40. Второе заседание бюро райкома

НА СНИМКЕ: Плакат того времени


И вот я 9 марта в 10 часов утра снова пришёл в райком. Я улыбался и держал себя очень уверенно. Я выработал линию поведения, которая, вообще-то говоря, была мне несвойственна. Я всегда был деловит и серьёзен. Сегодня я, сохраняя первое, попытался надеть на себя маску беспечного, но самоуверенного деятеля.

Внутри меня всё звенело, но внешне это заметно не было.

После первых же слов я понял, что моё поведение несколько озадачило членов бюро. Они собрались в том же составе, что и два дня назад.

Владимир Потапович Можин, посмотрев внимательно на меня, задал вопрос, который было легко спрогнозировать:

– Ну что, Михаил Самуилович, подумали? Что Вы нам скажете сегодня?

– Конечно, подумал, Владимир Потапович! Ваше предложение было для меня таким неожиданным. Подумал, посоветовался. Я бы хотел остаться председателем ОКП, если пленум предложит мою кандидатуру и выберет.

Я смотрел на них, широко улыбаясь, и моя улыбка была такой лучезарной, а слова были произнесены столь уверенно, что они смутились.

– Почему бы мне не поработать ещё пару лет, если академик Лаврентьев не выказывал мне своего недовольства, а профсоюзная конференция никаких критических замечаний не высказала. Напротив, у нашего комитета профсоюза много достижений, не правда ли? Да Вы же, Владимир Потапович, были на конференции и всё видели сами.

Наступила тишина. Я видел, что каждый мучительно взвешивает мои слова, думая при этом:

– А вдруг он разговаривал с Лаврентьевым, и тот изменил своё решение? Он ведёт себя слишком уверенно. Почему бы это?

Я уже не раз писал, что Сибирское отделение АН представляло собой двор, а придворными были чиновники. Сюзерен двора, каковым являлся академик Лаврентьев мог решить, а мог и передумать. Как говорят, «хозяин – барин». Может и решить, а может и отменить своё решение.

Мне было очень любопытно наблюдать за тем, как они боятся попасть впросак. Они явно не знали, что делать. А я не пытался им помочь, разъяснив свою позицию. Сидел и улыбался.

– Я что изменилось с прошлой беседы? – неуверенно спросил Можин.

– Два дня – большой срок, – сказал я, напуская ещё большего тумана. – Так ли уж нужно, чтобы я покинул пост председателя профсоюзного комитета? Я стал опытнее. У меня много идей и есть силы для их реализации. По-моему, моя кандидатура весьма неплоха.

Я продолжал улыбаться. Яновский поднялся и вышел в приёмную.

– Пошёл звонить, подумал я. – Интересно, кому: Лаврентьеву или Горячеву прямо он не позвонит. Скорее всего, Антонову… Скоро моя игра закончится.

В отсутствие Яновского мне задавали незначащие вопросы, – тянули время. Минут через пять Яновский зашёл. Вид у него был торжествующий, а тон – злорадный:

– Михаил Самуилович, Вы прекрасно знаете, что абсолютно ничего не изменилось. Своим поведением Вы только усугубляете ситуацию.

Я смотрел не на него, а на Марчука. Его лицо из озабоченного стало негодующим.

– Флюгер, – подумал я. Ждал, куда ветер подует.

Я увидел, как растерянное лицо Можина стало твёрдым.

– Этот на самом деле растерялся. Подумал, что Лаврентьев изменил решение.

У Белянина до этого на лице отражался только интерес. Теперь оно выразило разочарование.

– Он думал, что я сотворил чудо, – подумал я. Он, как человек, не против меня.

Чуда не было.

– Ну что, поиграл в кошки-мышки. Все равно кошка схватила мышку, – подумал я.

Больше у меня не было неожиданных ходов. Теперь надо сначала послушать.

И я приготовился выслушать. Они должны были вылить на меня всю свою желчь. Отомстить за то, что я застал их врасплох. Заставил поволноваться. Выказать свою слабость.

И они это сделали. Говорили трое: Марчук, Можин и Яновский. Белянин молчал. Караваев сидел и, как в рот воды набрал.

Я слушал с совершенно безмятежным видом. Им особо нечего было сказать. Никаких резких эпитетов я не заслуживал. Единственным моим прегрешением было то, что я не соглашаюсь добровольно уйти с поста председателя профсоюзного комитета, поскольку не понимаю, почему.

Я им так и сказал:

– Я немедленно соглашусь в Вашим предложением, если Вы мне скажете, почему я должен уйти.

Сказал и улыбнулся, как можно искреннее. Я проконтролировал себя: улыбка не должна была быть злорадной или натянуто-фальшивой.

