Другие и Спартак. Главы 30, 31, 32

                Глава тридцатая
                Путешествие в Синопу.
                Лето и осень 73 года до Р. X.

Марк Марий Гратидиан и Азиний Скабр отправились в ознакомительный поездку. Пунктом отплытия была одна из пиратских баз на юге Сицилии. Остров формально являлся римской провинцией. В Сиракузах находился дворец наместника с канцелярией, охраной и войском. Но власть наместника была ограничена: влиянием пиратов, лежбища которых располагались в известных точках, колониями эмигрантов – марианцев, торговой мафией во главе с крупными навархами – владельцами судов, перевозивших различные продукты и товары на материк.
Официальная история заблуждается или лукавит, когда говорит, что Спартак собирался переправиться на Сицилию, но, мол, Гераклион, взяв деньги, его обманул. Не собирался предводитель мятежников никуда переправляться, поскольку ждал подкрепления, о чем упоминают те же истории, и оно прибывало в район Регия. Откуда? Ведь полуостров Красс отделил от всей остальной Италии глубоким и широким рвом. Конечно, из Сицилии. Но мы забегаем вперед.

Сейчас же в удобном заливе, обрамленном серовато-серебристыми скалами, их ждала головная пентерема с серторианскими солдатами-добровольцами, переодетыми в греческие хламиды. Пиратский адмирал провожал Мария как на праздник с присущим ему лицемерием. Без особых проволочек, совершив жертвоприношение Диоскурам, которым Нептун дал власть над ветрами и волнами, они вышли в море. А перед этим отвязывали причалы и поднимали якоря. Командир корабля, рулевой и матросы – каждый стремился показать усердие.
Морские пути отсюда к Малой Азии были перегружены военными и грузовыми судами, так что приходилось пробираться с величайшей осторожностью, избегая всевозможных столкновений.
Впереди маячила походная жизнь с ее известными прелестями: перемешанный со страхом жутковатый восторг перед битвой, радость атаки и победы, пир тех, кто остался в живых, хвастливое обсуждение того, кто как размахивал железными орудиями убийств, опьянение вином, местные куртизанки, исполнение всех нехитрых человеческих желаний.
Стоя у обшитого медью носа корабля и всматриваясь вдаль, Марк Марий спросил у капитана Исидора:
– А где расположен островок Неи?
– Рядом с Лемносом, – отвечал тот.
– Но это довольно далеко от берегов Италии?
– С этим я не могу спорить, – подтвердил Исидор.

Из Милета, наняв мулов – родиной этих животных и является Малая Азия, – отряд Мария устремился в Сарды, избегая стычек с разбросанными повсюду частями экспедиционного корпуса Лукулла. После не заслуживающих нашего внимания приключений они наконец-то прибыли в ставку понтийского царя Митридата VI Евпатора, которая находилась на территории захваченной им Вифинии.
Дела римлян обстояли поначалу не очень удачно. Лукулл уже вступивший в командование всей Восточной армией, пока не определил для себя плана кампании, хотя и провел несколько успешных конных стычек, а Марк Котта, младший брат философа и понтифика, был с частью войск заперт Митридатом в Халкедоне.

К аудиенции Марк Марий готовился тщательно. Он облачился в алую, прошитую серебряными нитями тунику, в стальной панцирь с золотыми орлами и Никой на груди, в кавалерийские кожаные бриджи и полусапожки с бронзовыми застежками. На голове у него был позолоченный шлем военного трибуна с султаном из белых перьев, на шею он повязал лиловый платок.
Понтийский царь принял его и Азиния в просторном пурпурном шатре, который подпирали медные столбы. Пол из досок драгоценного кипариса был усыпан золотыми монетами. В этом заключался какой-то своеобразный варварский шарм. Царь возлежал на персидском ковре, утопая в атласных подушках.
Марий впервые увидел Митридата. Волосы этого тирана, которому было под шестьдесят, не знали седины. Он оказался очень подвижным, что не характерно для людей высокорослых. Царь приветливо улыбался, его речь на греческом была чиста, он свободно в нужных местах цитировал Гомера. Ничто в нем не выдавало признаков кровожадности. Немного неспокойно было от сосредоточенно застывших евнухов-телохранителей. Их бескровные лица были безбороды и одутловаты, они потеряли всякое понятие о человеческой привязанности, но не потеряли вкуса к вину и золоту.
Марий потребовал передачи под его безоговорочное командование обещанных для десанта пехотинцев и моряков. Понтиец же настаивал на том, что не следует с этим спешить. В своем изворотливом уме он не исключал, что сможет использовать свою неуступчивость как козырную карту в переговорах с официальным Римом, если фортуна отвернется от него. Он также надеялся, что сам Марк Марий Гратидиан и его люди усилят понтийское войско, и подобные надежды вскоре оправдались.
Митридат особо похвалил Магия и Фания – двух старших офицеров, прибывших из Испании еще в прошлом году и обучавших варварские полчища цивилизованным способам ведения боя. По заявлению царя, сейчас оба серторианца находились в столице Понтийского царства Синопе и готовили отборный легион для его личной гвардии и охраны.
Хитроумный понтиец сказал, что уже сегодня с удовольствием бы передал Марку и воинов, и триремы, но боится Лукулла. Как только эмигранты уйдут, он особо подчеркнул это обстоятельство, его многочисленная, но пока неопытная армия будет разгромлена опытным римским полководцем. Вот что его беспокоит и останавливает от подобного  опрометчивого  шага.
Марий вспылил:
– Мне тогда придется самому разгромить Лукулла, чтобы успокоить великого царя!
Его самонадеянное заявление вызвало хохот гиганта-понтийца.
– Мы возвращаемся в Синопу и там продолжим наши переговоры, – такими словами завершил Митридат Евпатор аудиенцию.

