Тонкая линия

     Это произошло несколько недель назад, а кажется, что я у него уже вечность. Совсем не помню, как оказалась в этом подвальном помещении без окон. Наверное, мой мозг учтиво спрятал воспоминания о нашей первой встрече. Помню только жуткий страх и темноту. И ненависть. Как же я ненавидела его. Я кричала, отчаянно, до хрипоты, пока не впадала в забытье. Очнувшись, снова звала на помощь. Но он научил меня, показал, что молчание – одно из важнейших явлений, которые ценятся в этом сыром подвале. Понятие этого далось мне тяжело, невозможно передать, сколько ужаса и боли я перенесла. Но мудрость не дается легко.
     Все это было так давно. Сейчас страха нет, потому что бояться мне нечего. Все, что он мог бы сделать со мной, он уже сделал, и постоянного повторения я не боюсь – привыкла. Наступило состояние тихого равнодушия. А от мысли о том, что он убьет меня, я давно отмахнулась. Сама не знаю почему, но уверена, что в его планах нет моей смерти. Мы разговариваем крайне редко (его отношение к тишине я четко уяснила и первой не издаю звуков), но он никогда не давал понять, что собирается лишить меня жизни. И я просто жду. Теперь мои глаза привыкли к полумраку подвала, запястья и лодыжки еще помнят жесткие объятия грубых веревок, но следов почти не осталось. Он больше не удерживает меня силой, но уйти пока не могу. Не хватает духа начать искать выход, составить план побега. Даже нет сил взглянуть на себя в пыльное зеркало у двери.
     Постоянная холодная сырость помещения довела меня до изнурительного кашля и постоянного озноба. Наверное, это пневмония, и мне необходимы лекарства и нормальные условия. Питание, состоящее из одних консервов, и отсутствие солнечного света только усугубляют мое состояние. Подумывала попросить его о помощи, но опасаюсь изменить наши отношения в худшую, более агрессивную сторону. Не стоит его злить, потому что, думаю, даже он не может предсказать собственную реакцию на это. Разумнее всего затаиться и ждать. Может быть, он меня отпустит или я ему надоем и тогда…

     Что-то с ней не так. Трудно разобраться в этом, но меня беспокоит странное желание, которое она во мне вызывает. Эта похоть. Я никогда ничего подобного не испытывал ни к одной из них. Все они становились по-настоящему красивы только после того, когда я выпускал их живительный сок наружу, когда выводил им узоры на их телах. А эта… она прекрасна в мгновения нашего соития. Тогда узор ее крови проступает сквозь кожу, но в ее тело проникает не мой нож, а я сам. И не нужно добывать ее сок и украшать им тело, он сам отзывается на мои прикосновения и на коже под моими руками расцветают диковинные рисунки. Это так необычно и… восхитительно. Но мне не нравится то, что в эти моменты я теряю контроль над собой.

     Кажется, я начинаю понимать его. Он столь одинок, я почти физически ощущаю это. Его прикосновения так неистовы, так требовательны, что иногда оставляют на коже отметины. Думаю, он никогда ранее не испытывал нежности, потому так отчаянно пьет ее из меня. Знаю, что всех остальных до меня убивал, сейчас же у него есть только я. Каким-то образом вышло так, что наша близость удерживает его от других. Может быть, он искал меня, все его действия были стремлением обрести желанное тепло, которое никто не мог ему дать. Никто, кроме меня. Осознание этого заряжает меня какой-то внутренней силой, которая помогла справиться с болезнью. Я… думаю, я не уйду. Пока. Он нуждается во мне, и просто не могу сейчас его покинуть. Это было бы сродни предательству. Если он не убил меня, как остальных, значит я особенная. Что-то для него значу.

     Она меняется. Ведет себя странно, словно не моя пленница, а союзник. Я больше не связываю ее, лишь дверь запираю, когда ухожу. Но, по-видимому, бежать она не намерена. Эта покорность лишает меня покоя, уверенности в своих действиях. Неужели я оступился, оставив ее рядом с собой? Но ее запах так соблазнительно манит зажечь на коже огни крови, развеивает дурные мысли. Заставляет забыть о других.
     Сегодня она сама подошла ко мне и коснулась плеча. От ее прикосновения меня словно ударило разрядом тока, дрожь пробежала по всему телу. Не могу сказать, что это было столь уж неприятно, но очень насторожило. Похоже, она больше не боится меня. А значит, теряется средство контроля. Может быть, стоит от нее избавиться?

