Взрыв

   Этим утром маме не пришлось тормошить и тянуть меня, как обычно, за ноги с постели. Проснулась я от острой боли, как будто кто-то вонзил под самое сердце холодное лезвие кинжала. Глоток воздуха застрял тугим комком в горле, и я никак не могла протолкнуть его ни назад, ни вперёд. Кровь набатом бухала в виски, ломило затылок, сердце трепыхалось, как у птицы, попавшей в силки. И вдруг чудовищная вспышка света – мозг взорвался на тысячи сверхновых звёзд, разлетевшихся в разные стороны. Когда погасла последняя звезда, вселенская тьма поглотила меня. В совершенно пустое, пугающее чернотой сознание вяло заползла мысль:
  - Неужто, всё?! Неужели смертушка за мной пожаловала?! Господи! Что ж так рано?! Я и сделать-то в жизни ничего доброго не успела, всё собиралась только….
   И уже не в теле, где-то надо мной тоненько тинькало:
   - Не успела… Не успела…. Не успела, - спасительной ниточкой вытягивая улетающую душу из черноты небытия.
   Жизнь, нехотя,  кусками возвращалась в заледеневшее от жутких ощущений тело. Сначала вернулся слух – первым звуком в новой жизни было мяуканье моего любимчика, кота Кузьки – он нещадно царапал дверь, стараясь прорваться в закрытую комнату. Было слышно, как к нему подошла мама, пытаясь отогнать кота от двери:
   - Брысь, негодник! В такую рань нечистая тебя подняла, спать не даёшь, обормот! – мама моих котов особо не жаловала. Через мгновение до меня донесся звук пинка, а, затем, неудачного приземления Кузькиной грузной туши – злобно огрызнувшись на свою обидчицу, он притаился  где-то в глубине квартиры.
   - Ма-а, - я беззвучно, неповинующимися губами пыталась позвать на помощь мать, но у меня ничего не получилось. Мама, сочно шлёпая пятками, ушла на кухню. Слёзы бессилия покатились из моих незрячих глаз, прокладывая горячие дорожки на висках. Подушка, намокшая от слёз, приятно холодила кожу за ушами, воскрешая меня к жизни.
   Постепенно из тьмы стали проявляться, как на фотоплёнке, очертания предметов: люстра с легкомысленными висюльками – непревзойдённый «шедевр» китайской промышленности, потом прямоугольники картин на противоположной стене, напротив чёрной громадой выделился шкаф. Одновременно  по телу побежали «мурашки», окончательно возвращая меня к жизни. И сердце билось уже там, где ему полагается. С третьей попытки нащупав свою голову, я поняла, что с мозгами тоже вроде бы всё в порядке, хотя бы в видимом – взорвалось явно что-то другое. Осторожно подтягивая ноги, я, наконец, смогла сесть.
   - Что это было?! Клиническая смерть?! Или сон о смерти? Или  что-то другое?! А может, мне привиделся Большой взрыв во Вселенной?! – меня начало трясти. Тысяча вопросов, один насущнее другого, разноцветной каруселью закрутилась в мозгу.
   Сколько я так просидела сказать сложно, но, в конце концов, закутавшись в одеяло, неверной походкой, словно лунатик, я побрела на кухню. Кое-как примостившись на диванчик, уставившись в одну точку невидящим взором, я пыталась осмыслить, что же такое со мной приключилось. Следом явился осмелевший кот, но не запрыгнул, как обычно - мне на колени, а устроился на другом конце диванчика.
   Мама хлопотала возле плиты. На кухне витал аромат свежеиспечённых оладий. Хотя я не сижу на диетах и обычно плотно завтракаю, но на этот раз соблазнительный запах маминой стряпни не смог оторвать меня от недавно испытанных переживаний. Помимо самих ощущений меня мучило, что я никак не могла прийти к какому- либо выводу: сознание не желало мириться с тем, что можно  вот так запросто умереть в одно прекрасное утро в собственной постели в достаточно юном возрасте без каких-либо видимых причин. Всё во мне бунтовало против такого положения вещей.
