ней ещё большее насилие. Гавен не выдержал и закричал.

- Да заткни ты его! - бросил Гусляр лысому.

Резкий удар, и отец семейства выплюнул пару зубов вперемешку с кровью. Ришка истошно закричала в тот момент, когда Элежко взгромоздился на неё, продолжая неустанно и с удовольствием бить её. Он тоже находился в эйфории. Говорят, на каждого этот волшебный порошок действует по-разному. Но, похоже было, опричников Дживана Горыныча магница заставляла сходить с ума и вызывала жажду крови.

Крики в избе смешались с воплями мужчины и диким рёвом мальчика, наблюдавших за действиями Гусляра. Веримка извивался, пытался выпутаться из верёвок, плотно обвивших его, но тут же получил резкий пинок под бок от Крысобоя.
Гавену же удалось как-то изловчиться, и он вырвался из железной хватки Греньки, пнул его под колено, но в этот же самый миг получил ногой в пах от Стеньки. Мужчина загнулся и упал, стеная от боли. Затем посыпались новые удары – били в основном ногами по почкам, по бёдрам, в голову. Гавен через некоторое время уже не чувствовал ничего; сознание плыло, голоса отдалялись. Лишь периодические тычки не давали ему закрыть глаза и забыться. Последовал новый удар в нос – кость хрустнула и адская боль иглой вонзилась в лицо.

- Ну что? Порешим их? - закончив своё дело и поднимаясь над бессознательным телом Ришки, сказал Элежко.

- Погодь. Собаке – собачья смерть, - с холодной улыбкой произнёс Стенька. - Думаю, будет весьма символично отравить их порошком, - Элежко и Гренька расплылись в улыбках в ответ на затею лысого. - Посмотрим, как они загнутся от неё, - Стенька достал свою резную коробку, взял пригоршню магницы и поднёс ко рту Гавена. - Ну-кась, Детина, подсоби. Открой ему рот. Элежко, тащи кувшин.

И как только рот мужчины раскрылся, в него сразу же посыпался порошок, а следом полилась вода из принесённого Гусляром кувшина. Глаза Гавена широко раскрылись и тут же закатились так, что на виду остались одни белки. Изо рта с шипением полезла пена, а тело началось биться в агонии.

- Не держи его – пусть мучается, падла. Крысобой, поверни пацана, пусть глядит, как его смелые родители мрут в муках!

То же самое они сделали и с Ришкой, бросив её бьющееся в конвульсиях тело рядом с Гавеном. Мальчик за всё это время не произнёс ни слова и не проронил слезинки. Глаза его были стеклянными, спокойными.
Отравление продолжалось долго. Умирающие не могли даже кричать; они бешено колотили по полу руками и ногами, пытаясь отыскать спасение. Но спасения не было.

Лука устало глянул на Веримку, вспоминая своё прошлое. Затем из жалости достал нож и произнёс:

- Не надоть тебе смотреть на это, парень.

Вдруг пространство комнаты пронзил истошный вопль мальчика. Крысобой воткнул лезвие сначала в его правую глазницу, затем в левую. Опричники расхохотались, схватили истекающего кровью мальчика и кинули посреди комнаты к медленно умирающим родителям.

- Ай, молодец, Крысобой. Не теряешь хватки, - похвалил Луку Стенька. Крысобой лишь грозно посмотрел на него.

- Пора кончать.

- И то верно, - подхватил Элежко, схватив скатерть со стола. Подпалив с лучины одну сторону, он немного подождал, пока ткань разгорится, а затем кинул в кучу одежды рядом с телами. - Пошли. Скоро здесь будет жарко.
Опричники двинулись к выходу. За дверью их уже ждали.

***
Узелок судьбы разорвался, распутался и его нити раскинулись каждый в свою сторону, окрасившись в кроваво-красный цвет. Но что-то всегда кончается, и начинается что-то новое. Последним что в здравом уме почувствовал Лука, была резкая боль в животе. Он вышел из избы первым и наткнулся на разъярённую деревенскую толпу. Точно такую же, как сборище крестьян и кривичей, встречавших их, когда они, будучи опричниками, жгли неугодные их боярину деревни. Разномастная толпа: старики, мужчины, женщины; не хватало только детей. В руках у них факелы, вилы, топоры, дрыны, колья. Когда люд стихийно собирается, он не ищет, что схватить: каждый берёт то, что под руки попадётся. Так же было и в тот раз.