Столица Понтийского царства находилась на востоке от Вифинии, в области, называемой Пафлагония. Город располагался на мысе в срединной части южной границы Черного моря. Как передает Плутарх, Синопу основал сподвижник Геракла по имени Автолик, который ходил вместе с древним героем в поход на амазонок. Автолик отбил это тогда еще небольшое поселение у сирийцев. А те, по преданию, ведут свой род от Сира – сына Аполлона. Женой же этого Сира была Синопа. Согласно другой версии, портовый город был основан греками-колонистами из Милета в седьмом веке до Рождества Христова. Как бы то ни было, летописи свидетельствуют, что Синопа со сто восемьдесят третьего года до новой эры являлась столицей Понта. Известно также, что, когда город принадлежал еще грекам, здесь родился знаменитый Диоген – тот самый, который впоследствии жил в бочке и разговаривал на равных с Александром Македонским. Однажды Диогена захватили в плен и продали в рабство, что тогда могло случиться с каждым. На невольничьем рынке он попросил глашатая: «Пожалуйста, объяви, не хочет ли кто купить себе хозяина?»

Марий ехал с Митридатом в крытой повозке, которая у восточных народов называется армамакса. Экипаж взяла в плотное кольцо конная охрана царских евнухов. Пригороды Синопы – до стен крепости и дворца – состояли из глинобитных лачуг.
Митридат Евпатор как знаток чаяний простых людей жаловался Марку Марию, что глина – материал никуда не годный. Она растрескивается уже в первый сезон после постройки жилища, в щели забиваются ядовитые змеи и скорпионы. Глиняную постройку летом разрушает засуха, зимой – дожди, а весной и осенью – северные ветры с моря.
– Если победим римлян, – продолжал царь, забывая, с кем ведет разговор, – то каждому нашему бедняку построим дом из тесаных камней.
Митридат представлял собой сгусток энергии, всегда с десятком разнообразных затей в голове. Жестокий, злопамятный, убивший жокея за то, что тот посмел победить его на скачках, он презирал людей, поскольку они были лишь способны на то, чтобы подчиняться его воле. Митридат VI Евпатор верил в судьбу и предсказания астрологов. Уверяют, что при его рождении на небосклоне появилась яркая звезда. Он считал, что благородство, бескорыстие и жалость – выдумки слабых. У него был единственный принцип, от которого он никогда не отказывался: при малейшем сомнении и подозрении – убивать. Митридат верил, что сущность человека бессмертна, тело превращается в воск, а душа покидает старые одежды. Он верил в учение Митры и считал себя его посланником на земле. Глупец он был или безумец? И то, и другое. Но кто вам сказал, что не глупцы и безумцы распоряжаются судьбами народов при Высшем попустительстве?..
– Война только начинается, – твердил он Марку Марию. И тот не решался ему перечить, потому что уже стал понимать, с кем имеет дело.
У высоких и прочных стен величественного Митридатова дворца, откуда открывался великолепный морской пейзаж, на подвесном мосту их окружила зловонная и растерзанная толпа. Правда, кое-где среди лохмотьев и рубищ попадались одеяния из золотой парчи и плащи, усыпанные драгоценными камнями. То были царские чиновники, спешившие на вечернюю поверку. Некоторые из них – несусветные богачи, которым завидовали бесчисленные простодушные невольники, – могли быть сегодня казнены. И без всяких на то причин.
Однако в связи с прибытием важного гостя казни были заменены на попойку, причем сам властелин, сидевший на серебряном троне, едва пригубил великолепного хиосского вина из рубинового кубка.
Обычно Митридат просыпался еще до первых лучей солнца в одной из сорока спален своего сказочного дворца, где даже двери были окованы чистейшим золотом и украшены алмазами. Чрезмерность богатства потакала воровству, которое все же до поры до времени оставалось незаметным.
Спал царь очень мало, как почти все удачливые люди, и каждый раз менял место ночлега, опасаясь предательства. Собственно, предательство родного сына и погубило этого сильного, беспокойного и не очень умного человека с густой каштановой бородой, которая стала символом противопоставления себя тогдашнему безбородому Риму.
Штат внешней охраны состоял из тысячи головорезов, внутренней – из ста. Многие стражники находились с царем в тех или иных родственных узах. За стенами дворца, за глубоким рвом в прилегающем районе жили также свои люди с семьями – родственники охранников и обслуживающего персонала.
Все, что находилось под дворцом, все угодья в округе были изрыты сложной системой подземных ходов, убежищ, тайников, темниц и пыточных камер. Митридат, когда бывал не в отъезде, пытал своих мнимых и очевидных противников лично. Он сам любил вести допросы. Переводчиков чаще всего не требовалось: царь обладал великолепной памятью и, как утверждают, знал не менее двадцати языков.
Рано утром повелитель Понта направлялся во внутренний дворцовый сад с фонтанами, бассейном, диковинными ручными животными, птицами в золотых клетках на деревьях, с экзотическими растениями в бронзовых кадках.
Здесь он обязательно встречал первые лучи солнца, как требовал культ Митры, и выпивал свою всегдашнюю чашу молока. Тираны в повседневности неприхотливы. Другое дело, что они всегда наверстают в чем-либо другом. Люди, сопричастные этой обыкновенной чаше из глины, были тщательно подобраны, прошли множество проверок и истязаний. Доказать свою невиновность владыке, который убежден, что все виноваты перед ним, естественно, невозможно. Поэтому контингент постоянно обновлялся. Одни уже отправились на тот свет, а другие ждали своей очереди, ибо такая жизнь хуже всякой смерти. Пишем же о том, поскольку прошлые и нынешние тираны одним миром мазаны и как две капли воды похожи друг на друга.
После разговора с солнцем и чаши молока Митридат посещал жен и наложниц. Любовью, если появлялось желание, он предпочитал заниматься с утра и в спешке. Однако в тот день владыка гарем проигнорировал, поскольку назначил встречу двум царским весьма опытным звездочетам. Накануне на пиру они внимательно изучали Марка Мария Гратидиана, ночью же составили его подробную звездную карту. Судьба не сулила ему удачи.
О дурных вестях царю сообщать было не принято. Неприятное преподносили в форме притч и иносказаний, и зачастую суеверный монарх даже не требовал уточнить, что сие означает.
Звездочеты объявили следующее:
– В древних манускриптах записано, что люди, сочувствующие светозарному делу Востока, были атакованы на греческом острове дерзким полководцем из царства тьмы. Самый богатый князь полночной державы подкупил того, кто думает, что господствует на море...
«Сочувствующие люди» означало марианцы, хотя, конечно, «светозарное дело Востока» их мало волновало. «Дерзким полководцем из царства тьмы» являлся Лукулл. «Самым богатым князем полночной державы» считался Красс. Гераклиону оставалось лишь «думать, что он господствует на море», поскольку «морским царем» был сам Митридат, который понял из сказанного, что ему не сообщили ничего радостного, но отпустил звездочетов с миром и велел будить Марка Мария.