   Где-то рядом, словно в параллельном пространстве, размеренно тикали часы, мама ловко колдовала вокруг плиты, быстро росла горка оладушек на тарелке, а ответы на мои вопросы, не менее ловко, ускользали от меня.
   Краем глаза я видела, что Кузька с другого конца диванчика безотрывно с каким-то странным выражением  таращился на меня. В его огромных немигающих глазах-блюдцах плавал то ли ужас, то ли непередаваемый восторг. Вздыбленная шерсть на загривке кота временами приходила в волнение, и казалось, что через мгновение от неё посыплются зелёные искры. Похоже, кот был посвящён в тайну этой истории гораздо больше меня – непосредственной участницы.
   Самой неподготовленной к дальнейшему развитию ситуации оказалась бедная мама – увлечённая приготовлением завтрака, она и не заметила, что в кухне она давно уже не одна!
   Благополучно закончив возню возле плиты, мама, наконец, развернулась, чтобы поставить тарелку с завтраком на стол. Безмолвный белый силуэт за дальним концом стола, видимо, произвел на неё неизгладимое впечатление - тарелка выскользнула из маминых рук, поставив жирную точку на моих размышлениях о смысле жизни. Я, как заворожённая, смотрела, как оладьи смачно шмякнулись на пол, следом за ними тарелка упала на ребро и, исполнив какой-то замысловатый танец, укатилась под батарею. Всё происходящее сильно напоминало замедленное воспроизведение сюрреалистического кино.
   Одновременно с падением тарелки, Кузька серой молнией взметнулся на занавеску под самый потолок. Глаза у него горели недобрым красным огнём. Покачиваясь на занавеске, он  прикидывал, не заскочить ли ему на всякий случай повыше на люстру – подальше от столь неудачно начавшегося утра.
   Из состояния транса меня вывел мамин вскрик:
   - Ой! Господи! Свят, свят! – моя совершенно не набожная мать крестилась, причитая:
   - Ты на кого похожа, видела? В гроб и то краше кладут!
   Привстав с дивана, я заглянула в зеркало, висящее над столом. Из тёмной глубины зеркала на меня смотрело незнакомое бледное перекошенное лицо с торчащими в разные стороны волосами. Присвистнув от удивления, я скорчила своему отражению пару рожиц. Незнакомке из зазеркалья, видать, было не до смеха – печальным взором она удивленно наблюдала за моими тщетными ухищрениями. Пришлось констатировать:
   - Ой, свет мой зеркальце, молчи! Сама всё знаю!
   Все попытки привести себя в божеский вид потерпели фиаско – пару раз попав себе в глаз щёточкой от туши, я решила отнестись к своему неприглядному внешнему виду с философским спокойствием: все-таки ненакрашенные глаза гораздо лучше выткнутых.
   Две кружки крепкого кофе под непрерывное мамино ворчание слегка взбодрили меня, и я засобиралась на работу. Мама сразу перешла в наступление:
   - Доченька, ну какая тебе работа сегодня, вон посмотри - кружку держать не можешь, руки трясутся…. Может, врача вызовем? Совсем себя не бережешь….
   - Мам, не начинай, без тебя тошно, - перспектива носиться спозаранку по больницам меня не прельщала.
   - Хоть бы раз мать послушала – кому ты больная будешь нужна? – в мамином голосе уже дрожали подступавшие слезы.
   - Всё нормально – я совершенно здорова, просто спала плохо…. Отсижусь в кабинете. Я же не брёвна таскаю, в конце концов, – сказать матери, что со мной ночью случилось, было не в моих силах – я и сама не понимала произошедшего. Осознание ночного кошмара пришло позже – через несколько часов.
   - Мамуль, ты не переживай, всё будет хорошо, - погладив маму по седому ёршику волос, я выскочила за дверь.
   Вот теперь ещё самой бы успокоиться. Внутреннего ощущения, что всё будет хорошо, мне как раз и не хватало.
