Слезы теплого дождя

– Снова дождь пошел…
Она плавно присела на низкий и широкий подоконник моего любимого окна с одним из лучших видов на город. Был сентябрь. Было около пяти вечера. Дождливого, пасмурного лондонского вечера, и в моей гостиной уже сгущался полумрак. В то время как из окна, с улицы, еще проникал несмелый свет, робко подсвечивая ее миловидное лицо, мягко выплавляя из тени ее правильные, обычные, но какие-то неуловимо родные черты. Я залюбовался искусным мастерством света-художника, света-скульптора, так тонко и бережно творящего портрет моей… подруги.

Она сидела, прильнув к стеклу и слегка касаясь его своими непокорными волосами, волнистыми и струящимися, как следы от капель с той стороны окна. Несколько минут задумчиво гладила взглядом линию горизонта и серый ватный холст неба, затем вернула взгляд на стекло и, изящно проведя по нему кончиками тонких фарфоровых пальцев, улыбнулась уголками губ, и это движение немедленно подхватил скульптор-свет задорными ямочками на ее щеках. Потом она улыбнулась открыто и задумчиво, и что-то засияло в ее синих глазах, словно вдруг вспомнилось что-то светлое.

Она тихонько, но в то же время уверенно, запела своим бархатным, проникновенным голосом с вкраплениями звонких хрустальных нот – её голос я сравнивал со звездной ночью: глубина, бархатистость и плавность ночного неба с контрастными серебристыми мерцающими звездами. Незнакомые слова лились приятной мелодией:

– Мы вдвоем в комнате пустой*,
На стекле слезы теплого дождя.
Ты молчишь, а мне пора домой.
Не хочу уходить – я останусь с тобой.

Я останусь с тобой…

Этим летом длинные дожди,
Этим летом жара – мне не везет.
Дождь пройдет и принесет покой.
За окном темнота – я останусь с тобой.

Я останусь с тобой…

– Красивая мелодия, красиво поешь. Видимо, песня хорошая. Только я ничего не понял. Переведешь?
– В словах ничего особенного, но мне почему-то она всегда нравилась. Может быть потому, что её исполняет девушка с голосом изумительной красоты. Если бы ты оригинал услышал! А перевод примерно такой…
...

– Так что, я останусь с тобой сегодня…если хочешь. Не хочу никуда уходить. Тем более, сейчас как раз время пятичасового чая.
– Кажется, эта исконно английская «незыблемая» традиция исконно и незыблемо существует только в литературе и в наивных представлениях не англичан.
– Ты не можешь без своей иронии. Исконно незыблемое английское занудство и менторство!
– За это ты меня и любишь.
– Я люблю тебя вопреки этому.
– Я думаю, если кто и пленяется истинно английской душой, то только и за это и вопреки этому.
– У тебя всегда есть что ответить, да? Это еще одна истинно незыблемая английская черта: ход мысли может дойти до абсурда, но ответ все равно будет.
– Вот то, что ты сейчас сказала, если ты сама поняла свою фразу, то это типичный пример того, о чем ты и говорила…
– Всё-всё, я уже сама запуталась! Я уже чувствую себя Алисой в английских лабиринтах норы Белого скрупулезного английского кролика!
– Лучше спой мне. Напомни слова этой песни и спой еще, пожалуйста.
…

– Так я останусь с тобой сегодня?
– Если хочешь, оставайся, конечно…
– Если хочу? А тебе все равно?
– Нет… но если у тебя были другие планы… у тебя ведь всегда много дел… то… я не могу удерживать тебя… мы свободные люди...

Она ничего не ответила, но по выражению ее лица я сразу понял, что сказал как-то не так, как-то не верно. Я хотел сказать иначе, что я не собираюсь делать из приятных отношений неприятную обязанность для обоих… Но получилось как-то холодно, и я это понял уже после того, как фраза прозвучала. И я сам только расслышал ее. Но говорить что-то еще, как-то попытаться смягчить сказанное – прозвучит как оправдание или, хуже того, как попытка завуалировать ложь. Я сам запутался в наших отношениях, таких спонтанных и, в то же время, таких комфортных, словно мы всю жизнь вместе… Я запутался в своей жизни, и чувствую себя именно сбившимся с толку, отчаянным английским кроликом, заблудившимся в бесконечных запутанных лабиринтах своей угрюмой одинокой, сырой и холодной английской норы.

