Химера Борея. Глава III

 
                СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА!    


  Стоило Чезаре открыть дверь, как раздался звук разбившегося стекла. Он увидел дрожащую Джулию, а рядом с ней – разбившуюся форму с лимонным пирогом.
- Вот опять… - расстроенно прошептала девушка, неуклюже наклонившись над остатками пирога, перемешанными с поблескивающими осколками.
    Помогая ей складывать в пакет безвременно почивший пирог, Чезаре едва сдерживал насмешливую улыбку: он отлично знал, зачем Джулиано Сальваторе отправил Джулию к нему. Сосед-итальянец считал Чезаре отличной партией для своей дочери.
    Джулия была начитана, скромна и довольна мила. Как все итальянки, она обладала удивительной прозрачно-смуглой кожей и блестящими глазами темного цвета.
    Собирая пирог, девушка украдкой посматривала на Чезаре. Она и правда была влюблена в него: любое его случайное прикосновение отзывалось в ней едва скрываемой дрожью; любой комплимент приводил в замешательство. Джулия даже начала писать его портрет – в семье ее считали талантливой художницей.
     Увы, но следовало признать неизбежное: Джулия была невыносимо скучна. Чезаре ровным счетом нечего было ей сказать, и ей, по-видимому, тоже. Но ее этот факт нисколько не смущал.
- Папа просил передать, что ждет вас к рождественскому обеду… - пробормотала Джулия, краснея от соприкосновения своей ладони с рукой Чезаре.
- Давайте избавимся от этого, - Чезаре кивнул на пакет, - И оправимся обедать. Идет?
   Джулия с облегчением кивнула. Чезаре быстро выбросил несчастный пирог и клятвенно заверил девушку, что не расскажет о судьбе пирога ее родителям. И особенно отцу, Джулиано.
    Джулиано Сальваторе, тезка легендарного сицилийского Робин Гуда, отличался плотным телосложением и невысоким ростом. Он выглядел как истинный итальянец: темные волосы, нос с горбинкой и яркие глаза угольно-черного цвета. Он жил подле Чезаре, вместе с женой, статной Леллой, почти не говорящей по-английски, и пятью дочерьми.
   Чезаре всегда обедал у Сальваторе, когда бывал дома, и если бы вдруг вздумал отказаться – нажил бы себе в их лице кровных врагов. Временами он помогал Лелле на кухне. Пока она готовила рубиново-золотистую пасту,  Чезаре варил кофе в турке. По общему признанию, кофе Чезаре варил непревзойденно.
    Это была истинно итальянская семья: крепко спаянная взаимным уважением и любовью. Отношения Франчески с отцом Чезаре были совершенно иными.
    Они шумно ссорились и шумно мирились, пламенно ненавидели друг друга сутками и отчаянно любили неделями. Взрывной характер итальянки-матери и тираническое давление вспыльчивого англичанина-отца – под этими путеводными звездами и прошло детство Чезаре.
    Когда ему было десять, мать, проклиная отца за свою неудачу на актерском поприще, бросила и его, и Чезаре, и исчезла на долгих шесть лет.
     Одни говорили, что она работала в публичном доме, другие – что мыла полы в какой-то забегаловке. Одно было несомненно: за эти годы Франческа словно состарилась лет на двадцать. Чезаре помнил, как отец называл ее Эсмеральдой за  иссиня-чёрные кудри и изумрудные глаза. Вернувшаяся Франческа собирала потускневшие волосы в тугой пучок, а ее тонкая талия исчезла под слоем жира. Убегала она гражданской женой голливудской звезды Ральфа Гордона и по совместительству – отца Чезаре, а вернулась законной супругой журналиста-расследователя Алекса Вудлена.
    К тому времени «великолепный Ральф», как его называли газеты, тоже  изменился. Он начал пить, подолгу пропадал в пабах и барах, возвращаясь оттуда с синяками и пустыми карманами. Карьера его, миновав зенит, начала клонится к закату.
     Франческа забрала у него Чезаре незадолго до того, как он навсегда покинул США. Чезаре к тому времени уже было шестнадцать. Он прожил с матерью не больше года. В своих скитаниях она подхватила тяжелую форму туберкулеза, и сгорела мучительно быстро.
    Чезаре был рядом, когда она умирала. Последние слова Франчески были: «Жаль, что я не  стала актрисой». О Чезаре она ни разу не упомянула перед смертью.
     Алекс как-то сказал Чезаре, что по-своему, но его родители действительно любили его. В перерывах между ссорами, всплесками профессиональных амбиций и отчаяния.
      Конечно, они любили его совсем не так, как Сальваторе – своих детей. Джулиано не просто заботился о них по воле вдохновения. Он обожал их. Отец был первым, кому они поверяли свои тайны и горести, и только потом шли к матери. Лелла была им наперстницей, но Сальваторе – высшим существом, направлявшим их мысли и руководящий чувствами.