   Проскочив через проходную за секунду до начала рабочего времени, я бочком  пробралась в кабинет – лишний раз светиться перед коллегами мне не хотелось. Начальник нашего отдела Налина Григорьевна встретила меня ироничным взглядом поверх очков. Скрыть от неё своё состояние я даже не пыталась. Наше общение ограничилось парой фраз со скрытым подтекстом:
   - Хорошо погуляли?
   - Ну что вы! Бессонница….
   Недоверчиво хмыкнув, она углубилась в изучение бумаг, накопившихся со вчерашнего дня на её столе. Я же, механически занимаясь обычной рутиной нашего отдела, вернулась к своим ночным видениям. Мне хотелось немедленно найти причину этого явления. Утренний поток информации, стекающийся в производственный отдел, совершенно не мешал мне попытаться одновременно досконально проанализировать свои ощущения. Вот только тиканье настенных часов отдавалось в затылке пульсирующей болью. 
   Интуиция подсказывала, что от меня ускользает что-то очень важное, жизненно необходимое. Мне казалось, что если я не успею это понять, случится что-то непоправимое. Я отчаянно пыталась уловить неуловимое, скрытый смысл ночного то ли видения, то ли откровения, то ли Бог знает, чего там со мной приключилось. А может, мне взрыв и не привиделся?! Может, у меня в голове сосуд какой-нибудь лопнул, и череп медленно-медленно наполняется кровью – неспроста же вон, как будто молотком по затылку колотит….  А я тут работу работаю, героиню из себя корчу, а кондрашка-то может уже на пороге стоит, радостно объятия растопырила – в могилку зовёт?! Ах, ты, мать честная! – от последнего предположения меня бросило в жар. Я с ожесточением принялась тереть противно взмокшие ладони об джинсовую юбку.
   И что за гадость мне сегодня в голову лезет? Тьфу, тьфу, чур меня! – Усилием воли мне удалось отогнать панический страх.
   - Чаю?! – вопрос Налины Григорьевны вернул меня к реальности.
   - А? Чаю? Угу…. Или кофе, - буркнула я в ответ.
   - Ты нынче, в каких сферах витаешь? На грешную землю спустись, – посоветовала начальница. – Влюбилась что ли? То бледная, как смерть явилась, то румянец нездоровый в пол-лица?
    - В кого?
    - Тебе видней в кого. Ишь, как разволновалась! – начальница явно шутила.
    Но мне было не до шуток. Наспех натянув куртку и уже стоя возле двери, я объяснила свое бегство:
    - Я на обход. Пройдусь по заводам, развеюсь, а то мне как-то не по себе.
    - Иди, иди, проветрись, с людьми поговори, хоть какая-то от тебя сегодня польза будет, - согласилась она со мной.
   Двусмысленное высказывание резануло ухо, но прошло поверх сознания, так и не затронув ни единой струнки в моей душе.
   Можно считать, что нашему отделу с руководством сильно повезло – Налина Григорьевна человек жизнерадостный, к тому же деликатный, если и обидит кого, так невзначай, не со зла. И сама умеет обиды прощать, а это в наше время большая редкость.

                * * *

   Застёгивая на ходу куртку, я выскочила на территорию. Погода  прогулкам не благоприятствовала – морозный хиус, дувший между корпусов заводов, старался пробраться под куртку, пребольно щипал за нос, за уши. Сразу заледенели руки – второпях я забыла перчатки в отделе. Рысью преодолевая расстояния между заводами, я неустанно костерила свою забывчивость. Память предпочла в диалог не вступать, виновато отмалчиваясь на обочине сознания.
   Сегодня общение с коллегами свелось к нескольким кратким фразам, только чтобы выяснить обстановку на производстве – и я продолжаю обход, вернее забег по комбинату.
   А вот и конечный пункт моего марш-броска – сливная станция. Слесарь Николай, дородный мужчина неопределённого возраста, сразу с порога зовёт меня пить чай:
   - Что, морозец наддаёт? Вот сюда присаживайтесь, - он полотенцем обмахивает невидимую пыль на стуле возле стола, на котором уже всё готово к чаепитию.
