История восьмая от миссис Олли, моралите-загадка

История восьмая от миссис Олли, моралите-загадка.
Идиотка.


В кухне было слишком задымлено от выкуренных сигарет. Угол завален пустыми пивными бутылками.

– Эй, фщиу, иди сюда, ж-женщина! – Фома с трудом оторвал мутный взгляд от расплывающихся образов друзей и попытался властно щелкнуть пальцами.

Из-за двери, словно бы наготове стояла, тут же показалась женщина лет тридцати, в малиновом махровом халате.

– Прибери! – Фома слабо поднял руку и соскользнул локтем со стола, – и закуску добавь, дура.

– Хорошо, – женщина беспрекословно навела порядок и тут же «обновила» содержимое тарелок.

– От это у тебя баба! – кивнул Андрюха, сосед по лестничной площадке, – моя мымра давно бы уже приложила бы всех к сковородке…

– Дура! – Фома то ли согласился с утверждением собутыльника, то ли продолжил свою мысль.

Женщина, выполнив все приказания, задержалась неуверенно рядом, робко положила пальцы на плечо Фоме:
– Ты бы не курил много. Тебе нельзя…

Тот подернул плечом, стряхивая руку:
– Пшла вон. Придешь, когда позову.

Мужики за столом переглянулись, Петро, который, вообще-то уважал всех немногословных женщин, встрял:
– Ты неправ, братан…

– Надоела, – Фома мрачно смотрел бутылку, – прилипла, как банный лист к жопе,- и вдруг откинулся на спинку стула, позабавившись идее. – Мужики, а хотите, я ее подарю кому-нибудь из вас? А? Дура, пойдешь, если прикажу?

И захохотал. Петро поперхнулся:
– Ну, ты вообще… Люб, не обращай на него внимания.
 
– Я привыкла,– женщина печально кивнула, приоткрыла форточку и пошла к выходу из кухни, стараясь никого не задеть, стоя в дверях, обернулась, – Фом, ты только газ не трогай, сам нормально не выключишь, и еще угорите тут все. Если что, я пошла спать.

Она соврала. Прикрыв за собой дверь в задымленную кухню, Люба прислонилась к стене, бессильно опустилась на корточки и погрузила пальцы в волосы:
– Сколько можно?!

– Ну не люблю я ее, мужики, не люблю!.. – знакомая интонация один в один напоминала ту, утреннюю, казавшуюся окончательной и бесповоротной
Фома, одетый в черную рубашку и неизменные домашние дешевые джинсы, за завтраком пронизывал вилкой мягкие квадраты омлета и старательно чавкал, помня о неуверенной просьбе не делать этого; шумно «пылесосил» в себя чай и, вперемешку с чаем и омлетом, разбавлял невыносимые для любиного слуха звуки хрустом огурцов. Люба терпеливо молчала, подперев голову рукой, и наблюдала процесс поглощения пищи первобытным мужчиной. Первым сдался он: Фома бросил вилку и отодвинул тарелку:
– Ну что ты на меня пялишься, дура? Позавтракать нормально не даешь…

– Прости,– Люба опустила глаза и стала бесшумно помешивать сахар в своем бокале.

Извинение только подлило масло в огонь:
– Опять?! Ты уже достала меня своими «прости»! Сначала своим языком поганым ляпнешь глупость, а потом… Ну не люблю я тебя, не люблю. Как ты не понимаешь этого, идиотка?

– Ты мне никогда этого не говорил, – тихо сказала Люба, – если бы ты со мной хоть раз нормально поговорил, думаю, ты бы так не злился.

Фома выругался и воздел руки, затем взъерошил на голове волосы и шумно выдохнул:
– А ты сама не могла догадаться, да?

– Могла. Но я ведь была тебе нужна.
 
Фома выскочил из-за стола, пнул за собой стул:
– Ты мне надоела своими признаниями, ты постоянно шпионишь за мной…

– Неправда.

– Ты специально меня преследуешь. Вот нахрена, скажи, ты поперлась за мной вчера? Я что, уже не могу с мужиками нормально во дворе в карты поиграть? Я не могу с ними спокойно обсудить все свои проблемы?

