Перламутровая раковина

ПЕРЛАМУТРОВАЯ  РАКОВИНА

ПЬЕСА ДЛЯ РАДИО

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
(пятница)

– Что Вы ищете, молодой человек? Что намереваетесь Вы найти здесь, в этом склепе памяти и скорби?
На разобранной кровати сидит старик лет восьмидесяти, с растрёпанной седой бородой. Одеяло, простыни скомканы, подушка измята. Он только что проснулся. У кровати тумбочка с телефоном. Старик в кальсонах и поддёвке когда-то белого, теперь жёлто-серого застиранного цвета. Под босыми ногами круглый плетёный коврик.
На лице старика ироничная, но доброжелательная улыбка. Несколько высокопарные слова его, высказанные неожиданно сильным и звучным голосом, обращены к парню, лет восемнадцати, с пистолетом в руке, одетому в черные кожаные штаны и куртку «косуху», плотно облегающие невысокую, но атлетически сложенную фигуру. На голове бежевый капроновый чулок с прорезями для глаз.  Не обращая внимания на старика, парень суетливо роется в шкафу, в комоде, в письменном столе….
– Видите ли, молодой человек, в моём возрасте, тем более в моём настоящем положении, отмирает всякая нужда в каких-либо мирских ценностях, – продолжает старик. – Скажите, что Вы ищете, и быть может, я отдам Вам это без всякой суеты….
– Не воняй, плесень, могу и шлёпнуть!
– Тут я Вам ничем помочь не могу, – старик пожал плечами, – вонь – спутник старости. Старческая немощь требует ухода, а я один как перст, не считая нянечки, которая, правда, приходит ежедневно, кроме воскресенья, в двенадцать часов. Она готовит мне еду на весь день и на завтрак. Иной раз берёт домой стирать моё бельё…, правда, без большой охоты – кому приятно возиться со стариковским тряпьём? Доведись….
– Заткни хлебало, дедуля! Мокрое дело мне ни к чему.
– Верно, молодой человек, очень верно. Какой у нас всё-таки выразительный язык! Хле-ба-ло! И в самом деле, я вот уже лет десять могу только хлебать – зубов совсем нет. Те, что остались, – никуда не годятся, а новые нынче дорого станут…, да и желания-то особого нет…. Знаете, думаю, ежели смолоду здоровье не сберёг, то потом его восстанавливать, только время терять. Единственное, что смог сделать для своего здоровья, не теряя драгоценного в моём возрасте времени, и даже ещё его и сэкономив, так это – бросить курить! Невыразимое счастье! Знаете, резко обострилось обоняние! Стал чуять целый букет запахов! Впрочем, если хотите курить, закуривайте, – старик смотрит, как парень бестолково роется в письменном столе, – послушайте, не знаю, как Вас зовут, там, в правом нижнем ящике письменного стола, где тетрадки….
Парень открывает нижний ящик.
– Под тетрадками, теперь картонку приподнимите…, нашли? Там пятьсот рублей… вот, вот. К сожалению, это всё, что есть. Пенсия только через неделю, так что – приходите. Всё, конечно, не отдам, но три тысячи, милости просим. Пенсия у меня семь тысяч. Две – за квартиру, две – на всякие нужды и на еду, а остальное Вам. Ну, так как?
Парень находит деньги, но не берёт.
– Шустрый ты дедок, погляжу, за лоха меня держишь? Ментам сдать хочешь?
– Молодой челове-е-ек, хотел бы – давно бы сдал. Пистолетик-то, случаем, не в «Детском мире» покупали! Очень, очень похож. Только слишком уж заметно, что лёгкий. Пластмассовый? А вот у меня настоящий – дореволюционный револьвер системы братьев Наган. От деда достался.
Парень, несколько смущённый неожиданным разоблачением, прячет свою игрушку за пояс.
– Ржавый какой-нибудь, да и патронов, наверно, нету….
– Ну, что Вы, мой батюшка очень за ним ухаживал. Каждую неделю, в субботу, бывало, придёт со службы, усядется за стол, вот за этот, достанет из ящика револьвер, он всегда в среднем ящике лежал….
Парень открывает средний ящик стола.
– Теперь его там нет. Достанет, разберет его, почистит, смажет, соберёт, в тряпицу завернёт…, очень он его холил. Ну и я тоже к этому пристрастился.
– Продал, наверно? – парень закрывает ящик.
– Ну, что Вы! Такие вещи не продаются.   
Старик резко выбрасывает вперёд из-за спины руку с револьвером. Парень шарахается и замирает, глядя в направленный на него ствол.
Раздаётся выстрел, пуля, пролетев над головой парня, впивается в стену. Парень бросается на пол. Старик тут же прячет револьвер за спину. 
– Да Вы не беспокойтесь, всё сказанное остаётся в силе.
– Ну, дед, ну, ты даёшь, – шёпотом говорит парень, медленно вставая с пола и поднимая руки вверх, – соседи же сейчас сбегутся или ментов вызовут….
– Этот дом строился в сталинские времена. Стены метровые, звуконепроницаемые, хоть из пушки пали – никто не услышит. Да и нет никого, соседи по дачам разъехались, Вы же знаете…. Руки-то опустите, это ж я так, по присущему мне ребячеству, Вы уж простите старика. Между прочим, как Вы сюда попали? Стойте! – Старик снова выбросил вперёд ту же руку, но уже без револьвера, парень шарахнулся, – сам догадаюсь, – дверь была открыта, да?
Парень кивнул.
– Варвара Ивановна вечно забывает запирать за собой двери, Вы  это, похоже, и сами подметили. Сколько ей говорил…, тоже уже не молода – склероз. Нянечку мою так зовут – Варвара Ивановна, добрейший человек…. Так Вы, стало быть, давненько за моей квартирой наблюдали…. А я Вас видел! И не один раз! В кухонное окно, Вы всё на лавочке сидели… и без чулка. Теперь понятно, Вы время высчитывали, когда Варвара Ивановна от меня уходит. Очень пунктуальная женщина. Если бы не склероз, цены бы ей не было! Послушайте, почему бы Вам не снять эту безобразную тряпку? Возможно, она хороша на дамской ножке, но на голове молодого человека приятной наружности смотрится безобразно. Кстати, как Вас зовут?
Парень мнется, неловко стягивая чулок.
– Если не хотите называть своё имя, в интересах конспирации, то хотя бы придумайте какое-нибудь, должен же я как-то Вас называть! 
– П… Павел….
– Да-а-а, конспиратор из Вас, Павел, никудышный – имечко-то настоящее назвали. Не успели ничего звучного придумать? Впрочем, это делает Вам честь. Правдивость редкое качество сегодня. Варвара Ивановна, уж как правдива, а нет-нет, да и приврёт, для краски, конечно, не для выгоды, Вы понимаете, чтобы выразительнее было. А я люблю, когда маленько привирают, не по существу, разумеется, а для выпуклости. Не доверяю, знаете ли, людям, которые ни мало не привирают. Мне кажется, такие способны на большую злую ложь. А имя у Вас прекрасное – Павел… из Савла в Павлы…. Знаете, что означает Ваше имя?
– А… м-маленький…, кажется.
– Хм…, Апостол Павел, до того как стать апостолом, звался Савлом, что означает – маленький, а когда стал апостолом, Христос нарёк его Павлом, что означает – избранный…,
– Ты поп, что ли? – На лице парня появилась саркастическая улыбка.
– Что Вы, что Вы, – засмеялся старик, – какой из меня, как Вы выражаетесь, поп! Нет, я сильно жизнь люблю…, непозволительно сильно…. Да…. Ну так как, Павел, придёте через неделю? Это снова пятница будет – в пятницу обычно пенсию приносят. Так же, часа в три приходите – Варвара Ивановна к этому времени все дела свои заканчивает и уходит, да Вы знаете. Ну, придёте?
– Ты что, дед Мороз? Или этот… благотворительный фонд?
– А Вы разве не за этим пришли? Или Вам мало? Вам всю пенсию надо?
– Из-за мелочёвки на нарах париться?! Уж сесть, так по взрослому…. У тебя, поговаривают, золотишко имеется….
– Что?! Золотишко?! – Старик рассмеялся. – Ну да, да, Вы же тогда с Танечкой, дочкой соседкиной, проходили…, а я-то думал, чего это она на мои окна показывает?... Славная девушка…. Но, фантазии, фантазии, молодой человек! Ох уж мне эти соседи, ох уж эти соседские сплетни!
– Ты же, вроде, из графов каких-то?
– Из князи в грязи…. Да, по матушкиной линии…, но было это давно и не со мной…. Богатство скорее могло бы быть по отцовской линии – он из купеческого рода, и опять же, как говориться, увы, мой друг.
– Ну, увы, так увы…, – не поверил Павел. – Пойду я, что ли?
– Да я Вас не держу…. Так, придёте, в пятницу-то?
– Посмотрим… до пятницы ещё дожить надо, – солидно произносит Павел, поворачивается и идёт к выходу.
– Я буду ждать….
Павел ушёл, а старик сидит и смотрит ему вслед, как будто уже начал ждать.