   - Давайте, давайте… Не стесняйтесь, разоблакайтесь, - Николай, чёртом ловко лавируя между столами и стульями, уже снимает с меня куртку, пресекая мои недолгие колебания.
   - Обратно-то далеконько бежать, вот чайковским и погреетесь… Куртёшки ваши для сибирского мороза не годятся… Вон наши фуфаечки – совсем другой коленкор, хоть сейчас в тайгу, - приговаривая, Николай разливает крутой кипяток по громадным кружкам с отбитыми ручками.
   Я с удовольствием грею руки об горячие бока кружки, живительное тепло растекается по всему телу, и удивительное дело – головная боль медленно отступает, прячется куда-то в глубину мозга.
   Прихлёбывая чай вприкуску с рафинадом, мы ведём давнишний наш разговор за жизнь.
   Николай – обычный русский мужик со всеми достоинствами и недостатками, проживший непростую жизнь выходца из сибирской таёжной деревеньки. Немилосердная судьба протащила его волоком не по одному заклятому кругу своих превратностей, лишь изредка вознаграждая за мучения то доброй всепрощающей женой, то любящими дочерями. На круглом лице Николая зелёный змий уже оставил предательские отметины – нос покрыт сетью синих прожилок излишних возлияний. Но ни острого ума, ни отзывчивого сердца он не пропил – суждения Николая отличаются какой-то природной добротностью, основательным подходом к любой проблеме. Такому человеку веришь, что он не бросит дело на полпути, обязательно доведёт до конца, невзирая ни на какие препятствия.
   Неторопливый ритуал чаепития подошёл к концу. Я, наконец, вспоминаю о работе, и уже одеваясь, задаю чисто риторический вопрос:
   - Это что за цистерну тебе в цех загнали?
Вроде масла на подходе не было?
   - Насчет подхода я не в курсе… А чего нам кроме масла-то ещё поставят? – Николай роется в кабинке, доставая инструменты, - Счас,  я её, голубушку, в один присест солью, и оглянуться не успеешь… Однако, если незамороженное масло, - добавляет он в некоторой задумчивости.
   Я выхожу в снежную круговерть – пока мы распивали чаи, началась метель. Буквально через несколько шагов головная боль вернулась с утроенной силой, но я, уже не обращая на боль внимания, пробиваюсь сквозь пургу вперёд. Мне не дает покоя мысль:
   «Откуда могла взяться цистерна масла? Непонятно… Ведь с утра мастер железнодорожного участка Тамара говорила только о цистерне бензина…»
От смутных неприятных ощущений тут же засосало под ложечкой… До участка идти далеко, и я решаю вернуться на сливную станцию. Тут же, как по мановению волшебной палочки, головная боль исчезает совсем, как будто её не бывало. Ветер  мощными порывами толкает в спину, и я, вынужденная почти бежать, через несколько минут вваливаюсь вместе с ветром и снегом в узенький коридор сливной станции. Чуть не падаю возле двери – пока меня не было, уборщица успела замочить  полы каустиком. Она сердито кричит мне:
   - Двери! Дверь-то закрой, повыстудишь всё тепло!
Преодолевая сопротивление ветра, захлопываю дверь:
   - Где Николай?
   - С цистерной возится… Ходют тут… топчут… чиво ходют, сами не знают, - неодобрительно бурчит она мне в спину.
   Не обращая внимания на ворчание уборщицы, я звоню на железнодорожный участок:
   - Тамара, ты почему мне про масло ничего не сказала?
   - Ты, что, дорогая, сегодня не с той ноги встала? Какое масло с меня требуешь? Нет никакого масла, - она ещё что-то говорит, но я уже не слышу ничего.
   Ночное видение, цистерна, бензин - разрозненные детали складываются в одну картину…  Страшное в своей простоте и неумолимости знание обрушивается на меня, сметая всю прежнюю мою жизнь как что-то неважное, как соринку с пути несущегося на всех парах бронепоезда:
«Сейчас рванёт… Спаси и помилуй нас, грешных, Господи! »
   Неведомая сила подбрасывает меня в воздух. Перемахнув через ведро с водой, чудом не сбив уборщицу с ног, я заскакиваю в цех с диким рёвом:
   - Коля-а-а! Бензин! Не включай!