      Можно подумать, что Джулиано был тираном. Однако это не так. У дочерей Сальваторе было много свободного времени, которым они пользовались по своему усмотрению. Когда семья чинно отправлялась на «пасседжиату» - вечернюю прогулку, традиционную для итальянцев - девочки отделялись от старших и уходили к друзьям, предоставляя взрослым обсуждать свои дела.
     Однако на Рождество никто не стремился покидать дом. Семья Сальваторе и Чезаре допоздна засиделись за столом. Манящий запах молодого белого вина и свежий аромат жареной рыбы наполнили квартиру. Все говорили разом, перебивая друг друга, смеясь, мешая в звонкую многоголосицу звучный романеско и бойкий сицилийский. За год тесного общения Чезаре быстро научился понимать по-сицилийски, а Джулиано неплохо поднаторел в романеско, усвоенном Чезаре от матери. В результате Сальваторе и Марчелли говорили на «коктейльном» языке, отлично понимая друг друга.
    Сальваторе хлопнул Чезаре по плечу:
- Ты ловкий парень – приходи работать в мою лавчонку.
   Пятеро дочек Сальваторе с интересом посмотрели на Чезаре. Тот  натянуто рассмеялся:
- Я не умею торговать, старина.
- Это совсем не сложно, - сверкнула белозубой улыбкой Катарина.
- И не утомительно, - ведь мы будем рядом, - лукаво заметила Патриция, - Или это работенка не для вас?
     Близняшки Нея и Пия синхронно прыснули в ладони, неотрывно смотря на Джулию: та напряженно наблюдала за разговором. Чезаре чувствовал, что ей было бы приятно видеть его работником своего отца. То, что в голове Джулии судьба его уже решена, приводило Чезаре в бешенство. У нее не было никаких прав на него – да и не будет никогда.
   Чезаре небрежно кивнул Джулии, и улыбнулся Катарине.
   Джулиано ухмыльнулся, откинувшись на спинку стула:
- Знаешь, кто много хочет, ничего не получит.
- Разве я многого хочу? – вздернул брови Чезаре, - Пойми, Джулиано, - я ценю твое доверие. Но мое призвание – журналистика.
- А твой отец? Чем занимался он?
Чезаре поколебался и затем ответил:
- Он был актером.
- М-да, так себе занятие – актерство, - хмыкнул Джулиано, - И все-таки - я верю в кровь. Сын не должен сворачивать с пути отца. Я, например, решил, что торговля не для меня и бросил ее. Занялся ресторанным бизнесом. И вот теперь я опять торгую, имея за плечами разорившийся в пух и прах ресторан.
    Чезаре мог бы привести тысячу и один аргумент, что Джулиано не прав. Он пробовал себя в профессии отца. Еще до того, как родители безобразно разошлись, Чезаре снялся в эпизодической роле в фильме, принесшим его отцу Оскар. Это была экранизация нашумевшего романа «Бессмертие грез» Николаса Гринвуда. Гринвуд и отец Чезаре были родственниками – Николас женился на тете Чезаре, отцовской старшей сестре.
     Так что Ральф Гордон без проблем получил главную роль в экранизации. Он безумно гордился собой, показывал всем вырезки из газет, где критики называли его восходящей звездой. Эта роль стала для него последней. Образ героя и он сам срослись в сознании зрителей. И Ральфа перестали брать в фильмы, о которых он мечтал, - зато звали в слабые картины, от которых он с негодованием отказывался.
   Вслух Чезаре сказал только одно:
- Американцы думают иначе.
Джулиано наклонился к Чезаре:
- А как думаешь ты?
- Я не знаю, старина. Я вообще стараюсь не думать об этом.
- И правильно. Ты еще слишком молод, чтобы самому думать. Тебе нужен отец – или, лучше, мать, которая скажет, как надлежит поступать. Человек без семьи – конь без узды.
- Тебя, милый мой, никакая узда не может присмирить, - вставила Лелла, - Сразу видно: семейный человек!
- Слушай, ну вот что ты мне мешаешь?! Зачем ты всегда мешаешь? – возмутился Джулиано, - Я делаю рождественский подарок Чезаре.
- Свое занудство можешь себе оставить, - Лелла подмигнула Чезаре и чмокнула мужа в щеку, - Все, хватит дуться. Чезаре – умный мальчик, он справится.
Повернувшись к дочерям, она скомандовала: - Так, девочки, а ну марш мыть посуду!
;
     Смеясь, толкая друг дружку, все пятеро последовали за матерью на кухню. Катарина оглянулась последний раз на Чезаре, подмигнула ему и скрылась вслед за сестрами, понукаемая встревоженной Джулией.
   Джулиано покачал головой и, когда Лелла ушла, заметил:
- Я жил со своими родителями до тридцати шести лет. Мы с Леллой уже были женаты, у нас подрастали дети. В тридцать шесть я убедился, что всему научился и сам могу иметь дом. Жалко, что семья у меня маленькая. Как-то пусто у нас…
Чезаре подавился кофе.