Она грустно рассматривала «слезы теплого дождя» на стекле. Тем временем почти стемнело, и свет из окна превратился в тень, более светлую лишь в контрасте с темнотой внутри гостиной. Но свет не хотелось зажигать. Я все еще любовался ее чертами и точеной фигуркой, приобретшими еще большую таинственность и притягательность в таком мягком полумраке.
Я погрузился в накатившие мысли. Невольно вспомнил всю свою холостяцкую жизнь, перебирая в памяти всех бывших подруг, как мальчишка перебирает свои камушки, извлекая драгоценную коллекцию из сундучка: яркие и тусклые, блестящие, легкие и тяжелые, самые разные… Но один последний камушек почему-то держишь отдельно, все время поглядывая на него, любуясь им тайком, даже от самого себя…

Да что в ней такого вообще! Что это за непонятное, тревожное чувство внутри, словно… словно я боюсь… боюсь [просто в отчаянии!!!] потерять её. Возможно ли это?! Да кто она такая! Вот она здесь сейчас, я вижу её, слышу её запах [так пахнут цветы в раю], могу дотронуться, обнять, схватить, встряхнуть, оттолкнуть с силой – так, чтобы её светлые волнистые волосы [шелковистый струящийся золотой мед...] встрепенулись крылом испуганной птицы, чтобы вся её тонкая фигурка гибко и изящно [как может быть только у нее] содрогнулась, и она влетела бы со всего размаху в диван, оставляя на мягкой и упругой бархатистой форме вмятину от своего тела… Она бы тогда резко вскинула свою точеную головку на гибкой лебединой шее – и непослушные светлые пряди снова дернулись бы упруго пружиня, непокорно укладываясь на покатые плечи [изваянные самим Роденом] – вскинув ресницы, посмотрела бы на меня как на сумасшедшего, ничего не понимая, конечно! Не понимая, что за огонь внутри меня порой вспыхивает с сумасшедшей силой, с силой, которой я не властен управлять! И это сознание, что я над чем-то не властен, что я не абсолютный хозяин себе и своим эмоциям, заводит меня еще больше! Я боюсь… я не хочу… смотреть внутрь себя – я стараюсь смотреть все время прямо, от себя, на других людей, на калейдоскоп событий, сменяющих друг друга яркими вспышками с бешеной скоростью, сам как одержимый кружась в этой пестрой карусели, лишь бы не оглянуться и не встреться глазами с тем… с тем, что бушует внутри меня! Но я не хочу этого видеть, знать этого! Хотя краем глаза я уже заметил эту жуткую воронку, этот торнадо, который только и ждет точки не возврата, когда я увижу его, а значит признаю, не смогу больше делать вид, что не замечаю – и тогда он кинется зверем на меня и поглотит, растерзает на клочки. И я уже не в силах сдерживать это! И это внутри меня уже рвет меня, терзает, но я все еще делаю вид, что ничего не знаю. Ничего не замечаю, что все под контролем… Я боялся… боялся потерять свою свободу, свою независимость от кого-либо, стать заложником собственных сильных чувств, оказаться марионеткой в чьих-то руках, пусть самых нежных и любящих, но решающих твою судьбу и погоду в твоей душе… И слепо оберегая свою независимость, я сам не заметил того момента, когда моя холостяцкая свобода стала мне насмешкой, когда эта самая моя главная драгоценность становилась мне обузой, если ЕЁ не было рядом. Я сам вручил ей свою свободу и независимость в подарочной упаковке, сам заточил в её сердце, задвинул засов и запер на тысячу ключей, запечатал тысячью печатей. «Прошу, умоляю, забери мою свободу, мою душу, мою волю – они ничтожны без тебя, если не принадлежат тебе. На, ешь меня, пей меня, можешь раздавить, растоптать меня в пыль, заколоть в свои хрустальные, цвета весеннего дождя пряди, вплести нотами в свой серебристый мерцающий смех, сшить новое платье из лоскутов моей свободы и украсить изящной брошью из осколков моей воли …. Делай со мной, что хочешь, только чтобы это была ты!»

Конечно, она бы глянула на меня как на психа, может даже немного испугалась бы. Дурак. Нет, конечно, я никогда не посмею так сделать. Хотя, если бы можно было, если бы ей это не причинило боли, я бы схватил ее за плечи мертвой хваткой, как пес вонзается в шею кролика, и тряс бы, тряс со всем остервенением – просто ради того, чтобы любоваться, как трепыхаются ее золотые… платиновые… жемчужные [почему никто еще не придумал название оттенка её волос, черт побери!] непокорные пряди! Чтобы вытрясти из нее всё её очарование – колдовское тягучее зелье с нотками каритэ, шафрана и миндаля, которым она опоила меня до бессознания!

Всё это – все эти мысли, страстные порывы – даже не промелькнули в моей голове, а где-то гулко и невнятно отзывались в надежных темницах моего подсознания, словно обезумевший пленник, загнанный зверь, бился о звуконепроницаемую дверь, разбиваясь в кровь, без надежды на свободу и даже лишний глоток воздуха. Может только мелькнул мгновенно неясный образ её разлетающихся платиновых жемчужных прядей – безумной вспышкой, выпорхнувшей из катакомб подсознательных инстинктов по недосмотру – мелькнул, черкнув по сознанию золотистым прозрачным крылом и испарился молниеносно, что я не успел ничего понять, лишь щелкнуло что-то в области сердца.

А я тем временем все сидел в непринужденной позе, облокотившись на боковину кресла, глядя куда-то мимо нее, чуть поверх её мраморного плеча. Сидел со скучающим томным видом, вяло глядя на стену за ее спиной… А в подсознании бурлило мучительным огнем: вскочить – накинуться – вцепиться, вгрызться в хрупкую бархатистую круглую белизну плеча... целовать... целовать эти плечи, руки, биться об эту белую грудь неумолимо, как штормовая волна о белую скалу родного берега!