ДЕНЬ ВТОРОЙ
(следующая пятница)

Как и прошлый раз, дед сидит на кровати. Только кровать аккуратно застелена. На подушке свежая белая наволочка. Старик помыт, причёсан, на нём белая рубашка, шерстяная просторная кофта, чёрные брюки, на ногах чёрные носки и домашние тапки. Вид торжественный, на лице ожидание. Входит Павел.
– Привет, братан! Как житуха?! – Развязно обращается Павел к старику, но чувствуется в нём неуверенность и напряжение.
– Здравствуйте, Павел, – старик пропустил мимо ушей неуважи¬тельное обращение юнца, – а я уж подумал, что не придёте. Рад, рад, очень рад! Да Вы присаживайтесь, вот, в кресло…. Знаете, гость в моём доме – огромное событие! Нет, у меня бывают мои старые приятели, друзья, но редко, крайне редко. Всем некогда, время такое, суетливое. А кто, как и я, из дому почти не выходит – постарели друзья-однополча¬не…, это так, аллегория…, не воевали, но пережито вместе многое….
– Что, нянька твоя опять забыла дверь запереть?
– Да нет, на сей раз Варвара Ивановна не виновата. Это я дверь заранее открыл, Вас дожидаючи. Послушайте, Павел, как я уже сказал, сегодня у меня торжество – гость желанный прибыл.
Старик, радостно глядя на Павла, поднялся с кровати.
– В честь сего события, торжественный обед! Закуска немудрящая – сосиски с картофельным пюре, приготовленным собственноручно. Торжественность же нам обеспечит давным-давно припасённая, как раз для подобного случая, бутылочка армянского коньяку. Так что, не побрезгуйте, прошу к столу! Кстати, не желаете ли руки с дороги помыть? Туалет в коридоре, направо, увидите.
Старик резво засеменил в кухню, Павел, посмотрев ему вслед, на цыпочках метнулся к кровати и приподнял подушку – там пусто, провел рукой по одеялу – ничего.