   От неожиданности Коля роняет ключ на пол. Держась за сердце, он, неловко поднимаясь из-под цистерны, ударяется об неё головой.
   - Б-б-бензин?! – красное от натуги лицо Николая сначала смертельно бледнеет, затем заливается синюшным цветом.
   - К-к–как бензин?! – он, задыхаясь, с треском  рвёт воротник рубашки.
   - Я же чуть…  Я счас откры-ыл бы, а? – он хватается за голову, раскачиваясь из стороны в сторону. – Эти суки, чего делают, а? Счас бы тут чего было, а? – Колины губы жалко кривятся в нелепое подобие улыбки.
   - Коль, давай водички выпей… Ничего же не случилось, - я почти силком тащу его в комнату, - всё хорошо… Всё хорошо будет…
   Как большого ребёнка усаживаю его на стул, наливаю воды, но он сначала даже пить не может – от нервного мандража трясутся руки.
У меня ничего не трясётся, просто я ощущаю, что у меня нет половины тела – ни груди, ни живота я не чувствую совсем, они где-то в другой реальности, наверное, там – в странном растянувшемся времени и густом как кисель пространстве. Наверное, эти несколько десятков метров от телефона до цистерны я преодолела со скоростью света, раз проявился такой эффект. Ничегошеньки, оказывается, по большому счету мы не знаем ни о себе, ни о жизни.
   Я с опаской кошусь на своё тело, но вроде бы ничего страшного не происходит. Постепенно возвращается ощущение целостности – я, наконец, не сдерживаясь, вздыхаю полной грудью. Хорошо-то как… Необычное, никогда ранее не испытанное состояние – меня покачивает невидимая спокойная волна.
   В дверь суётся уборщица:
   - Что случилось?
   Коля горестно машет ей рукой. Она исчезает с недовольным видом.
   Я звоню на железнодорожный участок:
   - Тамара, какого хрена вы бензин на маслосливную загнали? – спрашиваю почти безразлично - ругаться с ними почему-то нет сил.
   На том конце провода сначала зависает молчание, потом трубка раскаляется от крика.
   Я синхронно перевожу Николаю Тамарину горячую речь на русский почти литературный язык:
   - Это сцепщик, придурок, всё перепутал… Она ему, идиоту малахольному, говорила поставить цистерну на бензохранилище, а он вон что натворил, гад…
Николай более-менее приходит в чувство, по крайней мере, возвращается обычно присущий цвет его лица – красный. Но я, чтобы окончательно удостовериться, что его не хватит удар после моего ухода, спрашиваю:
   - Коль, куда скачать-то хотел цистерну?
   - Дык, в первый бак, - вполне адекватно отвечает он сначала, - затем снова покаянно  хватается за голову, -  там же, мать их за ногу, семьсот тонн масла… Во натворили бы дел, ироды…         
   - Ну, это в лучшем случае, - соглашаюсь я, - а в худшем – ты же, необмеднённым обычным инструментом пользовался… Одна искорка – и готово… Что не взорвалось бы, так догорело… Эх, ты, Коля-Николай… А анализ отбирал, не видел что ли?
   - Я потом хотел отобрать пробу, - Николай низко наклоняет седую голову, - вот так случай, ёк-макарёк, сколько лет работаю - никогда такого не было – веришь?
   - М-да… Вас Макаров сколь судьба не мучай – всё несчастный случай… Ладно, пойду я, пожалуй… Сейчас начальство набежит разборки наводить, - я поднимаю воротник куртки и выхожу в метель.
Снежный вихрь с остервенелым весельем рвёт шапку с головы, норовя сбить с пути, накидывается то спереди, то сзади, то сбоку - но я упрямо продираюсь сквозь злобные порывы вперёд. Высоко в небе надо мной в снежной замяти уже знакомый по-ангельски тонкий серебристый голосок  выводит:
   - Успела… Слава тебе, Господи… Успела…