История болезни

Моя история болезни –
Всего лишь белый лист и знаки.
Никем не понятые знаки.
Никто не ждал, что мир исчезнет…

В серой комнате стоял полумрак. Солнечные лучи широкими мечами разрезали пространство, показывая, насколько пыльным было помещение. В глубоком чёрном кресле, склонившись над бумагами, сидел высокий мужчина средних лет в бесцветном свитере. Его волосы имели редкий практически белый цвет. Он что-то быстро записывал, немного сощурив изумрудные глаза и изредка покусывая верхнюю губу. Откуда-то доносилось мерное тиканье старых часов с маятником и кукушкой. За окном расцветала ранняя весна, пели на разный лад птицы, но толстое грязное стекло подавляло всякое желание окунуться в природу. Мысли человека витали совсем в другом месте, не похожем на эту настоящую, сиюминутную жизнь.

Порой он откладывал шариковую ручку в сторону, поднимался из кресла и прохаживался по комнате кругами, о чём-то сосредоточенно размышляя. В такие минуты он мог бы показаться стороннему наблюдателю владельцем крупной фирмы или видным учёным, добирающимся до истины в какой-то области науки, но решившим не надевать строгий костюм. Впрочем, бесцветный свитер нисколько не мешал воспринимать мужчину всерьёз, потому что его нечеловеческие глаза отражали столько разных мыслей, что лишь истинный путешественник захотел бы постараться разобраться в них.

Через пару минут человек снова опускался в чёрное кресло и с ещё большим энтузиазмом начинал записывать что-то в блокнот. Перед ним стояла небольшая фарфоровая чашка с желтоватой трещиной, с чаем, успевшим остыть и покрыться тонкой плёнкой. Казалось, мужчина сидел так уже несколько часов, прерываясь порой лишь для того, чтобы пройтись по комнате, и никто не нарушал его одиночества. Хотя это было несколько необычно, ведь у хирурга главной городской больницы редко бывает столько свободного времени. Но сегодня оказался именно такой день. Все запланированные операции начинались вечером, поэтому первую половину дня решено было посвятить кое-каким личным делам. Благо, главврач считал мужчину своим другом детства, к тому же спасшим однажды его жизнь, и нашёл тому кабинет, потому что хирург терпеть не мог сидеть в ординаторской. На разного рода сплетни они оба не обращали внимания.
Вдруг в дверь громко стукнули два раза, и в комнату ввалились двое. Толстая маленькая женщина с растрёпанными волосами, напоминающими грязно-серую тряпку на швабре, что-то неразборчиво визжала тонким голоском и махала руками перед лицом пожилого мужчины среднего роста, худого, с массивными очками в роговой оправе, через которые можно было разглядеть озабоченные какой-то проблемой серые глаза.

–  Нет, Григорий Михайлович, ну вы подумайте только! Я же его на той неделе ещё видела – весёлый такой был, помню, шутил много… Что-то рассказывал мне о мифах Древней Греции, да только я же ничего в этом не понимаю… Но он так оживлённо говорил, это точно… Ах, кто бы знал, что такое может случиться!.. Григорий Михайлович, да вы послушайте!.. – и толстая женщина постаралась привлечь внимание пожилого мужчины, но тот уже направлялся к столу, за которым его ожидал врач.

–  Ох, вы уж простите её назойливость, Степан Владимирович, да понимаете… Сына её подруги дня три назад из реки вытащили – утопиться хотел. Хотел, да не вышло – счастливый, видимо, на удачу-то… Кто-то мимо по пустырю проходил, глядит – бросается парень молодой в воду. Да одежду-то не снял – так прям в ней и бросился. Вот и вытащили Олежку, чуть живой был, нахлебался…

Хирург смерил старика тяжёлым от раздумий взглядом и сказал грудным голосом:

–  А меня зачем беспокоить-то? Его к психиатру надо, раз на голову больной.

Григорий Михайлович сник немного, но тут же с охотой разъяснил:

–  Так вода-то сейчас ледяная ещё, вот он себе руку-то и отморозил… как бы это сказать… у него гангрена пошла. Причём так пошла, что о-го-го!.. Впервые такое вижу, чтобы за три дня… теперь ампутировать придётся… странно только, что пневмонии не случилось, ну так то уже не по вашей части, да…

Хирург тяжело вздохнул, хотя и удивился такой странной реакции организма на холод. Он не любил, когда его отвлекают от заранее запланированных дел, но, раз на работе, приходится работать. Сообщив, что скоро будет готов, и попросив историю болезни, он выпроводил старика и шумную женщину из комнаты, после чего залпом выпил чай, накинул белый халат, спрятал блокнот в нижний ящик стола, вынырнул из серой пыли в нестерпимо слепящий свет ламп длинного коридора, отчего сразу зажмурился и раздражённо оскалился, после чего запер дверь на ключ.


                ***


Юноша был очень бледен. Красные глаза, как будто заплаканные, выдавали сильную усталость. Он вальяжно откинул голову, отчего русые волосы по плечи длиной разбросались по подушке, и пронзил хирурга острым взглядом, переполненным снисхождения. Он ждал. Рядом стояла капельница, вся палата выглядела совершенно обыкновенно, только белый свет ламп нещадно слепил глаза, а от их потрескивания голова доктора сразу разболелась.