Они что-то кричали, трясли оружием в руках, но Лука не мог ничего разобрать. Он лишь перешагнул порог избы, как в него прилетело нечто... Позже он решит, что это были вилы. Они проткнули его, вонзаясь во внутренние органы и разрывая их. Здоровяк, что сделал это с ним, приподнял Луку над землёй этими же самыми вилами и отвёл в сторону, открывая дорогу к другим.

Тело рухнуло на землю и покатилось под уклон холма. В ушах Луки гудело, глаза застилала пелена. В последний раз по инерции его перевернуло на спину, и он увидел небо, усеянное звёздами и отблески факелов. Силы покидали, но он всё же поднялся осмотреть рану – кровь била фонтаном, тёмная кровь убийцы и насильника, мародёра и маньяка, ядовитая кровь опричника Луки Крысобоя покидала его тело.

Он поднял взгляд на вершину холма, к избушке. Толпа продолжала бесноваться, упиваясь смертью других опричников, но крики не доходили до него. Оглушённый, он видел, как они разорвали тело Греньки Детины, как разрубили топором Элежку. И ликовали, ликовали, кричали, в эйфории от совершённого, вздымая руки к небу. Вот оно – правосудие.

Он откинул голову назад и решил вспомнить в последний раз лицо своей любимой.

- Маришка, - шёпотом произнёс он, закрывая глаза.

И вдруг его сознание пронзил оглушительный взрыв.

***
- Живым не возьмёте, псы смердящие! - истошно кричал Стенька, отбиваясь от толпы.

Подскочившему к нему молодому человеку, опричник вонзил кинжал в грудь, и так тот и остался торчать в теле, когда труп упал на землю. Толпа взревела громче и с большим напором надавила на последнего убийцу.

Магница давал знать о себе. Сила, чувствовал Стенька, течёт по его венам, впитывается в каждый мускул и вырывается наружу. Впав в магический раж, он направо и налево раскидывал прыгавших на него людей. Глаза горели ярким пламенем, руки оказались по локоть в крови. Мимо лица опричника проносились отблески лезвия топоров, но Стенька ловко уворачивался от них, пробиваясь сквозь толпу одичавших крестьян.

- Врёшь – не уйдёшь! - кричали они.

- Дави демона окаянного! - взвыла какая-то старушечка, с виду напоминавшая божий одуванчик.

- Жги! Режь! Руби!!!

Ещё один повалился наземь от удара Стеньки: шея сломана, понял опричник, быстро взглянув на неестественно повернутую голову своего противника. Сажень за саженем он пробивался к краю толпы. Наконец, вырвавшись и оказавшись на свободе, он ловко перепрыгнул через бородатого мужчину с дрыном в руках и сиганул вниз к холму, где его поджидала лошадь.
 
Завидев убийцу на коне, толпа ринулась к нему, стихийно несясь по склону. Стеньке на миг показалось, что он находится у подножия горы, с которой на него катятся громадные валуны; крики глушили всё вокруг. Он не стал долго думать, подстегнул своего коня и рванул, что было сил, к реке.

Оставив позади крестьян, он всё же не сбавил скорости. "Лишь бы добраться до того берега", - проносились мысли в голове. "Вернусь с Дживаном – спалю деревню к чёртовой матери!". Но лишь он приблизился к воде, как из кустов прилетела стрела и вонзилась коню в грудь. Лошадь заржала, споткнулась и повалилась вперёд скидывая с себя всадника.

Собрав лицом всю приречную грязь и траву, опричник резко вскочил и огляделся по сторонам. От избушки вдалеке неслась толпа, но впереди не было никого.

- Выходи, собака! - прокричал он.

Прилетела ещё одна стрела, вонзившаяся ему в колено. Ноги подкосились, и Стенька упал, чувствуя острую боль. Из кустов нему вышел великан.

- Помнишь меня?

Стенька поглядел на него безумными глазами, но не ответил. Он не знал его. Видел впервые.

- А помнишь кузнеца Микулу, ублюдок? - из-за последнего слова Стеньку стала переполнять ещё большая злость. - Помнишь, как ты, проломил его телом кузницу и убил его? А?

- С раненным собираешься сражаться? - проскрипел сквозь зубы опричник. Он напрасно пытался выиграть время.

Добрыня ничего не ответив, достал из ножен меч и резким взмахом опустил его на голову Стеньке, разрубив её пополам.

Подоспевшая толпа взревела от радости. Но её ликование прервал оглушительный взрыв.

***
Лука уставился на происходящее на вершине холмика, где недавно стояла избушка. Он совершенно позабыл о том, что умирает; боль от ран на время перестала его волновать: затаив дыхание, он стал наблюдать.

