Кукольный домик

               

Утро. Вроде бы не праздники, но вся семья в сборе. Ходят по комнатам маленькой квартиры - комнаты такие тесные, а родственники – они, кажется, чем-то заняты; обсуждают что-то, расставляют стулья, накрывают на стол.
День. Я все еще в постели. Сижу на кровати, прижимаясь подбородком к колену. Солнце светит неярко, занавески приглушают его рассеянный свет. Дверь в комнату, где я сижу, чуть приоткрыта – чтобы собаки вконец не содрали обои, которыми она, дверь, обклеена. Собак две: молодая настырная овчарка и беспородный кобелек, немного похожий на лайку. Собаки ненавидят закрытые двери. А мне все равно. Краем глаза вижу расхаживающих туда-сюда по залу родственников, вяло ковыряю болячку на коленке. Это сон, и я знаю об этом. Смотрю на себя со стороны. У меня черные волосы, и на вид мне лет двенадцать. Я все еще сижу в пижамных шортах, так скучно, ничего не хочется делать.
Чем это они все так заняты?
Продолжаю ковырять болячку. Солнечный свет не то чтобы нагоняет тоску, но он определенно невеселый какой-то. Призрачный, не расцвечивающий мир, а скорее обесцвечивающий его – поэтому в спальне все такое блекло-желтое, как старое больничное белье.
Черт, как пусто на душе.
Поддеваю ногтем затвердевшую корочку болячки. Сдираю.
А под болячкой у меня в колене – маленькая дырочка. И нога изнутри полая.
Все внутри сжимается от ужаса. Но я еще не верю до конца. Срываю остатки корочки, пялюсь на свою коленку, как дурак. А там и правда дырочка. Я знаю такие сны.
В одном из таких снов у моего кота (он больше не живет с нами) выпадали глаза. У него постоянно выпадали глаза, и я не знал, что делать. Я вставлял глаза обратно в кошачьи глазницы, а они через некоторое время выпадали снова. Я плакал над своим котом, а потом мне показалось, что мне в глаз попала соринка. Правый глаз как будто ослеп и слезился, зато левым я видел четко. Пока он не выпал из глазницы, как и правый.
Вот и в этот раз.
У меня дырка в коленке, и я как-то больше не думаю, что это сон. Потому что – все реально. И дырка в коленке – тоже. Раздвигаю кожу пальцами.
В зале – две моих тети, разговаривают у обеденного стола, но о чем они говорят – я не слышу.
Моя нога гниет изнутри. Она совсем пустая, моя нога, как у пластмассовой куклы; в отверстие видно, что только у щиколотки осталось немного живой плоти, а так – голень выпачкана изнутри липкой гнилью без запаха. Щупаю свое бедро; вроде бы такое же, как обычно. А все, что ниже колена – отрежут, не иначе.
Я дрожу и начинаю плакать. Все смотрю и смотрю внутрь на испорченную плоть. Потом встаю, иду в зал, чтобы спросить, сон это или нет, и можно ли как-нибудь спасти мою ногу, и почему со мной такое случилось.
Старшая сестра матери – врач, она должна помочь. А может, она скажет, что мне это показалось, и я посмотрю на свое колено и увижу, что правда - показалось.   
И все будет хорошо.
Она просто скажет: «Эй, ты чего? Крыша поехала? Все же нормально! Спросонья со сном перепутал?»
Я подхожу к ним, иду нормально, хоть и неуверенно, потому что боюсь - ну, вдруг не показалось.
Подхожу. Дергаю тетю за рукав. Говорю: «У меня дырка в коленке. Посмотри, пожалуйста».
Тетя окидывает меня беглым взглядом и снова поворачивается к сестре. Из кухни выходит старший брат, ставит стул у раздвинутого стола. Уходит за другим.
Я говорю снова: «У меня дырка в коленке!»
Они не обращают на меня внимания. Ни один из них.
Кто-то, наверное, маленький сын брата, бросает резиновый мяч в сторону комнаты, из которой я вышел. Собаки несутся за мячом, едва не сбивая меня с ног, бешено толкают шерстяными боками.
Я падаю на колени. Сижу на покрытом шерстью ковре и плачу. А им все равно. Приходит моя мать, но и ей тоже – все равно.
А я пялюсь на свою ногу и плачу. Мне не очень жалко ногу. Мне жаль, что мои родственники меня в упор не видят.
Мама смотрит в балконное окно, а тетя все-таки звонит кому-то из своих знакомых и договаривается насчет операции.
Встаю с колен, думаю: «Ну, это уже хотя бы кое-что». Подхожу к старшему брату, который смотрит телевизор. Стою рядом с ним, сунув руки в карманы шорт, такой тощий и беспомощный пацан с дырой в ноге, а ему – все равно.

Следующее воспоминание: я – на столе в операционной. Мою левую ногу перетягивает жесткий кожаный ремень, а врач держит в руке пилу. Мне это так странно вспоминать: пилу в руке врача.
Да, в набор инструментов хирурга входят пила, долото, и другие подобные вещи.
Врач опускает пилу, отдает сестре, а потом подходит ко мне, то есть я вижу его лицо совсем близко, и кладет руки мне на плечи. Я не знаю, можно так делать во время операции или нет, но мне становится намного спокойнее.
Он знает, что я вижу все как в тумане от общего наркоза; странно, что я еще не заснул. Врач наклоняется ко мне близко-близко и говорит, что все будет хорошо.
И я перестаю плакать и верю ему почти сразу же. Незнакомый доктор сказал то, чего не удосужились сказать мои родственники; просто: «все будет хорошо».
Я не ожидал такого, и сердце аж затрепыхалось от переполнившей меня благодарности.
Но я заснул, и ничего больше не помню.

Много всего не помню, что было после этого.
Но я отлично помню, как бился в истерике на ковре в квартире тети и умолял сказать, что это все сон. Но они просто вызвали такси, а потом мне отрезали ногу.
Спустя где-то три месяца – я в коротком синем пиджаке и брюках. Моя новая школьная форма. Буду ходить в другую школу, где меня никто не знает. У меня хороший протез и я почти не хромаю.
Но, знаете, мне предстоит еще одна операция, потому что мое бедро, там, где шрамы соприкасаются с протезом – оно начало подгнивать. Ну, инфекция, наверное, мне толком не объяснили, сказали, такое бывает.
На моем лице – не единой эмоции. Я не замечаю своих родственников, хожу по комнате, краем глаза поглядываю на себя в зеркало – проверяю, нормально ли иду. Хожу, разрабатываю ногу.
Когда надо мной снова оказывается глазастая лампа операционной, я чувствую себя так, словно вернулся домой.  Надо мной склоняется врач, стетоскоп свешивается с его шеи, блестит мне в глаза. Доктор кладет руку мне на плечо, говорит: «Не волнуйся, все будет хорошо».
Я щурюсь на свет лампы, улыбаюсь. Ему улыбаюсь; родственникам бы не стал.
Говорю: «Да, я знаю».
Я знаю, это – последняя операция. Потом я больше не буду разваливаться на части. Может, стану таскаться в эту больницу, подружусь с этим врачом. Чтобы иногда слышать, что все будет хорошо.
В наркоз погружаюсь счастливым и спокойным. Этот кукольный доктор все сделает, как надо. Все будет окей.