К услугам тирана всегда готовились десятки экипажей. Никогда никому заранее не было известно, в каком из них он предпочтет отправиться на прогулку. На сей раз он выбрал открытую двуколку, которой взялся управлять самостоятельно. Они мчались по городу с Марком Марием в окружении сотни кавалеристов с обнаженными кривыми мечами. Зазевавшиеся прохожие не могли рассчитывать на снисхождение. Трупы же с улиц – царь был очень брезглив – убирала специальная команда. Религия понтийцев запрещала прикасаться к покойникам, и их подцепляли специальными крюками и забрасывали на телеги. Но сейчас было еще слишком рано, узкие улицы были пустынны и обошлось без жертв.
Поначалу решением проблемы ему представлялось убийство Марка Мария Гратидиана в результате несчастного случая. У него имелись мастера таких инсценировок. Но потом он подумал, что, прежде чем Лукулл добьется своего, этот неудачник что-то успеет сделать полезного. Царь расхохотался и похлопал свободной рукой легата Сертория по спине.
Сопровождавшие его верхами свита и советники не знали покоя. То монарху нужна была карта с походами Александра Великого, он ее зачем-то показывал Марку Марию, то он просил зачитать ему донесения агентов из Испании, то требовал проверить исполнение смертного приговора, объявленного им в прошлом месяце. И все это происходило по ходу безостановочного движения. Одни специалисты тут же объясняли ему и его гостю, как проходят границы земной тверди, другие – давали развернутую рекомендацию относительно похода на Рим через Грецию, Альпы или Сицилию. Он выслушивал затем последнюю боевую сводку о сражениях в Малой Азии. Если его что-то интересовало, он придерживал четверку породистых лошадей, если нет, убыстрял бег, осложняя задачу подчиненных.
Тех, кто выражал ему в какой-то форме несогласие – имел дерзкий взгляд, двусмысленно или нечетко высказывался, улыбался не там, где нужно, – тут же на ходу секли розгами. Но окружавшие в его самодурстве искали глубокий смысл, не могли допустить мысли, что хотя бы в чем-то может ошибаться великий государь. Всему, что бы он ни вытворял, придавалось глубокое, таинственное и даже мистическое содержание. А Митридат Евпатор Понтийский находился почти постоянно в плену абстрактно-маразматических грез, будучи уверен, что их навевают боги и поэтому на опрометчивые поступки он не способен. Возможно, так оно и было… Везение редко его покидало.
Солнце медленно пробиралось к зениту. Вокруг шла своим чередом жизнь. Бродили люди, обремененные повседневными заботами. Галдел на центральной площади базар, к которому со всех сторон лепились глинобитные лачуги. А над всей этой обыкновенной нищетой возвышался царский дворец из вавилонского бело-розового камня. Между тем Митридат был погружен в свои ребяческие думы, не замечая ничего вокруг. Тяжелое покрывало балдахина было опушено, и он не мог видеть, как несколько фанатиков из его подданных, пробившись сквозь оцепление, целовали царскую повозку и даже след от ее колес. И никто их не принуждал. Они верили, что таким образом смогут в одночасье избавиться от всех своих бед и заручиться значительными льготами на небе.
Уместно будет добавить, как был одет великий владыка. Поверх чешуйчатых золотых доспехов он носил тирский порфировый плат. Его голову не на поле боя украшала гиацинтового цвета тиара персидских царей. Опоясан он был широким плетенным из золотых шнуров ремнем, на котором в дорогих ножнах покоилась акинака – короткий кривой меч. На левом плече у него висел миниатюрный колчан с отравленными стрелами и небольшой арбалет китайского производства. Это мощное и самое современное оружие китайцы изобрели совсем недавно. На левом запястье Митридат носил серебряный браслет Луны, на правом – золотой браслет Солнца. Шаровары его были усыпаны изумрудами.

Понтиец обдумывал, как подключить к судьбоносной борьбе против Рима своего зятя Тиграна – повелителя могучего армянского царства. Смертельная схватка с Республикой была его навязчивой идеей, целью его беспокойной, полной смертельного риска жизни. И под нее он подводил своеобразную идеологическую базу, о чем можно судить по указам и воззваниям государя. Рим, но его мысли, являлся той мрачной темной силой, которая рождена на погибель человечеству. И дело даже не в том, что римляне – лицемеры и грабители – хотят господствовать над всеми. Самая страшная опасность проистекала из того, что они несут земному кругу ядовитое семя неуважения к человеку, не почитают отдельную и неповторимую личность. А как же может быть иначе, если римляне управляют государством толпой в триста, а теперь даже в шестьсот так называемых «сенаторов»?! Они своего самого способного вождя, выдающегося политика Суллу могли запросто называть – и не в мыслях своих – «пятнистой свиньей». Какая мораль будет в такой стране, где обыкновенный торгаш, римляне их называют «всадниками», может претендовать на высшую должность консула, то есть почти царя?!
Митридат кипел от негодования, размышляя об этом. Какой будет порядок, если собрание народа – Комиций – будет постоянно вмешиваться в решения собрания знати – Сената? Да не будет порядка! Такое государство неизбежно само себя разрушит. Италийцы и воюют между собой уже шестьдесят лет. В том, что они погибнут, нет никакого сомнения. Но лжеучение о государственном устройстве, где власть не у царя, а у глуповатого народа, неустанно распространяется по свету. И ограждать от него людей придется долго и упорно, убеждал себя понтийский властитель.