–  Да выключите уже кто-нибудь эти мерзкие лампы! Мне вполне достаточно света ночника, чтобы выяснить необходимость ампутации, – хирург строго посмотрел на стоявшую рядом медсестру, по-разбойничьи блеснув изумрудами глаз, и девушка, поджав губу, бросилась выполнять приказ. Юноша же, осознав, что может лишиться руки, сразу изменился в лице: его глаза помутнели, став напоминать стеклянные зрачки покойников, «безвольные» губы чуть приоткрылись в изумлении, взгляд застыл, затерявшись где-то в пустоте, жилы на тонкой шее сильно напряглись. Хирург же с деланным удивлением воскликнул:

–  Ба! А больной-то скорее жив, чем мёртв! Что ж, родимый мой, получается? Жизнь тебе свою не жалко, на слёзы мамкины наплевать, а как я про руку сказал, так ты чуть в штаны не наделал? Не серьёзный ты какой-то, парень, – врач поймал на себе осуждающие взгляды медсестёр, – Ладно, посмотрю, что могу сделать…

Гангрена уже покрыла значительную часть левой руки, отчего кисть казалась не человеческой. Красивые в прошлом музыкальные пальцы, созданные для струн какой-нибудь скрипки, были изуродованы до неузнаваемости. Увидев свою руку, юноша потерял сознание. «Жалко…» – подумал хирург, – «Очень жаль, что он лишился такой красоты. Что же с этим парнем случилось? В семье проблемы, может быть, или девушка бросила…»

–  Дайте-ка мне его историю болезни! Он левша, да? Погодите, а это что?.. – врач заметил на полу толстую потрёпанную от частого использования тетрадь с множеством вложенных в неё листов разного формата. Он осторожно поднял её, стараясь не рассыпать листы, быстро осмотрел и, ничего не сказав, положил к себе в карман. Все в больнице уже давно привыкли к небольшим странностям Степана Владимировича, поэтому и к «заимствованию» чужой тетради отнеслись так, как будто ничего не заметили.

Поскольку состояние больного быстро ухудшалось (видимо, вследствие странной реакции организма), было решено провести операцию через час. Все разбежались заканчивать свои дела, а хирург преспокойно вернулся в заполненную серой пылью комнатушку, погрузился в своё кресло и открыл тетрадь на первой странице. Там не оказалось ничего интересного. Большая часть личного дневника была исписана какими-то загадочными знаками и снабжена профессионально выполненными зарисовками людей и предметов. Хирург вспомнил, с какой целью молодёжь обычно создаёт собственные языки. В первую очередь, для того, чтобы скрыть важную информацию от чужих глаз. Интересно, о чём писал этот юноша… Довольно часто попадались изображения различных удочек, от профессиональных спиннингов до простых палок с леской, и предметов снаряжения для рыбной ловли. Хирург узнал разного веса свинцовые грузила, поплавки и блёсны на любой вкус, катушки для разных типов удочек, крючки, ниппели, а так же «телевизоры» – небольшие квадратные сети. Помимо рыболовных снастей, запечатлённых на потрепанных страницах в большом количестве, часто попадались изображения масок народов мира, от ритуальных африканских и берестяных русских до карнавальных венецианских и японских масок Но. Лица людей были самыми разными, и какой-то закономерности в них хирург отыскать не сумел. Тогда он решил сосредоточить своё внимание на редких записях, выполненных на русском языке. Пролистывая дневник страницу за страницей, он выписывал эти пометки в свой блокнот. Когда подошло время идти на операцию, врач спрятал недочитанную тетрадь в нижний ящик письменного стола и напоследок оценил проделанную работу.

Внезапно его белые брови высоко поднялись от удивления! Он не ожидал получить хоть что-то вразумительное из этих разрозненных букв, слов и словосочетаний, но то, что он увидел, поразило его, подобно тому, как раскрытие тяжёлого дела безмерно радует пытливого следователя. Записанные в правильной последовательности, эти слова складывались в логически состоятельные предложения, лишь изредка непонятные по своему содержанию. Более того, очевидно было наличие рифмы и определённого размера, что давало понять – перед хирургом было стихотворение. Возможно, самое важное в жизни юноши, которому он сейчас пойдёт отрезать руку... Ту самую, некогда прекрасные пальцы которой, измазанные чернилами и, возможно, слезами, с каллиграфической точностью выводили на желтоватой бумаге святые слова. В иной ситуации неумелые рифмосплетения сопливого двадцатилетнего мальчугана ни на секунду не обратили бы на себя внимание хирурга, но сейчас он, забыв о том, что его ждут в операционной, схватил блокнот и с жадностью погрузился в чтение.

«История болезни»

Моя история болезни –
Всего лишь белый лист и знаки.
Никем не понятые знаки.
Никто не ждал, что мир исчезнет…

Повсюду скользкие гадюки,
Везде коварство, ложь и страх!
Достанет он меня во снах,
Холёные протянет руки…

Здесь нет надежд и нет мечтаний,
Здесь света нет, нет темноты.
Извечно сумерки. И ты
Не видишь боль моих скитаний.

Мечта поэтов, слов сплетенья,
Очарование любовью
Давали силы жить мне с болью,
Не дозволяя сбросить бремя.

Один мой друг, моя обитель –
Немой Певец души сгоревшей.
Объял мир холод. Холод грешных.
Лишь жар Певца внутри – хранитель.

Это было ещё не всё стихотворение, хирург не успел выписать большинство словосочетаний. Но то, что он прочёл, несколько прояснило причину попытки суицида. Что ж, проблема, как говорится, не нова…


                ***


Операция прошла очень успешно. Успешно была удалена повреждённая часть руки, опасность дальнейшего заражения отсутствовала. Хирург мог быть доволен работой. Только из головы его всё не шла одна страшная картина: обнажённое молодое тело беспомощно лежит на операционном столе, сильная рука в белой перчатке сжимает инструмент, уверенно прикасается лезвием к тонкой коже, слегка надавливает, ткани расступаются перед остриём пилы, алая кровь брызжет во все стороны, алые струи на побелевшем предплечье… Губы юноши всё также чуть приоткрыты, словно он продолжает удивляться во сне…

Хирург со злостью стукнул кулаками о столешницу письменного стола. Надрывное дыхание тяжело поднимало и опускало широкую грудь, белые пряди выбились из аккуратной укладки и закрыли часть лица. Больше всего мужчину выводила из себя невозможность избавиться от странного наваждения, причину которого он никак не мог понять. За долгую карьеру ему не раз случалось делать ампутации, это никогда не было приятным, но такая злость навалилась впервые. Хирург подумал, что, возможно, в этом виновато прочтённое им стихотворение. Почему-то возникло непреодолимое желание достать из ящика дневник и досконально изучить его…

Мороз вселенский острых граней –
Нежнейший шёлк в руках безвольных.
Мне Солнце Чёрное покойных
Светило верно в храме тайном.