– Я оказалась там случайно, клянусь. И твои друзья помогли тебе решить твои проблемы?– Люба оставалась спокойной, разве щеки слегка порозовели.

Фома онемел на мгновение, он и так был взбешен, а невозмутимость этой прилипчивой бабы была словно красной тряпкой в руках тореадора; голос поднялся почти до фальцета:
– А тебе какое дело?.. Спокойствие… Я спокоен… – шумно вздохнул и рывком пододвинул к себе стул, сел на него верхом, – как бы тебе объяснить, а?

– А ты объясни, – без тени иронии согласилась Люба, – я только этого и хочу.
Зачем ты мной играешь? То я тебе нужна – ты меня неожиданно вытаскиваешь из дома и зовешь к себе: у тебя борщ кончился. То я не нужна – молчишь и не берешь трубку, не отвечаешь на смски. Как я должна все понимать? Неужели нельзя просто и доступно объяснить?

Фома рассмеялся:
– Доступно? Да ты же намеков не понимаешь, идиотка! Если бы я тебя любил, давно бы уже тебя …, а я тебя даже пальцем не тронул. Ты для меня как баба – тьфу, ноль полный! Таких, как ты, у меня знаешь – во!

– Знаю. Но просто другом могу быть? Я всего лишь хочу быть с тобой рядом и все.

Фома застонал:
– Ёоопт! Да не бывает дружбы между мужчиной и женщиной... Начиталась, дура, романов в розовых переплетах. Не. Может. Быть. Бывает секс, любовь… Да, кстати, а эти твои «я тебя люблю» по телефону и в смс? Это типа признак дружбы, да?
 
– Ну и что тут такого? Ты можешь совершенно не волноваться по этому поводу. Ты же знаешь, почему между нами ничего не может быть. Просто прикажи мне уйти или молчать, и я уйду или буду молчать.

Фома рассмеялся:
– Ты же совсем меня не знаешь, как ты можешь быть такой уверенной? Я знаешь, какой? Не принц я, понятно? Я – нормальный мужик, который любит выпить по вечерам, я просто обожаю, когда мои носки валяются по всему дому, я хочу водить домой проституток, и чтобы никто мне не указывал, что мне делать.
Люба встала из-за стола, показывая, что разговор окончен. Молча стала убирать посуду, подняла брошенную на пол вилку. Фома зло наблюдал за перемещениями:
– Дура, просто дура и ненормальная. Оставь меня, уйди. Дай жить нормально.
– Хорошо…

Возможно, случившееся вчера стало последней каплей в его переполненной чаше гнева. Люба, как назло (в последнее время), будто почувствовав, зашла к нему именно в тот момент, когда он кувыркался в кровати с двумя полузнакомыми девицами. Фома охотно согласился бы, что это даже был своеобразный протест, акция в защиту личной свободы… Где эта дура взяла ключ от его квартиры – он же сам лично поменял дверные замки утром? Да, он назло себе и всем подобрал на улице двух крашенных стерв и привез к себе домой, чтобы по всей квартире были следы присутствия женщины, его женщины. Которую он любил и хотел. И чтобы эта идиотка все поняла, почувствовала и свалила, наконец, из его прежде насыщенной жизни.

Но Люба заглянула в спальню, постояла в дверном проеме с видом сутенерши, хозяйки двух дебилок, ублажавших его, и, посреди стонов и чмоканий, негромко произнесла:
– Надеюсь, девушки, презервативами вы умеете пользоваться? Когда закончите, я буду вас ждать на кухне. Как раз и чай будет готов.

Мог быть нормальный секс после этих слов? Шалавы хотели смыться, не попрощавшись, но Люба их вернула, торопливо обувающихся, и все-таки заставила давиться купленными пирожными, пока Фома злыми глазами сверлил лицо невозмутимой «хозяйки».

Он с довольствием побил бы ее от души, когда девушки ушли, но успел только дать пощечину. До ответа:
– Они могли тебя заразить чем угодно. Ты разве не видел их прыщи?

– Идиотка! – все, что он смог тогда выдавить из себя и выбежал из квартиры, хлопнув дверью так, что где-то у соседей лаем встрепенулась визгливая собака.

