39. Сразу после заседания бюро райкома КПСС

НА СНИМКЕ: Плакат того времени


Я зашёл в Объединённый комитет, он находился в соседнем доме и меня ждали. В комнатах было полно народу, и стоял гул одновременно ведущихся разговоров. Когда я вошёл, разговоры стихли, и все посмотрели на меня. Что и мог сказать им? Пересказывать всё то, что было на бюро, я не имел права. Поэтому сказал просто:

– Пленум пока откладывается. Проведём после 8 марта.

Раздались возгласы:

– А что происходит?

– Почему пленум откладывается?

– Вас вызывали в райком?

– Да, – ответил я, решаются кадровые вопросы.

– Но Вы остаётесь Председателем?

– Это решаю не я.

Я позвал Гарика Платонова в кабинет и попросил всех оставить нас одних. В нескольких словах обрисовал ситуацию.

– Почему? – спросил он, – ведь у нас же всё хорошо. И конференция прошла, – лучше не придумаешь. И народ за тебя горой. Вот пока тебя не было, все тут говорили, что кто бы и как бы ни указывал, голосовать все равно за тебя.

– Гарик, – сказал я, – мне нужно всё очень хорошо обдумать. Я пойду домой. Если у тебя будет что-то новое, выяснятся какие-нибудь детали, позвони.

На том и расстались. Я снова прошёл через толпу, стараясь сохранять спокойствие.

Мне хотелось побыть одному, подумать над всем, что произошло за последний час. Ещё раз перебрать все варианты. Подумать над словами, которые были сказаны. Поискать какого-либо выхода из создавшегося положения.

Думай, Миша, думай

Не помню, как пришёл домой. Дома никого не было. В голове всё время прокручивались какие-то разговоры, события, впечатления. Но мысли постоянно возвращались к заседанию бюро. Марчук сказал что… Можин сказал это. А Белянин то. Яновский же…Один уговаривает льстиво. Другой говорит, что лучше для меня. Третий предлагает добровольно уйти. Четвёртый даже опустился до угроз.  Но все считают, что мне нужно уйти. Власть у них. Они не остановятся ни перед чем. Не посулами, так угрозами. Буду стоять на своём, – «примут меры». Они у них есть. Жизнь точно испортят. Хорошо, что не 37-й год, а то бы просто посадили, а то бы и расстреляли. Впрочем, посадить могут и теперь. Запросто.

По натуре я борец. Я никогда не падаю духом. Наоборот, в трудные минуты мой мозг начинает работать «на повышенных оборотах». Чувства обостряются, и я начинаю видеть и чувствовать малейшие нюансы, понимать мельчайшие намёки, искать пути выхода из положения, в которое меня загнали. И, главное, считать. Считать возможные ходы с моей стороны и с их. Я шахматист. У меня был первый разряд. Считать могу далеко. И могу хорошо оценивать позицию.

Я не чувствовал себя затравленным охотниками оленем. Я был сильнее их духом. Чувствовал свою силу. Знал свою правду. Они делали неправедное дело и понимали это. Подчиняясь чьему-то приказу, не зная его мотивировки, они вынуждены были слепо его выполнять. Впрочем, может быть, кое-кто из беседовавших со мной на заседании бюро с радостью делал это грязное дело. Я подумал о Марчуке и Яновском. Вряд ли, Можин. Вряд ли, Белянин. Вряд ли, Караваев.

Можин говорил со мной по обязанности. Он выполнял указание и не мог от него оказаться. Я чувствовал, что он даже как-то стесняется того, что говорит.

Ага. Подумаем более тщательно. Это очень важно. Если бы с Можиным разговаривал секретарь обкома Горячев, Можин бы пошёл к академику Лаврентьеву и рассказал ему об указании Горячева. Академик Лаврентьев в этой ситуации встал бы на дыбы. Всё-таки, я угол его треугольника. Его кадр. Его сотрудник. Вряд ли он позвонил бы Горячеву по моему поводу, но дал бы понять Можину, что меня не следует убирать с поста Председателя. Мог ли академик Лаврентьев согласиться с Горячевым? Во всех случаях – нет, кроме одного: если он тоже этого хотел.

Если же с Можиным разговаривал академик Лаврентьев, и Горячев тут не при чём, то это тоже значит, что он хотел заменить меня другим человеком. Не захотел дед, чтобы я оставался профсоюзным лидером. Тем более, я проявил некоторую строптивость, – посмел тронуть Ладинского, близкого друга Веры Евгеньевны: «Ишь какой! Лучше нас знает, кому какие ордена давать!»

Может быть, Можин и понимает, что академик Лаврентьев неправ, но против деда он не пойдёт. Так, значит всё идёт от деда.

Теперь подумать об обкоме.