Так труден путь моих скитаний!
Он след в душе и на лице
Оставил. Память о Певце
Покинет разум мой с годами…

Забыть томительное счастье
Мне суждено. Прощай, мой друг!
Взглянуть мне на людей вокруг
Случилось. Нет над сердцем власти…

И в каждом отзвуке печали
Не слышать мне знакомых нот
Теперь. Быть может, мир не тот?
Не вспомнить, как с тобой дышали…

Своё же пламя нам светило
В сердцах и головах горячих…
Но порознь. Ведь для незрячих
Спиной стоять друг к другу мило.

Хирург тяжело выдохнул и устало откинулся на спинку кресла. Его взгляд застыл в пространстве, в перегруженном мозгу метались раздражённые ярко-красные импульсы, пока шёл процесс обработки информации. Теперь выходило, что не парня девушка бросила, а он её разлюбил… Тогда снова встаёт вопрос о причине попытки суицида. В тетради ещё осталось несколько неизученных листов, обещавших мужчине желанную разгадку этой тайны, но времени на безделье совсем не оставалось, так как хирурга снова ждали в операционной.


                ***


Вернувшись домой поздней ночью, мужчина первым делом полез в холодильник, запихнул себе что-то в рот, залил это простой водой и очень медленно прожевал, после чего скинул с себя одежду и с наслаждением бухнулся в кровать. Голые деревья за окном тенями рисовали в мертвенном свете луны узоры на дальней стене, чем-то напоминающие козлиные рога демонов. Когда эти тёмно-серые полосы шевелились, казалось, что наблюдаешь жизнь совсем другого мира, измерения, как будто через большое окно. Глаза хирурга постепенно закрылись, дыхание выровнялось, и весь ночной мир переместился в сон.


Рождение. Неясные образы теребят сознание. То ли гигантские деревья закрывают горизонт, то ли какие-то однотонные в серой пелене дождя постройки. Они давят на разум, заставляя чувствовать себя никчёмным и опустошённым. Человек быстро продвигается вглубь этого мира из живого бетона, ни на что не огладываясь. Где-то вдалеке, как будто в голове, возникает еле слышный голос. Он приближается плавно, подобно широкой реке, и погружает в себя одинокого странника, застилает ему взор и отключает всякое сознание. Кажется, пугающий и манящий голос поёт что-то, но это не важно. Вот река раскрывает свои воды, поглотив человека, но без времени смерть и жизнь неразличимы. Чьё-то имя. Оно вдруг очень робко, но отчётливо прозвучало. Пучина не слышит. Над головой лишь тонны прохладной кристальной воды, словно вечность позволяющие дышать только во снах и безмолвно манящие, уводящие вслед за собою в даль.

Река выносит странника на опушку. В десятке шагов перед ним начинается лес. Вековечные дубы в несколько обхватов смыкаются под небесами могучими кронами, образуя единую тёмную крышу. Человек ступает во мрак и без оглядки бежит за крохотным солнечным зайчиком, постоянно отдаляющимся и недостижимым. Становится понятно, что выбраться получится только в том случае, если свет окажется пойманным. Когда на вопрос не получается найти ответ с помощью разума, остаётся лишь окунуть его в мир собственной души. Странник настигает солнечный зайчик и оказывается нигде. Перед ним произрастает самое старое во Вселенной древо, которое невозможно охватить взглядом ни в ширь, ни в высь, потому что корни Мирового древа свисают в подземный мир тёмных вод, а в кронах его живут небесные Боги. Человек склоняется перед великой осью и впервые ощущает, как сильно разгорается внутри него верное, ласково согревающее пламя. И наступает успокоение. Чьё-то имя снова звучит, уже в полную силу. По стальной коре вдруг пробегают еле заметные мурашки. Сознание возвращается на берег широкой реки, искрящейся в золотых лучах утреннего солнца.

В густых зарослях камыша странник находит деревянную лодку, на дне которой лежат вёсла в форме берёзовых листьев. Он выплывает на середину реки, беззвучно рассекая водную гладь, и, подхваченный сильным течением, устремляется навстречу рассвету. Черпая жидкий хрусталь ладонями, человек отпивает вожделенную прохладу. С каждым глотком его сердце стучит всё сильнее и сильнее. Когда воды в руках остаётся на один глоток, странник вдруг теряет сознание.

Бескрайнее голубое небо куда ни взгляни. Идеальная чистота. Человек парит в этой кристаллической субстанции, неосязаемой и вечной, как само время. Есть только иллюзия и душа, спящая в ней. Белки глаз порой двигаются под закрытыми веками, дыхание чуть сбивается, но тут же всё возвращается на свои места. Странник больше всего хочет знать, что предстанет его взору, если он откроет глаза. Этот страх разочарования сдерживает его от каких-либо действий, но хуже всего то, что проснуться рано или поздно придётся. Поэтому теперь ноздри сильно расширяются, пытаясь учуять мельчайшие крупицы эфира, застывшие пальцы слабо подрагивают, боясь шевельнуться слишком сильно, и ощупывают окружающее пространство. Пустота. Вакуум. Беспокойство и надежда. Но вот иллюзия распадается, и странник оказывается лицом к лицу с самим собой. Только на губах того, другого человека застыла загадочная улыбка. Он медленно поднимает руки и крепко прижимает себя к своей груди. Тьма. Иллюзия распадается.