     Наверное, я оправдываю себя тем, что оберегаю других возможных его жертв, оставаясь с ним, позволяя ему вновь и вновь овладевать мной с той же неистовостью и грубостью, что и в первый день. Если быть честной самой с собой, то мне это тоже нужно. Не его жестокость, но его близость, от которой по телу разливается тепло, такое мягко-липкое, лишающая сопротивления. Он остро нуждается во мне, и я рада этому. С готовностью выполняю все его требования, думаю, скоро он научится испытывать нежность. Мы здесь вдвоем, в полумраке таинства, сокрытые от всех, непонятые, но свободные.
     И я благодарна ему за то, что научил меня истине мира, научил видеть и ценить настоящее, то самое, ради чего мы живем. Наши прикосновения стали средством общения друг с другом. Слова перестали звучать здесь, в этом доме.

     Меня одолевает страх потерять контроль, стать зависимым от нее. Мы засыпаем и просыпаемся рядом, касаемся только друг друга. Одержимость ею заставила меня перестать думать о совершенствовании своего искусства, избрав его пиком именно ее. Но я ошибался, просто должен был ошибаться. Лезвие ножа уже давно зазывно сверкает, шепча и моля, чтоб я окропил его живительной влагой. Но не ее, нет. Она не такая. Ее красоту проникновение ножа лишь испортит, соки жизни должны сохраняться в ней, чтоб так же просвечивать сквозь кожу и будоражить сознание. Да, я нуждаюсь в ней, но мне необходимо освободиться от этого удушающего влияния, необходимо ощутить свободу и увериться, что я могу испытывать те же чувства и без нее.