На узкой пыльной улочке в двух кварталах от дворца произошел по распоряжению царя высший военный совет. Тут же были посланы гонцы за недостающими визирями и главными тайными советниками, и те, трепещущие, почти сразу же явились. Многочисленная прислуга постелила ковры, установила трон и скамьи, выгнала жителей из близлежащих домов и взяла район в тройное оцепление.
– Дело не в том, что я содержал всех этих жалких бандитов! – негодовал в каком-то исступлении Митридат Евпатор.
Подданные склонили головы, ничего не понимая и силясь понять.
– Они похожи,–  продолжал в бешенстве он,–  больше на попрошаек. Но это – духовное предательство! Ведь все они поклоняются нашему могущественному богу Митре, чьи интересы среди вас поручено отстаивать мне. Нет, скорее всего Гераклион и его подручные просто безбожники!
Никто ничего не мог уразуметь. Ведь Гераклион был лучшим другом царя и никаких известий о его предательстве не поступало.
– Им трудно было уберечься, – продолжал Митридат немного спокойнее. – Они бок о бок живут с гнусными римлянами. Надо было оградить их, запретить всякие контакты. По этому поводу я сегодня же издам указ. Да, я знал, что главный поборник греха Лукулл, надоумленный нашим злейшим врагом Крассом, заключил сделку с пиратским адмиралом. Мы знали, что они поддерживают связи уже давно. И не пресекали их, ибо надеялись, что единоверцы одумаются. Я не предполагал, что таких пределов может достичь в своем предательстве Гераклион. Мы примем меры, чтобы преступника  покарать, дабы и другие, только вставшие на этот путь, извлекли надлежащий урок. Какие будут предложения?
Наступило тягостное молчание. Подданные напрягали все свои умственные возможности, чтобы постичь непостижимое. Что натворил Гераклион со своими приспешниками, оставалось для них полнейшей загадкой. Их охватил леденящий душу страх. Приближенные знали свирепость своею хозяина, который умертвил собственную мать, одного из сыновей и для которого человеческая жизнь стоила меньше квадранта.
Молчание решился прервать некий Биотит – начальник галльской наемной дружины при понтийском дворе:
– Мы не понимаем, о чем ты ведешь речь, о великий государь!
– Бестолковость я могу простить только чужеземцу, – буркнул царь, не удостоив своего верного слугу даже взглядом.
Многие с надеждой и мольбой устремили взоры на Фарнака – любимого сына царя, провозглашенного им наследником. Именно Фарнак впоследствии и предал отца.
– Ну, что же вы?! – топнул ногой взбешенный монарх.
Марий с отвращением наблюдал за этим безумным представлением.
– Государь, – выдавил из себя наследник, – я полагаю, надо предоставить слово мудрейшему из твоих советников Менофану.
Старший визирь стал белее полотна.
– О великий царь, – начал он, не зная, куда вывезет язык, – нам не следует сейчас трогать Гераклиона. Во-первых, мы не должны показать противнику, что нам хорошо известны его помыслы. Во-вторых, старый пират может нам пригодиться как посредник в будущих переговорах с Римом. В-третьих, уничтожив Гераклиона и порвав связи с морскими разбойниками, мы нанесем урон нашей разведке в царстве зла.
Менофан говорил наугад, готовясь с ужасом к тому, что Митридат тут же прикажет отрубить ему голову. Такие случаи бывали нередко.
Царь погрузился в длительное раздумье или сделал вид, что поступил так.
– Правильно, – после томительной паузы заявил он.
Вздох облегчения услышали, наверное, даже за стенами Синопы.
– Ты рассуждаешь весьма здраво, Менофан, и так бы я точно и поступил, если бы меня не охватил гнев, требующий расправы над предателями вопреки доводам разума. Я предчувствую, что так мы и поступим, но позднее... Какой же казни в будущем заслуживает эта пожилая, грязная жаба?
Новый вздох облегчения ветерком прошелестел по рядам «соратников». Они оживились. Кто-то предложил отрезать Гераклиону половые органы, кто-то – залить глотку расплавленной медью, кто-то – выколоть глаза. В общем, выбор был не богат.
Последнее слово, как всегда, осталось за владыкой, и он изрек:
– Гераклион заслуживает самой страшной казни, которую еще не придумали ни люди, ни боги. А пока они этого не сделали, верхом здравомыслия будет оставить этого бандита до поры до времени в покое...
О деле на военном совете не было произнесено ни слова, что повергло Мария Гратидиана в полнейшее уныние.
По дороге во дворец Митридат вдруг сказал ему:
– Я не дам тебе войска.
– Почему?
– Ты будешь предательски убит. Таково мнение моих звездочетов, а я им доверяю. Из тех, кого я оставил в живых, никто больше не лжет.
– О подобном предсказании мне уже давно известно, – ответил легат Сертория. – Но ничто мне не мешает до собственной гибели разгромить Лукулла в прямом сражении.
– И это верно, – неожиданно согласился сумасбродный царь. – Хорошо, я вас сведу. Потерпи немного.