Странник с трудом отодвигает золотую крышку огромного саркофага и оказывается в затхлом давящем помещении. Вдоль стен расставлены сияющие драгоценными камнями предметы роскоши из единственно возможного для подобного места металла, пол ровным слоем усыпан деньгами, напоминающими собой совершенный круг Солнца. Очевидно, здесь ещё кто-то похоронен, потому что по бокам самого большого саркофага расположились два поменьше, из простого камня. Стены сплошным слоем расписаны древними иероглифами. На человеке надета корона властелина Верхнего и Нижнего Египта, в руках – золотые регалии власти. Только секунду – безудержное наслаждение. Здесь и сейчас, в этом склепе, сидит, усыпанный золотом, великий фараон. Он больше всего на свете жаждет достать с небес Солнце и обладать им безраздельно, упиваться его лучами, в эйфории не замечая, как великое Светило медленно остывает, сжимается, превращаясь в маленький железный комок. Только секунду – оголённая душа вспыхивает вселенским Пламенем, затмевая собой Солнце, и отдаёт внутреннюю энергию всей Вселенной. Лишь для погибшей в руках фараона единственной родной звезды не хватает тепла, ведь она слишком холодная для этого. И наступает ночь. Слёзы несчастного странника сияют звёздами в чёрном небе. Теперь, спалив светило своей души, человек остался пленником гораздо более далёких солнц, неохотно дающих ему крупицы такого необходимого ночью тепла.

Странник летит к ним сквозь космический вакуум. Радиация медленно разъедает его тело, словно проказа, подбираясь всё ближе к сердцу. Лицо скрывает белая маска, постоянно меняющая свою форму и выражение. Вдалеке маняще мерцают звёзды иных солнечных систем, но на таком расстоянии невозможно ощутить их тепла. Человек наслаждается иллюзией пламени, рисует в голове невидимые картины близости своих грёз, отчего те кажутся реальнее, чем окружающее его космическое пространство. Он получит всё, что хочет, стоит лишь представить себе подходящую картину. Даже счастье… Радиация плавит глаза и выжигает губы сквозь отверстия маски. Боль на мгновение затмевает разум. Но вдруг откуда-то издалека слышится древнее имя. Сознание пронзает импульс, чистый и приятный. Белая маска разлетается на кусочки, подставив лицо целиком разрушительной силе. Импульс ультразвуком рисует тонкую шёлковую нить в вакууме, начинающуюся в руках странника и уходящую в неведомую и вожделенную даль.

Планеты одна за другой проносятся мимо, как гигантские порталы в иные измерения, кометы рисуют странные узоры своими ледяными хвостами на фоне затухающего солнца, ставшего «белым карликом». Вскоре оно преобразуется в чёрную дыру, искажающую время и пространство, поглощающую без разбора всякую материю, непрестанно жаждущую пищу для своей бескрайней утробы. Шёлковая нить уводит странника из родной солнечной системы. Он пролетает сквозь биллионы стылых скал и маленьких планет – последних жертв солнечного притяжения, но как будто над ними, показывая свою непричастность к их вечному скитанию по спирали. Свобода. Счастье. Всего секунду… Затем страх. Радиация убила возможность видеть Вселенную вокруг и издавать какие-либо звуки, вакуум не даёт набрать в лёгкие воздух. Голос медленно затихает в голове, тонкий шёлк расползается на нити толщиной с обычную паутину, мгновенно сгорающие друг без друга. Еле слышный шёпот в голове умоляет проснуться. Облегчение, камень с плеч? Или утрата навеки чего-то такого близкого, любимого, необходимого? Проснуться. Резкие звуки внезапно разрывают пространство, невидимый свет далёких звёзд затухает. Проснуться…


Вслепую выключив назойливо трезвонящий будильник, мужчина не спешил открывать глаза. Он мысленно прокручивал все образы, посетившие его ночью, чтобы сохранить в памяти каждую деталь. Впрочем, это было необязательно, ведь подобные сны обычно вплавляются в разум и душу навсегда. Удовлетворившись результатом, мужчина встал и очень подробно записал увиденное в блокнот. Хирург имел привычку фиксировать каждый  свой сон, чтобы после разобрать его на составные части, обдумать и, возможно, использовать в своей книге, над которой работал уже много лет. Никто не догадывался, о чём она, потому что чрезмерная замкнутость, вызванная страхом от неумения определять, чего можно ждать от каждого конкретного человека, не позволяла иметь близких друзей, а раскрывать свою душу кому попало он не желал. Даже главврач не мог похвастаться знанием хотя бы одной строчки. Зато коллеги по работе часто видели хирурга усердно строчащим знаки в блокнот. Они помнили, что в это время только что-то действительно серьёзное способно отвлечь Степана Владимировича от такого рода занятия, и по возможности не мешали ему.


                ***


–  Степан Владимирович, извините за беспокойство, но разве вы не желаете навестить прооперированного вами вчера юношу? Мне было показалось, что вы сочли его случай интересным, – высокая молодая женщина, со светлыми волосами, убранными в длинную косу за спиной, поймала хирурга у двери его комнаты. Голубые глаза чуть-чуть кокетливо поглядывали на мужчину, но всё остальное в ней изображало живейший интерес к работе и лёгкое беспокойство.

–  У меня сейчас много работы, Стася, а больному после серьёзной операции требуется покой. Впрочем, – врач смерил женщину оценивающим взглядом, как будто та была кобылой на скотном рынке, – Впрочем, можешь сама к нему сходить, а после доложить мне о его состоянии. Если он захочет говорить, попытайся узнать все причины, побудившие его совершить то, что он совершил. Только, смотри, аккуратно! Может, облегчим работу психиатрам…

Хирург скрылся за дверью, словно и не стоял только что в белом коридоре. Станиславу не обидел его грубый тон, потому что она привыкла к подобному обращению, как и весь персонал отделения. Только оставалось непонятным, с какой целью необходимо было мучить бедного мальчика расспросами. Вернее, зачем это понадобилось Степану Владимировичу, обычно не замечающему живого человека за его болезнью.

Запершись в комнате в обществе пыли – лучшей подруги и спутницы жизни по совместительству, а так же дневника и разгорячённых, словно растревоженный змеиный клубок, мыслей, хирург тут же принялся за работу. Он решил потратить свободные минуты на то, чтобы как можно лучше узнать своего пациента. Спустя какое-то время была готова ещё одна часть стихотворения. Затаив дыхание, хирург погрузился в чтение.