Может быть, позицию Лаврентьева сообщили в обком КПСС, и Горячев тоже подсуетился. Тогда понятна позиция Яновского. Если бы было указание только от деда, Яновский не стал бы угрожать мне. Другое дело, когда указание дополнительно получено от Горячева.

Ещё раз. Резюмируем:

1.            В любом случае, Михаил Алексеевич – ключевая фигура в этом вопросе.

2.            Вполне возможно, что и Горячев в курсе.

Надо ещё проанализировать, что могло бы быть в обкоме.

Горячева непременно поставили в известность, и он выразил свою поддержку в этом вопросе. Он ведь знает меня, и в 1965 году уже высказывался: «Снять с работы и отдать под суд!». И это, наверняка, многие запомнили.

Я представил себе, как Яновский сидит у Горячева в кабинете и говорит ему:

– Фёдор Степанович! Помните, у нас в пионерском лагере год назад была дизентерия. Вы тогда сказали о Качане – «Снять с работы и отдать под суд!» Как Вы были правы. Но его Лаврентьев тогда защитил. А вот теперь и сам Лаврентьев понял, что этого мерзавца надо снимать.

– Да, пора в этом деле ставить точку. Он ведь ещё и …

Да-да, как я об этом забыл?! Не думаю, что для Лаврентьева это важно. Не знаю, важно ли это для Можина. Твёрдо знаю, что Яновский это учитывает. И не сомневаюсь, что Горячев – абсолютный антисемит.

И теперь, что можно предпринять.

Если с академиком Лаврентьевым ещё можно было разговаривать по существу его решения, то с Горячевым не поговоришь.

Так чуть подробнее о возможном разговоре с академиком Лаврентьевым. Поговорить с ним можно попытаться. Но, скорее всего, разговоры будут пустыми. Если он принял решение, то, что бы ты ему ни говорил, он будет смотреть мимо тебя и повторять: «Решение принято. Займитесь наукой». И никаких мотивов я не узнаю. Наверное, и Вера Евгеньевна в этом поучаствовала. Эльмар Антонов и его жена Галина вхожи в их дом. Наговорить «бочку арестантов» они легко могут. Небось, расписали меня, что я и такой, и такой…

А с кем поговорить? У меня сразу в голове возникли два человека: Академики Будкер и Воеводский. Но Слав Славича уже не было, – недавно скончался. Мудрый Будкер мог, если не знать, то, по крайней мере. понимать ситуацию. И у него всегда находились нестандартные решения. Воеводский бросился бы к Лаврентьеву и стал бы доказывать, что меня надо оставить. Что моя кандидатура лучшая. Будкер бы никуда не бросился, но дал бы совет, который мог бы помочь.

Кто ещё? Член-корр. Ляпунов не пойдёт хлопотать за меня. Академик Александров тоже, даже, если они будут считать, что меня нужно оставить. Бросится на защиту академик Канторович, но его Михаил Алексеевич даже слушать не будет.

Подумал я и о член-корр. Ширшове. Подумал и решил, что звонить ему я не буду. Он уже не был так авторитетен, как раньше. Все знали, что он крепко выпивает. Мигиренко? Нет, он в опале. Ему просто дед скажет: «Не вмешивайся». А так, он пойдёт и, по крайней мере, спросит. Но при этом только неприятностей наживёт. Правда, он может и знать об этом решении, - недаром его не было на заседании бюро. Может быть, он уже предварительно высказывал своё несогласие?

Позвонил Будкеру. Он оказался в командировке. Приедет через неделю. Посоветоваться можно было бы и с Лавровым, но я знал, что он скажет то же, что и Белянин. Выяснять он ничего не будет. Он ведь предупредил меня, что Антонов распространяет обо мне грязные слухи.

В этих думах прошли два дня 7 и 8 марта. Пару раз звонил мне Гарик. Но это были звонки сочувствия. Никаких кардинальных идей ни у него, ни у меня не было. Я уже понимал, что проиграл.

Пытаясь как-то поддержать меня, Гарик сказал, что многие члены пленума собираются в любом случае голосовать за меня. На это я ответил, что не сомневаюсь, что им этого сделать не позволят.

Я вкратце сообщил Гарику о результатах своего анализа ситуации, и он со мной согласился, хотя и попытался что-то возразить. Он хотел вселить в меня надежду, считая, видимо, что я найду выход из положения. Но как найти выход, если его нет? Остаться председателем ОКП я не мог ни при каком раскладе. Надо было продумать условия, на которые райком пошёл бы, если я соглашусь с их требованием.

Что можно сделать, чтобы ОКП продолжал прежнюю линию? Чтобы не развалилось то, что было нами сделано? И что мне попросить для себя? Мне намекнули во время беседы на заседании бюро, что моим просьбам, если таковые будут, пойдут навстречу.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2014/05/08/41