В последующие отпущенные ему сроки Митридату редко удавалось пожить в Синопе. Дело войны превратило его в бродяжку. Царя чаще видели в крепости Талавры, где в тайных подземных хранилищах, в ящиках из меди и железа были спрятаны несметные сокровища. Время от времени он появлялся в Феодосии и Евпатории – городе его имени и основанном им. Здесь он предавался мечтам о нападении на Италию через Альпы, изучая опыт Ганнибала и Спартака, о чем сообщает Аппиан. Но этим планам не суждено было осуществиться.
В шестьдесят третьем году Фарнак отправил тело своего шестидесяти восьмилетнего отца Помпею. Тот распорядился похоронить Митридата VI Евпатора со всеми почестями в царской усыпальнице понтийской столицы.

Говорят, Александр Македонский был великим, Митридат тоже был великим, Петр Алексеевич был великим, Наполеон был великим. Странно. Порой думаешь, что человечество еще не вышло из своей колыбели. Мы называем великими тех, кто никогда не задумывался над судьбами людей, кто всю жизнь играл в какие-то детские игры. Однако взрослеешь и понимаешь, что эти безумцы были орудием в руках Отца сил. И собственно Он распоряжается судьбами, а не мы – убогие и неумные.


                Глава тридцать первая
                На пространстве от Капуи до Метапонта.
                Лето и осень 73 г. до Р.Х.

После событий вокруг Везувия, после разгрома двух преторских армий мятежники захватили и разграбили все, что могли, на обширном пространстве от Капуи до Метапонта. И остановить невыгодное в перспективе мародерство казалось невозможным. Со всех сторон стекались недовольные люди, которых подчинить своей воле было весьма непростой задачей.
Спившиеся военные, попросту дезертиры, оголодавший плебс – в общем неудачники или считавшие себя таковыми вдруг стали диктовать свои условия. Более или менее спокойные годы улетучились как дым. И дело здесь не только в том, что накопились социальные противоречия. И не столько. Я сам видел, как люди начинают драться, озлобляются, ищут выход раздражению порой без всяких причин. Потом нам объясняют «с научной точки зрения» подоплеку человеческого бурления солнечной активностью, расположением звезд или чем-нибудь другим, но вполне материальным.
Не прекращались потасовки на улицах, драки в кабаках, садистские убийства и насилие, ругань и озлобление толпы. А Спартак медлил, надеясь, что толпа угомонится, организует сама себя, обретет смысл и цель.
И это промедление, и то, что ситуация выходила из-под контроля и диктовала свои условия, давали о себе знать. Помимо воли тех, кто задумал смену элиты и новую политику, на передний план стали выдвигаться люди, особо отличившиеся в кутежах и насилии. И удержать, остановить их с каждым днем становилось труднее.
Секретные агенты докладывали Сенату о том, что бунт гладиаторов и рабов в Кампании и идущей вниз за ней по карте Лукании разрастается, а правительственные войска, которые существовали только на бумаге, терпят поражение за поражением. Особый упор в донесениях, подчас весьма лживых, делался на то, что «беглые захватывают для разврата девушек и знатных женщин, поджигают дома... Многие из местных рабов тащат спрятанное хозяевами добро или даже их самих, спрятавшихся от бесчинств». Доносчики (удивительно, но они получали инструкции о том, что писать, от олигархов из Рима) в то же время сообщали, что вождь мятежников, «некий ланиста Спартак» старается унять разбушевавшихся соратников. Делалось это для балансировки. Опытные в своем ремесле политики понимали, что еще не известно, чья возьмет, и готовили запасные пути в непроглядном будущем. Возможно, поэтому до нас в летописях доходят слова о благородстве Спартака, мягкости его характера, о том, что по воспитанию и манерам он больше походил на грека, нежели на варвара.
Осведомители Митридата писали нечто другое: «Италийцы Кампании восстали против господства Рима. Их ненависть была настолько велика, что они с готовностью и яростью примкнули к незначительному волнению в одной из гладиаторских школ Капуи. Беспорядки были вызваны тем, что драчунам, выступающим перед публикой, подали тухлое мясо в столовой и задержали зарплату». Исходя из того, что хотел слышать монарх, его шпионы предрекали, что «вскоре вся Италия отпадет от римлян вследствие давнишней ненависти к ним. Уже сейчас со всей определенностью можно говорить, что Италия находится с Римом в состоянии глобальной войны». Сам Митридат всегда считал, что Южная Италия, или как ее иначе называли, Великая Греция, слишком подвержена ахейскому влиянию и рано или поздно отложится от Рима. Тогда-то понтийский царь и собирался праздновать полную победу.
Большинство сенаторов в столице, полагая про себя, что все случившееся – дело рук непримиримой марианской оппозиции, которая готова погубить державу, только бы удовлетворить жажду бесконечного сведения счетов, внушали городскому плебсу, что восстание в Кампании и Лукании спровоцировано клевретами Митридата и поддержано эмиссарами Сертория.
Самое любопытное и абсолютно реальное заключалось в том, что всей правды до конца не знал никто, даже самые активные участники событий.
Вообще же для людей размышляющих много было неясного. Например, город Нола имел высокие стены, хорошо укрепленные, славился своим опытным гарнизоном. Около двадцати лет назад, в Союзническую войну, он выдержал месячную осаду римских легионов, которые применяли баллисты, катапульты и другую технику, а тут пал в течение нескольких часов под напором «кучки беглых». Говорят, их поддержали рабы внутри стен. Ну и что? У рабов никогда не было оружия, а римские воины никогда не боялись большого скопления людей, даже вооруженных, но не владеющих по-настоящему военным искусством. Можно припомнить множество эпизодов из восточных колониальных войн, когда противники римских легионеров имели десятикратное превосходство в живой силе и это им нисколько не помогало.
Если речь шла о сборище невольников, то откуда они умеют воевать? Откуда у них в необходимом количестве оружие и экипировка? Как бы они много ни грабили, монополия на военное дело находилась в руках свободнорожденных, среди оружейных мастеров (мы это уже подчеркивали) никогда не было рабов. Если потянуть за эту и другие ниточки, возникнет множество вопросов, однозначных ответов на которые не существует. И главные из них: может ли в принципе идея революции исходить от угнетенных и нищих и не является ли она исключительной монополией недовольных представителей элиты?