Но я не понимал всего этого. Я сидел и думал, что со мной происходит. Что я в ней нашел? Почему сама мысль, что она может переступить порог моего дома и больше не вернуться, удавкой душила меня. Да, она симпатичная, интересная, смешная, талантливая, меня любит, но в то же время такая независимая – да мало ли таких девчонок! Вокруг меня их всегда тысячи крутятся, одна лучше другой, выбирай любую, хоть каждый день меняй! Может, мне все это приелось? Ослепительные красотки, что аж глазам больно смотреть, очаровательные мисс с искрометным чувством юмора и собственного достоинства, горячие как вулкан знойные сеньориты и холодные хрустальные скульптурные неземные леди. А она… В ней все это есть, всего понемногу, всего в меру. И все так ладно, гармонично сочетается… Может это сводит меня с ума? Она какая-то нереальная, идеальная и незавершенная одновременно, вполне земная – из плоти и крови – но порой кажется, что она сейчас испарится, рассыплется золотистой пыльцой и исчезнет, оставив угасающие хрустальные переливы своего звонкого смеха и шлейф своего дурманящего и свежего запаха – каритэ и настурции.

А я как дурак, никак не могу понять ни ее, ни себя. Никак не могу прочесть ее! Она словно книга на знакомом языке – и все буквы понятны, и слова знакомы, но никак не складываются в предложения, чтобы я мог их растолковать. И эта загадка мучает и изводит меня. И потерять её совершенно невозможно – это сравни погибели, словно боишься потерять эту странную книгу, такую понятную и непонятную, которую ты читаешь, читаешь, уже дошел до середины, а ни строчки так и не смог понять. И знаешь, что это – та самая главная книга о самом главном в жизни, что это книга книг, в которой все ответы. Так и она – незамысловатая книга в простой обложке, но в ней все ответы на все вопросы, даже на те, которые не задавал еще… И когда это ощущение коснулось моей души своей теплой и невесомой ладонью, мне хотелось кинуться к ней, прямо в ноги, или уткнуться в её шею, в её платиновые, жемчужные волны и кричать, кричать, как я ее нашел, кто она для меня, какая она волшебная, как мне нельзя ни на минуту отпускать её! И шептать, шептать, что она мой воздух в легких, моя земля под ногами, моя живая вода и мой огонь в венах, обливаться слезами, гладить её, прижимать, целовать, судорожно вдыхая каждую молекулу ее аромата, растворяться в ней, стать размером с жемчужину и навеки прильнуть к ложбинке под ее шеей… Дурак. Нет, конечно, я никогда не посмею так сделать. Хотя, если бы можно было, если бы это не было так странно, если бы это не обнажило моих чувств – чего я так боюсь… Боюсь, что тогда она так и останется для меня самой главной непознанной книгой на таинственном языке, полной неведомых и восхитительных тайн бытия, навеки запечатанной и запретной. Тогда как я для нее в одно мгновенье превращусь в наскучивший дешевый роман в мягкой обложке, сюжет которого на поверхности с первых страниц, и который рука досадливо порывается выкинуть или небрежно забыть на скамье под печальным равнодушным дождем – и ледяной обжигающий ветер отчаяния будет рвать безутешные страницы моей души… Щемящий, истязающий страх заводного клоуна, которого любознательный, но жестокий, ребенок может выбросить на помойку после того, как доберется до внутренностей и разъяснит его устройство – разгаданные игрушки, даже самые любимые, самые будоражащие когда-то воображение, остаются валяться на равнодушном полу, растерзанные и забвенные… И я ощутил себя этим заводным клоуном, обшивка которого вот-вот лопнет с треском, обнажая хрупкий трепещущий механизм моей души и любви.
Как ей сказать и не сказать об этом? Как запретить покидать меня и не запирать в клетку райскую птицу, ангельское пение которой льется хрустальными ручьями только на воле?

[Стой!!! Останься!]

– Иди, ты свободна…

[Не с места! Замри! Я не пущу!!!]

– Я не держу тебя…

[Держи меня! Держи меня крепко, как только умеешь!!! Не отпускай, не ослабляй объятий! Раздави меня, только не упускай! Я хочу умереть в твоих руках!!!]

– Я свободный, ты свободна, мы взрослые люди, ни к чему эти неудобные обязательства…

[Заплети меня в свои платиновые пряди, жемчужные волны… Вплети меня в ноты своего хрустального мерцающего смеха… Облачись в платье, сотканное из моей нежности и бесконечной преданности… Позволь вечно лежать жемчужиной в ямочке у подножья твоей шеи… Оставь меня в своих снах, воспоминаниях, хоть в своей сумочке – я готов жить даже росчерком от расписываемой ручки в твоем блокноте – лишь бы остаться рядом и чувствовать тепло твоих прикосновений каждый день…]

– П-постой… не уходи… останься со мной… сегодня… и вообще, оставайся у меня… на совсем… Я люблю тебя.

апрель-май 2013

* Композицию «Я останусь с тобой» исполняет Наталья Ветлицкая.