Послышался взрыв. Дом, из которого они вчетвером вышли навстречу к смерти, разлетелся на куски, раскидывая брёвна в разные стороны. Всё вокруг осветилось пульсирующим ярко-зелёным светом.

Часть крестьян, которая только что разобралась с последним опричником из отряда Дживана Горыныча, с криками разбежалась по округе; те, что посмелее, остались стоять на месте, будто вкопанные.

Из пульсирующего света медленно выплыл огромный шар, размером со взрослого мерина. Он плыл, будто ладья на воде, медленно поднимаясь, а затем так же медленно опускаясь. Свет, излучаемый им, манил к себе, давал надежду. Лука не понимал происходящего, но ему хотелось прикоснуться к чуду, слиться с ним. Он чувствовал его. Он его звал. И, словно услышавший зов умирающего, шар направился по склону вниз к раненному.

Лука продолжал лежать на спине, но теперь его взор устремился вверх. Шар застыл над ним, и через секунду свет начал меркнуть, а внутри показалась фигура. Лука узнал её - это был тот самый мальчик. Только теперь его тёмные волосы были светлыми, а глазницы, были наполнены голубым светом.
 
Веримка опустил взгляд вниз, и через секунду адская боль прошила голову Луки. Он не чувствовал и не видел ничего кроме этой боли: воспоминания всплыли сами собой и сами собой неукротимой вереницей пробегали мимо. Вот он маленьким мальчиком играет на лугу с другими мальчишками... Вот эти же самые мальчишки избивают его... Потом он дома: отец страшно кричит, пытаясь завалить чем-нибудь дверь, мать бегает от окна к окну, но в избу врываются тёмные фигуры. Дальше – мрак наполненный криками... Вот Лука бредёт по окрестностям среди догорающих домов его деревни. Его встречает кто-то... Он не видит их лиц. Они забирают его к себе. Он растёт, учится. Первое дело – грабёж. Первая кровь. Потом страх, магница, эйфория. Вот он уже сильный юноша, вместе с другими бандитами попадает в засаду, устроенную опричниками. Его берут в плен. Он узнаёт правду о том, кто сжёг тогда его деревню и убил родителей. Он идет на сделку с опричниками и решает отмстить. Ночью вся его банда, в которой он вырос, умирает от его руки. Он стоит посреди их трупов.

- Я знаю, кто ты! - нечеловеческим голосом произнёс застывший в воздухе мальчик. - И теперь я знаю причину.

- П... причину чего? - кашляя и задыхаясь от боли спросил Лука.

- Этого, - Веримка поднёс указательный палец к глазам. - Не из-за жестокости, а из-за жалости.

Лука смолчал.

- В тебе, - всё тем же нечеловеческим голосом вещал мальчик, - я вижу добрую, светлую сторону души, которая запрятана глубоко. И только за это ты получишь второй шанс.

Лука не понял его и переспросил:

- Второй шанс?

- Шанс искупить грехи. Сегодня ты дважды лишился главного – жизни. Жизни старой, полной зла, и жизни земной. Но я дарую тебе вторую, - шар опустился ниже, и Веримка коснулся рукой раны, которая в тот же миг затянулась. - Воистину говорю я, ты ещё не прошёл свой путь, но знай: многого лишиться тебе ещё предстоит.

Вздохнув полной грудью и не чувствуя больше боли, Лука не верил в происходящее. Он ощупал живот, но ничего там не обнаружил, кроме четырёх шрамов. Бывший опричник приподнялся, и в этот же самый миг шар, в котором висел в воздухе мальчик, лопнул, а тело рухнуло на Луку.

Он посмотрел на Веримку, лежащего вниз лицом на его руках. Волосы вновь приобрели иссиня-черный цвет. Спина медленно вздымалась – мальчик дышал. Лука огляделся и увидел приближающихся крестьян. Через секунду он уже находился в их окружении, но они уже не напоминали ту толпу, которая полчаса назад хватала и убивала опричников. В их глазах не горели ярость и чувство отмщения: они переглядывались, тихо бормоча что-то под нос. Среди них Лука заметил выделявшегося на фоне остальных великана.

Вдруг к сидевшему в центре круга вышел старичок и сказал :

- Мы всё видели и слышали, опричник. Великий дар тебе был дан. Узелок судьбы свёл тебя с мальчишкой. Уходи отсюда. Уведи его в священный лес на севере, где живут маги и волхвы. Только они смогут дать ответы на вопросы, возникшие здесь.

Лука не ответил ничего, только кивнул. Но следом заговорил великан:

- Я пойду вместе с ним.