Выдался хороший, нежаркий, но солнечный денек...
Они ехали на каурых конях с золотистыми гривами вдоль аллеи из вечнозеленых столетних дубов. Дорога шла то вниз, то вверх. Спартак, Крикс, Канниций и небольшая свита возвращались в лагерь Северной долины после осмотра передовых позиций и сторожевых постов. Зрелище представлялось не слишком впечатляющим, хотя впереди их и ожидали блестящие победы над обеими консульскими армиями. Они перебрасывались ободряющими шутками, случайными, ничего не значащими фразами и не испытывали угрызений совести и чувства вины.
Спартак отстал по своей всегдашней нелюбви к пустым разговорам. Он придержал лошадь, залюбовавшись посеребренной полоской олив на склонах, когда сзади услышал цокот копыт. Его догоняли двое всадников.
Улыбающийся человек с квадратным лбом приостановил вороного жеребца и поднял правую руку, сжатую в кулак.
– Многих лет!
– Многих лет, – ответил Спартак.
Их взгляды встретились, и он увидел в глазах Луция Корнелия Пантеры холодное зимнее небо. Вторым верховым оказалась девушка, одетая в мужское платье. Волосы у нее были цвета спелой пшеницы.
– Теперь ты не сомневаешься, что я всегда верен данному слову?
Спартак промолчал.
– Я привез тебе еще двадцать гладиаторов, согласных потрудиться с нами на кровавой ниве. Они там, внизу, вместе с обозом.
– Гладиаторы мне не нужны, – сказал Спартак.
– Почему? Ведь эту войну и называют не иначе, как гладиаторской...
– Именно поэтому. Любая ложь не сулит нам удачи.
– По-моему, наоборот, – рассмеялся Пантера.
– Мне и без них хватает пьянства и грабежей.
Оба бывших ланисты ехали рядом, девушка чуть поодаль, от всего ее хрупкого тела исходило напряжение.
– Мои фехтовальщики – люди аккуратные и привыкли к дисциплине. Бутылка вина на день и красотка на ночь – вот все, что им требуется. – Пантера расплылся в белозубой улыбке. – Но главное, я наконец-то приехал и буду с тобой до конца... Однако еще важнее, что я прибыл не с пустыми руками и в ином смысле. Я кое-что разведал у тех, кто слишком много знает.
– Кто это слишком много знает?
– Когда-нибудь скажу. Тебе нужно проверить мою преданность. Я сейчас это продемонстрирую. Ты можешь убедиться позднее в правдивости моих сведений. Итак, 50 кораблей и 50 тысяч солдат Марка Мария – блеф. Ты его не дождешься в Метапонте.
– Допустим, – Спартак старался казаться спокойным.
– Понятно, что ты отправишься к Альпам в надежде соединиться с Серторием. Но не спеши. Надо делать это в ночь заката Плеяд, а возможно, и позднее, когда римские легионы будут устраиваться на зимние квартиры и тебе никто не сможет преградить дорогу на север по восточному побережью.
Ночь заката Плеяд приходилась на 7 ноября, в горных местностях к тому времени обычно выпадал снег.
– Я думал об этом. В отношении времени и маршрута ты прав, ничего лучшего предложить невозможно, – согласился Спартак.
– Наши враги могут придти к такому же выводу, – спокойно заметил Пантера.
– Вполне вероятно.
– И еще. У горной гряды Гаргана тебя будет ждать ловушка. Запомни и не попади в петлю. Предупреждаю тебя абсолютно искренне.
– Хорошо, – улыбнулся Спартак. – А что тут делает девушка?
 Он обернулся и кивнул ей.
– Пусть сама объяснит.
– Я хочу, чтобы у меня на каждом пальце было по золотому кольцу, – вызывающе ответила она.
– Это та самая, что я продал Меммию, – пояснил небрежным тоном Пантера.
– Действительно он вернул ее тебе, не потребовав выкупа? – поинтересовался Спартак, который слышал об этой истории..
– Ни асса с меня не взял.
– Он, должно быть, благородный человек?
– Или чокнутый...
Спартак никак не прореагировал.
– Ее теперь вновь зовут Луция? – спросил, немного погодя, учитель фехтования.
– Конечно. Да он, по-моему, и не менял имени, как принято. Девочка прибыла с шелковым караваном в Италию. Я вроде бы тебе рассказывал в «Прозерпине»?
– Не помню.
– Я увидел ее на рабском рынке у храма Кастора. На ней был белый колпак для дефективных. Я купил ее за несколько десятков сестерциев и перепродал Меммию в сто раз дороже...
– Ты спишь с ней?
Луция сделалась пунцовой и пришпорила белую кобылу.
– Можно и так сказать... Она хочет разбогатеть и стать свободной, поэтому и решила присоединиться ко мне, а вернее, к нашей общей затее.
– У тебя достаточно денег и власти, чтобы дать ей то, чего она хочет.
– Во-первых, я еще не решил... Ее нельзя назвать красавицей – кожа да кости. Во-вторых, она говорит, что должна добиться всего своими руками. – Голубые глаза Пантеры казались бесхитростными. – Уверяю тебя, Луция нам пригодится.
– Она сильна в ворожбе или толковании снов? – спросил Спартак.
– По-моему, нет, но в ней много гнева...
Они догнали группу ушедших вперед всадников. Пантера, широко улыбаясь, приветствовал их. Никто не выразил особого восторга, сподвижники Спартака уже тогда вели соперничество между собой и лишние претенденты на власть могли вызвать только раздражение.
Канниций сказал с ухмылкой:
– Голос мне твой знаком. Ты говоришь так, что в ушах звенит. Ты, случаем, не торговал объявлениями?
В невинных голубых глазах Пантеры не отразилось ни испуга, ни тревоги.
– Нет, я просто брал уроки ораторского мастерства. Если ты начнешь шептать в базилике, вряд ли тебя кто услышит, – пошутил он.
– Верно, – согласился Гай Каннциий, – но сыну вольноотпущенника никогда не стать адвокатом.
– Поэтому я и здесь. У меня – свои надежды...