В просторной кухне за большим старинным столом с толстыми точёными ножками сидят старик и Павел. Стол накрыт потёртой зелёной клеёнкой в мелкую клетку. На белых тарелках разложено горячее дымящееся пюре и сосиски. Прямо на столе лежит помытый зелёный лук, укроп, мокрая горка ярко-розовой редиски, в трёх маленьких плошках горчица, перец, соль. Хлеб чёрный с тмином нарезан в хлебнице. Два маленьких гранёных «поминальных» стаканчика сверкают чистотой в лучах солнца, освещающего стол. Старик, привстав со старинного немилосердно скрипящего венского стула, разливает коньяк. На лице старика неподдельная радость.
– Ну, Павел, давайте поднимем наши стаканчики в честь нашего необычайного знакомства. – Павел кивнул и поднёс стаканчик ко рту, намереваясь выпить. – Не торопитесь, Павел, или Вам есть куда спешить?
– Да нет, некуда – Павел отнял от губ стаканчик.
– Ну и чудно! Я вот что хочу сказать. Когда я впервые увидел Вас в кухонное окно сидящим на скамейке, то сразу почувствовал, что мы с Вами сойдёмся, не знал, конечно, что таким вот образом, но остро почувствовал, что сойдёмся непременно!
– Какой чувствительный…, гомик, что ли? – в Павле вдруг вскипела необъяснимая злость.
– Как Вы сказали? – не понял старик.
– Ну…, – Павел почувствовал неловкость, злость отошла, – ну, эти…, голубые….
– А-а! Нет, за свою невинность можете не страшиться, – старик усмехнулся, – ну, так за знакомство?!
Чокаются, выпивают. Павел ест проворно, проголодался, старик не спешит, ест красиво, аккуратно, изредка поглядывает на Павла.
– Одно только омрачает наше торжество, – вдруг проговорил старик, – пенсию ещё не принесли. Редкий случай, но бывает.
– Что, передумал? Жалко стало? Да ты не переживай, мне твоя пенсия…. Что я, щипач, что ли какой, у старика пенсию воровать? Не-е, дед, вот золотишко прихватизировать – другое дело…, револьверчик твой тоже вещь приличная, а пенсию на лекарства себе оставь.
– Странно, неужели, Павел, облик мой недоверие вызывает? Или Вы так устроены, что не верите никому?
– Да нет, почему? Просто, люди же не говорят…, ну… в секрете всегда держат про деньги, про золото, драгоценности….
Задребезжал дверной звонок. Павел вскочил.
– Дед! Кто?! Сдать решил?!
– Успокойтесь, Павел, что Вы как мышь заметались? Пенсию, должно быть, принесли, сядьте, – старик встал и пошёл открывать. Павел напряжённо прислушивается. Доносятся голоса.
– Здравствуйте, Николай Петрович, простите меня лежебоку старую, умаялась я сегодня, такая жара! До Вас маленько не дошла, худо стало, ну и домой свернула, хорошо, недалёко живём. Думала, полежу с полчасика и к Вам, а рухнула на диван и два часа, как убитая.
– Ничего страшного, Нина Владимировна, можно было и не беспокоиться, потом бы принесли….
– Да когда потом-то?! Я ж завтра на дачу уеду, до конца месяца, вот Вам и потом…. Распишитесь…. (Павел тихонько, на цыпочках возвращается на своё место, но задевает ногой стул…) У Вас гости?!
– А… племянник… внучатый…, из Тулуна приехал, в политехнический поступать… Нина Владимировна, может, чайку с нами попьёте?
– Н-нет, Николай Петрович, тороплюсь, еще на почту надо успеть. Что-то не слышала я, чтоб у Вас племянники водились, уж четыре года Вам пенсию ношу.
– Вы, Нина Владимировна, много чего про меня не слышали. Как себя чувствуете-то?
– Да лучше, лучше. Два часа проспала!... Надо же…. Ну, я побежала.
Хлопает дверь, замок щёлкнул два раза. Входит старик, садится за стол.
– Послушайте, Павел, с паспортом у Вас всё в порядке? Прописка имеется?
– Ты что, ментяра? Паспорт предъявить?
– Погодите Вы ершиться! Мне Ваш паспорт ни к чему. Так есть прописка?
– Ну, есть… в Приморском районе… живу я там.
– Так, хорошо…, а… у милиции есть повод Вас разыскивать? Ну…, ничего не натворили ещё?
– Да какое тебе дело, дедуля? Ты что, частный сыщик?!
– Нет, я не сыщик, а если спрашиваю, значит, причина имеется, и серьёзная.
– Да ничего я ещё не натворил… так, мелочь – пару банков обчистил. А чего спрашиваешь-то?
– Видите ли, у этой Нины Владимировны есть зять, муж старшей дочери. Он наш участковый….
– Ты ж ей сказал, что я твой племянник!
– Сказать-то сказал, да она, похоже, не поверила. А если не поверила, обязательно зятю расскажет. Зять у неё парень ответственный, или позвонит, или придёт, идти ему недалеко. А с милицией, или как теперь говорят, с полицией – шутки плохи. Версия с племянником здесь не пройдёт.
Павел соскочил со стула, схватил стаканчик, выпил залпом и побежал к выходу…, остановился, вернулся, в растерянности смотрит на старика.
– Суета, Павел, никогда никого до добра не доводила. Присядьте и успокойтесь. В сущности, Вам бояться совершенно нечего, раз ничего не натворили, к тому же – Вы мой гость, а своего гостя я в обиду не дам. Паспорт у Вас с собой?
– Н-нет….
– Ну, ничего…. Версия такая – я Вас сам позвал, в форточку, из кухни, а Вы на лавочке сидели, раздумывали – зайти к девушке или нет. Понятно?
– Я квартиры Таниной не знаю.
– Ну, значит, ждали – не появится ли.
Звонит телефон.
Старик идёт в комнату, снимает трубку. Павел встал, опёрся о косяк кухонной двери, слушает.
Старик разговаривает по телефону.
– Я Вас внимательно слушаю! Ха! Ну, так и знал. Здравствуй Егор, страж ты наш неусыпный! Давненько я тебя не видел! Зашёл бы как-нибудь! Пузцо-то приобрёл?! Нет?! Не солидно, брат! Положение обязывает. Шучу, шучу!
Слушает.
– Ну и тёщу ты себе нашёл, Егор, ещё бдительнее тебя! Ну, наплёл, наплёл я про племянника! Ведь скажи ей, что я человека с улицы в свой дом пригласил – загудела бы как милицейский свисток!
Слушает.
– Гости! Гости у меня, Егор! Тебе не понять, у тебя, поди, отбою нет от гостей? Что? Павел, Павлом его зовут! В Приморском живёт…. Да я его давно знаю, он тут к девушке ходит, к Танечке Ивановой.
Слушает.
– Ладно, ладно…. Моя полиция меня бережёт! Спасибо, что позвонил! Жду в гости. Что? Ты же знаешь, я всегда дома, так что в любое время.
Старик кладёт трубку, идёт в кухню мимо Павла, опёршегося о косяк кухонной двери..
– Ну, вроде, обошлось….
Садится на своё место.
– Садитесь, Павел. Может, ещё по маленькой?
Помедлив, Павел проходит к столу, садится.
– Нет, не хочу больше…. А ты, дедуля…, я смотрю, мастер лапшу на уши вешать….
– Был бы мастер, Нина Владимировна мне бы поверила. А Егору я ничего и не наврал, я ведь и в самом деле Вас пригласил, ведь, правда?
– Ну…, да…. Я бы всё равно так не смог…, меня бы псих взял…, а ты вон как… запросто…. Слышь, дед…, спасибо, конечно…, другой бы меня сразу в ментовку определил…. А чё ты со мной возишься? Чё я тебе – родня какая? Или… револьвер не зарегистрирован? Боишься?
– Револьвер, Павел, зарегистрирован, разумеется. Правда, органы о нём позабыли, похоже…, да ведь из него пока никого не убили. А… что касается Вас…, здесь, в общем, всё просто…. Во-первых, зачем мне – старику – отягчать свою совесть загубленной молодой жизнью? Ведь посадят! А это всё – конец всем Вашим мечтам…. Не могу брать на себя такую ответственность. Будь Вы законченный бандит, другое дело. Во-вто¬рых…, понимаете, Павел…, я сижу в этих чужих мне четырёх стенах…, что тут объяснять – всё очевидно….
– Почему это чужих-то?
– В этом доме… в этой квартире я живу около пяти лет…. До этого я жил в большом двухэтажном деревянном особняке… на втором этаже…. Раньше, до революции, особняк, как и весь двор в пять домов, принадлежал моему деду по отцу. Я говорил, он из купцов. После революции дед сдал всю недвижимость государству, разумеется, в добровольно-при¬нуди¬тель¬ном порядке, оставив за собой второй этаж особняка. Вот там я и жил со своею дражайшей супругой, пока она не… не оставила меня одного на этом свете… шесть лет назад….
– А….
– Вы хотите спросить про детей? Не дал нам Господь, наверно, в этом есть смысл….
– А тот дом, он где?
– Теперь уже нигде, Павел, теперь – нигде, сгорел… в огне обновления….
– В каком огне?...
– Обновления, Павел, в огне обновления. Хоть Вам всего восемнадцать…, ведь Вам восемнадцать?
– Да, скоро….
– Хоть Вам всего восемнадцать, Вы не могли не заметить, как быстро меняется наш город – строится… и горит, горит и строится…. Сам воздух пропитан копотью, нечем дышать! На пепелище вырастают руины серых гигантов, готовых обрушиться на головы снующих между ними сотен тысяч маленьких муравьишек…. Если и раздавит десяток-другой, ничто не изменится в муравейнике из стекла и бетона – люди нынче не в цене….
Павел во все глаза смотрит на старика, не знает, как относиться к тому, что он говорит, уж не рехнулся ли дед.
– Впрочем, простите, Павел, иногда меня заносит, это от усталости…, я в самом деле устал….