     Он ушел и взял нож с серебряными узорами на рукоятке. Я все поняла – он предаст меня. Не смогла его удержать. А думала, что единственная для него, именно та, что исцелит, научит чувствовать сердцем. Дура! Гнев от осознания своей глупости сжал мои кулаки так, что в ладонях отпечатались кровавые полукружия от неровных обломанных ногтей. Я же ему все отдала, вся отдалась, а он!.. Просто пошел искать другую! Конечно, он не приведет ее сюда, в наш дом, да и вообще не оставит в живых, но это не имело значения. Я и только я могу доставлять ему удовольствие. Только на моем теле может он пальцами рисовать свои витиеватые узоры. Я так злилась, что металась из угла в угол по единственной комнате нашего дома, думая, что же делать.
     Проходя мимо мутного зеркала, я мельком глянула в него и замерла. Оттуда смотрело его лицо в обрамлении бесцветных волос. Я никак не могла различить в отражении свои черты, даже провела рукой по пыльной поверхности зеркала. Наконец с трудом мне это удалось. Заострившиеся скулы, нос, но, все же, это была я. Только глаза были такие же ясно-голубые и отрешенные, как и у него. Сделанное открытие еще больше разозлило меня, и я решила уйти. Что делать дальше, я не знала, хотелось просто покинуть наш дом, не дожидаясь его, больше никогда не прикасаясь к нему.
     Подойдя к двери, протянула руку, но не смела касаться ручки. Не могу определить то чувство, что удерживало меня. Может быть страх перед миром, обнаженным теперь для понимания и безобразным в своем существовании. Или нежелание покидать того, кто открыл мне глаза на истину. Но ядовитая ревность, туманящая рассудок, сама распорядилась моими действиями, заставила отпереть замок ключом и открыть дверь. Мысль о том, откуда появился ключ, не успела зародиться, потому что ворвавшиеся в дверной проем ослепляюще-яркий свет и морозный воздух чуть не сбили меня с ног. Я сделала пару шагов по ступеням вверх на ощупь, глаза никак не хотели адаптироваться к дневному свету. Отстраненно задумавшись о продолжительности времени, проведенном с ним, я поняла, что ощущаю босыми ногами подмерзшую поверхность, что тело дрожит от недостатка тепла, ведь я была одета в то же, что и в первый день своего появления здесь. В конце лета.
     Но дальше ход мыслей был прерван каким-то посторонним шумом, так резавшим слух. Я попятилась назад в стремлении скрыться от этого чудовищного звука, вернуться в привычную и такую родную среду, но чьи-то руки крепко обхватили меня и потащили вверх по ступеням. От неожиданности я не сопротивлялась, ошеломленная оскорблениями, что наносил этот вынужденный контакт. Мое тело не знало больше других прикосновений, кроме его. Не могло их вынести. С некоторым недоумением удалось разобрать столь неприятный и чуждый мне звук – человеческую речь. Меня окружили  люди, те самые монстры, которые источают смрад лицемерия и алчности. Они что-то говорили, но я никак не могла понять, что. Ощутила еще одни руки на себе, кутавшие меня в плотную ткань, и содрогнулась от отвращения. Галопом налетевшая паника оглушила, сердце подскочило к горлу и отчаянно пыталось вырваться наружу. Я чувствовала себя загнанным зверем, на которого объявлена жестокая травля. Кажется, кто-то из монстров спросил мое имя, я смогла понять некоторые слова. Но молчала. Не хотелось говорить, да и не уверена, что смогу когда-то сделать это. А имя свое я давно позабыла, попросту выкинул из памяти как ненужный пережиток прошлого. Видимо не дождавшись ответа, мерзкие твари запихали меня в какое-то тесное помещение и захлопнули дверь.
     Внутри было достаточно темно, чтобы я смогла без боли открыть глаза и что-то увидеть. Я находилась в машине «скорой помощи» и через маленькие окошки видела улицу. Снаружи притворщики сновали туда-сюда. Кое-кто из них, одетые в одинаковую темную одежду, забежал в дверной проем, из которого, по-видимому, недавно вышла я. Некоторые просто стояли и обсуждали что-то, изредка показывая руками то в мою сторону, то на дверь. Наверное, считали меня жертвой. И я все поняла – они пришли за ним. Или за нами.
     Я безвольно опустилась на каталку, осознав, что все потеряла. Дороги назад мне не было.  Он решит, что я предала его, что покинула и привела монстров в его жилище. А вернуться к ним никогда не смогла бы – слишком многое я поняла и узнала о них. Он открыл мне истинное понимание жизни и ценностей. Стал единственным, что есть настоящего в моей никчемной жизни. Вернее, был. Он меня не простит, не забудет того, что я покинула наш дом и позволила тварям рыскать в нем. Без него моя жизнь больше не имела смысла. Неприятное чувство безысходности медленно начало вползать в меня, вызывая нестерпимый зуд под кожей, заставляя нервно подергиваться все тело. Я скинула с себя покрывало, больше не чувствуя холода. Мне стало трудно дышать, ком в горле перекрывал дыхание. Когда-то давно я, возможно, заплакала бы, но не теперь. Способность изливать свои эмоции слезами, как и возможность говорить, навсегда оказались заперты во мне, как ненужные.
     Распахнув дверцы «скорой», я глубоко вдохнула морозный воздух. Кожу закололо мелкими иголочками озноба. Неспешно спустив босые ноги на подернутый льдом асфальт, я огляделась. Но никому до меня, похоже, уже не было дела. Все смотрели на зияющую дыру распахнутой двери, ведущей в наш дом, куда я больше не вернусь. Осознание этого дернулось в груди тупой болью. Я вспомнила, что когда-то давно мечтала оказаться как можно дальше от этого места и никогда больше не видеть. Сейчас же у меня попросту не было иного выбора.
     И я побежала. Онемевшие от холода ноги отказывались слушаться, но мне было все равно. Сейчас я как никогда понимала его, была так же одинока, все вокруг было чужим и ожесточенным. Казалось, что монстры тянут ко мне свои руки, но я видела лишь грязные длинные когти, вместо улыбок видела оскалы. Жадные, нетерпеливые. Впервые за долгое время захотелось кричать, чтоб вытолкнуть ком, заблокировавший дыхание. Но я больше не была способна на это. Я просто бежала, не имея цели, хоть легкие уже жгло огнем. Бежала от этих лицемерных тварей, от шумного безобразного мира, бежала от него. И, может быть, от себя.