Кавалькада въехала в городок, где решили передохнуть, чтобы затем сделать дневной переход в Северную долину. От площади во все стороны лестницами-лучами расходились тесные и извилистые улочки. Оборванные мальчишки сбежались посмотреть на всадников при вооружении и в доспехах. Навьюченный корзинами осел прошел мимо, осторожно ступая по булыжникам мостовой. Следом за ним шагал сутулый старик в перепачканном плаще некогда синего цвета. Навстречу два конвоира вели парня лет двадцати со связанными за спиной руками.
– Что он сделал? – спросил Спартак.
– Напился и пырнул ножом товарища, – сказал один из конвойных.
Убийца глуповато улыбался.
Они привязали коней и зашли в местную таверну. Марта их уже там поджидала.
Повара быстро поджарили мясо. Принесли тазы с розовой водой для омовения. Разлили вино. Рабы-прислужники стояли в полотняных фартуках за спинами стульев пирующих, готовые услужить в любое мгновение.

За обедом Спартак рассказал притчу о дураке, умном и рабе.
Слушали без особого внимания.

«Жалуется раб умному со слезами на глазах:
– Господин, я живу нечеловеческой жизнью, ем раз в сутки, и то не всегда, да такую пищу, которую не станут давать свиньям и собакам.
– Этому действительно можно посочувствовать, – говорит умный.
– Еще бы! – подтверждает раб. – Работаю я день и ночь, не зная отдыха. Утром ношу воду, до полудня бегаю по лавкам, затем готовлю пищу хозяевам, вечером чиню одежду, ночью мелю муку.
– Мне очень жаль тебя, – вздыхает умный.
– Господин, я так больше не могу жить! Но что мне делать, не знаю.
– Я надеюсь, что твоя жизнь переменится к лучшему, – отвечает умный.
Раб успокаивается на некоторое время, но потом опять ищет, кому бы пожаловаться. И встречает дурака.
– Господин, – говорит он, обливаясь слезами, – хозяин совсем не считает меня за человека...
– Ах, какой негодяй! – возмущается дурак.
– Я живу в маленькой, грязной и темной каморке, где полным-полно клопов. Вонь там нестерпимая, но нет ни единого окна.
– Заставь хозяина прорубить окно, – советует дурак.
– Как же я могу?
– Ну, тогда веди меня туда.
Дурак идет к жилищу раба и начинает ломом долбить стену.
– Что ты делаешь? – трясется раб.
– Сооружаю для тебя окно, – объясняет дурак.
– Нельзя, хозяин меня убьет.
– Ну и пусть, – продолжает дурак свое дело.
– Караул! – вопит раб. – Разбойник напал на наш дом.
Прибежали другие невольники и прогнали дурака, подошел и хозяин.
– Молодец, что вовремя поднял тревогу, – похвалил он раба.
В тот день повстречался счастливому рабу умный.
– Господин, – сказал раб умному, – я отличился и хозяин похвалил меня. А ведь ты и говорил, что жизнь моя переменится к лучшему...»

Притчу, возможно, никто не понял. Свалившаяся невесть откуда слава уже вскружила головы. Кто мечтал о царских одеждах, кто о богатых поместьях, кто об исполнении любых желаний, не ограниченных никакими нормами закона и морали.
Марта сидела спиной к пылающему очагу. В руках у нее были пяльцы в форме трапеции. Она вышивала на белом полотне золотыми крестами и изредка поглядывала на Луцию. Перед ее внутренним взором предстала необычайная судьба этой девушки.


© Copyright: Михаил Кедровский, 2014
Свидетельство о публикации №214050800544


                Глава тридцать вторая               
                Фригия, Офрия.
                Осень 73 года до Р.Х.

Удача на восточном направлении почти не оставляла Луция Лициния Лукулла  никогда. И здесь следует немного рассказать о нем. Он происходил из богатой консульской семьи, но отец его был уличен в казнокрадстве и по суду отправлен в изгнание, а мать, как уверяют, отличалась особой легкомысленностью в амурных делах. Сын же всегда и во всем стремится соблюдать некий кодекс чести. Если ему и пришлось носить рога, то необычные: его красавица-жена, воспетая поэтами, предпочитала любовниц любовникам. (Вообще на закате огромной эпохи нравственность давно уже превратилась в отрицательную величину).
Лукулл прожил 60 лет. Почти сорок из них он прослужил на военной службе и в зените славы считался выдающимся полководцем. Завершив карьеру, он семь лет провел в роскошных пирах и щедро тратил свои бесчисленные богатства. В его гостеприимном доме в любое время года можно было достать самые изысканные деликатесы и весьма редкие лекарства.
Лукулл прославился в веках своими обедами, а победы над Митридатом и Тиграном Армянским как бы не в счет. Таковы превратности судьбы и Истории, если ее писать с большой буквы.
Луций Лукулл относился к умелым политикам: в ненужном месте его нельзя было застать. Так, он – единственный из видных представителей сулланской клики – не участвовал в проскрипциях.
А его застольные остроты вошли в поговорки. Один вражеский военачальник спросил у него: «Сколько у меня времени на раздумья?» – «Предостаточно. Сколько позволит тебе этот круг, пока ты не покинешь его», – Отвечал Лукулл, и палочкой на песке заключил противника в нарисованные «объятья».
За вином он особо часто любил вспоминать о необычном то ли божественном, то ли стихийном явлении, которое произошло, когда они сошлись с Варием (то есть Перекошенным) – так пренебрежительно в правящих кругах называли родственника Мария Великого Марка Гратидиана, чьего отца лично убил Сергий Катилина из жадности, а уже потом вписал в списки на уничтожение. О том удивительном и страшном знаке перед битвой – поведаем позднее.
Утверждают, что, несмотря на столь блестящую жизнь, Луций Лициний Лукулл завершил ее весьма странно: сошел с ума и умер…