ДЕНЬ ТРЕТИЙ
(через полторы недели)

– Павел! Павел! – кричит старик, высунувшись из окна, он в белой рубашке, – что же Вы не заходите?
Павел на улице. Оборачивается, он явно обрадован этим окликом. Махнул рукой, идет к подъезду.
Старик открывает дверь. Улыбаясь, входит Павел.
– Ну что же Вы, Павел?! Я Вас ждал, ждал…. В пятницу думал, уж точно придёте, даже Варвару Ивановну заставил обед на двоих приготовить. Она таких котлет нажарила! Пальчики оближете! Оближете, потому как котлетки мною сохранены в замороженном виде. Вы пока идите руки мыть, а я согрею…. Замечательно, просто замечательно!
Павел моет руки. Дверь ванной открыта. Из кухни старик кричит:
– А я уж собрался Вам письмо написать, что нехорошо друзей забывать, да адреса-то Вашего не знаю!
–  Что?!
Старик выглядывает в коридор.
– Да Вы же не слышите ничего! Ладно, потом, мойтесь!
Павел расчёсывается перед зеркалом. Вдруг его взгляд падает на отражение сливного бачка за спиной. Лицо Павла меняется, из расслабленного и улыбчивого, оно становится холодным и сосредоточенным. Выглянув в коридор, Павел ищет задвижку на двери… её нет. Прикрыв дверь, встаёт на унитаз, приподнимает крышку бачка, шарит рукой….
Голос старика:
– Бежит постоянно, ничего поделать не могу…. Ладно, Павел, будет время, посмотрите…, я вам полотенце принёс, – старик стоит в дверях с полотенцем. – Бросайте это дело, вытирайтесь и приходите, котлеты стынут!
Старик вешает полотенце и уходит. Павел застыл с рукой в бачке….
Старик колдует на кухне. На столе та же зелень с редиской, те же стаканчики, та же бутылка коньяку. Стол так же освещён солнцем. Старик со сковородкой, на которой шипят котлеты, поворачивается от плиты, идёт к столу. Появляется Павел.
– Ну-с, прошу, – смотрит на Павла, – что-то случилось?
– Да нет….
– Лицо у Вас какое-то….
– Какое?.... Помылся, причесался – вот и лицо, – раздражённо говорит Павел.
– Ну, да, ну, да… проходите на своё место, кажется, Вам там понравилось…. Я говорил, что письмо Вам собрался писать, да адреса не знаю. Но тут Вы объявились…, чудесно, чудесно…. – старик раскладывает котлеты, вермишель из кастрюльки, – если бы в пятницу пришли, было бы овощное рагу, которое Варвара Ивановна восхитительно готовит! А сегодня – увы, только вермишель.
– С-слушай, дед, – чувствуется, что Павлу с трудом даётся тыкать старику, – чего выкаешь мне всё время?
– Честно признаться, не знаю…, не думал…, видите ли…, другое поколение…, нас иначе воспитывали….
– Лучше, что ли?
– Не знаю, по-другому…. Но, мне кажется, это совершенно не важно…, что человеку должно пройти, что записано в книге его судьбы, он всё равно пройдёт, независимо от воспитания. В Вашем возрасте, Павел, я ведь тоже бредил золотишком, кладами…, романтика, знаете ли…. Однажды, правда, ещё в школе учился, утащил у отца револьвер и пошёл «барыгу раскулачивать»…, почти как Вы…. Хорошо, его дома не оказалось. Барыгами раньше спекулянтов называли, впрочем, их и спекулянтами теперь не называют, сейчас они уважаемые люди, сейчас все стали бизес-мены и бизнес-ву-мены….
– А дальше-то что?
– Вы о чём? – не понял старик.
– С револьвером-то?
– А! Думал, на следующий день к барыге снова пойду, и себе под матрац револьвер положил. Вечером отец револьвера хватился, я, понятно, его вернул, а отец давай меня пытать, зачем, мол, брал? Ну, я туда-сюда, да всё и выложил, как и Вы, врать-то не шибко умел…, Робин Гудом себя выставил…, хотя…, так оно и было…, отчасти.
– И что?
– Ну, что…, воспитывал…, револьвер, конечно, спрятал…, да я и не искал его больше. Вы ешьте, ешьте, а то остынет, – старик начинает разливать коньяк.
– Мне не надо, не хочу, жарко.
– Ну и хорошо, а я выпью, раз налил, не выливать же обратно, – старик выпивает, закусывает. – Как Вам котлетки?
– Ништяк….
– Как Вы сказали?
– Клёво, говорю.
– А, ну, ну… Павел, у меня к Вам просьба…. Дело вот в чём…, Варвара Ивановна уезжает в деревню, на пять дней, родня у неё там…. Вы не беспокойтесь, я всё могу делать сам, только мне помощь нужна – сил мало, поэтому устаю быстро. Ну, так как?
– Что нужно-то?
– Ха! Главного и не сказал! Склероз! Не поживёте у меня эти пять дней? Особо я Вас не затрудню. Иной раз до магазина сбегать, до аптеки, один раз придётся на почте журналы да газеты из ящика моего забрать. Еду готовить вместе будем…. Сплю как убитый, – таблетки от бессонницы принимаю. Можете хоть всю ночь телевизор смотреть, на полной громкости, всё одно – ничего не слышу.
– Ну, ты, дед, даёшь! Я ж тебя грабануть собирался, а ты….
– Грабить у меня, Павел, нечего, я уже говорил Вам. Мелочь, как Вы сказали, Вас не интересует, револьвер я Егору сдал от греха подальше, а больше у меня ничего нет. Ну, так как, проявите акт милосердия? Буду обязан.
– А вдруг темной ночью пристукну? Пока спишь….
– Не говорите глупостей, Павел. Ради чего пристукивать-то?
– Ну…, мало ли….
– Вы вот что…, не хотите, так и скажите. Я не обижусь…. В самом деле, глупость какая-то…. Старческий каприз…. Не первый раз Варвара Ивановна меня оставляет, и ничего, выжил, как видите…. Вам положить ещё?
– Нет…. Да это так, дед…, шутка юмора. Я могу, мне ведь делать-то нечего…, осенью в армию…. Только… это… давай на ты, а то неловко….
– Хорошо, Павел, давай на ты…. Варвара Ивановна дня через два уедет …. Как мне… тебя оповестить? Или вот – через два дня будет пятница…, снова пятница…. В пятницу и приходи…, в три.

ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ
(пятница)

Старик ходит по комнате, Павел сидит в кресле у стола. У ног на полу сумка.
– Старческий эгоизм, Павел, отвратительная и непростительная вещь.... Спасибо тебе, конечно…, но, здраво поразмыслив, я понял, что сей жертвы принять не имею права.
– Что за базар, дед? Крыша поехала? А я тебе гостинец от мамани принёс – варенье рябиновое, она здорово делает, вкусно….
Павел достаёт из сумки пол-литровую банку варенья. Старик берёт банку как драгоценность, забыв обо всём, разглядывает, говорит полушёпотом:
– Рябиновое..., матушка моя всегда рябиновое варила…. Я его уж лет пятьдесят не пробовал…, как её не стало, так больше и не пробовал….
– Чего ты там про жертву-то?
– Жертву? Какую жертву?
– Ну сейчас ты чего-то про эгоизм, про жертву?
– Да-да, конечно, я к тому, что не хорошо…, у тебя там родители…, а тут какой-то неизвестный старик…, в общем, ни к чему всё это…, ты только заглядывай почаще, мне и довольно…. Договорились? А за варенье… рябиновое… спасибо, ты даже не представляешь, какой это для меня праздник….
– Здраво поразмыслил, и… замандражил! Правильно, мало ли что придёт в голову такому шустриле как я, ещё и в правду прирежет тёмной ночью…. Всё правильно, дед, я не в обиде…. Пойду….
Павел поднимается с кресла, берёт сумку, намеревается уйти. Старик с банкой в руках заступает ему дорогу.
– Погоди, погоди, Павел, ты же понимаешь, что дело совсем не в этом…, ты мне глубоко симпатичен…, напоминаешь чем-то меня в молодости…. Но, родители…, ты им нужен, они переживают…, неизвестно где находишься…. Ты, надеюсь, оставил им мой номер телефона? Я, признаться, удивлён, что они до сих пор не позвонили….
Павел чуть не кричит:
– Да некому звонить! А мать рада-радёшенька – целых пять дней глаза ей мозолить не буду….
Старик смотрит на варенье, ставит на стол….
– А отца, значит, нету….
– Был, да сплыл….
– Разошлись?
– Да нет…, погиб….
– Погиб?... в Чечне?
– Семь лет уж….
– А мать значит….
– Ты только не подумай…, она хорошая…, только всё ещё пережить не может….
Старик бережно берёт банку со стола, идёт на кухню.
– Ну, располагайся, два левых ящика стола – твои, я их освободил. И… сними ты свою кожу! Жарко же! Поди весь испарился. Как ты в ней ходишь?….
– Привычка, дед….
Павел снимает «косуху», остаётся в белой футболке.