Поскольку истинную причину они сказать не могли, начались фантазии. Теперь мы вернулись к тому, с чего начался наш разговор 7 марта.

Марчук снова говорил, какой я талантливый учёный и что, если в свои 32 года я упущу время, то никогда ничего в науке уже не сделаю.

Можин просил меня поверить в то, что мой уход необходим, потому что нужна ротация кадров и потому что райком партии, «обобщая опыт масс, знает, что делает. И когда райком рекомендует уйти, надо сделать так, как требует партия».

Белянин опять просто сказал, что у меня нет альтернативы: прислушаться к рекомендации райкома или не прислушаться. Выход один: прислушаться. Сохранить свой авторитет и поддержку райкома.

Снова самым неприятным было выступление Яновского. Он опять скатился к угрозам.

– Мы хотели сделать, как лучше, – сказал он. – Мы хотели, чтобы всё было по-хорошему. Мы Вам только добра желали. Не вынуждайте нас строго Вас наказать за непослушание.

– Почему бы Вам не сказать истинную причину Ваших требований, – спросил я.

На этот раз ответил Белянин:

– Сказали бы, если б могли…

– Вот как! – отметил я про себя. – Неодолимая сила препятствует моему избранию председателем. Её даже и раскрыть нельзя. И это говорит Белянин, который прошёл огонь и воду, и медные трубы. Был начальником Сибниа, лауреатом двух государственных премий. Он говорит более откровенно. Хочет, чтобы я понял и принял правильное решение. Он не желает мне зла, я чувствую это.

Я и раньше понимал, а теперь окончательно убедился, что партия проиграна. Впрочем, разве это похоже на шахматы? В шахматах с двух сторон игра ума, а здесь – «неодолимая сила». Они просто смахнули с шахматной доски все фигуры и объявили мне мат. Ещё почему-то цацкаются со мной. Уговаривают. Правда, с угрозами, но всё же уговаривают. Видимо, не хотят скандала на пленуме.

А если я всё же откажусь. Попробую собрать пленум, а там, либо изберут, либо не изберут…

– Давайте соберём пленум, – сказал я, – и посмотрим, что скажут люди. А я обещаю молчать.

– Нет, Михаил Самуилович, мы сначала соберём партгруппу пленума. И уже от имени партгруппы будем предлагать кандидатуру председателя.

– Вот оно что! Пленум они не дадут созвать. А на партгруппе они проведут своё решение, пользуясь тем, что в Уставе партии есть такое понятие, как «демократический централизм. А в этом понятии есть такое положение: «Строгая партийная дисциплина». Причем подчинение вышестоящему партийному органу. Они скажут, что есть решение бюро райкома и «извольте подчиняться ему». И им подчинятся, они в этом уверены. Неподчинившихся просто исключают из партии, – это все знают. Если я пойду на противостояние с райкомом, я просто подставлю людей. Я на это пойти не могу. Надо смирить свои амбиции.

Теперь мне нужно было создать впечатление, что я понемногу поддаюсь. Такой сценарий я выбрал дома. Я не мог стоять насмерть. Я бы покинул этот кабинет без партбилета. У меня бы не было никогда никакой работы. Я бы стал нулём. К этому ли я стремился? Нет, я хотел ещё раз подняться и распрямить плечи. А для этого надо было сохранить лицо и не ссориться с райкомом.

– Но я даже не могу представить себе заседание пленума, на котором они меня не выберут. Если Вы предложите другую кандидатуру, пленум предложит мою, – и выберут меня.

– Это уже будет наша работа, – сказал Можин. Примите нашу рекомендацию, а остальное уже за нами.

– Но зачем мне принимать вашу рекомендацию, если большинство пленума будет голосовать за мою кандидатуру? Нельзя же навязывать пленуму неавторитетного человека.

– Найдём человека с авторитетом.

– Если бы я знал, что не буду председателем профсоюзного комитета, я бы и в пленум не избирался, – сказал я.

– Ничего страшного, – сказал Можин, – наоборот, хорошо. Будете помогать новому председателю. У него же не будет опыта работы.

– Тогда надо войти в состав президиума, – сказал я.

– Пожалуйста, избирайтесь. Мы не возражаем. Мы говорим только о должности председателя.

Когда я обдумывал ситуацию дома, я прикидывал, где бы я мог быть наиболее полезен. Я решил, что надо, оставить за собой руководство культурно-массовым отделом. А заведующие отделами были в ОКП членами президиума.

– Это хорошо, что они не возражают. – подумал я. Именно здесь были самые уязвимые места, которые я считал ключевыми. И здесь надо было многое доделать. Я думал, что мне это удастся. Потом-то я понял, что я ошибался. Моё мнение впоследствии просто отвергалось, а решения принимались другими людьми и совсем не такие, какие бы принял я.