К тебе во снах своих летала
Душа моя на крыльях бреда,
Чертог твой видела, но света
Ей не застать уже. Пропал он.

Меня не видел ты ни разу,
Певец немой, моя тоска!
Душа моя! Сон мотылька
Остался пеплом. Он приказу

Отдал лишь честь и испарился,
Забрав с собой цветка все слёзы.
Гнилой души прекрасны позы
Лишь в свете мертвенном и чистом.

Людей нет больше, нет помехи.
Мой разум, как стекло, прозрачен,
И хрупок мир, но однозначно
Здесь нет меня, ведь в хроме вехи.

Моя история болезни –
Всего лишь белый лист и знаки.
Никем не понятые знаки.
Никто не ждал, что мир исчезнет…

Было очевидно, что стихотворение закончено. Но не всё оставалось ясным до конца. Местами это походило на бред сумасшедшего, однако порой слова так цепляли душу, что оставалось лишь поддаться превосходящей силе. Хирург долго сидел, тихо склонившись над тетрадью. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что он уснул, настолько незаметным было его дыхание. Ни одного случайного движения, застывший взгляд в пустоту, сливающийся с помещением цвет одежды... Казалось, мысли текли сами по себе где-то далеко-далеко, лишь старые часы с маятником и кукушкой безразлично отмеряли ползущие минуты.


Он ничего не скажет. Только накроется одеялом с головой, свернётся в позу не родившегося ребёнка, крепко-крепко сожмёт пальцами оставшейся руки самый край подушки и закроет глаза. Вряд ли кто-то заметит слабое дрожание плеч и тихое надрывное дыхание. Он весь там, в своём страшном несуществующем мире… Там его боль и успокоение, страдание и наслаждение, все чувства. А здесь, под одеялом, лишь застывшее гладкое лицо, словно маска без эмоций. Сердце тоже было застывшее когда-то. Этот кусочек льда породил демона, чёрную дыру, а, когда вся Вселенная оказалась в её утробе, бездна начала поглощать сама себя. Что такое смерть? Неужели она происходит только в момент остановки работы мозга или сердца? Хирург не знал, следовало ли позволить юноше утонуть, или его спасение – благо. Ясно было одно – теперь он должен был стать для мальчика новой Вселенной.


Эта мысль больше не казалась хирургу хоть сколько-нибудь странной. Он уже не мыслил в такой плоскости. Накинув белый халат и погрузив в его широкий карман тетрадь, мужчина вылетел из комнаты, даже забыв запереть за собой дверь. Персонал отделения в лице уборщицы и двух молоденьких медсестёр провожал его удивлёнными взглядами и тихими перешёптываниями.

По пути в палату врач столкнулся со Станиславой, которая очень обрадовалась, увидев его.

–  Степан Владимирович! А я как раз к вам. Состояние пациента удовлетворительное, но, как я ни пыталась из него что-то вытянуть, он не подарил мне ни слова… Может быть, вам это безразлично, но, знаете… у него такой взгляд страшный, как будто всю душу видит насквозь! – женщина, не замечая того, начала нервно теребить белокурый локон, выбившийся из-за уха.
Хирург посмотрел на Станиславу, как на что-то недостойное внимания, чем ему всё же удалось её задеть. Но затем неожиданно схватил её руку и прикоснулся к ней губами в горячем поцелуе, после чего быстрым шагом направился к палате. Ошарашенная таким поведением женщина долго смотрела ему в спину, после чего медленно развернулась и засеменила в свой кабинет.
 

Юноша лежал на спине, уставившись в потолок безразличным ко всему взглядом. Когда дверь отворилась, и к нему вошёл хирург, выразительные глаза спрятались под веками. По всему было видно, что разговора не получится, однако врач даже не думал отступать. Когда он сел на табурет у кровати и взглянул на лицо юноши, мужчину поразило, насколько оно было бледным. Хирург почувствовал себя неопытным студентом, впервые увидевшим больного после тяжёлой операции. Красные влажные глаза, как и вчера…

–  Здравствуй, парень. Я – твой лечащий врач, ты должен меня помнить. Врач Мокошова сообщила мне, что ты чувствуешь себя хорошо. Это так? – хирург пристально посмотрел на юношу, но тот и не думал отвечать. Выждав с минуту, хирург воскликнул:

–  Ладно, можешь мне не говорить, что хорошо тебе не бывает, но, чёрт возьми, имей советь хотя бы не притворяться спящим, когда с тобой разговаривает лечащий врач! Или ты думаешь, у меня других дел нет, кроме как с тобой тут нянчиться?!

Слова хирурга произвели нужный эффект. Юноша нехотя повернул голову в его сторону и тихо сказал:

–  Здравствуйте. Благодарю за то, что потратили ваше время на отрезание моей руки вчера утром. Мне уже гораздо лучше, вам совершенно не о чем волноваться. Медсестра принесла мне прописанного снотворного, так как я не мог заснуть этой ночью. И теперь я очень хотел бы остаться один, если это, конечно, возможно.

Хирург не знал, высказать ли наглецу всё, что о нём думает, или молча уйти. В конце концов, он выбрал третье. Достав из кармана тетрадь, он положил её в верхний ящик тумбочки. Краем глаза хирург наблюдал, как меняется лицо юноши. Сначала впалые щёки чуть тронул румянец, но затем сильная злость исказила красивые черты. Однако напряжённую тишину не нарушил ни один звук. И, когда хирург снова сел на табурет и уставился на юношу, тот уже казался совершенно спокойным, как будто ничего не случилось. Тогда хирург склонился к кровати и тихим голосом произнёс:

–  Я прочёл твоё стихотворение. Твоя тайна не является больше собственностью одного человека.

Лицо юноши напоминало маску, и, вопреки ожиданиям, продолжало выражать абсолютное спокойствие. Только когда он начал говорить верхняя губа на мгновение обнажила ряд ровных зубов.