Старик и Павел сидят на кухне, пьют чай с рябиновым вареньем, которое разложено по розеткам. В вазочке на столе печенье, в другой конфеты, белый хлеб обсыпанный кунжутом нарезан в хлебнице, сливочное масло в маслёнке, в белом кувшинчике молоко.
Старик долго молча пробует с чайной ложечки варенье….
– Совершенно забытый вкус…. Вот ведь как бывает на свете…, благодаря твоей маме, я свою матушку увидел….
– Как это?
– Этот вкус…, ясно вижу: моя маленькая мама стоит у печки, у нас русская печь была, руки под передником сложила…, стоит и смотрит, как мы с тобой чаёвничаем…. Существует примета – только у добрых людей получается по-настоящему вкусное рябиновое варенье. У твоей мамы очень вкусное, такое же вкусное как у моей….
– Выдумщик ты…, а мама у меня и вправду добрая…, тоже маленькая…, ласковая, только слабая очень…, плачет всё время…, на меня посмотрит и плачет. Я из-за этого стараюсь дома меньше бывать – уйду с утра, и до вечера меня нету. Так она вино стала пить! Вот уже год пьёт…, а может и раньше начала, не замечал просто. Она ведь его на дух не переносила, а теперь что ни день под мухой…. Думал, пройдёт, куда там…, чем дальше, тем хуже. Тут как-то, пришёл домой, а она на полу спит…. Хорошо, хоть на улицу не выходит, не видит никто…, а у нас никто и не бывает….
Старик в смятении. Вскакивает со стула, идёт к холодильнику,  открывает дверцу, притрагивается к коньяку, опомнившись захлопывает дверцу. Идет обратно, садится.
– Паша….
– Вот только жалеть не надо! Не терплю. И зачем тебе всё это...? Пойду я….
– Паша…. Сходи, Паша, сходи…, прогуляйся…, ты… это…, может, в аптеку зайдёшь? У меня кардикет закончился.
– А? … Зайду…, отчего не зайти….
Старик достаёт из кармана деньги, подаёт Павлу.
– Тебе записать название, или запомнишь?
– Запомню, у меня бабаня такие пила.
– Да, вот ещё…, ключ возьми….
Старик подаёт ключ.
– Это зачем?
– Пусть у тебя будет…, мало ли что…, вдруг засну….
Павел берёт ключ.
– А тебе, может быть, деньги нужны? Может, в кино сходить, или ещё там чего-нибудь? Ты не стесняйся, мы ведь с тобой теперь, как говорится, компаньоны.
– Спасибо, дед, у меня есть.
Павел идёт к выходу. Старик смотрит ему в спину и вдруг говорит неожиданно твёрдым голосом:
– Павел! Матери позвони.
Павел остановился, стоит, поворачивается и идёт к телефону. Набирает номер, ждёт….
– Мама, это я…

ВЕЧЕР

Старик в исподнем сидит на разобранной постели, Павел лежит на расстеленной диван-кровати. Телевизор включен.
– Дед, а ты кем раньше был…, до пенсии?
– Кем я только не был, Паша…, и в кочегарке работал…. И афиши в кинотеатре рисовал, и в театре художничал, и актёром успел побывать, и вахтёром…. Много чего перепробовал за всю-то жизнь….
– Хы, актёр-вахтёр…, скажи ещё, заслуженный вахтёр России…, или народный кочегар….
– А жаль, что нет таких званий. Кочегар – одна из замечательнейших профессий! Давать людям тепло, что может быть благороднее? Кроме того, самая свободная и творческая профессия – никто над душой не стоит, только манометр да термометр. И ты здесь абсолютный властелин! Чёрный уголь, красное пламя, мотор тарахтит, котёл гудит и… тишина…. Вот странное дело, к гудению-тарахтению так привыкаешь, что уже через месяц, другой как бы и не слышишь его…, слышишь, как вода из крана капает…, как крысы за котлом возятся….
– Ага, кочегарская романтика….
– Да, если угодно. Я был молод…. Кочегарка для меня много значила. Там я встречал людей интереснейших, с судьбами достойными романов…. Там я прочитал массу книг…, там, в кочегарке, рождались, как мне казалось, самые гениальные мои идеи…, и там же, в кочегарке, мне открывалась вся их ничтожность…. Я ей за многое благодарен, моей кочегарке…. Были бы силы, я бы и сейчас в кочегарку работать пошёл….
– Ты как Максим Горький – «Мои университеты», даже мне в кочегарку захотелось….
– Да теперь-то их, поди, и нет? Всё централизовано?
– Не знаю, дед…, может, где-нибудь ещё есть…. А ты чего в кочегарку-то пошёл? Я слышал, в советское время туда шли только алкаши да бывшие зеки, и… эти, как их…, которые против правительства….
– Диссиденты…, ну, в те времена чуть не каждый хоть немного да диссидентствовал, но мало кто по-настоящему хотел перемен, мода такая была – играли в диссидентов, и я этого не избежал…, думаю, если бы знали, к чему приведёт эта мода, вряд ли бы произошёл переворот. Но в кочегарке я работал не потому, что диссидентствовал…. Я, Павел, долго не мог найти своё место…. Да так и не нашёл…. Всё мне казалось, что я способен на нечто большее…. Гордыня…? Возможно, но я ни от какой работы не отказывался…, и на стройке работал – полы стелил…, и «авгиевы конюшни» чистил….
– Что чистил?
– «Авгиевы конюшни» это один из подвигов Геракла….
– Вспомнил, читал я….
– Что-то разболтался я, Паша…, – старик укладывается на кровать – давно так языком не чесал, обрадовался – свободные уши нашёл, прости ты меня старика….
– Да не, дед, мне интересно! – Павел садится в постели. – Так что за «конюшни»?
– Заработок такой был, зимний. К весне ближе – снег с крыш убирать, ну и туалеты долбить…, по мере намерзания, извини. Раньше в каждом дворе деревянные белёные туалеты стояли, вот эти туалеты я и называл «авгиевы конюшни». С каждой квартиры по полтора рубля скидывались – тридцатник, считай, обеспечен. По тем временам очень неплохо. При определённой сноровке, можно было рублей сто в день заработать.
Павел смеётся:
– Вот те и граф…, на гербе – лопата и лом лаврами увитые на фоне белого туалета! Обхохочешься.
– Да, смешно, я и сам любил над этим подшучивать, только, ка-кой же я граф? Вот матушка моя – да. Она до семи лет в Петергофе жила, с цесаревичем Алексеем играла, Николай Второй её по головке гладил…. Только не успела в полной мере аристократической жизни вкусить – идиллия Петергофская вскоре закончилась – революция…. Отец, дед мой, с белыми ушёл, с Врангелем, а матушка моя семилетняя с четырёхлетней сестрёнкой и с больной матерью – куда глаза глядят….
– Вот уж, верно, хлебнули по самое не могу….
– Кто тогда не хлебнул…. Конечно хлебнули….
– По моему разумению, теперь графиничкам одна дорога – на панель.
Павел ложится.
Старик резко соскочил с кровати.
– Разумение твоё, Павел, по данному вопросу, весьма примитивное, основанное на различных литературных и теле-поделках. Разумение твоё, есть продукт сегодняшнего циничного времени.
Старик навис над лежащим Павлом.
– Если бы это было действительно твоё разумение, я бы последовал примеру моего отца….
Павел испуган….
– Какому примеру?
– Пустил бы тебе пулю в лоб, как он одному писателишке….
– Убил?!
Старик повернулся и побрёл к своей кровати:
– Конечно, всякое в то трагическое время бывало…, кто-то и на панель шёл…, но это вовсе не характерно для русской аристократии…. Графинички, Павел, шли работать и никакой работы не боялись…. И поломойками шли, и домработницами…. Товарищи-то любили господ изображать, так домработниц нанимали. Особенным шиком считалось, если домработница «из бывших», как они говорили….
– Так убил он его?
– Револьвер не заряжен был….
– А писателишка что?
– Писателишка штаны со страху обмочил и жаловаться побежал…. 
– Что, так и обмочил?
– Обмочил, сам видел, мне тогда уже восемнадцать исполнилось, как тебе теперь….
– А потом что?
– А потом шуму много было, чуть револьвер не отняли…. Отняли сперва, потом вернули…, через год…. Если б не орден Боевого Красного Знамени, посадить отца могли…. Как давно это было…, Господи, как давно…. Мне уже восемьдесят, Паша, через три дня – восемьдесят….
Старик пьёт таблетки.
– Ладно, Паша, я спать буду…. А ты телевизор смотри, если хочешь, мне не мешает – таблетки убойные….
Старик отворачивается к стене. Павел уставился в телевизор, вдруг какая-то мысль озаряет его лицо и он резко садится в постели:
– Дед! Слышь, дед!
Старик, не поворачиваясь:
– Ну что, Паша? Я уже сплю….
– Так и у меня через три! Слышь?! Через три – восемнадцать!
Старик поворачивается и приподнимается:
– Правда?!
Павел соскакивает с кровати, выдёргивает свою столешницу, недолго роется, достаёт паспорт, открывает, протягивает старику. Старик, не глядя в паспорт, поднимается, протягивает руки к Павлу:
– Я знал, я знал, Паша…, всё это – не просто так, тут – тайна, тут – знамение! Как хорошо, Господи! Как хорошо-то….