Встреча дружной троицы закончилась с приходом разгневанной Андрюхиной «мымры». Та разбираться долго не стала, за шиворот подняла благоверного и пообещала Петру прислать вскоре и его супругу.

– Все они – либо ведьмы, либо дуры, – успел попрощаться с друзьями Андрюха.
Петро еще немного посидел и засобирался: «…пока Верка моей точно телеграмму не послала».

– Ты – тварь, понимаешь, ты – никто здесь, – сонно бормотал Фома, позволяя стянуть с себя штаны и рубашку.

– Понимаю, – соглашалась Люба.

– Чтобы завтра тебя здесь не было. Хочу, чтобы ты ушла. Прр-риказываю!.. – и вскоре уснул, заботливо укрытый одеялом.

Люба еще некоторое время посидела на краю кровати, слушая пьяный бред:
– Уйду, конечно, уйду. Зачем я нужна тебе, идиотка? Ты только не злись и прости меня.

По дороге из темной комнаты остановилась у стула, на котором беспорядочно лежали вещи, поправила их и оглядела на прощание темноту комнаты.

Фома проснулся ночью от жажды: съеденный несколько часов назад соленый чебак требовал еще воды. Фома, пошатываясь и слепо задевая углы в дверных проемах, поплелся на кухню. С трудом зажег газ, поставил чайник и, пока грелась вода, зашел в уборную. Засвистевший чайник убрал с плиты; выругавшись, покрутил непослушные рычаги, налил себе полбокала кипятка, разбавил заваркой и выпил, шумно глотая. Вернулся в спальню, бросив в пустоту:
– Газ выключи, дура.

Залез под одеяло и спустя минуту уже мирно посапывал.

***************************

– А теперь вопросы, – Олли забавлялась недоумением и смущением, написанными на лицах слушателей. – Почему Андрей ушёл первым, как зовут жену Петра и как зовут мать Любы?

– Я – пас, даже если ответ существует, – Никольски поднял руки вверх. – Предлагаю выпить за любовь и большой  бабах для тех, кто в неё не верит.
Фертес и Олли переглянулись.

– Именно! – доктор Симпл поднял указательный палец вверх, – именно! Сдается мне, в этом находится вся соль.

– То есть, эта история не просто история? – недоумевал Пландер.

– Невероятно, не правда ли? – язвительно усмехнулась Олли. – В эпоху Возрождения, которой мы ныне так жаждем для современной литературы, это был популярный жанр.

– Минуточку… – доктор Симпл вдохновенно кусал мундштук, который с охотой набил бы табаком, если бы не присутствующие дамы, – Фома, Андрей, Петр, Любовь, Вера… Мне нужно несколько минут для общей картины…

– Я предлагаю послушать новую историю, а любитель загадок, уважаемый доктор, сможет найти ответ. Каруин? – Фертес тронула за локоть задремавшую сестру.
Каруин открыла глаза и обвела взглядом присутствующих, кажется, с трудом вспоминая о причине своего нахождения в такой странной компании:
– Моя очередь?

– Мы в ожидании очередной кровавой истории, – пошутил мистер Джа.
Бледная Каруин в непритворном ужасе закрыла лицо руками:
– О нет, нет! Я не могу больше их слушать. Как больно!

– Расскажи рождественскую сказку, – Фертес погладила сестру по плечу, – нам её не хватает. Рождество без рождественской сказки  не праздник.
Фотинья зааплодировала:
– Ну, наконец-то!

– Ах, хорошо! – Каруин светло улыбнулась, соединила ладони лодочкой, открыла – и из них в воздух полетели снежинки. Они завихрились мягко в пространстве под потолком, а затем так же нежно, как вишнёвые лепестки, стали опускаться.

– Мне это нравится! – прошептала Фотинья.

Герр Швермер улыбнулся и поудобнее устроился в кресле, как если бы собирался вздремнуть. Остальные, улыбаясь и вдруг запоздало вспомня о празднике, наблюдали за расхаживающей меж кресел Анивайль, что ловила ловко падающие снежинки.