–  Интересно, что же вам удалось узнать. Неужели такой занятой человек, как хирург главной городской больницы, тратит своё время на чтение личного, – это слово было выделено, – дневника двадцатилетнего психопата, лишившегося руки по глупости, одним солнечным весенним деньком попытавшись утопиться в ледяной воде, но, как оказалось, безуспешно? – юноша смотрел прямо в изумрудные глаза, ни на секунду не отводя взгляда в сторону. Хирург немного сник, а его мучитель откинул голову назад и истерично захохотал, сжав нервными пальцами простынь. Мужчине стало не по себе, он совершенно не был готов к такому повороту событий…

Спустя какое-то время смех вдруг прервался, и тишина снова вернула свои права над палатой. Прекрасные злые глаза больного блестели, как будто он был счастлив в эту минуту, слабая улыбка украшала его белое, словно полотно, лицо. Хирург силился, но не мог отвести взгляда с аккуратной линии чётко очерченных губ, с милых складочек у уголков рта, застывшего в механической улыбке Джоконды. Хуже всего было то, что хирург точно знал – каждая его мысль на ладони этого страшного человека, мучающего его и притягивающего к себе одновременно. Неожиданно юноша нарушил повисшую тишину:

–  Доктор, не будете ли вы так любезны принести мне ещё снотворного, потому что после нашего разговора мне вряд ли удастся спокойно заснуть, а я не привык отменять пункты своего плана. Вы сможете навестить меня через несколько часов, и тогда я соглашусь обсудить с вами любой сюжет из мифов Древней Греции.

Сказав это, юноша повернулся спиной к хирургу, своим видом однозначно показывая, что разговор закончен. Мужчина ещё какое-то время тихо сидел на табурете, пытаясь до конца осознать случившееся, потом тяжело поднялся и вышел из палаты, попросив пробегающую мимо медсестру принести больному «Фезипам». По пути в свою комнату он опять повстречал Станиславу, спешащую туда же.

–  А, это снова ты! Что же ты никак не можешь оставить меня в покое, женщина?!

Подавив в себе злость и удивление, но случайно упустив одну единственную слезинку, женщина спокойно ответила:

–  Мы вас уже обыскались, Степан Владимирович! Вас ждут в операционной. Привезли девочку со страшной опухолью…


                ***


Хирург снова и снова перечитывал историю болезни молодого человека с ампутированной рукой, сидя ночью в своей кровати с чашкой любимого слабого чёрного чая с лимоном и сахаром. Мужчине казалось, что он уже выучил все эти закорючки наизусть, но остановиться было очень трудно. Сон приближался медленно, несмотря на большую усталость организма, и мозгу надо было себя чем-то занять. Возможно, такова была причина новой порции странных сновидений.


Странник открывает глаза в чём-то мутном, тёмно-синем. Повсюду снуют привидения каких-то существ. Но вот они начинают преобразовываться в разноцветных рыб самых разных форм и размеров. Совсем рядом – гигантская чёрная стена кораллов, простирающаяся кверху до самой поверхности воды и растворяющаяся во мраке бездны где-то далеко внизу. Давящая глубина манит и пугает, приглушает сознание. До боли знакомый голос предупреждает о чём-то и тут же исчезает в тихом смехе. Человек очень медленно продирается через толщу воды вдоль коралловой стены в пучину, каждый метр даётся с неимоверным усилием. Вскоре солнечные лучи перестают сопротивляться такой глубине, и тёмные воды смыкаются над головой странника. Страх. Куда дальше плыть? Есть ли путь назад, к свету? Но свет теперь впереди – еле заметное мерцание белого огонька пробивается через чёрную толщу. Человек удивительно легко преодолевает расстояние, отделяющее его от источника света. Ослепительно люминесцируя, на песчаном дне лежит потерянная во времени красивая сломанная кукла на шарнирах. На её безглазом лице застыла страшная гримаса истерического хохота. Странник хочет протянуть к ней руку, но внезапно наталкивается на невидимую преграду. Что-то твёрдое и прозрачное, как стекло, мешает подобраться ближе. Сверху нестерпимо давит чёрная толща воды, а здесь, на расстоянии вытянутой руки, сияет такой желанный и недосягаемый для осязания свет. Человек больше всего хочет починить куклу, кричит ей об этом, но, кажется, свету нравится быть сломанным. Постепенно он растворяет в себе измученное сознание.

Пелена преобразовывается в заснеженные горные пики. Чистейший снег нестерпимо блестит под белоснежным солнцем, стоящим в зените. От красоты дыхание странника замирает на секунду. И тотчас голубое небо темнеет, свинцовые чёрные тучи медленно подползают и заполняют собой всё пространство. Они растворяют камень под ногами человека, и тот падает в никуда, провожая отчаянным криком безжалостно отдаляющиеся прекрасные пики, постепенно скрывающиеся в черноте.

Влажная земля медленно раскрывает своё чрево, подставляя новорождённого странника пасмурному дню. Серые облака затянули всё небо, надели на душный воздух лёгкую пелену. Повсюду бескрайнее море созревшей пшеницы. Стылый ветер гуляет над колосьями, и они широкими волнами то тут, то там разрезают идеальную гладь. Что-то возвышенное и умиротворяющее есть в этой картине, но сердце странника терзают сомнения и страхи. Начинает накрапывать холодный дождь, сильные порывы стрибожьих внуков вызывают шторм в пшеничном море. Человек с трудом продирается вперёд, шаг за шагом сопротивляясь сдувающему с ног ледяному ветру и хлещущим лицо жёстким колосьям. Очень холодно. Но верный голос в голове зовёт за собой. Где-то далеко позади холод и тьма осваивают новые владения, но странник не знает о них, спеша вслед за всё больше отдаляющимся отзвуком имени. Наступает то мгновение, когда абсолютная тишина погружает в себя сознание. Словно раненый зверь, человек продолжает метаться в безумных поисках, высматривая оставшиеся на земле следы и помятую пшеницу, прислушиваясь к крику сокола, парящего высоко в небе. Что-то в сердце в это мгновение умирает, тьма позади незаметно подползает всё ближе и ближе, холод касается спины мурашками. Странник бежит вперёд, выкинув из головы все мысли.
 