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Горит настольная лампа с зелёным стеклянным абажуром. Между чуть раздвинутыми шторами видно утреннее голубое небо. Старик спит одетый на застеленной кровати, улыбается во сне. Павел роется на книжных полках, за книгами, в каких-то шкатулках…. Старик открывает глаза и так же улыбаясь наблюдает за Павлом. Павел роняет на пол большой альбом с фотографиями…, замирает, смотрит на старика – старик «спит»…. Павел поднимает альбом, листает – старинные фотографии….
Голос старика:
– Паша, заварил бы чайку….
Павел вздрагивает….
– Да заварил уже….
– Вот это славно! Доброе утро, Паша!
Старик поднимается и идёт в туалет….
– Доброе…. Ты что, вставал уже?
– Да, в три часа проснулся и только под утро прикорнул…. 
– Дед, а что за фотографии?
– Сейчас, Паша, погоди, приведу себя в порядок….
Старик уходит. Павел разглядывает фотографии.
На старинных фотографиях дамы в длинных до полу платьях, в шляпах, мужчины в офицерских мундирах, семейные групповые фотографии, сёстры милосердия.
Голос старика:
– В этом альбоме вся моя родня – и с матушкиной стороны, и с отцовой.
Голос Павла:
– Люди какие…, как в кино…, красивые…. У мамы тоже много фоток, но таких нет….
– Этим фотографиям, Паша, около ста лет, считай век…, а некоторым и больше…. Людей, которые здесь запечатлены, давно нет…, нет даже тех, кто бы их помнил…. Теперь можно только догадываться, что они думали, что чувствовали, чему радовались…, что любили, что ненавидели…, а как бы хотелось знать….
– А это кто?
– Сёстры милосердия…, перед отправкой на фронт…, в германскую…, 1914 год…, много их там погибло…, графинички, как ты выражаешься…. «Добрые, кроткие русские лица… Белый платочек и крест на груди…» Вот тётушка моя, Елизавета – старшая сестра матушки моей…, тоже там погибла…, на фронте….
– И много их на фронте было?
– Сестёр?.... За всю войну, думаю, около сотни тысяч разных сословий….
На следующей фотографии старик в мундире, на груди широкая лента, ордена….
– Прадед мой, по матушкиной линии, тайный советник Пётр Николаевич Черемисинов….
– Вот это да-а-а…! Слушай, дед, злой он какой-то…, рот поджал…, и смотрит, как расстрелять хочет.
– Старенький он, Паша, зубов нету, вот и рот поджал, а взгляд…. Представь, 1916 год, идеи революции проникли даже в некоторые головы царствующей фамилии…, вокруг подлость и предательство, царь растерян…, опоры нет….
– Мог бы уж хоть внучку-то… по блату….
– Да нет, Паша, не мог…, они же добровольцы…. 
– Ну, запретил бы, да и всё!
– И запретить, я полагаю, тоже – не мог…, Родину защищать – святое дело…, дело чести…, не мог он запретить….
– У нас бы сейчас такой дедуля всех бы и внуков, и правнуков, и праправнуков лет на триста вперёд от армии откарячил…. А медальки-то какие! Не разобрать, что написано….
– Это ордена Святого Владимира «Польза, честь и слава», это орден «Святой Анны», а эти не знаю….
– А теперь они где?
– Затерялись, Паша…, затерялись во времени….
– Найти бы! За них сейчас бешеные бабки сорвать можно!
– Они стоят много больше, чем «бешенные бабки», Павел, особенно для меня…. Это же я, Паша, понимаешь?
– Чего-о-о…?! – Павел смотрит на старика. – Дед! Тебя опять заносит? Тебе «крышу» чинить надо….
– Да нет, Паша, «крыша» пока в порядке…. Я имею в виду, что мой прадед – часть меня…, ну…, плоть от плоти…, и она, эта самая часть, Родине, царю и Отечеству служила верой и правдой…. Понимаешь? 
– Ну…, да…, мой отец тоже служил…, у него и награды есть….
– Вот, вот, Павел…. Самое страшное – не быть нужным…. Ты хорошо отца помнишь?
– Конечно, мне одиннадцать было, когда его не стало…. Он в спецназе служил…, подполковник…, он и ранен был….
– Это, Павел, каста…, избранные…, Павлы….
– Что?
– Павлы, говорю, избранные….
– Ты, дед, так всё… вывернуть умеешь….
– И что же я, по твоему, вывернул?
– Ну, не вывернуть, а… не как все…. Бестолковка у тебя как-то не так работает.
Старик удивлённо взглянул на Павла и задорно, по-молодому рассмеялся.
– Извини, Паша, уж больно слово хорошее – бестолковка, ха-ха-ха…, замечательно! Только обо всех-то не суди, всех-то ты не видел….
– Ну, не видел…. Ну какая разница кого как назвали? Есть, к примеру, Юрий Гагарин, мой отец Юрий, а есть Юрка Бич, кликуха у него такая – Бич, сосед мой, из дома своего всё тащит и пропивает, а у него ребёнок маленький. Ну, и при чём тут имя?
– Имя тут, конечно, не при чём. Оттого, верно, и жизнь свою про¬пи¬вает, что имени, предназначению своему не соответствует. Юрий – землепашец…, никто и никогда не говорил ему об этом…. Как много можно было бы избежать зол на земле, если бы люди с детства знали значение своих имён…. Раньше батюшка, священник, при крещении имена давал…, ангельские имена…. 
Павел усмехнулся:
– И что, помогало?
– Думаю, да – шестую часть земли освоили, небывалую империю создали, врагов всех отбили – повоюй-ка с ангелами!
– Чего ж ангелочки твои революцию устроили?
– Кто революцию устроил – большой вопрос…. Да ведь люди-то – не ангелы, а всего лишь люди…, а человека, Паша, то ангел, то дьявол водит…, только дай слабину – и нечистый тут как тут…, вот и соблазнились…. Думали, в социальном устройстве зло сидит, ан нет, в самом человеке…. «А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь»…. 
– Тебе, дед, точно в попы надо, здорово бы мозги компостировал….
– Пойдём, Павел, чай пить…, с вареньем рябиновым….
Старик и Павел с альбомом в руках проходят в кухню. Старик накрывает стол к чаю. Павел не отрывает глаз от альбома, листает….
– Я пил уже, так посижу…. Дед, а это кто, крестьяне? Откуда у тебя крестьяне…?
– А это другой мой прадед, с отцовой стороны. Здесь он уже не крестьянин, здесь он известный волжский купец Тимофей Константинович Прокудин с супругой. Сапоги, видишь, хромовые…, картуз…, борода всю грудь закрывает…. А был крепостной…, но сумел выкупить вольную и вот – поднялся и жену свою, Прасковью Фёдоровну, тоже выкупил…, могучий был человек…. Не думали, не гадали мои прадеды, что революция их породнит….
– Я смотрю, она их ещё и с комиссарами породнила….
– А-а, да…. Это брат деда моего по отцу, в революционеры подался, а сам на поповской дочке женат был…. Товарищи революционеры его и расстреляли…, тоже не соответствовал. Паша, фотографий много, мы с тобой ещё не раз посмотрим…. Я вот что думаю, а не пригласить ли матушку твою к нам на день рождения? К стыду своему, я ведь так и не спросил, как матушку зовут?
– Анна…, Анна Сергеевна. Не, дед, она не пойдет…, застесняется….
– Паша, ты сходи к ней…, она, поди, скучает там одна…, сходи, побудь с ней, за одно и позовёшь…. Скажи, дед очень хочет познакомиться, а то скоро помрёт, и не увидит её никогда…. Да! Вот ещё….
Старик открывает холодильник и достаёт большую плитку шоколада.
– Передай ей от меня….
– Да не надо, дед, ты чего….
– Это, Павел, не твоё дело…, ты за мать-то не решай. А ей приятно будет…. И ещё, вот триста рублей, цветов ей купи…, каких-нибудь, лучше розы…, хоть одну…, не знаю, сколько они теперь стоят…. Не вздумай две купить или четыре, нужно чтобы нечётное число было – так положено…. И без возражений! Это не тебе, это маме твоей нужно…. Да, и за варенье рябиновое огромное ей спасибо…, и про матушку мою скажи…, и всё расскажи, что посчитаешь интересным для неё..., всё, что спрашивать будет….
Павел во все глаза глядит на старика.
– Ладно, дед, сделаю.