- Пусто?! Пять взрослых девиц, и вы с женой впридачу – если это пусто, то я – Наполеон Бонапарт!
Джулиано упрямо покачал головой:
- Нет, нет, пусто, говорю тебе. Вот если бы ты и Джулия…
- Постой, старина,  я ничего не обещал.
- Ты сам сказал на наделе, она симпатичная.
- И даже очень симпатичная, но я не хочу жениться.
Видя изумленное лицо Джулиано, Чезаре пояснил:
- Пойми: мне всего ничего, а в жизни еще ничего не сделано. Я хочу встать на ноги, пожить для себя, черт возьми! А потом, лет этак в сорок пять, пожалуйста! Бери меня, кто хочет! А, кстати, старина – можно и аукцион устроить. «Продается синьор Чезаре Марчелли».
     Джулиано расхохотался.
- Ну и петух ты, синьор Марчелли! Только перед кем тут хвост распускать? Говорят, итальянец проницательнее черта – так вот я вижу тебя насквозь.
    Джулиано обожал говорить в стиле сказочных мудрых старцев. Но Чезаре это только забавляло:
- И что же ты видишь, великий чародей?
- Страх, - значительно произнес Джулиано, выпятив нижнюю губу, - Ты насквозь им пропитан. Как все вы, американцы.
- Постой, при чем тут американцы? Я – итальянец.
- Ты не итальянец. И не американец. Ты и то, и другое – вот почему я настучал по голове Пие, когда та вздумала встречаться с американским парнем.
     Джулиано устроился поудобнее и, вздохнув, приступил к программному диалогу:
- У тебя, Чезаре, все смешалось, - тоном сострадательного отца начал он, - Твоя мать была неразумной женщиной – прости, что так говорю, но это правда. Не надо было связываться с американцем. Американцы воют, что семья – это главное, а сами очертя голову бегут по карьерной лестнице, жуют пачками антидепрессанты и боятся выйти из дома безоружными – а то как бы партнер не замочил их на улице.
     Если бы Джулиано не задел память Франчески, он бы клещами не вытянул из Чезаре самой крошечной подробности об отце. Чезаре почувствовал знакомый стук крови в висках.
- Отец имел такое же отношение к Америке, как ты – к Португалии. Он – коренной англичанин. Видел бы ты его, старина. Высокий, белокурый, что называется, нордическая внешность. Мать всегда говорила, что если бы у меня была бледная кожа, я был бы копией отца. Может быть. Только так пудрить мозги, как он, даже я не умею. Он мог очаровать любого за полминуты – его заученная улыбка, движения, даже то, как пламенно он читал стихи разглагольствовал об искусстве – все было одной большой фальшивкой…  Так что не смей ни в чем винить мою мать.
- А где он теперь, твой отец?
- Понятия не имею. Но знаешь что? Отца я никогда не прощу. И не верю, что нужно следовать по пути такого, как он. И живет ведь где-то сейчас этот мерзавец. Наверняка, пьет по-черному. Мне иногда представляется, как он показывает нашу с мамой засаленную фотографию где-нибудь в лондонском пабе, плачет и рассказывает кому ни попадя свою печальную историю…Черт бы его побрал!
   Чезаре вдруг расхохотался.
- Я ведь даже имени его не знаю! Мать называла его Ральфом, а это всего лишь – псевдоним. Псевдоним – та же маска, только сросшаяся с владельцем намертво, как бинты становятся одним целым с подсыхающей раной. Все берут псевдонимы. Кроме меня. Я – Чезаре Марчелли, мое имя носили Гай Юлий Цезарь и кардинал Борджиа. Я не нуждаюсь в фальшивом имени, чтобы стать знаменитым.
     Чезаре сделал большой глоток вина из своего бокала. Джулиано молчал и странно, словно с опаской, посматривал на вспылившего Чезаре. Был слышен глухой шум машин за окном. «Зря я все это рассказал,» - с досадой подумал Чезаре.
     Наконец Джулиано нарушил молчание. Он сочувственно пожал его руку:
- У нас на Сицилии говорят…
     Но Чезаре так и не узнал, что говорят на Сицилии. Его телефон, молчавший уже недели две, вдруг зашелся в судорожно бодрой мелодии. Номер звонившего не определился – но тем лучше. Чезаре был уверен, что звонит кредитор или какой-нибудь забывчивый приятель, не поздравивший с Рождеством. Однако номер был неизвестен – и это вносило нотку остроты в привычную обыденность.
   Извинившись, Чезаре поднял трубку.
- Привет, дружок! – протянул мягкий баритон на другом конце трубки, - Надеюсь, ты еще узнаешь меня?
     Чезаре похолодел. Голос Алекса Вудлена сложно было не узнать.