Но пока что, я думал, что мне удастся сохранить влияние на культурную жизнь Академгородка. Что с моим мнением будут считаться. Немировский без моей поддержки будет совершенно беззащитен.

– Хорошо, – сказал я, – по этому вопросу есть ясность.

Теперь надо было немного коснуться своей будущей работы.

– Я не уверен, что останусь работать в Институте теплофизики младшим научным сотрудником, – сказал я.

У меня, младшего научного сотрудника Института зарплата была очень маленькая – всего 105 руб. в месяц. У Любочки и того меньше. Прожить на неё нашей семье будет очень трудно. Мы сразу лишались 110 руб. в месяц, – полставки председателя ОКП, которые я пролучал.

– Вы можете подобрать себе другую работу, а мы Вам поможем.

Я внимательно посмотрел на Можина. Я знал, что если мне надо будет уйти в другое место, меня так просто не возьмут из-за 5-го пункта в паспорте. Он понял мой взгляд.

– Не сомневайтесь, – поможем.

Больше мне не о чем было беспокоиться. И о себе говорить больше не хотелось. Только вот, кто же будет новым председателем профсоюзного комитета?

Вы кого-нибудь наметили вместо меня? – спросил я.

И тут оказалось, что у них нет никакой кандидатуры, – в такой спешке они всё это делали.

А Вам есть, кого предложить? – спросил меня Можин.

Я обвёл глазами сидящих за столом. Понял, что это их до сих пор мало интересовало. Не один, так другой. Лучше или хуже, – какая разница. Главное было – освободиться от меня.

– Может быть, это удача, – подумал я. – Сейчас я предложу человека, с которым у меня не будет разногласий. Который практически не будет вмешиваться в работу культурно-массового, а, может быть, и детского отделов. По крайней мере, культурно-массового сектора детского отдела и детских школ – музыкальной и художественной. 

У меня сразу мелькнула мысль, что таким человеком может быть Алексей Андреевич Жирнов. И на профсоюзной работе он проявил себя с лучшей стороны. И имя его было известно, поскольку он, с моей подачи, руководил в последнее время центральной жилищной комиссией. Она была совместной с Президиумом СОАН, и там приходилось лавировать: с одной стороны соблюдать правила, записанные в уставе профсоюза, с другой – не вызвать нареканий со стороны академиков, членов этой комиссии от Президиума СОАН. Жирнов был на виду, хорошо знал академика Лаврентьева и его замов. Он был точен, обстоятелен, хорошо говорил, был принципиален. К тому же он был моим другом. Будучи моим начальником сначала в Институте Гидродинамики, а потом в Институте теплофизики, Жирнов относился ко мне безукоризненно.

– Не подбрасываю ли я ему свинью, – мелькнула и такая мысль, всё-таки эта работа требовала большого времени, чем в Центральной жилищной комиссии, но я эту мысль сразу отбросил, ведь речь шла о вещах, которые я считал наиважнейшими.

Немного помолчав, я сказал:

– Пожалуй, я могу назвать одно имя.

Всё это время все молча смотрели на меня, видя, что я раздумываю и собираюсь назвать имя человека.

– Доктор технических наук Алексей Андреевич Жирнов, зав. отделом Института теплофизики.

– Он член партии? – спросил Можин.

Я кивнул головой.

Оказалось, как я и думал, его все знали. Послышались слова одобрения, и буквально через минуту Можин сказал:

– Мы с ним поговорим.

Я-то понимал, что им ещё надо согласовать кандидатуру Жирнова с Лаврентьевым и партийными инстанциями. Но кандидатура им показалась на 100% проходной.

Вот так я сдал свои позиции. Сдал спокойно и без скандала. И внешне достойно. Только с тех пор в душе у меня открылась незаживающая рана. Рана, которая кровоточит и сегодня.

– Михаил Самуилович, – обратился ко мне Можин, – мы Вас попросим на заседании партгруппы взять самоотвод и предложить кандидатуру на должность Председателя ОКП.

– Жирнова?

– Возможно, и Жирнова.

– Но я с ним не говорил.

– Мы поговорим с ним сами.

Самоотвод возьму. Кандидатуру Жирнова предложу. Но не обещаю, если вы, вместо Жирнова, предложите кого-либо другого.

Фактически я на всё согласился. А что мне было делать.

Ушёл я с бюро райкома, чувствуя себя избитым, хотя внешне это вряд ли было заметно.

Но это ещё было не всё. Впереди была череда унижений. Я начал восхождение на мою голгофу, и мне ещё предстояло его продолжить.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2014/05/08/47