ВЕЧЕР, НОЧЬ, УТРО

В квартире темно. Сквозь шторы пробивается свет уличных фонарей. Старик спит, похрапывает чуть слышно. Звонок…. Старик не шелохнулся…. Поворачивается ключ в замке…, входит Павел.
– Дед ты спишь…?
Павел тихо подходит к кровати, склоняется над стариком…. Старик спит глубоким сном….
– Дед…, дед…, – шёпотом произносит Павел, старик спит.
Павел берёт телефонную трубку, набирает номер….
– Мам, он спит…. Да его сейчас из пушки не разбудишь, таблеток напился, прошлую ночь плохо спал…. Ладно, он завтра тебе позвонит…. Спокойной ночи, ма….
Кладёт трубку, снимает «косуху», бросает на спинку диван-кровати, стоящей у стола, включает настольную лампу, садится, сидит долго без движения…. Вытягивает средний ящик стола, смотрит…. В столе стопка бумаги, какие-то рукописи, ручки, карандаши…. Павел запускает руку в глубину стола, роется…, нащупывает что-то, вытаскивает свёрток, перетянутый резинкой. На свёртке крупными красными буквами написано: «ПАВЛУ»…. Павел долго держит свёрток в руках…. Кладёт свёрток обратно, но в последний момент искушение побеждает его. Оглянувшись на старика, снова вытаскивает свёрток, судорожно сдёргивает резинку, разворачивает…. В половинке перламутровой раковины лежат: маленькая, вырезанная кружочком покоричневевшая от времени фотография, похоже из какого-то кулона, потрет молодой женщины; записка сложенная вчетверо, плотно скрученная, перетянутая резинкой; пять царских золотых империалов. Павел разворачивает записку, читает голос старика:
«Павел, прости за обман, золото у меня все-таки есть, не так много, как, наверное, тебе хотелось бы, но всё же. За каждый империал ты сможешь выручить тысяч по 20-25, это тебе мой дар. И просьба, сохрани, будь добр, эту раковинку и фотографию моей матушки, пусть она так и лежит в ней – они неразлучны, и альбом с фотографиями. Это самое дорогое, что у меня есть, а оставить некому. Заранее благодарен. Дед Николай Петрович Прокудин.»
Павел несколько раз перечитывает записку…, сворачивает её, стягивает резинкой, кладёт в раковину, берёт один империал, разглядывает, оборачивается, смотрит на спящего старика, снова разглядывает империал, взвешивает в кулаке…, быстро кладёт его обратно в раковину, заворачивает её снова в бумагу, стягивает резинкой и кладёт на место. Затем берёт лежащий на столе альбом и начинает рассматривать фотографии….
Мелькают те, которые он уже посмотрел…, далее бородатые старики в лаптях на скамье у ворот, семейные фотографии, красноармейцы на конях, съезд воинствующих безбожников, полуразрушенная церковь, люди, разбирающие кирпичный завал, колхозники на току, проводы на войну, фотографии солдат на фронте, завод, помощь фронту, группка худеньких ребятишек – кожа да кости…, победа, на ступенях Рейхстага.
Павел засыпает – фотографии постепенно начинают просвечивать огнём. Старый город, старые деревянные дома…. Фотографии становятся нестерпимо красными, начинают обугливаться, гореть по краям…, горит дом…, одно пламя…, плавятся в огне империалы…, в пламени старик что-то говорит беззвучно…, …. Павел кричит:
– Дед! Руку давай! Я тебя вытащу!
Старик тянет руки:
– Паша! Паша!
– Ну, давай же!
– Паша….
– Паша, проснись, Паша…. 
Старик трясёт Павла за плечо.
– Разве можно сидя спать? Надо было диван разостлать…. Кричал чего-то во сне….
– Да я фотки смотрел и заснул…. Сон страшный видел, будто пожар, дом горит, старый деревянный дом…, у тебя фотка в альбоме такая – с пожаром….
– У меня, Паша, такой фотографии нет….
Старик с интересом смотрит на Павла….
– Я же видел….
Павел ищет глазами альбом, он на полу, у ног. Поднимает альбом, быстро просматривает страницы…, такой фотографии нет.
– Приснилось, что ли….
– Я говорил тебе, что мой дом сгорел, вот и приснилось…. Ну, как мама? Ты всё выполнил, что я тебе поручал?
– Да, три розы купил, чайные, мама любит такие. Как раз хватило, по сто рублей штука…. Слушай, дед, а взял бы и женился на ней, а? Ты ей понравишься, точно!
– Не говори глупостей, Павел…. И как тебе в голову могло придти такое!
– А что? Ты ещё о-го-го! Бодрячком….
– Ты серьёзно что ли? Мать-то пожалей…. Я помру не сегодня, так завтра….
– Да шучу, шучу я…. Тебе бы сбросить годков хоть десять, я бы точно вас свёл….
– Прекрати, Павел.
– Ну не сердись, дед…. Мама просила тебя позвонить…, вчера ещё, да ты спал. Сейчас звони.
– Паша, ещё только семь часов утра. Ты лучше расскажи, как она?