Вдруг море пшеницы расступается, и человек видит простёршееся перед ним большое озеро. Его чёрные воды чернее беззвёздной ночи, от них веет вселенским морозом, так что на коже выступает холодный пот. Над самой гладью бездумно мечутся стаи больших летучих мышей, в жёсткой траве на берегу затаились гадюки. Странник уверенно ступает по замершим змеям и касается чёрной воды. Шаг за шагом он заходит всё глубже и глубже, вот его голова полностью скрывается во мраке. Но в эту же секунду снова показывается, и человек медленно выползает на скользкий берег. Обернувшись, странник замечает, что зеркальная гладь стала чуть белее, словно зарождающаяся бездна его души поглотила в себя частичку этой тьмы. Скорчившись в мокрой траве, человек рыдает в истерике, впервые в жизни осознав всю свою никчёмность, всю безысходность и неотвратимость ясно проступившего теперь в сознании будущего, всю смехотворность надежд. Гадюки медленно сползаются, покрывают безвольные руки и ноги своими скользкими телами, нюхают красными языками душный воздух. Разум больше не имеет никакой власти, хочется только кричать и причинять себе и другим боль, постоянно жалеть себя и ненавидеть весь мир, расслабиться и сделать осознанный шаг на пути в никуда. Одна из гадюк поворачивает голову так, что её глаза смотрят прямо в глаза странника, завораживая его. Всего мгновение – и смертельный яд расползается с кровью по всему организму. Холодный дождь умывает застывшее под стальным небом лицо.

Может быть, всего этого не было? Извечное Мировой древо всё так же спокойно дремлет под прощальными лучами заходящего солнца, делающими кору ярко-оранжевой. Закаты никогда не повторяются, как узоры на человеческих пальцах, но родная звезда всегда одна и та же из века в век. Проходят миллионы лет, а Солнце, кажется, и не замечает этого, не хочет видеть, что стареет, пусть и очень медленно. Подземные хляби тёмных вод Вселенского океана каждое мгновение незаметно приближаются к границам явного мира. Где-то они уже проступили испаряющимися каждый день лужами, поэтому люди пока не обращают на них внимания. Но придёт время, и последняя душа этого мира, душа великой рыбы, удерживающей его над пучиной, станет прахом, как ежедневно становятся прахом миллионы душ, которые пока не принято считать. Мировой змей отпустит свой миллиарды лет прикушенный хвост и зашевелится, Светила потухнут в Утробах. И вряд ли человечество сможет узреть то, что называет Апокалипсисом, концом света, Рагнарёком и тысячами других имён. Но, может быть, Вселенной и не было никогда?

Повсюду пепел. Нет, это только снег ровно падает в застывшем воздухе и оседает на полуразвалившиеся дороги и здания, мгновенно превращаясь в ледяную воду. Лишь холод и серый цвет, если его можно назвать цветом, окружают заплутавшего странника. Огромные скелеты небоскрёбов, лишённые иной раз больше половины всех опор, устремляются к металлическому небу, нарушая законы физики. В пустых глазницах заброшенных домов гуляет ветер, воет в ржавых трубах, жалобно стонет оборванными проводами. Асфальт на дорогах кое-где провалился, и теперь в хищных щелях ждёт очередной жертвы чернеющая бездна. Вселенная застыла, только снег всё летит да летит откуда-то сверху. Шаги странника громким эхом разносит голодный ветер. Очень холодно. Человек точно знает, что где-то среди этих развалин его ждёт тепло. И он пытается воскресить в памяти древний голос, представляет себе, куда бы тот его направил. Но радиация выжгла глаза, Солнце потухло, горные пики заволок мрак. Странник на ощупь пробирается вдоль узких улиц, зажатый со всех сторон бетонными исполинами, спотыкается, падает, ползёт куда-то навстречу невидимому просвету.

Перед человеком магазин, единственный живой в этой Вселенной. Из помещения слышна приятная музыка, успокаивающе пахнет чаем и различными травами. Человек стоит у красной входной двери, не решаясь сделать шаг. Вдруг внимание его привлекает витрина. За толстым стеклом в изящных позах расположились прекрасные куклы на шарнирах. Их очень много, искусно сделанные наряды сверкают драгоценными камнями, серебряными и золотыми нитями, бледные лица кажутся живыми. Странник уверенно заходит в магазин и просит показать ему куклы, но голос в голове отвечает, что это невозможно, потому что они все сломаны и нуждаются в замене. Голос предлагает коснуться стекла витрины, и человек кладёт свои ладони на прохладную гладкую поверхность, устремляя жадный взгляд внутрь. Чувство прекрасного покидает его, в сознании мечутся уродливые образы сломанных кукол, бледных, как покойники, со стеклянными глазами и мёртвыми волосами. Внезапный порыв тошноты путает мысли. Человек стремиться осознать, почему раньше он мог представить себя касающимся этих мерзких созданий и чинящим их, но тут же стылые слёзы вытекают из его глаз и по стеклу витрины спускаются к полу. Осознание, что что-то очень важное навсегда покинуло душу, не даёт покоя. Странник закрывает глаза и, попрощавшись с голосом, выходит на улицу.

Перед ним простирается глубокая река, такая же серая, как и вся застывшая холодная Вселенная вокруг. В середине, где течение самое сильное, плывёт венок из живых цветов. Внутри него маленький деревянный плотик со свечкой. Её огонёк слабо мерцает, норовя потухнуть в любое мгновение, но продолжает освещать венок верным пламенем. Странник ступает в неосязаемую воду по колени, и сильный порыв ветра чуть не гасит свечу. Войдя в воду по пояс, человек чувствует жар, идущий из-под земли. Река как будто начинает кипеть, становится горячо. Скрывшись по грудь в серой стали, человек с ужасом осознаёт, что не успевает поймать венок, и, когда вода касается его шеи, из последних сил бросается вперёд, протягивая руки к огоньку, словно в мольбе. Река смыкается над головой. Только живая сломанная кукла на шарнирах, в глазах которой венским вальсом кружится Вселенная, мерно покачивается на волнах в том месте, где исчез странник. Смерть.


