Виртуальное кладбище

  Ефиму – пятьдесят пять. Это не укладывалось в голове. Не виделись мы с тех пор, как разъехались. А разъехались мы давно – за это время прошла целая жизнь, которую я меряю новым поколением. Те, кто только родились тогда, теперь уже взрослые люди. И теперь они живут и строят жизнь, а мы участвуем, но всё больше в качестве наблюдателей.

Ефиму – пятьдесят пять. С ума сойти! Кажется, только вчера старший брат учил меня играть в шахматы, а когда дурачились, то наши мамы часто возмущались: кто из вас старше?!

Ефим был старше на восемь лет, но с ним было интересно: он был шахматистом, химиком, выписывал разные интересные журналы: «Техника молодёжи», например, где публиковались интересные научно-фантастические рассказы и вообще много интересного.

Читал он, как тогда говорили, «запоем» – дом его родителей был наполнен книгами и тем особым духом, которые они создают. На стене в его комнате висела таблица Менделеева и находилась маленькая химическая лаборатория. А ещё у него был телескоп и он был помешан на астрономии.

Как бы он ни был занят, но всегда находил для меня время, чтобы сыграть в шахматы или в хоккей – тогда нас собиралась целая команда.

– К Фиме идём? – спрашивала мама, пряча улыбку. Что за вопрос?!..

Ступени в доме были крутые, и это тоже было для нас развлечением: Фима научил меня перепрыгивать сразу через три из них, когда они провожали нас обратно.

С ним вообще было весело: он всегда шутил и улыбался, а шутить было над чем – жили-то они в коммуналке. Но то, что у других соседей вызывало раздражение, Фиму заставляло улыбаться: то, как пожилая соседка тяжело вздыхает, когда ставит чайник на плиту, и то, с каким отрешённым видом идёт по коридору в туалет её муж...

Фима вырос под два метра ростом, а тётка моя была маленькая и хрупкая.

– Мама, ты не там стоишь, – обнимал он её, легко отрывая от земли.

– Поставь меня на место! – требовала тётка, изображая возмущение. Нам она озабоченно говорила, что Фима толком ничего не ест, всё на бегу: прибегает из школы, бежит в шахматный клуб, потом на занятия астрономией или химией, а потом сидит до глубокой ночи и готовится к школе или пишет стихи.

К стихам он относился серьёзно, но никому не показывал, кроме матери. В общем, его жизнь, да и моя тоже, мало чем отличалась от жизни детей и молодёжи того времени.

После школы он поступил в политехнический институт, учился прилежно, получил диплом инженера и его распределили в какой-то НИИ, где он шутил над своим ничегонеделанием, писал стихи и постепенно жирел.

Как-то незаметно из тонкого юноши с болезненным румянцем на худых щёках он превратился в холёного, с брюшком молодого человека, но с ним всё так же было интересно говорить: о политике, о шахматах, о хоккее, о книгах...

Во время международных турниров по шахматам он по-прежнему мог не спать всю ночь, слушая по радио новости о шахматных баталиях за шахматную корону.

А потом всё кончилось: его институт закрыли, квартиру свою они с женой продали как-то очень неудачно – моя тётка, уходя, страшно переживала, что он такой неприспособленный и пропадет без неё.

В одном им повезло: их впустили в Штаты в то время, когда не пускали никого – его отец уже много лет жил там, уехав, когда Ефиму было всего восемь лет.
– Я не намерен сгнить в этой коммуналке! – мотивировал он свой отъезд.

Теперь он решил вернуть отцовский долг сыну. В Америке отец Фимы крупно погорел, взяв ссуды на открытие бензоколонки. Он жил в скромной старенькой квартире, состоявшей из трёх крохотных комнат и ехать теперь ему было уже некуда.

С Фимой мы к тому времени давно не общались. Чем старше мы становились, тем больше расхождений во взглядах обнаруживалось у нас. Сначала мы спорили о стихах, потом о политике. Узнав о моём решении уехать в Израиль, он презрительно ухмыльнулся, и меня это сильно раздражало. В то время Израиль представлялся мне осаждённой со всех сторон крепостью, оазисом среди дикой пустыни . Для меня это была романтика. А для него – глухая провинция, отсталая страна с сильной армией и медициной. Короче говоря, об Израиле он даже слышать не хотел.

Потом хватало разных проблем, мы нашли друг друга в скайпе, но так и не общались. И меня начала мучить совесть. А может, и не только совесть, но и ностальгия по юности, где было столько всего интересного, беззаботного, надёжного... И я набрал его в скайпе, увидев зелёный значок.

На экране появилось лицо Фимы – расплывшееся, самодовольное, но отнюдь не свидетельствующее о хорошем здоровье. Я знал, что он давно не работает по состоянию здоровья, живёт на пособие в квартире из так называемого социального жилья, всё так же пишет стихи, которые время от времени публикует в интернете.

Стихи его мне не понравились, была в них какая-то фальшь, напыщенность, что ли... Особенно не понравились мне его оды американскому социальному жилью и вообще Америке, как светочу мировой демократии.

Ефим так же, как и в юности, весело улыбался, шутил, но шутки выходили уже не смешными и общаться с ним было уже совсем не интересно.

– Ну, как вы там? – с улыбкой спрашивал он. – Что у вас там с арабами?

В его тоне чувствовалось нескрываемое пренебрежение, а вопросы вызывали раздражение, особенно это «там» и «у вас с арабами». А его вопрос о том, что «у вас думают по поводу нашего нового президента» и вовсе отбил у меня желание продолжать с ним беседу.

– Почему мы должны что-то думать по поводу вашего президента? – довольно резко спросил я.

– Ну как, – высокомерно заговорил Фима, – мы – главная страна мира.

– Это кто тебе сказал такое? – не выдержал я.

Неужели он перестал читать книги?! А может, и вовсе перестал думать?! Откуда в нём эти самодовольство и ограниченность?! Как будто совершенно другой человек! Неужели это Америка так на него повлияла?

– Ну, это кажется общеизвестный факт – его лицо ещё больше расплылось в ухмылке превосходства, а я подумал о том, до чего же у него стала отталкивающая физиономия.

Можно, конечно, было бы поговорить на нейтральные темы: о детях или о здоровье. Но это было бы уже совсем по-стариковски безнадёжно. Да и не хотел я менять тему.

– Да, это широко известный факт в узких кругах, – съязвил я.

Он по-прежнему самодовольно ухмылялся, и я поспешил закончить общение. Больше мы по скайпу не говорили. Нам обоим это было не нужно.

Там осталось наши детство и юность, с его шахматами, астрономией, хоккеем и романтикой, несмотря на коммуналки и отсутствие колбасы в магазинах. А ещё – могилы близких.

А здесь жизнь становится всё более виртуальной. Не нужно никуда ехать –зашёл в скайп и можешь говорить и видеть близких людей. Близких или виртуальных?..

И даже кладбище в нашей жизни тоже стало виртуальным, только вместо могил – список контактов в скайпе, которым ты уже никогда не позвонишь. Даже если рядом с контактом светится зелёная птичка, означающая, что абонент как бы жив.