– Твои розы с шоколадом, дед…, я не знаю…, мамулька моя…! Мы вчера с ней весь день просидели, всё разговаривали…, о тебе…, ну и о жизни…. В общем…, всё, через неделю, говорит, на работу пойдёт устраиваться…. Она же у меня преподаватель…, русский язык и литературу вела в колледже…. Три года уже не работала…. Могут и не взять. А не возьмут, говорит, пойду на курсы повышения квалификации…. А пока, говорит, буду уроки английского давать, она же у меня заочно ин-яз закончила…. Она у меня знаешь какая…, уж если решила – сделает. Ты бы точно в неё влюбился! Я вчера поздно пришёл, хотел уж дома ночевать, да маманя меня выперла, иди, говорит, а то Николай Петрович переживать будет…. Ага, переживать, дрых без задних ног!
– Позвонил бы….
Павел смеётся:
– Дед, я ж номера-то твоего не знаю….!
Дед удивлённо смотрит на Павла и тоже смеётся….
– Ну как же так, Паша, ну как же так…. А придёт? На день рождения придёт завтра? 
– Да ты звони, звони, она сама скажет…. Ну, не придёт она…, женщина же, всё ей кажется, что выглядит плохо…. За недельку, говорит, выправлюсь, тогда и приду.
– Жалко…, ну да, Бог даст, свидимся…. Паша, ты бы всё таки лёг и поспал бы нормально, хоть часок.
– Да нет, дед, я выспался, пойду ополоснусь, потом чаю попьём, потом позвоним….
Павел идет в туалет, старик на кухню.
Старик стоит у стола, смотрит в окно…. Вдруг неловко хватается за край стола, смахивая блюдце на пол, блюдце разбивается…, растирает рукой грудь…. Когда приступ проходит, нагибается и собирает осколки, выбрасывает в мусорное ведро, берёт веник и совок…. Когда всё убрано, идёт и садится на кровать…. Из туалета выходит Павел – розовый, улыбающийся, полный сил….
– Дед, давай звони, она поднялась уже – жаворонок! Ждёт не дождётся, когда ты ей позвонишь…. Чего кислый сидишь? Я сейчас её наберу….
Старик говорит «севшим» голосом:
– Не её, Паша, а номер её телефона…, если бы можно было набрать её, мы бы с тобой завтра так и поступили…. Р-раз – и она тут….
Павел набирает номер, ждёт….
– Ма…, – Павел смотрит на старика, – доброе утро, ма…. Дед на проводе…. С Николаем Петровичем будете говорить?.... Соединяю!
Павел передаёт трубку старику. Старик покачал головой, взял трубку, говорит бодрясь, растирая грудь:
– Анна Сергевна, здравствуйте!... Ну что Вы, что Вы, у вас замечательный сын! А грубоватость, это от молодости и прямоты – оба качества прекрасны!... Розы не стоят благодарности, нам с Павлом и самим не менее приятно…. Анна Сергевна, мы с Павлом будем несказанно рады видеть Вас завтра на нашем торжестве! Анна Сергевна, приходите…. Ну, что же…, ну, что же, не смею настаивать…. Будем надеяться…. Всего Вам доброго, Анна Сергевна….
Старик кладёт трубку, осторожно ложится на кровать….
– Голос у матушки твоей не учительский, певучий…, её, должно быть, школьники любят…. Поезжай-ка, Паша, к ней…. Тоскливо ей без тебя…. Сегодня у меня гость будет…, старый друг…, давно не виделись…. Может переночует у меня…. Ты утром приезжай…, может быть и маму уговоришь ещё…, поезжай….
– Дед, ты чё-то совсем скис…. Может, лекарство какое?
– Нет, Паша, просто… притомился немного…, полежать надо…. Ты иди, иди…, и приходи завтра пораньше….
– Ладно, как скажешь, пока….
Павел одевает футболку, «косуху» и уходит, старик лежит с открытыми глазами….
   

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Комната погружена в сумрак…, зашторены окна…, кровать не заправлена, смята…, старика нет…. Поворачивается ключ в замке…, входит Павел, оглядывает комнату….
– Дед, ты где?!... Мама придёт, Дед!... Слышь, сказала, придёт….
Павел подходит к кровати…, на тумбочке у телефона лежит шприц и пустая ампула с отбитым горлышком…. Павел долго смотрит на них…. Вдруг раздаётся звук дверного звонка…. Павел идёт…, открывает дверь. На его лицо падает свет лампы с лестничной площадки. Мы видим только лицо Павла, слышим только голос пришедшего:
– Павел…, участковый Егор Вяткин…. Николай Петрович умер сегодня утром… в больнице…. Похороны через три дня… прямо из морга…. Поскольку родственников нет, собес всё обеспечит… гроб там…, место на кладбище…. Остальное…, ну…, если пожелаешь помянуть…, то сам…. И ещё…. Николай Петрович завещание написал…. После похорон тебе надлежит к нотариусу…, когда и где оповещу потом…. В общем…, квартиру он тебе оставил… со всем содержимым…. Если честно, я был против, но… Петровичу сказать об этом не посмел, уж слишком радовался, когда завещание своё заверил…. Признаюсь, Павел, просветил я тебя со всем пристрастием, призвав все мои возможности…, но – чист аки агнец…. И всё равно не пойму, чего он в тебе такого нашёл?...
Павел закрывает дверь…, идёт в комнату, подходит к столу, опирается на него руками, опускает голову…, замечает на столе свёрток с красными буквами ПАВЛУ, который он находил в столешнице…, мычит что-то, отворачивается, отходит от стола, идёт как слепой…, натыкается на стену, прислоняется к ней…, идёт дальше, натыкается на тумбочку…, снимет трубку телефона…, кладёт обратно…. 
Падает на пустую кровать старика, рыдает долго и безутешно…. 

КОНЕЦ