                ***


Уходя на работу утром, хирург оставил историю болезни на кровати. Всю дорогу он прокручивал в голове образы из сна, и постепенно их смысл становился всё яснее. Любовь от завязки до последней развязки. Жизнь человека от рождения до смерти. Существование человечества, ведь его сущность подчиняется тем же законам, что уготовила Природа как для всей Вселенной, так и для одной единственной души. Вселенная… Или так только показалось?

Добравшись до больницы, хирург первым делом зашёл в свою серую комнату, чтобы оставить там одни вещи и забрать другие, после чего занялся каждодневными обязанностями. На утро было назначено две операции. Ничего сложного: вырезать аппендицит в первом случае и вправить лучевую кость после закрытого перелома во втором. С аппендицитом никаких проблем не возникло, поэтому мужчина счёл наступившее утро добрым. Действительно, молодое солнце ярко светило за окном, предвещая скорое начало таяния снегов.

В перерыве между операциями, когда остальные врачи курили, хирург поймал медсестру в коридоре, спешащую куда-то с побелевшим лицом, и спросил, что случилось, в тайне молясь про себя, чтобы это не касалось молодого пациента с ампутированной рукой. Девушка не сразу остановилась, словно медленно выползала из полусонного состояния, и глазами, полными ужаса, посмотрела на хирурга. Затем протянула ему пустую пачку от сильного снотворного, прикрыла рот рукой и убежала. Мужчина мгновенно рванулся к ненавистной палате…
Распахнув дверь, в первую минуту он не мог понять, что случилось: на кровати, той самой, где ещё вчера так страшно смеялся юноша, лежала маленькая девочка. Она смотрела на тяжело дышащего большого дядю в белом халате широко распахнутыми глазами, открытый рот застыл с только что положенной в него конфетой. Кажется, это перелом ребра… Чёрт! Где он?! Ещё раз проверив, в ту ли палату попал, хирург бросился к дежурной медсестре.

–  Степан Владимирович, успокойтесь, что вы так нервничаете? Вы же на себя не похожи, – наткнувшись на жестокий взгляд хирурга, пожилая женщина сбивчиво залепетала, – Какой молодой человек с гангреной? Не поступало к нам такого! Вот, у меня все записаны, а вашего нет! Ну не мог он просто так взять и испариться, не мог же? Дунечка в тринадцатой палате уже неделю лежит. Да вы сами вспомните, как оперировали её в прошлую пятницу!

Женщина с жалостью посмотрела на стоявшего перед ней мужчину. Его вид в эту минуту действительно мог вызывать жалость, потому что ещё никогда в своей жизни хирург не чувствовал себя таким потерянным, лишившимся всякого понимания и опоры! Но подождите, а как же стихотворение, сны? Они ведь реальны, они записаны в блокнот, там же, где и история болезни!.. А та медсестра с побелевшим лицом?..

–  Так Маша это из ординаторской так спешила! – печально сказала дежурная медсестра, и хирург понял, что мыслил вслух, – А вы не знали? Станиславу Мокошову сегодня нашли мёртвой. Дурочка, отравилась «Фезипамом»! А ведь молодая была ещё, красивая, мужчинам нравилась… Вы знаете, она на вас поглядывала часто, когда вы не видели. Вы уж, это… простите меня, дуру грешную, да только скажите, вы Стасю случайно не обидели чем в последние дни?

Хирург всё слышал, но понимал плохо, словно его воспалённый мозг окончательно отключился. Теперь мужчина был уверен только в том, что и карты в ординаторской найти не удастся. Последние слова женщины немного привели его в чувства, и он, пробубнив что-то в благодарность за помощь, помчался в комнату за вещами, а оттуда выбежал на улицу прямо в халате врача и спустя час был в своей квартире, такой же серой и пыльной. Дрожащими руками хирург схватил блокнот, с трудом открыл последнюю страницу и, вплавляя в потрёпанные извилины каждое слово, прошептал, следуя пальцем за каллиграфически выведенными буквами: «Люби не то, что хочется любить, а то, что можешь, то, чем обладаешь».

Конечно, мужчине и раньше доводилось слышать это высказывание Горация, но только теперь смысл добрался до сознания. Блокнот выпал из ослабевших пальцев, сердце застучало со страшной скоростью. Казалось, оно старается выпрыгнуть из пустой груди, освободиться от телесных оков! Отяжелевшие веки скрыли от глаз свет…

Нет, хирург не умер. Спустя несколько минут (а, может, прошли часы?), он медленно поднялся, огляделся по сторонам и воскликнул озабоченно:

– Дьявол, как же здесь пыльно!

После чего не без труда распахнул старые ставни, которые, казалось, не открывали много лет, и ласковые солнечные лучи упали на лицо мужчины, даря своё весеннее тепло.


                ***


Прошло несколько недель, и снег почти весь растаял. Теперь редкого прохожего можно было увидеть в шапке или перчатках, угрюмо спешащего куда-то по своим делам. Весна привела с собой очищение и освобождение, так или иначе замеченное всеми.

Хирург к этому времени сильно изменился: теперь его постоянно сопровождал весёлый смех, а вся пыль и серость исчезли из его комнаты, ставшей частым местом сборищ коллег после окончания рабочего дня и бывшей таковой до тех пор, пока мужчина не освободил её, перебравшись в ординаторскую. Со всеми мужчина был вежлив, к каждому внимателен. Он помнил, что однажды случилось из-за его нежелания проснуться и увидеть мир глазами другого человека, поэтому теперь жил в оплату этого долга. Впрочем, такая жизнь сделала хирурга более счастливым, ведь неожиданно оказалось, что не бывает большей любви, чем радоваться свету в сердце каждого живого существа.


13 июня 2013 года.