Полоса военных успехов Митридата пока не кончалась. Он разгромил на суше и на море младшего Котту1 и запер его в Халкедоне. Позднее понтийский царь заставил отступать на запад легионы Лукулла, вытеснил их из Вифинии во Фригию2. Эта область входила в римскую провинцию Азия, контроль, правда, над которой Республика в результате междоусобиц к тому времени утеряла.
Не в последнюю очередь удаче Митридата способствовали «олени» – так в Понте называли солдат Сертория. Мятежный претор, как мы помним, считал своей покровительницей Диану, которая являлась к нему в виде белой лани и давала надежные советы. Главный военный стратег Митридата Аристоник, сменивший на этом посту перебежавшего к римлянам Архелая, отдавал должное энергии, выучке и способностям к командованию Марка Мария Гратидиана. Тому в кратчайшие сроки удалось организовать варварские полчища в современную дисциплинированную армию. Особой заслугой сенатора и старшего офицера Сертория, и об этом Аристоник докладывал царю, являлось то, что он сумел нейтрализовать конницу противника, которая, используя прием охвата, наводила ужас на тылы понтийцев.
Несмотря на мрачные пророчества, Митридат Евпатор начал верить в звезду Мария-младшего и передал в его личное командование пятьдесят тысяч пехоты и сорок кораблей. Марий громил легатов Лукулла, но с самим проконсулом ему встретиться в бою не удавалось. После такой встречи и победы понтийский царь обещал, что отпустит Мария с людьми и кораблями, согласно прежней договоренности.

В отвоеванные города и селения Марк Марий входил как римский полководец и объявлял местным жителям, что на их территории действуют законы Республики. Царь не мешал. Более того, он появлялся вместе с оппозиционным сенатором, изображая из себя подчиненного. И то была не очередная выходка самодура. Митридат помнил, как его зверства в Афинах во времена Суллы отрицательно повлияли на исход предыдущей войны. Помимо этого, по трактату с Серторием, которому он пока следовал, провинция Азия, где теперь развертывались события, оставалась за Римом независимо от того, кто там находился у власти – нынешний режим или оппозиция.
Плутарх пишет: «Полководцем в Азию Серторий отправил Марка Мария, одного из укрывшихся у него сенаторов. Тот помог Митридату взять некоторые города Азии, и когда Марий въезжал туда, окруженный прислужниками, несшими связки розог и секиры, Митридат уступал ему первенство и следовал за ним, добровольно принимая облик подчиненного. Марий одним городам давал вольности, другие освободил именем Сертория от уплаты налогов. Так что Азия, которая перед этим испытывала притеснения сборщиков податей, равно как алчность и высокомерие размещенных в ней воинов, жила теперь новыми надеждами и жаждала предполагаемой перемены власти».

Осенью семьдесят третьего года противники все-таки сошлись в местечке под названием Офрия. Армии стояли друг от друга на расстоянии одной мили. Разведка донесла Лукуллу, что у Митридата сто двадцать тысяч пехоты и шестнадцать тысяч всадников. Лукулл располагал тридцатью тысячами солдат и двумя с половиной тысячами кавалеристов и поэтому решил от боя уклониться, отдав приказ к свертыванию лагеря и отступлению. Увидев, что легионеры снимают палатки, Митридат предложил Марию напасть без промедления на врага и присовокупил к прежним обещаниям сумму в три тысячи талантов3 серебром (около 80 килограммов). Царь полагал, что отступавших нужно уничтожить кавалерийским рейдом. Атаковать солдат, не желающих сражаться, противоречило римским правилам ведения войны. К тому же тогдашняя конница хороша была в основном против бегущих и при прорыве в тыл противника. Противостоять же опытным, хорошо вооруженным пехотинцам, прикрывавшим организованное отступление, она не могла. Преследовать уходящую походную колонну неприятеля пешим строем также не имело смысла.
Чтобы все же сразиться с Лукуллом, легат Сертория отправил в римский лагерь глашатая, который объявил, что Марий вызывает на поединок Лукулла с участием трех легионов у каждой из сторон. Выходило примерно по тринадцать-пятнадцать тысяч пехоты и по тысяче конников. Условия были приняты и по римскому обычаю записаны, запечатаны и отправлены с письмоносцами в Рим на хранение весталкам; сражение назначили на следующее утро. Лукулл, уверенный в победе, распорядился взять живым человека со страшным перекошенным лицом.

То, что произошло на другой день, Плутарх описывает таким образом: «Лукулл выстроил войска в боевой порядок, и противники уже вот-вот должны были сойтись, как вдруг, совершенно внезапно, небо разверзлось и показалось большое огненное тело, которое неслось вниз – в промежуток между обеими ратями. По виду своему оно более всего походило на бочку, а по цвету – на расплавленное серебро. Противники, устрашенные знамением, разошлись без боя. Это случилось около места, которое называется Офрия».

Римский полководец пошутил в своем штабе:
– Вы говорили, что день будет пасмурным, а он оказался огненным.
Гадатели посоветовали Лукуллу перевезти отсюда в Италию какое-нибудь растение, освященное божественным знаком. Так в Европе появилась вишня.


© Copyright: Михаил Кедровский, 2014
Свидетельство о публикации №214051200515